ВЕЛИКОБРИТАНИЯ
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ
Общество развивается, в то время как политические машины рушатся, идут на свалку. Что касается английского народа, его здоровья и счастья, то я предрекаю ему широкое, светлое будущее. Что же касается почти всей политической машины, которая ныне так плохо управляет Англией, то для них я вижу лишь одно место — на мусорной свалке.
Джек Лондон{426}
«Англия, родина капитализма и паровой машины, распространила над землею тот угар угольного дыма и корыстолюбия, в котором задыхается душа. Со времени наполеоновских войн мир стал пуританским в путающих масштабах. XIX столетие по праву именуется английским» — кто мог поспорить с этими словами В. Шубарта{427}? Великобритания была первой в промышленности, в торговле, в финансах, в науке, ее флот и колониальная империя также были величайшими в мире. В 1888 г. население Великобритании составляло всего 2% от населения земного шара, но на долю этой страны приходилось 54% всех промышленных товаров, циркулирующих в мире. Этот рекордный показатель более никогда и никем не был превзойден. Британия действительно была Великой, не только для англичан, но и для всего мира, прорубая для него дорогу в будущее. Дж. Р. Киплинг назвал эту работу «Бременем белых»:
…Твой жребий — Бремя Белых!
Но это не трон, а труд:
Промасленная одежда,
И ломота, и зуд,
Дороги и причалы
Потомкам понастрой.
Жизнь положи на это —
И ляг в земле чужой.
Твой жребий — Бремя Белых!
Награда же из Наград —
Презренье родной державы
И злоба пасомых стад.
Ты (о, на каком ветрище!)
Светоч зажжешь Ума,
Чтоб выслушать: «Нам милее
Египетская тьма!»
Твой жребий — Бремя Белых!
Его уронить не смей!
Не смей болтовней о свободе
Скрыть слабость своих плечей!
Усталость не отговорка,
Ведь туземный народ
По сделанному тобою
Богов твоих познает…
Но что принесло лидерство Британии ее народу? вопрошал Т. Карлейль: «Для кого существует это богатство, богатство Англии? Кого оно благословляет, кого делает счастливее, красивее, лучше, умнее? До сих пор никого. Наша успешно развивающаяся индустрия не имеет до сих пор никаких результатов; окруженный богатством, голодает народ; среди золотых стен и полных закромов никто не чувствует себя довольным и безопасным… Спуститесь в низшие классы, где хотите… взяв официальные исследования или просто открыв глаза и осмотревшись вокруг себя. Всегда получается один и тот же результат. Именно придется признать, что рабочая часть богатой английской нации опустилась или опускается до такого состояния, которое если принять все его стороны, никогда не имело себе равного… никогда еще с начала общества судьба этих молчаливых миллионов тружеников не была, в общем, так невыносима, как в дни, переживаемые нами теперь. Теперь человека делает несчастным не то, что он умирает, и даже умирает от голода, — многие люди уже умерли, и все мы должны умереть, — но то, что он живет в таком жалком состоянии неизвестно почему. Тяжело работать и ничего не получать, быть удрученным сердцем, утомленным, вдобавок еще одиноким, отчужденным, окруженным всеобщим холодным laisser faire — это значит умирать в течении всей своей жизни среди глухой, мертвой, бесконечной несправедливости… Времена наши прямо беспримерны»{428}.
Английский публицист У. Коббет в начале XIX в. писал о жизни наемных сельскохозяйственных рабочих в Англии: «Их жилища мало чем отличаются от свинарников, и питаются они, судя по их виду, не многим лучше, чем свиньи… За всю свою жизнь я нигде и никогда не видел столь тягостного человеческого существования…»{429}. Пытавшихся протестовать или организовывать профсоюзы обвиняли в государственной измене и казнили, либо отправляли в тюрьму или каторгу, а для разгона демонстрации привлекали армейские подразделения.
Положение английского рабочего потрясло даже жившего в эпоху крепостного права А. Пушкина. В своей статье «Путешествие из Москвы в Петербург» великий поэт писал: «Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строительстве фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смидта или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребление, не преступление, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей от каторжной работы пять тысяч или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию…»{430}.
К. Маркс писал о варварской эксплуатации труда капиталом с «натуры» именно в Англии. Именно в Лондоне К. Марксом в 28.09.1864 года было основано Международное товарищество рабочих — I Интернационал. Одна из работ Ф. Энгельса 1845 г., была посвящена той же теме: «Положение рабочего класса в Англии».
Классики марксизма были в данном случае не одиноки, им вторил и будущий лидер консерваторов, и премьер-министр Англии Б. Дизраэли: «Христианство учит нас любить ближнего своего, как самого себя, современное общество не принимает ближних как таковых». Именно будущий премьер-министр увидел в 1845 г. в Англии, по его словам: две ничем не связанные друг с другом нации — господ и рабов. В 1895 г. Г. Уэллс в романе «Машина времени», доведет мысль Дизраэли до логического конца. В книге отправившись в будущее, герой узнает, что человечество разделилось на два вида: элои — хрупкие утонченные аристократы, жившие в роскошных садах, и морлоки — потомки пролетариев, слепые обитатели подземного мира, представляющие собой огромный завод.
Джек Лондон посетивший Англию в 1902 г., оставил свои впечатления в книге «Люди бездны», которая может служить наглядной иллюстрацией общественно-социальной жизни того времени: «Я увидел много плохого… Притом прошу не забывать, что время, которое я описываю, считалось «хорошим временем» в Англии. Я увидел голод и бездомность, увидел такую безысходную нищету, которая не изживается даже в периоды самого высокого экономического подъема… Страдания и голод… приняли столь широкие размеры, что общество не могло справиться с этим бедствием»{431}. «И все это происходило…, — отмечал Дж. Лондон, — в сердце самой великой, самой богатой, самой могущественной империи, какая когда-либо существовала на свете»{432}.
«Было время, — продолжал Джек Лондон, — когда европейские нации обрекали нежеланных им евреев на жизнь в городских гетто. Сегодня господствующий класс при помощи менее грубых, но не менее жестоких средств обрекает нежеланных и все же необходимых ему рабочих на существование в гетто, поражающем своими гигантскими масштабами и невообразимо чудовищными условиями жизни»{433}. «Господство одного класса зиждется на вырождении другого; когда рабочие согнаны в гетто, им трудно избежать процесса вырождения. В гетто вырастает низкорослое, физически недоразвитое, слабовольное племя, резко отличающееся от племени хозяев»{434}.
«Нелепо даже на миг предположить, что эти люди в состоянии конкурировать с рабочими Нового Света. Доведенные до нечеловеческого состояния, опустившиеся и отупевшие обитатели гетто не смогут быть полезными Англии в ее борьбе за мировое господство в области промышленности, в борьбе, которая, по свидетельству экономистов, уже началась… когда дела Англии примут скверный оборот, то обитатели гетто, доведенные до полного отчаяния, могут стать опасными: толпами ринутся они на Западную сторону, чтобы отомстить за все беды, причиненные ею жителям Восточной стороны. В этом случае под огнем скорострельных пушек и прочих современных средств ведения войны они погибнут еще быстрее и проще»{435}.
«Средняя продолжительность жизни обитателей Западного Лондона пятьдесят пять лет, жителей же Восточного Лондона — тридцать… А еще толкуют об ужасах войны!… Вот где проливается кровь — здесь, в самой мирной обстановке! И в этой войне не соблюдается никаких гуманных правил: женщин и грудных детей убивают здесь с такой же жестокостью, как и мужчин… Убийство — вот это что!»{436} «Бездна — это поистине колоссальная человекоубойная машина»{437}.
Джек Лондон утверждал, что «все примеры нищеты и деградации в Лондоне относятся ко всей Англии в целом… Ужасные условия, превращающие Лондон в ад, превращают в ад и все Соединенное Королевство»{438}. «Численность английского народа — сорок миллионов человек, и из каждой тысячи девятьсот тридцать девять умирают в бедности, а постоянная восьмимиллионная армия обездоленных находится на грани голодной смерти… каждый только что родившийся на свет младенец уже имеет долг в сумме двадцать два фунта стерлингов. За это он может благодарить тех, кто изобрел «национальный долг»»{439}. «Ни один из представителей этого правящего класса не сумеет оправдаться перед судом Человека… Восемь миллионов человек, никогда не евшие досыта, и шестнадцать миллионов, никогда не имевшие теплой одежды и сносного жилья, предъявляют счет правящему классу…»{440}.
16 мая 1904 г. в Манчестере прозвучала речь с гневным обвинением консервативной партии, которую оратор называл «мощной федерацией», действующей в интересах крупного капитала, погрязшей в «коррупции внутри страны и агрессии вовне с целью прикрытия этой коррупции». Консервативная политика — это «дорогое продовольствие для миллионов и дешевая рабочая сила для миллионеров». Оратор заявлял: «Мы должны совершенно ясно заявить относительно больших и неотложных социальных вопросов, что там, где личные привилегии вступают в противоречие с общественными интересами, эти интересы должны преобладать… Мы должны двигаться вперед к лучшему, более справедливо организованному обществу…, которое будет представлять собой новую, сияющую, благородную эпоху»{441}. Кто бы мог подумать, что этим оратором был будущий апологет консерватизма — У. Черчилль.
Именно по предложению Черчилля, были организованны первые биржи труда. Однако лидером либерального реформизма стал Дэвид Ллойд-Джордж[53]. Вскоре было несколько расширено избирательное право: в начале XX в. им пользовалась уже примерно половина взрослого мужского населения страны. Далее последовали законы о страховании по безработице, по болезни, инвалидности и в связи с увечьем на производстве, пенсиях по старости. Однако либеральная партия отнюдь не занималась благотворительностью, напротив этими мерами она пыталась нейтрализовать растущее влияние лейбористской партии[54]. Стратегия либералов состояла в том, замечает Е. Галеви, чтобы «предвосхитить требования рабочего класса»{442}. -
Положение осложнялось тем, что цены росли и, следовательно, падала реальная заработная плата трудящихся. В дополнение к этому ухудшалось положение фунта стерлингов в связи с обострившейся конкуренцией со стороны американской и германской тяжелой промышленности. Покупательная способность фунта медленно, но неуклонно падала. В 1908 г. английский рабочий жил значительно хуже, чем в 1900 г., а либеральное правительство как бы не замечало этого{443}.
Не случайно парламентский путь стал далеко не единственным, средством борьбы рабочих за свои права: в 1907 г. в Англии бастовало 147 498 рабочих, в 1909 г. — 300 819, в 1911 г. — 931 050… 11 августа 1911 года. «Daily Mail» писала: «Стачечники — хозяева… положения… Гражданская война — к счастью, сопровождающаяся лишь незначительными насилиями — в разгаре»{444}.
У. Черчилль уже сменил свое амплуа, заигрывание с рабочими закончилось. «Как только управление лондонского порта обратилось за помощью для подавления забастовки, Черчилль немедленно направил туда 25 тыс. солдат… Близкие в то время к Черчиллю люди вспоминают: «Он получал огромное удовольствие, рассматривая карту страны и руководя передвижениями войск… Он публиковал дикие бюллетени, требовавшие крови». Против профсоюзов железнодорожников Черчилль мобилизовал 50 тыс. солдат, каждому из которых было выдано по 20 боевых патронов, и разместил эту армию в стратегических пунктах. Он использовал войска и для разгона демонстраций. В Лондоне, Ливерпуле и Лланелли — солдаты стреляли по демонстрантам, были убитые»{445}. Тем не менее, революция 1911 г. привела к кардинальным изменениям английской «демократии» — она отобрала право вето у палаты лордов.
Социальную напряженность снизила только мировая война, резко увеличившая спрос на рабочую и военную силу. По словам Б. Шоу, английский солдат — «это якобы героический, полный патриотических чувств защитник родины, а на самом деле — горемыка, которого нищета заставила за дневной паек, крышу над головой и одежду продаться в качестве пушечного мяса»{446}. Война привела к консолидации политических сил, объединив консерваторов и либералов в коалиционном правительстве. С 1915 г. в коалицию вошли лейбористы. По тому же пути пошел и корпоративный капитал, объединивший основные силы в федерации британской промышленности. К концу Первой мировой войны в ее рядах было 18 тыс. крупнейших фирм с общим капиталом в 5 млрд. фунтов стерлингов.
Однако война оказалась лишь перемирием на социальном фронте. Возвращение демобилизованных солдат грозило еще большими социальными сотрясениями. Пример, давала демобилизация солдат участников англо-бурской войны в 1902 г.: «Положение их поистине отчаянное — десятками тысяч они вливаются в армию безработных. По всей Англии снижается заработная плата, и это вызывает трудовые конфликты и забастовки…»{447}. Не случайно за два года до окончания Первой мировой войны У. Черчилль создал комиссию по демобилизации. Тем не менее возвращение английских солдат в Англии вызвало бурю.
По словам Б. Такман: «Армия вышла из повиновения, страна была охвачена расколом и недовольством, дворцовая конференция партийных лидеров и короля закончилась ничем. Ллойд Джордж зловеще говорил «о самом серьезном вопросе, поднятом в этой стране со времен Стюартов», часто повторялись слова «гражданская война» и «восстание»…»{448}. Магическое влияние на ситуацию оказывал успех революции в России. Президент союза транспортных рабочих Р. Уильяме заявлял в 1917 г. на съезде в Лидсе: «Мы, рабочие, имеем больше прав выступать от имени народа, чем та клика, которой доверены сейчас наши политические судьбы». А когда на съезде было решено послать приветствие России, Уильяме провозгласил: «Я призываю вас: идите и поступайте так же, как они. Нашей стране ничуть не меньше, чем России, необходимы коренные революционные перемены».
Менее чем через год после русской революции, в 1918 г., правительство Ллойд Джорджа вынуждено было пойти на проведение коренных реформ. Первой стала реформа избирательного права, которая привела к ликвидации имущественного ценза и предоставила избирательные права женщинам с 30 лет (мужчины с 21 года). Реформа отражала рост социальной активности рабочих, который привел к взрывному успеху лейбористской партии. Так, на выборах 1918 г. их кандидаты получили около 2,5 млн. голосов избирателей — 22% общего их количества, или в 6 раз больше, чем на выборах 1910 г.
Цели лейбористов определяла 4-я статья их нового устава 1918 г. Она гласила, что задача лейбористской партии состоит в том, чтобы «обеспечить работникам физического и умственного труда полный продукт их труда, и его наиболее справедливое распределение на основе общественной собственности на средства производства и наилучшей системы народного управления и контроля над всеми отраслями промышленности и предприятиями обслуживания». Лейбористы заявили о необходимости национализации земли, угольной промышленности, железнодорожного транспорта, торгового судоходства, электроэнергетики, производства вооружений. Требовали установить прогрессивное налогообложение, минимум заработной платы, ликвидировать палату лордов. Все эти преобразования предлагалось осуществить мирным, эволюционным путем{449}.
За избирательной реформой последовали социальные. Лондон был богатейшим городом в мире, одновременно, как отмечал Ллойд Джордж в ноябре 1918 г., «в Британии гораздо больший процент неготовых к военной службе, чем во Франции, Германии или любой другой великой стране». Социальная проблема назрела в величайшей метрополии мира. В порту нищие были готовы на любую работу, а на Пиккадилли царил регтайм, цвело богатство. «Социальная структура Британии менялась поразительно медленно»{450}. Ллойд Джордж призвал к национальной реконструкции. Предлагалась пятилетняя программа: «Императивной является необходимость улучшить физические показатели граждан страны посредством улучшения жилищных условий, повышения заработной платы и улучшения условий производства»{451}.
Было введено всеобщее обязательное школьное обучение детей до 14 лет, причем начальное школьное обучение стало бесплатным{452}. В марте 1919 г. Ллойд Джордж провел через парламент закон об удешевлении земельных участков, стремясь смягчить проблему жилья для малообеспеченных. Правда, оплата реформ, по словам Ллойд Джорджа, должна была лечь на немцев. Он постоянно повторял: «За все заплатят немцы!» Осенью всеобщая стачка угольщиков, железнодорожников и транспортников привела к установлению в ряде отраслей промышленности 8-часового рабочего дня. Общий фонд зарплаты рабочих увеличился за два года на 500 млн. фунтов.
Противостояние труда и капитала резко обострилось в 1920 г., когда послевоенный экономический кризис привел к массовой безработице. В июле 1920 г. была создана Коммунистическая партия Великобритании. Английский журнал Economist в то время писал: «Мы столкнулись сейчас не с обычными трудовыми конфликтами, основанными на традиционных принципах борьбы за увеличение заработной платы и за сокращение рабочего времени, как это было ранее. Мы стоим лицом к лицу с угрозой уничтожения самого фундамента, на котором воздвигнуто все здание экономики нашей страны».
Тем не менее, осенью того же года Федерация британской промышленности заявила: «Рабочие нашей страны не могут надеяться на скорое улучшение своей судьбы. Напротив, есть все основания полагать, что их положение еще более ухудшится»{453}. События не заставили себя ждать — в условиях кризиса правительство поддержало требование шахтовладельцев о повсеместном снижении заработной платы и фактической денационализации отрасли. Горняки в ответ призвали к всеобщей забастовке, однако, у профсоюзных лидеров, по словам английского историка Дж. Коула, при возникновении угрозы всеобщей стачки «душа уходила в пятки». В одиночку горняки смогли продержаться немногим более двух месяцев. Успеху правительства в значительной мере способствовал начавшийся экономический рост. Численность профсоюзов за 1920–1922 гг. снизилась с 8,5 млн. до 5,5 млн. человек, а лейбористской партии — с 4,4 млн. до 3,3 млн. членов.
Но на парламентских выборах в Великобритании в декабре 1923 г., несмотря на то что консерваторы получили 258 мест, лейбористы — 191 и либералы — 159, именно лейбористы получили шанс сформировать собственное правительство. Либералы и консерваторы никак не могли договориться по ключевому вопросу свободы торговли или протекционизма и сформировать коалиционное правительство, в итоге предоставив эту честь лейбористам. В 1924 г. в Англии было создано первое в истории лейбористское правительство. Однако первое испытание властью, по словам Е. Язькова, оказалось для них непосильной ношей[55]. Но главным было то, что лейбористы и не собирались сколько-либо значимо менять существующую систему, наоборот, они стремились вписаться в нее и заслужить ее признание.
Не случайно принимая новый бюджет, лейбористы значительно уменьшили сумму налогов на акционерные компании. На осуществление же своего предвыборного обещания — установления дипломатических отношений с Советским Союзом, лейбористское правительство пошло только после того, как Лондонский совет тред-юнионов пригрозил правительству всеобщей забастовкой. У. Черчилль, увидев лейбористов в «деле», переходил на саркастический тон: «Вы думаете, они социалисты? О нет, какие они социалисты, они просто буржуазные радикалы, которые хотят немного улучшить долю маленького человека и слегка подпилить когти капитализма. Но уничтожить капитализм? Нет! Нет! Если бы кто-нибудь это предложил сделать моим лейбористским друзьям, они просто умерли бы от страха»{454}.
Лейбористское правительство не оправдало надежд левых. По словам министра финансов Ф. Сноудена: «Рабочие ждали от нашего правительства, что оно будет проводить мероприятия, которые мы считаем совершенно невозможными»{455}. Рабочие ответили на это активизацией стачечной борьбы. Премьер-министр Макдональд среагировал чрезвычайно жестко, выступая в марте 1924 г. в палате общин он заявил, что лейбористское правительство готово использовать для борьбы против забастовок закон о чрезвычайном положении.
Но лейбористское правительство теперь не устраивало не только рабочих, но и представителей крупного капитала. Ощущались все признаки наступления нового спада, Англия быстро теряла свои лидирующие позиции в международной торговле. По мнению Е. Язькова, в этих условиях «лидеры лейбористов, оказавшиеся как бы «между двух огней», ждали только удобного момента, чтобы уйти в отставку. Непосредственным поводом для этого послужило «дело Кэмпбелла»[56].
Спустя две недели после роспуска парламента, по итогам поражения лейбористов при голосовании по вопросу о привлечении к судебной ответственности Д. Кэмпбелла, британское Министерство иностранных дел опубликовало «письмо Коминтерна», в котором, заявлял У. Черчилль, советские руководители «отдают письменный приказ о подготовке кровавого восстания, о начале гражданской войны…»{456}.[57]
Спустя 4 дня после публикации 29.10.1924 на парламентских выборах консерваторы, наконец, получают уверенное большинство на выборах; 415 мест против 151 места у лейбористов и 44 мест у либералов. В ноябре Болдуин формирует консервативное правительство с О. Чемберленом в качестве министра иностранных дел, и У. Черчиллем, как министром финансов, и одновременно информирует Советское правительство, что не будет выполнять условия договоров, заключенных лейбористским правительством.
А 28 апреля 1925 г. У. Черчилль внес на рассмотрение палаты общин свой первый бюджет. Он вошел в историю Англии и имел далеко идущие последствия. Бюджет восстанавливал довоенный золотой паритет фунта стерлингов, реальная стоимость которого значительно упала за годы войны[58]. Реакцией Дж. Кейнса на восстановление золотого стандарта стала брошюра: «Экономические последствия политики господина Черчилля». В ней великий английский экономист вопрошал: «Почему Черчилль сделал такую глупую ошибку?»
Кейнс подсчитал, что данная реформа повлекла за собой повышение цен на мировых рынках на английские товары примерно на 12%. Для сохранения конкурентоспособности, английские промышленники неизбежно должны были компенсировать рост цен за счет сокращения заработной платы. (При этом, в 1925 г., финансовые круги Англии заработали на восстановлении золотого стандарта — повторного «налога на бедных», почти 1 млрд. ф. ст.)
Между тем предсказание Кейнса сбылись в самом ближайшем будущем. Уже летом 1925 г. владельцы угольных копей, при поддержке правительства, объявили о повсеместном снижении заработной платы (от 15 до 50% по разным районам) и одновременно категорически отвергли требование рабочих введения общенационального минимума заработной платы. В случае несогласия шахтеров принять эти условия владельцы шахт угрожали объявить общий локаут.{457} В ответ шахтеры, при поддержке Генерального совета Британского конгресса тред-юнионов, пригрозили начать всеобщую забастовку. Даже Макдональд в своем выступлении в парламенте был вынужден заявить: «Я не поклонник всеобщих стачек. Мне они не нравятся… Но, честно говоря, что можно сделать?»{458}
Правительство Болдуина было вынуждено временно отступить. Оно предоставило шахтовладельцам крупную субсидию, с тем, чтобы заработная плата горняков в течение девяти месяцев выплачивалась в прежних размерах. Но от своих планов не отказалось. Об этом откровенно заявил в своей речи в парламенте У. Черчилль: «Так как мы не могли сейчас выиграть конфликт, мы решили отдалить кризис и, если удастся, совсем избежать его, а если не удастся, то успешно справиться с ним, когда настанет для этого время»{459}.
Правительство Болдуина начало планомерную подготовку к разгрому горняков. Усиленно обрабатывалось общественное мнение. День за днем населению внушалось, что требования горняков противоречат национальным интересам страны, что в тот момент, когда Англия находится в тяжелом экономическом положении, все классы общества должны «идти на жертвы» ради «общего блага». Одновременно вся Англия была разбита на 10 округов, во главе каждого был поставлен гражданский комиссар, наделенный чрезвычайными полномочиями и имевший в своем распоряжении крупные полицейские силы. Спешно формировались отряды добровольцев-штрейкбрехеров, к началу 1926 г. в них числилось около 75 тыс. человек. В стране были созданы пятимесячные запасы угля.
На все это уходили огромные средства. По данным английского экономиста Дж. Мэррэя денежных средств, израсходованных на подготовку разгрома, могло хватить на поддержание прежнего уровня заработной платы шахтеров в течение целого года. Но цели правительства были иными — «Сколько бы крови и денег это ни стоило, — заявил один из крупнейших шахтовладельцев Англии Лондондерри, — мы добьемся полного разгрома профсоюзов»{460}. Новое наступление началось с заявления Болдуина: «Все английские рабочие должны согласиться на снижение заработной платы, чтобы английские товары на мировых рынках стали более конкурентоспособными и чтобы положение английской промышленности улучшилось»{461}.
В ответ 1 мая лидер шахтеров А. Кук призвал: «Ни одного пенни от зарплаты, ни одной лишней минуты работы в день», — владельцы шахт приступили к увольнению миллиона шахтеров{462}. 2 мая передовица консервативной «Daily Mail» под названием «За короля и страну» приравняла всеобщую забастовку к войне с враждебным государством и призвала всех уважающих закон англичан отразить нападение «красных мятежников». «Daily Mail», вторила «Daily Telegraph»: «Всеобщая забастовка — это настоящая гражданская война. Это борьба против законного правительства, функции которого захватил Генеральный совет… Генсовет начинает действовать в нашей стране наподобие Советов в России. Он становится временным правительством, вступающим в конфронтацию с существующим конституционным правительством»{463}.
Первая в истории Англии всеобщая стачка началась 4 мая. В ней участвовало более 4 млн. рабочих. Руководители лейбористской партии и тред-юнионов категорически отрицали, что стачка преследует какие-либо революционные цели. Секретарь Федерации горняков А. Кук говорил: «Мы не боремся против конституции, мы боремся за хлеб. Мы не требуем невозможного, мы не гоняемся за химерами»{464}. Консервативное правительство заранее подготовилось к стачке и сразу арестовало 12 видных деятелей компартии на основании закона о «подстрекательстве к мятежу», принятого в… 1797 г. Лейбористы и конгресс тред-юнионов поспешили откреститься от бастовавших и, по сути, сорвали всеобщую стачку. Горняки снова продолжали борьбу одни.
«Хотя этот конфликт не имел прямого отношения к министерству финансов, Черчилль принял в нем самое активное участие. Он, по словам Тэйлора, «возглавлял тех, кто хотел драки». И неудивительно, отмечает Трухановский, ибо «он был самым агрессивным в отношении рабочих министром еще в бытность министром внутренних дел до войны… Борьба была его единственной реакцией на любой вызов». В ходе контактов между правительством и представителями рабочих Черчилль старался сорвать переговоры и вел дело к тому, чтобы вынудить рабочих пойти на всеобщую забастовку и затем разгромить их. Эрнест Бовин, один из руководителей всеобщей забастовки, впоследствии неоднократно публично обвинял Черчилля в том, что его вмешательство в самую последнюю минуту сорвало намечавшуюся между правительством и руководителями профсоюзов договоренность и сделало всеобщую стачку неизбежной»{465}.
Подтверждение этим обвинениям давал сам Уинстон, который с подачи Болдуина, в частности, начал публикацию откровенно провокационной правительственной «Британской газеты»[60]. Читая его статьи, лорд Бивербрук заметил, что «Черчилль сделан из того теста, из которого лепят тиранов»{466}. Путем различных провокаций забастовка была подавлена. Консерваторы праздновали победу. Английский историк Ф. Хэрншоу в связи с этим писал: «Разгром революционной всеобщей стачки в 1926 г. расчистил политическую атмосферу. В области внутренней политики разгром всеобщей стачки имел столь же важные последствия, какие за восемь лет до этого произвел разгром Германии в области международных отношений»{467}.
Правительство Болдуина спешило закрепить победу и в феврале 1927 г. провело «закон о промышленных конфликтах и тред-юнионах», по которому участие во всеобщей забастовке приравнивалось к уголовному преступлению, закон поощрял штрейкбрехерство, и устанавливалось право рабочих требовать от своего профсоюза возмещения потерь, которые они понесли во время забастовки. Это окончательно подорвало забастовочное движение в Англии.
Но правящие круги на этом не остановились, предвидя новые схватки, они искали свежие идеи. За ними в январе 1927 г. Черчилль отправился в Рим, где на пресс конференции заявил: «Я был бы всем сердцем с вами от начала до конца в вашей триумфальной борьбе против… ленинизма… В международном плане ваше движение (фашистов) оказало услугу всему миру… Италия показала, как надо бороться против подрывных сил… Тем самым она выработала необходимое противоядие против русского яда. После этого ни одна великая держава уже не окажется без необходимых средств защиты против разрушающей болезни…». Черчилль выдвинул идею, чтобы «Англия, Франция, Италия и Германия работали совместно над возрождением Европы»{468}. Идея возродится по инициативе Муссолини после прихода Гитлера к власти в виде Римского пакта четырех держав: Англии, Франции, Германии и Италии, заключенного летом 1933 г.
А пока «Тайме» сообщала: пресс-конференция Черчилля вызвала «восторженные комментарии в фашистских газетах, которые говорят о его заявлении, как о самом важном суждении, когда-либо высказанном о фашизме иностранным государственным деятелем. Они выражают уверенность, что это заявление будет иметь в высшей степени благоприятное для фашизма влияние на мировое общественное мнение. Черчилля особенно поздравляют по поводу того, что он понял настоящий дух фашистского движения». О том, что в Англии в правящих верхах У. Черчилль был не одинок, свидетельствует тот факт, что в 1923 г., едва Муссолини успел захватить власть, король Георг V наградил его орденом Бани — одним из высших английских орденов{469}.
Опыт Италии скоро мог оказаться весьма полезным. Мировой экономический кризис, начавшийся в 1929 г., вдвое увеличил количество безработных, что вновь привело к росту напряжения в стране. Черчилль сразу потребовал «национальной концентрации» и «ужесточения экономической политики»{470}. Удар Великой депрессии пришелся на лейбористское правительство под руководством Макдональда, сформированное по итогам очередных парламентских выборов в мае 1929 г., где лейбористы получили 287 мест[61]. Новое правительство, по словам Черчилля, движимое «сильным патриотическим порывом» ответило на вызов в духе предлагаемых Уинстоном мер{471}.
В 1930 г. были введены законы о проверке нуждаемости и о «неправильностях в выдаче страховых сумм», повлекшие за собой сокращение пособий по безработице{472}. Были снижены жалованья государственным служащим и военным. В ответ в сентябре 1931 г. произошло восстание военных моряков в Инвергордоне. Рабочие и безработные во главе с коммунистами проводили «голодные походы» и массовые демонстрации, зачастую заканчивавшиеся рукопашными схватками с полицией.
Однако, несмотря на принимаемые меры, за время нахождения у власти правительства лейбористов, безработица выросла почти в 2 раза. Не случайно на парламентских выборах в октябре 1931 г. победила коалиция консерваторов (473 места) и либералов (68 мест). Лейбористы оказались в парламентской оппозиции всего с 52 местами, поддержанные 4 либералами партии Ллойд-Джорджа.
Уровень безработицы в Великобритании, в %{473}
В период пика безработицы в 1932 г. был создан британский союз фашистов во главе с Мосли. В 1933 г. У. Черчилль отмечал «заметный упадок воли к жизни и еще более воли повелевать», он призывал: «Ничто не спасет Англию, если этого не сделает она сама. Если мы потеряем веру в себя, в нашу способность направлять и править, если мы потеряем волю к жизни, тогда, действительно, наша песня спета»{474}.
В январе 1934 г. по окончании национального «голодного похода» в Лондоне состоялся конгресс «Единства и Действия», который призвал рабочих к борьбе за защиту жизненного уровня. Правительству пришлось отказаться от нового сокращения пособия безработным и создания лагерей принудительного труда{475}.
Правительство отыгралось в 1935 г., приняв крайне реакционный закон о мятеже. Иностранные наблюдатели в то время отмечали, что в Лондоне «среди аристократии теперь, очевидно, много фашистов и нацистов»{476}. В 1935 г. Черчилль говорил о Муссолини как о «великом человеке и мудром правителе». Гитлера У. Черчилль относил к великим фигурам, «деятельность которых обогатила историю человечества»{477}. Ллойд Джордж, проведя с Гитлером всего один час оценил его, как «величайшего живущего немца». Через год бывший премьер писал: «Я хотел бы видеть во главе нашей страны человека таких же выдающихся качеств»{478}.
Напряженность зашла настолько далеко, что, по мнению Оруэлла, если бы не радио, футбол и пабы, то в Англии в 1930-е годы обязательно произошла бы социальная революция{479}. Однако в охваченной фашизмом Европе пива и музыки было не меньше, тем не менее, она сорвалась в пропасть фашизма. Мало того, как поговаривали шутники, что «если бы не было мюнхенского пива, то не было и национал-социализма»[62].
КАКАЯ ЖЕ ТАЙНАЯ СИЛА УДЕРЖАЛА АНГЛИЮ НА КРАЮ ПРОПАСТИ?
Во-первых, относительно низкие тяготы, пришедшиеся на Англию во время Первой мировой войны (мобилизационная нагрузка Великобритании была в 4–5 раз ниже, чем для Германии и России{480}) и отсутствие послевоенных кризисов (связанных в Германии с выплатой репараций, а в России интервенцией) позволили Великобритании сохранить свой экономический потенциал.
В 1915 г. Ллойд Джордж замечал: «Никто посетивший наши берега не заметит, что мы участвуем в том же конфликте… на изрытых полях европейского материка… где решается ныне на целые поколения вперед не только участь Британской империи, но и судьба всего рода человеческого. Мы ведем войну так, как будто войны совсем нет»{481}. Однако в том же 1915 г. Э. Грей указывал в письме канадскому премьер-министру Р. Бордену: «Продолжение войны приведет к низвержению всех существующих форм правления». Британии повезло, Первая мировая успела закончиться раньше, чем началась революция. По мнению Г. Уэллса: «Если бы мировая война продолжалась еще год или больше, Германия, а затем и державы Антанты, вероятно, пережили бы свой национальный вариант русской катастрофы. То, что мы застали в России, — это то, к чему шла Англия в 1918 г., но в обостренном и завершенном виде…»{482}.
По итогам войны Дж. М. Кейнс констатировал: «Война разорила нас, но не очень серьезно… реальное богатство страны в 1919 г. по крайней мере, равно тому, что было в 1900. Наш торговый баланс неблагоприятный, но не настолько, чтобы исправление его расстроило нашу экономическую жизнь. Дефицит бюджета велик, но не превосходит того, что твердое и благоразумное управление государством может преодолеть»{483}.
Дж. Оруэлл замечал в этой связи: «В Европе за последние десять с лишним лет средним классам довелось пережить многое такое, чего в Англии не испытал даже пролетариат»{484}.
Во-вторых, Великая депрессия, обрушившая экономики европейских стран, лишь едва коснулась Британии не причинив ей значительного ущерба. Во время Великой депрессии спад производства в Великобритании составил всего 10%, или в 5 раз меньше, чем в Германии. А спустя три года после начала кризиса в Англии начался уверенный экономический рост. Уже в 1934 г. показатели британской промышленности превысили показатели предкризисного 1929 г.
Динамика промышленного производства, 1913 = 100%
Что же обеспечило такую устойчивость британской экономики, предохранив ее от тоталитаризма? Свобода не бывает бесплатной. Кто платил за свободу и демократию Британии?
На плательщика указывали компенсации, к которым стремилась Англия в Версале — колониальное наследство Германии и Турции. Именно доход от громадной колониальной империи, величайшей за всю историю человечества, определял социальную ситуацию, форму власти и само существование Великобритании.
Дж. Оруэлл по этому поводу замечал: «В силу существующего экономического положения благоденствие Британии отчасти зависит от империи, в то время как все левые партии выступают с антиимпериалистических позиций. Поэтому левые политики понимают или начинают понимать, — что, придя к власти, будут вынуждены либо отказаться от своих принципов, либо снизить жизненный уровень в стране… Британия слишком зависит от импорта продовольствия. Гражданская война неминуемо приведет к голоду либо порабощению иностранной державой… гражданская война в Англии невозможна морально. Ни при каких условиях пролетариат… не восстанет, для того что бы вырезать буржуазию… для этого они недостаточно отличаются друг от друга»{485}.
Наглядно размеры «помощи» колоний экономике метрополии позволяет представить график торгового баланса. Превышение импорта над экспортом в 1,5–2 раза даже во время Великой депрессии, говорит об огромной независимости правящих классов от внутренней ситуации в стране, что развязывало ему руки. С другой стороны, такой баланс свидетельствует, что до серьезного финансового кризиса Англии было еще очень далеко. Например, ценные бумаги, вложенные в колонии, к 1913 г. приносили их владельцам 200 миллионов фунтов стерлингов годового дохода. А всего на сто фунтов в год уже можно было существовать{486}.
Отношение импорта к экспорту{487}
Каким же путем Великобритания добивалась столь выдающихся результатов? За счет экспорта капитала? Действительно, до Первой мировой войны Великобритания была крупнейшим экспортером капитала в мире. Но для экспорта капитала не нужны колонии. Последние необходимы только для получения сверхприбыли.
Каким образом ее добывала Великобритания, говорят, например, путевые заметки Великого князя Александра Михайловича сделанные в начале XX века: «Южная Африка… Роскошные летние клубы британских офицеров. Подсознательное высокомерие всесильного могущества. Частые цитаты Сесиля Родса: «Мыслить по-имперски»… Сингапур. «Я желал бы, чтобы какая-нибудь пресыщенная леди, пьющая чай на террасе своего красивого имения в Англии и жалующаяся на вечное отсутствие своего мужа, находящегося на Востоке, имела бы возможность осмотреть Сингапур и видеть процесс добывания денег, на которые покупаются ее драгоценности, туалеты и виллы. «Бедный Фрэдди. Он все время очень много работает. Я не знаю в точности, что он делает, но это имеет какое-то отношение к этим забавным китайцам в Сингапуре!» Китайский квартал Сингапура. Главный источник дохода Фрэдди. Каждый второй дом — курильня опиума. Развращенность на высшей степени развития. Не тот разврат, который подается на золотом блюде в европейском квартале Шанхая, но разврат в грязи и мерзости, запахи гниения, разврат голодающих кули, которые покупают свой опиум у европейских миллионеров. Голые девятилетние девочки, сидящие на коленях прокаженных… Тошнотворный запах опиума, от которого нельзя отделаться. А невдалеке от этого ада — очаровательные лужайки роскошного британского клуба, с одетыми во все белое джентльменами, попивающими под сенью больших зонтов виски с содовой»{488}.
Другой пример давал бывший военный министр У. Черчилль, который в январе 1921 г. получает новое назначение — в министерство колоний. У. Черчилль сразу же выдвинул идею, чтобы отныне основную тяжесть полицейских функций в колониальных странах, несла не сухопутная армия, а военно-воздушные силы{489}. В 1924 г. по приказу правительства Великобритании английские самолеты разбомбили несколько иракских деревень. Министр авиации лорд Томсон заявил, что в результате таких воздушных рейдов было убито не менее 700 человек. Бомбардировка оправдывалась тем, что подобный метод наказания этих деревень за неуплату налогов был более «экономичным» по сравнению с устаревшим способом посылки карательных экспедиций. Тот же метод был применен в Сомали{490}. Биографы У. Черчилля считаю эту идею крупным достижением, позволившим сэкономить огромные средства. Действительно после принятия плана У. Черчилля ежегодные расходы по содержанию войск на Ближнем Востоке были сокращены с 40 млн. до 5 млн. ф. ст. в год{491}.
Касаясь крупнейшей колонии Великобритании, У. Черчилль говорил: «На нашем острове живет 45 миллионов человек, значительная часть которых существует благодаря нашей позиции в мире — экономической, политической, имперской. Если, руководимые сумасшедшими и трусливыми советами, прикрытые мнимой благожелательностью, вы уведете войска из Индии, вы оставите за собой то, что Джон Морли назвал «кровавым хаосом»; а по возвращении домой вы увидите на горизонте приветствующий вас голод». В случае введения в Индии самоуправления, в Англии на улицы выйдут два миллиона голодных, треть населения Англии разорится, «мы перестанем быть великой империей»{492}.
Настал бы конец и британской демократии, что же делать, заявлял У. Черчилль «Высокие идеалы нужно защищать всякими способами, и какою бы то ни было ценой»{493}. Если конечно платят другие… Только прямые платежи и одной только Индии за управление ею в рамках Британской империи, составляли 2/5 британского бюджета{494}.
Один из дополнительных методов выкачивания золота из Индии, по словам Г. Балачандра, строился на понижении курса серебра и повышении стоимости фунта{495}. Британский «насос» начал работать уже на следующий год мира. В 1920 г. сначала в одностороннем порядке содержание серебра в британских монетах было уменьшено с 0,925 до 0,5 грамма. «Примеру последовали Австралия, Новая Зеландия, а позже и большинство ведущих государств Европы и Южной Америки»{496}. Этот маневр, отмечает Г. Препарата, привел к катастрофическому падению цен на серебро. Одновременно под аккомпанемент различных обещаний, полупринудительными мерами рупия была приравнена к двум золотым шиллингам, что привело к резкому росту ее курса. В результате последовавшей дефляции индийский экспорт рухнул, что мгновенно изменило торговый баланс в пользу Британии{497}.
Рост импорта и начавшееся бегство капиталов автоматически уменьшили резервы золотого стандарта, который индийское правительство поддерживало в Лондоне. Для того чтобы восстановить этот резерв, ценные фунтовые бумаги, служившие «покрытием» обращавшихся в Индии бумажных денег, были переведены из Бомбея в Лондон, и таким образом был ограничен индийский кредит. И для возмещения дефицита торгового баланса индийцам пришлось доставать свое частное золото{498}.
Повторение истории началось с приближением Великой депрессии. В 1928–1930 гг., индийскому правительству было приказано выбросить на рынок треть серебра, что привело к снижению цены металла на 50%{499}. В 1931 г. Индийский имперский банк, зафиксировал ставку на уровне 6%. Искусственное повышение стоимости рупии и ограничение денежной массы были призваны, как и прежде, устроить «опустошительный денежный голод»{500}. У индийцев не оставалось никакой альтернативы, кроме того, чтобы выплачивать долги империи частным золотом{501}. Эти платежи, протянувшиеся до конца десятилетия, в народе получили название «несчастья и горя». В свою очередь, вице-король Уиллингдон восторженно сообщал из Раджа: «Индийцы просто извергают золото…»{502}.
Лидер движения борьбы за независимость Индии М. Ганди, имея в виду прежде всего Англию, в этой связи отмечал: «Западная демократия в том виде, в каком она функционирует сегодня, — это разбавленный нацизм или фашизм. В лучшем случае она просто плащ, прикрывающий нацистские и фашистские тенденции империализма»{503}. Дж. Оруэлл проводил прямую аналогию между британским колониализмом и фашизмом: «Фашистская оккупация заставила европейские народы убедиться в том, что давно было известно из собственного опыта народам колоний: классовые антагонизмы не так уж сверхважны, и существуют такое понятие, как интересы всей нации»{504}. Впрочем, замечал борец против тоталитаризма: «Насколько мы можем понять, и ужас и боль необходимы для продолжения жизни на этой планете…»{505}. Если, конечно, страдают другие…
С этим проблем не было. Как писал Г. Уэллс, даже в начале XX века «столкновения европейских колонизаторов с местным населением… приводило к ужасающим зверствам. Ни одна европейская страна не сохранила там чистые руки»{506}. В 1920–30-е годы Англия подавляла волнения в Пешаваре и Северо-западной Пограничной провинции Индии, Египте и Африке. Французы расстреливали демонстрантов во вьетнамском Вьен-Бае и повстанцев в провинциях Нге-Ан и Хан-Тинь, арабов в Сирии, Алжире, Марокко и т.д.{507}.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.