17. Испытание огнём
17. Испытание огнём
Полковник Якубов в дни боевой молодости участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Их курсантская бригада наступала тогда на форты мятежной твердыни со стороны Лисьего Носа. Шли ночью по льду, покрытому у берега ледяной водой. Об этом наступлении родилась потом частушка:
С «Севастополя» стреляют,
Перелёт да недолёт!
А курсантики ныряют
Всё под лёд, да всё под лёд.
Якубов под лёд не нырнул. У форта № 6 он — мокрый, обозлённый, упрямый — рванулся вперёд и забросал гранатами пулемёт, мешавший продвижению роты. Оледенелый неприступный форт был взят. Раненный в ногу девятнадцатилетний курсант Якубов получил за подвиг высшую в то время боевую награду — орден Красного Знамени.
…Вторично он попал в Ленинград уже после окончания Объединённой военной школы ВЦИК в 1924 году. Здесь судьба свела его, красного командира, в недавнем прошлом дремучего деревенского парня, с семьёй профессора Кирпичникова — с очень странной семьёй, в которой была бывшая фрейлина, а на положении домработницы жила родная сестра известного белогвардейского генерала. Да и та, которая ранила его сердце… Хорошо, что хоть по документам она числилась дочкой профессора, а то несдобровать бы ему несмотря на боевые заслуги.
И вот он снова ехал в Ленинград, уже полковником доцентом мотомехакадемии. Когда в конце ноября стало известно о боях на Карельском перешейке, полковник Якубов пошёл к начальнику академии и твёрдо сказал:
— Я должен быть там.
— Это, на мой взгляд, не обязательно, — осторожно возразил начальник академии, молодой, интеллигентного вида дивизионный инженер.
— Мне необходимо изучить действия танков в бою. И именно при прорыве заранее подготовленной и глубоко эшелонированной обороны.
— Для этого необязательно ехать туда. К нам поступят отчёты.
— Отчёты отчётами, а я хочу видеть и лично принять участие в боях.
— Вам надо проводить занятия, — мягко сказал начальник академии. — Мы не можем срывать учебные планы.
— Плевал я на занятия, — грубо ответил Якубов. — Я не могу учить танкистов воевать, если сам знаю танковый бой только теоретически.
— Извините, товарищ полковник, но я вынужден напомнить вам…
— Вот мой рапорт об отчислении из академии.
— Хорошо, оставьте, — сказал дивизионный инженер спокойно, но чуть-чуть побледнев. — Своё решение я сообщу вам завтра.
Решение оказалось не таким, как ожидал Якубов. Ему выдали командировочное предписание в Ленинград, в штаб 7-й армии, «для выполнения служебного задания».
В штабе 7-й армии полковнику Якубову предложили остаться в оперативном отделе, но он решительно отказался, попросив направить его в действующую танковую часть. И в тот же день вечером, не заехав даже на ленинградскую квартиру (жена просила навестить Зинушу, но полковник недолюбливал её), выехал на попутном грузовике в 35-ю легкотанковую бригаду, сражавшуюся на Карельском перешейке.
Проезжая по шоссе мимо Лисьего Носа, Якубов хмуро посмотрел туда, где в вечерних сумерках смутно угадывался морской берег и пустынное пространство залива. Вид этих мест будил не очень приятные воспоминания. Штурм крепости 8 марта для беззаветных юных курсантов кончился плохо. Якубов, сурово нахмурясь, отвернулся от берега…
Штаб 35-й бригады размещался в одном из домов небольшого, засыпанного снегом лесного посёлка. Здесь Якубов узнал, что знакомый ему по академии командир бригады полковник Кошуба тяжело ранен и отправлен в госпиталь.
Начальник штаба, худощавый, усталого вида подполковник, сообщил ему, что на завтра запланировано наступление и предложил познакомиться с работой штаба. Но Якубов попросил направить его в один из батальонов.
— Я прибыл для изучения действий танков в бою, — пояснил он. — Значит, должен быть там, где действуют танки. А работа штаба мне достаточно хорошо знакома.
В первом батальоне, куда Якубов с трудом добрался уже ночью в сопровождении одного из офицеров штаба, произошло несчастье: час назад осколком в голову был убит командир батальона. Якубов попросил соединить его со штабом бригады.
— Говорит полковник Якубов, — внушительно сказал он. — Кто у телефона? Лейтенант Буков? Слушайте, лейтенант Буков. Доложите начальнику штаба, что убит командир первого батальона капитан Карпенко. Что? Доложите, что в командование батальоном временно вступил полковник Якубов. Ясно? Всё!
И положил трубку.
Атака началась в шесть ноль-ноль, когда едва посветлел на востоке край тёмного неба и забрезжил тусклый рассвет. Из темноты на фоне белого снега выступили обгоревшие деревья, окружавшие обширную поляну, изрытую рвами и воронками от снарядов.
Танки Т-26, натужно ревя двигателями, двинулись вслед за поднявшейся в атаку пехотой. Несколько сзади (чтобы не упускать, по возможности, из поля зрения танки батальона) пошёл вперёд и командирский танк полковника Якубова.
Как преподаватель тактики, Якубов мог быть вполне удовлетворён: роты двигались организованно, в боевом порядке «углом вперёд»; танки выдерживали боевой курс и дружно открыли огонь по заранее намеченным целям. Но… полоса надолб, которую ночью должна была разрушить артиллерия, оказалась нетронутой. Вырвавшийся вперёд танк командира первой роты повис на каменных столбах и… тут же был расстрелян противником. Два или три танка слева подорвались на минах.
Огонь противника усиливался. Впереди, среди деревьев, часто сверкали вспышки, а на броне танков то и дело вспыхивали снопики искр от пуль. Пехота залегла в снегу, а танки упёрлись в надолбы…
Среди многочисленных вспышек в лесу Якубов заметил длинный багровый язык пламени, вырвавшийся из-под снежного бугорка. Это била пушка, там, несомненно, был дот. Указав цель командиру второй роты, Якубов быстро развернул башню и ударил в направлении бугорка бронебойным снарядом. Ещё раз, ещё! По доту начали стрелять и танки второй роты. Но языки пламени из-под снежного бугорка вспыхивали и вспыхивали как ни в чём не бывало.
Пехота стала отходить.
А потом… Потом танк вздрогнул от удара, вспыхнуло ослепительное пламя, и Якубов увидел, как повалился неловко со своего места на днище машины заряжающий Ступак. Наклонившись к нему, Якубов понял что заряжающий мёртв. Он решительным жестом приказал механику-водителю выходить из боя.
— Да, слабоваты наши Т-26, товарищ полковник. Броня жидковата… да и пушечка не та… Доты ей не по зубам. — Сказав это, механик-водитель Чижов бросил докуренную самокрутку и аккуратно втоптал её в снег.
— Подходить надо ближе и целиться точно в амбразуру, — угрюмо сказал Якубов.
— Пробовали по-всякому, а результат один. Неважный результат. Вот у соседей в Бабошино, говорят танк — что надо. Называется КВ. Долбает эти доты и дзоты так, что они на куски разваливаются. А ему ихние пушки ничего сделать не могут — броня у него правильная…
— Болтовня, сказки! — решительно сказал Якубов. — Такой танк ещё только собираются сделать.
— Сделали уже… Сам не видел, а ребята сказывал! Зря болтать не будут.
…Танк прорыва? Машина, о которой говорил ему тот самый Духов, в которого когда-то была влюблена (сама призналась!) его жена Тася. А он, Якубов, сказал тогда Духову, что такой танк не нужен… Развёл теорию… Дурак с теорией — вдвойне дурак. Чёрт бы побрал все эти теории, чёрт бы побрал этого прохвоста Гудериана!
В глухом лесу, при сорокаградусном морозе, перед укреплениями линии Маннергейма полковник Якубов очень рассердился и на себя, и на Гудериана. В тот же день он поехал в Бабошино. Ему захотелось увидеть танк КВ.
Духов не сразу узнал полковника. В полушубке, валенках и шапке с подвязанными под подбородком наушниками, тот выглядел не столь внушительно, как в своей московской квартире. Пушистые усы обвисли и были сивыми от инея.
— Здравия желаю! — пробасил Якубов. — Если разрешите, хотел бы взглянуть на ваш чудо-танк.
— Кто вам сказал, что это чудо-танк?
— Все говорят, — коротко бросил Якубов.
КВ стоял недалеко от дороги у полуразрушенного сарая и казался громадным, хотя благодаря белой окраске и не очень выделялся на окружающем фоне. Незадолго перед тем, в один из дней декабря, в трескучий мороз, танк прошёл в глубину укреплённого района, обнаружил замаскированные доты и дзоты, вёл с ними бой; возвращаясь, взял на буксир подбитый танк Т-28 и доставил его в расположение наших войск. На броне КВ много следов от попадания снарядов шведской противотанковой пушки «Бофорс». Осматривая эти вмятины и царапины (особенно густо черневшие на лобовых частях корпуса и башни), Якубов признался:
— А мой Т-26 не выдержал первого же попадания. Будь у меня такая машина, как ваш КВ… Словом, поздравляю, вы сделали превосходный танк. Настоящий неуязвимый танк прорыва!
— Спасибо за хороший отзыв, — улыбаясь ответил Духов. — Приятно это слышать. Тем более, что раньше вы, кажется, не очень жаловали тяжёлые танки…
— Я высказывался тогда в теоретическом плане, исходя из общих соображений, — сдержанно пояснил Якубов. — А в данных конкретных условиях, очень сложных и трудных, такой танк, как КВ, крайне необходим войскам. Ничего удивительного — истина всегда конкретна.
— Значит, теория оказалась, как ни странно, не в ладах с практикой?
— Это бывает чаще, чем принято думать, — сухо ответил Якубов.
День 19 декабря 1939 года особенно запомнился Духову. В этот день танк КВ специальным решением правительства был принят на вооружение Красной Армии (одновременно с новым средним танком Т-34).
Свершилось! Всего год прошёл с того времени, когда конструктор, ни на что не рассчитывая, мастерил за перегородкой в опытном цехе деревянный макет необычной машины. А вот теперь она, «гремя огнём, сверкая блеском стали», завоевала себе право на жизнь!
А танку СМК на Карельском перешейке не повезло — он подорвался на мине. Эвакуировать пятидесятипятитонную громадину было нечем. К тому же противник блокировал танк, стремясь его захватить. До ночи отважный экипаж, возглавляемый старшим лейтенантом Петиным, отбивался от противника, но силы были неравными. Командование обсуждало вопрос о том, чтобы вызволив экипаж, уничтожить машину с воздуха. Эвакуировать СМК в тыл удалось позднее лишь с помощью шести танков Т-28. А на родной завод он был доставлен по железной дороге в полуразобранном виде: погрузить его на железнодорожную платформу целиком, ввиду огромного веса, оказалось нечем.
Случай с СМК да и вообще широкое применение противником противотанковых мин остро поставили вопрос о создании танкового противоминного трала. Конструкторы СКБ-2 быстро его решили. Духов, Яковлев и Григорьев спроектировали простой по конструкции и достаточно надёжный трал (два тяжёлых катка крепятся к танку и, двигаясь перед гусеницами, вызывают преждевременный взрыв мин; такие тралы выдерживали до пяти-шести взрывов и уберегли от подрыва сотни танков!
Работа конструкторов получила высокую оценку — они были удостоены медали «За трудовую доблесть». Эта была первая награда, полученная Н. Л. Духовым, и первое награждение на таком высоком уровне в истории СКБ-2.
В январе 1940 года Духов был назначен заместителем начальника СКБ-2.
Бои на Карельском перешейке ещё не были окончены. Ещё предстояло прорвать линию Маннергейма основу которой составляли многочисленные противотанковые препятствия в виде надолб, рвов, эскарпов и контрэскарпов и разветвлённая система мощных дотов и дзотов. Железобетонные доты прикрывались сверхтолстой «подушкой» из камней и грунта да ещё были засыпаны снегом. Поэтому даже обнаружить их было непросто. Только снаряды крупнокалиберных орудий были способны пробить «подушку», добраться до бетонных плит, при ударе в которые вздымались огненные языки пламени, свидетельствовавшие — есть попадание в дот! Менее мощные снаряды, взрываясь в «подушке», не позволяли даже обнаружить дот.
Вот почему возникла идея установить на КВ мощную стопятидесятидвухмиллиметровую гаубицу. СКБ-2 под руководством Котина и Духова срочно выдало чертежи на новую, значительно более высокую и просторную башню, пригодную для установки столь мощного орудия. Сомнений было немало: устоит ли танк, не будет ли при выстреле откатываться далеко назад? Не развалится ли башня? Не произойдёт ли поломка агрегатов трансмиссии? Не опрокинется ли ставшая слишком высокой машина при стрельбе с борта? Николай Леонидович, проведя расчёты, успокаивал сомневавшихся — всё будет в порядке. Окончательный ответ дали испытания на заводском полигоне. Первый выстрел артиллеристы сделали, находясь в окопе, с помощью привязанной к спусковому механизму верёвки. Танк даже не шелохнулся. И, конечно, не опрокинулся. Так родился КВ-2 — прообраз будущих мощных самоходно-артиллерийских установок.
Четыре танка КВ-2 участвовали в прорыве укреплений на выборгском направлении в районе Суммы и показали себя отлично. Проходы в гранитных надолбах они делали пятью-шестью бетонобойными снарядами. Такими же снарядами сокрушали железобетонные доты. Выходя из боя, танкисты насчитывали на броне КВ десятки вмятин, но сквозных пробоин не было. Вот весьма авторитетное свидетельство о работе КВ, данное Маршалом Советского Союза К. А. Мерецковым в его «Воспоминаниях».
«Хорошо показал себя при прорыве укреплённого района на направлении Суммы опытный тяжёлый танк КВ с мощным орудием… Он прошёл через финский укреплённый район, но подбить его финская артиллерия не сумела, хотя попадания в него были… Мы получили неуязвимую по тому времени машину. Это было огромное достижение нашей промышленности, внёсшей серьёзный вклад в развитие боевой мощи армии. С тех пор я полюбил КВ и всегда, когда мог, старался иметь эти танки в своём распоряжении».
Не только командующий фронтом, но и многие участники прорыва линии Маннергейма полюбили танк КВ.