7

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

7

По мере того как корабли Гамильтона удалялись от распавшегося конвоя, моральный дух экипажей все больше падал. В течение ночи с 4 на 5 июля на эскадре превалировало недоумение: хотя поспешный отход крейсеров и эсминцев продолжали еще увязывать с возможным нападением надводных кораблей противника, но, так как время шло, а враг все не появлялся, многие моряки стали задаваться вопросом, почему эскадра не возвращается к конвою. Между тем крейсера и эсминцы продолжали нестись на запад со скоростью 25 узлов в час. Когда корабли вырвались наконец из стены тумана, с крейсера «Норфолк» увидели немецкую субмарину, находившуюся в надводном положении на пути следования эскадры. Капитан Беллерс попытался ее таранить, но она, включив ревун «срочного погружения», ушла под воду прямо перед острым форштевнем его крейсера42. Эти субмарины — хотя Гамильтон пока об этом не знал — были единственной причиной, заставившей Паунда отдать приказ об отходе «на большой скорости».

На конвое начали циркулировать слухи о том, что Королевским военно-морским силам было приказано спасаться от неприятеля бегством. Они распространялись подобно лесному пожару — особенно на нижних палубах, где обитали матросы и старшины. Капитан крейсера «Лондон» позднее писал:

«Отчетливо вспоминается одна деталь. Во время операции я находился на мостике крейсера чуть ли не круглосуточно, и даже ел там. Ночью ко мне пришел мой старый стюард и, расставляя на столике тарелки, шепнул: „Очень жаль, сэр, что нам пришлось бросить этот конвой…“ Я знал, что подобные разговоры ведутся сейчас на корабле в каждом закоулке, и подумал, что необходимо срочно что-то предпринять, чтобы поднять боевой дух людей»76.

Капитан Беллерс сказал Гамильтону, что для того, чтобы пресечь распространение позорящих флот слухов, необходимо рассказать людям правду о том, что происходит. Гамильтон пообещал это сделать в ближайшее же время.

В 11.15 утра Гамильтон, чтобы покончить с недоразумениями, передал на корабли своей эскадры сообщение, в котором дал объяснение сложившейся ситуации, как он ее тогда понимал.

«Совершенно понятно, что вы испытываете такое же, как и я, неприятное чувство в связи с тем, что нам пришлось оставить этот великолепный конвой без прикрытия, предоставив его кораблям добираться до портов назначения самостоятельно. Но дело в том, что неприятель под прикрытием своей авиации сумел сконцентрировать в этом районе силы, которые значительно превосходят наши. По этой причине нам было приказано отойти. Мы все сожалеем, что нам не позволили закончить работу, которую мы столь удачно до сих пор выполняли. Но я надеюсь, что в скором времени нам представится шанс расквитаться за это с гуннами»77.

На это капитан американского крейсера «Вишита» ответил: «Благодарю за разъяснение. Я испытываю аналогичные с вами чувства». Из слов Гамильтона следует, что он все еще верил в присутствие на море тяжелых немецких кораблей. Это впечатление рассеялось двумя часами позже. В 3.22 утра крейсерская эскадра получила сообщение из Адмиралтейства, где говорилось, что, согласно полученным от воздушной разведки данным, тяжелые немецкие корабли ушли из Тронхейма и Нарвика и сейчас, «вероятно», находятся в Альтен-фьорде[41]78. Признаться, для адмирала Гамильтона это был настоящий шок.

Какими бы мотивами ни руководствовалось Адмиралтейство, распуская конвой, Гамильтон после получения этого сообщения сразу осознал, что присутствие шести эсминцев Бруми в составе его эскадры с этого момента лишено всякого смысла.

Однако вопрос об отсылке эсминцев к каравану на повестке дня не стоял. К этому времени корабли конвоя давно уже разошлись в разные стороны и рассеялись по морской поверхности площадью свыше 7500 квадратных миль. Эсминцы Бруми никакой пользы конвою как цельному образованию принести уже не могли. Максимум, на что они были способны при сложившихся обстоятельствах, — это эскортировать отдельные транспорты. В том, разумеется, случае, если бы им удалось их найти. Но сложность заключалась в том, что топливо у эсминцев уже было на исходе. Гамильтон решил, что, поскольку вероятность сражения флота адмирала Товея с линейным немецким флотом все еще существует, эсминцы Бруми правильнее всего держать наготове именно для такого случая. По этой причине Гамильтон приступил в 11.30 к длительной процедуре дозаправки эсминцев с крейсеров. В течение нескольких часов четыре эсминца из шести были заправлены «под завязку»3.

Коммандер Бруми также имел представление о сложностях, которые возникли в связи с уходом его эсминцев от конвоя, и ранним утром 5 июля поделился владевшими им неприятными чувствами с Гамильтоном.

«Перед уходом я дал конвою PQ-17 и кораблям эскорта следующие инструкции: „Конвой распущен. Судам добираться до русских портов самостоятельно. Кораблям эскорта, за исключением эсминцев, также самостоятельно следовать в Архангельск. Субмаринам оставаться на полициях и атаковать противника в случае его появления до рассредоточения кораблей конвоя. В дальнейшем исполнять приказания старшего офицера конвоя с корабля ПВО „Паломарес“, который с этого момента становится головным кораблем эскорта“. При всем том, я чувствую, что, лишив эскорт эсминцев, оставил его в затруднительном положении, а данные мной инструкции слишком поверхностны и, возможно, неадекватны».

Но в Баренцевом море в это время уже не было ни старших, ни младших. За некоторыми исключениями, о которых мы упомянули, корабли были предоставлены сами себе. Большие транспорты, грузовые суда поменьше и корабли конвоя шли каждый своим путем, развив максимальную скорость и думая только о собственном спасении. Испытывая сходное с Бруми чувство глубокой неудовлетворенности, Гамильтон в скором времени снова связался с Бруми.

«У вас были особые инструкции относительно судьбы эскорта в случае рассредоточения конвоя? Если нет, то вы вели себя правильно, и я лично ваши действия одобряю»80.

Последняя фраза адмирала несколько подняла у Бруми настроение. Он ответил:

«Никаких особых инструкций у меня не было, и я присоединился со своими эсминцами к вашей эскадре по собственной инициативе. Исходя из тех немногих сведений, которые имелись в моем распоряжении, я считал, что мои эсминцы в случае столкновения с врагом принесут больше пользы вам, нежели рассеявшемуся по огромному пространству моря конвою».

Закончил он свое сообщение следующей фразой:

«Решение оставить корабли эскорта на произвол судьбы одно из самых неприятных, какие мне только приходилось принимать в своей жизни, и я всегда готов вернуться и попытаться их собрать»[42]81.

На американских моряков это «тактическое отступление» флота произвело особенно тяжелое впечатление. Они с горечью говорили друг другу: «Ну и командование у нас! Столько кораблей, столько пушек — а мы сматываемся без боя». Лейтенант Фербэнкс задавался аналогичными вопросами. «Какой стыд! Англичане что — разучились стрелять? Разве войны так выигрываются?» — записал он в своем дневнике. Подобные настроения царили в то утро на всех американских кораблях. Капитан Хилл, стоявший на мостике «Вишиты» и всматривавшийся в море по ходу движения корабля, ощущал это всем своим существом. Типография крейсера выпустила по этому случаю специальное издание корабельной газеты, где вкратце излагались события предыдущего дня. Редакционная статья взывала к реваншу и отмщению.

«Никто не может обвинить нас в трусости, но и об англичанах того, что у них „кишка тонка“, тоже не скажешь. Как-никак, они воюют с немцами вот уже третий год; целый год они воевали с ними один на один, без союзников. Всякий, кто бывал в Лондоне, Ливерпуле, Ковентри или Саутгемптоне и разговаривал с их жителями, может это подтвердить. То же самое может сказать всякий, кто видел в бою части „коммандос“ или побывал в Дюнкерке. Мы участвуем в этой игре только семь месяцев, и у нас будет еще время себя показать. Пусть сейчас дело не выгорело, но не сомневайтесь: новый шанс скоро представится. Так скоро, что вы и глазом моргнуть не успеете. Как сказал один наш сигнальщик 2-го класса: „Мы достанем, вас, ублюдки, клянусь Богом!“ Что ж, он прав — мы и в самом деле их достанем. Обязательно!»25

Таков был бесславный конец первой совместной англо-американской морской операции.

В то время, когда Бруми и Гамильтон обменивались невеселыми шифрограммами, а типография «Вишиты» отпечатала первые копии специального выпуска корабельной газеты, контр-адмирал Майлс, глава Британской морской миссии в Москве, был приглашен адмиралом Алафузовым на «деловую встречу», которая состоялась в здании русского адмиралтейства в Москве82. Это была не слишком приятная встреча для обоих офицеров. Майлса разбудил среди ночи его секретарь, который ворвался в его спальню, размахивая только что расшифрованной радиограммой Адмиралтейства о рассредоточении конвоя PQ-17. Ознакомившись с текстом радиограммы, Майлс опять было лег спать, как тут его разбудили снова. На этот раз секретарь принес ему известие о том, что адмирал Алафузов, заместитель начальника Морского штаба, непременно желает его видеть не позднее полудня следующего дня.

Алафузов болел гриппом, и у него была высокая температура. Тем не менее, он был вынужден подняться с постели, чтобы переговорить с Майлсом. Когда британский адмирал вошел в кабинет, лицо у Алафузова было бледным и осунувшимся; его лоб покрывала испарина, и весь он «дрожал, как осиновый лист». Майлс остановился на почтительном от него расстоянии. Русский выразил свое крайнее неудовольствие по поводу принятого Британским адмиралтейством решения о роспуске конвоя (русские, несомненно, перехватили и расшифровали радиограмму Адмиралтейства). Он сказал, что торговые корабли подвергаются уничтожению и что русская радиоразведка уже не раз перехватывала передававшиеся ими сигналы бедствия. Переводчику Майлса пришлось попотеть, чтобы более или менее адекватно перевести весь этот поток инвектив и обвинений, которые извергал из себя Алафузов. Алафузов закончил свою речь на том, что потребовал от Британского адмиралтейства подробного объяснения происшедшего. Эти объяснения Майлс должен был представить в письменном виде адмиралу Кузнецову, начальнику штаба русского военно-морского флота, в течение нескольких дней. Кузнецов, в свою очередь, должен был ознакомить с представленными Майлсом документами маршала Сталина.

Так как операция по проводке конвоя PQ-17 рассматривалась русскими как, прежде всего, дело большой политической важности, Майлс поспешил в свой офис и отбил срочную радиограмму сэру Дадли Паунду, потребовав у него прислать официальный отчет Адмиралтейства об обстановке в районе Баренцева моря, которая сложилась перед рассредоточением конвоя.