5. Уроки русских революций начала XX в.
5. Уроки русских революций начала XX в.
Пореформенное, 1861–1917, и постсоветское, 1985–2010, развитие России в одних отношениях поразительно похожи, в других — сильно различаются. Сначала о сходстве. Огромные надежды накануне реформ сменились разочарованием с началом их проведения. Реформы сопровождались примерно десятилетним экономическим спадом, а затем в циклическом ритме происходил подъем. В первые 10–20 лет после реформы наблюдался громадный рост отклоняющегося поведения. Уже через 10–15 лет обнаружились темные стороны модернизации-вестернизации — повышение социальной напряженности и насилия, громадное увеличение девиантности. Развитие рыночной экономики стало дестабилизирующим фактором, так как рост экономики проходил неравномерно между городом и деревней, различными отраслями производства, социальными слоями, территориальными и национальными сообществами, породив у всех нереалистические ожидания и надежды на быстрое и существенное улучшение жизни. Появилась и быстро прогрессировала относительная депривация во всех слоях населения, ибо бедность плодит голодных, а улучшения вызывают более высокие ожидания. У части населения наблюдалась острая ностальгия по ушедшему строю жизни. В пореформенное время большая часть русского крестьянства мечтала об экспроприации помещичьей земли, а в современной России значительная часть населения мечтает о национализации имущества крупных собственников. Сходство между двумя периодами состоит также в том, что в обоих случаях возникли представительные учреждения, независимый суд, получили развитие демократические либеральные институты гражданского общества — свободная пресса, добровольные общественные организации, общественное мнение, возросла социальная и политическая активность населения. В сущности, Россия в 1990-е гг. вернулась на прерванную революцией 1917 г. траекторию.
Теперь о различиях. Великие реформы 1860-х гг. были проведены эффективнее, чем реформы 1990-х гг. В первом случае все новые институты (в смысле норм и стандартизованных моделей поведения, правил взаимодействия при принятии решений), необходимые для успешного развития, создавались постепенно, с оглядкой на Запад, но с учетом российской специфики. Для уменьшения вероятности институциональных дисфункций использовалась стратегия создания последовательных промежуточных институтов, плавно, в несколько этапов соединяющих начальную и идеальную финальную конструкции. Например, создание института частной собственности на землю в среде крестьянства началось с сохранения действующей общинной собственности, которая затем трансформировалась в личную и, наконец, — в частную. Переход крестьянства от норм обычного права, например, от коллективной к индивидуальной ответственности, от беспроцентной ссуды к процентной и т.д., также проходил в несколько этапов. Демократизация общества началась с местного управления, которое рассматривалось как предварительная стадия для перехода к парламентаризму. При выборе нового института тщательно выбиралась страна-донор, откуда заимствовался образец. Вследствие такой стратегии только к началу XX в. сложилось либеральное и адекватное российским экономическим реалиям законодательство о предпринимательской деятельности и возник прочный институт собственности, без чего невозможно успешное экономическое развитие. В начале XX в. принята конституция, создано представительное учреждение, благодаря чему Россия превратилась в дуалистическую конституционную монархию. Именно так, медленно и постепенно, рекомендует проводить реформы современная экономическая наука. Данная стратегия последовательных промежуточных институтов сочетала преимущества «выращивания» и «конструирования» новых институтов и предоставляла возможность управления темпом институционального строительства{451}.
Напротив, в постсоветское время использовалась шоковая стратегия, без тщательной подготовки и предвидения последствий реформирования. Вводимые новые институты часто оказывались несовместимыми с культурной традицией и советской институциональной структурой, ввиду этого наблюдались либо их атрофия, перерождение или отторжение в результате активизации альтернативных институтов, либо институциональный конфликт или парадокс передачи, когда в ходе трансляции более эффективной технологии донор выигрывает за счет реципиента. Отсюда разочарование широких слоев населения в демократии, суде присяжных, парламенте, рынке.
Стратегия проведения реформ сказалась на их результатах. В первое десятилетие после реформ 1860-х гг. ВВП уменьшился не более чем на 5%, так как лишь сельскохозяйственное производство сократилось примерно на 5% сравнительно с 1850-е гг. На транспорте, в сфере услуг, в финансовом секторе наблюдался прогресс, в промышленности — значительный рост производства благодаря проходившему промышленному перевороту{452}. В 1860-е гг. реальная зарплата рабочих в сельском хозяйстве выросла примерно на 65%, хотя в промышленности (если судить по Петербургу) снизилась на 13%{453}. Издержки шоковой терапии в постсоветской России оказались намного серьезнее: по данным Росстата, реальный ВВП России с 1990 по 1995 г. сократился на 22%, реальные денежные доходы на душу населения в 1990-е гг. — более чем в 2 раза и только в 2006 г. вернулись к уровню 1991 г., а в 2009 г. превысили его только на 19%. Однако спустя 10 лет после реформ и в пореформенной, и в постсоветской России наступил быстрый экономический рост, который в обоих случаях можно назвать экономическим чудом.
В социальном плане важное отличие состояло в том, что пореформенная российская буржуазия создавала свое благосостояние собственным трудом, а потому берегла и дорожила своим бизнесом, не думала о том, как его свернуть на родине, перевести деньги за границу, а потом, в случае неблагоприятных обстоятельств, и самому туда уехать. Напротив, современная крупная российская буржуазия, во многих случаях, обладает собственностью, не заработанной тяжелым трудом. Для многих она скорее «подарок судьбы», до сих пор не обеспеченный твердо законом и контрактом между крупными собственниками, государством и обществом. Как свидетельствует беглый олигарх Б.А. Березовский: «Вся элита в России на вахте; они приезжают в Россию, чтобы заработать деньги, а тратят они их не в России, тратят они их на Западе, и хранят деньги на Западе, в западных банках, и дети их здесь учатся, и дома у них здесь, и отдыхают они здесь, их жены и любовницы здесь»{454}.
В политическом отношении очень важное отличие пореформенного от постсоветского периода состоит в том, что в современной России, несмотря на все несовершенство российской демократии, как законодательная, так и исполнительная власть может легально и мирно перейти из рук одной партии к другой — по крайней мере, это гарантирует конституция. Причем партии, входящие в Государственную думу, отличаются друг от друга по своим идеологиям, целям, задачам, давая избирателю возможность найти своего представителя во власти. Благодаря этому социальные, политические и экономические конфликты имеют реальную возможность разрешиться мирно, т.е. без революции и баррикад, посредством рациональных методов регулирования. В переходном российском обществе конца XIX — начала XX в. рациональные методы регулирования конфликтов и снижения социальной напряженности еще не были освоены; предпосылки для самоподдерживающегося эволюционного развития до конца не сформировались. В силу этого общество оставалось уязвимым для революционных катаклизмов. До 1905 г. конфликты могли мирно разрешиться только «по манию царя», вследствие того что законодательная и исполнительная власть сосредотачивалась в руках монарха и коронной бюрократии, а лишенные власти не имели легальной возможности ее получить. После 1905 г. оппозиция получила право и возможность участвовать в принятии законов, но в государственном управлении — лишь в слабой степени. Конституция не создала легальной возможности для мирного перехода исполнительной власти из рук монарха, чрезвычайно затрудняя назревавшим конфликтам мирно и легально разрешаться посредством перехода власти в руки оппозиции.
На основе опыта двух российских революций — 1905 г. и 1917 г. можно сформулировать некоторые положения относительно того, что помогает избежать революции.
Существование реальной оппозиции, готовой взять власть, и наличие реальной возможности для мирного перехода власти от одной политической силы к другой. Контрэлита должна иметь реальные шансы прийти к власти без революции.
Передача власти от проигравших к победителям мирным легальным путем должна укорениться в политическом сознании населения и стать политической традицией общества.
Циклическая смена политических, хозяйственных и интеллектуальных элит в результате конкуренции и борьбы и ротация кадров на всех уровнях управления и во всех сферах жизни.
Наличие легальных и реально действующих клапанов для мирного выражения социального и политического недовольства в форме демонстраций, забастовок, собраний, а также и в оппозиционных СМИ. Социальные конфликты должны разряжаться, а не подавляться.
Первоочередное удовлетворение требований среднего класса, поскольку революционная опасность со стороны белых воротничков несравненно больше, чем со стороны синих. Несмотря на свою малочисленность в России, именно средний класс выступил в авангарде революционного движения против существовавшего режима в начале XX века; такую же роль он выполняет и в настоящее время. Если средний класс будет чувствовать себя хозяином жизни, он не станет разрушать существующий политический и социально-экономический порядок, если он его не удовлетворяет, посредством революции. Он направит свою энергию на мирное реформирование институтов.
Поддержание социально безопасного уровня имущественного и социального неравенства, учитывая, что в каждой стране он специфический. В начале XX в. в США при децильном коэффициенте неравенства порядка 16–18 и в Великобритании при коэффициенте порядка 70–80 не наблюдалось даже намека на революционную ситуацию, поскольку большинство полагало: бедный в преобладающем числе случаев сам виноват в своих несчастиях. Русские революции начала XX в. произошли при сравнительно невысоком коэффициенте дифференциации, равном 5–7, так как русские были и остаются чрезвычайно чувствительными к проблеме равенства и во многих случаях вину за бедность возлагают на власти и господствующий класс.
Хотя бы незначительное, но постоянное повышение уровня жизни, как знаменитые пять сталинских снижений цен, 1947–1951 гг., которые помнят до сих пор. Избегание войны и других рукотворных бедствий, ведущих к снижению уровня жизни и большим человеческим жертвам.
Уменьшение реальных и виртуальных различий в уровне благосостояния россиян и западных соседей. Существенная разница в доходах разжигает ощущение депривации, рождает недовольство достигнутым. Поскольку успехи соседей, как правило, кажутся неадекватно большими по пословице — «за чужим забором травка кажется зеленее», актуальным представляется постоянное разъяснение населению, что повышать уровень жизни возможно лишь при росте эффективности труда. Нельзя жить как в Германии или США, если производительность труда в России в 3–4 раза ниже, если россияне имеют много праздников, в массе работают меньше, болеют больше, разбазаривают природные богатства и не берегут энергию, воду, тепло, землю, воздух, лес.
В настоящее время у нас нет революционной ситуации, однако есть предпосылки для ее возникновения.
Передача власти от проигравших к победителям мирным легальным путем не стала традицией. В общественном мнении существуют серьезные сомнения относительно реальной возможности для мирного перехода власти от одной политической силы к другой. Широко распространено мнение: выборы всегда фальсифицированы властями предержащими. Вследствие этого проигравшие никогда своего поражения не признают. Власть людей, пришедших к власти в ходе выборов, не является в глазах многих людей легитимной. Это лишает ее авторитета и престижа и дает основание для мыслей о насильственном ее устранении.
Циркуляция элит и ротация кадров на всех уровнях управления находится на низком уровне. Во всех сферах жизни руководящие должности нередко занимаются бессменно по 15–20 и более лет. В обществе складывается убеждение: власть добровольно не отдадут, ее нужно брать силой.
Средний класс, как и сто лет назад, не чувствует себя не только хозяином жизни, но даже влиятельной силой в политике и обществе.
Между тем революционная опасность со стороны белых воротничков несравненно больше, чем со стороны синих.
Политические лидеры дают обещания и неосмотрительно берут на себя обязательства, в принципе не выполнимые в обозримом будущем. Но многие им верят. Разочарование может быть жестоким.
Имущественное и социальное неравенство находится на недопустимом, с точки зрения огромного большинства населения, уровне: по оптимистическим оценкам, децильный коэффициент равен 16–17, а в столицах и крупных городах, которые обычно являются центрами протестных движений, — и того выше: в Москве, по разным оценкам, от 44–45 и выше. В западных странах коэффициент варьирует от 3–4 в Дании, Финляндии и Швеции до 5–7 в Германии, Австрии и Франции и до 15 в США. Толстосумы буквально травмируют народ показным потреблением.
Происходит слишком много рукотворных бедствий с большими человеческими жертвами: намного чаще, чем прежде, разбиваются самолеты, горят леса, взрываются шахты, разрушаются электростанции, падает с крыш лед на головы людей, гибнут десятки тысяч людей от рук преступников и террористов, а также вследствие дорожно-транспортных происшествий, самоубийств, чрезмерного употребления алкоголя и наркотиков. СМИ смакуют происшествия и тем самым еще больше травмируют людей.
Хотя легальные и реально действующие клапаны для мирного выражения социального и политического недовольства существуют, конфликты нередко подавляются, а не разрешаются. Между тем подавленный конфликт Р. Дарендорф справедливо сравнивает с опаснейшей злокачественной опухолью на теле общественного организма, чреватой социальным взрывом. «Тот, кто умеет справиться с конфликтами путем их признания и регулирования, тот берет под свой контроль ритм истории. Тот, кто упускает такую возможность, получает этот ритм себе в противники»{455}.
Интересно отметить: в настоящее время западноевропейские страны также переживают тяжелый экономический кризис, некоторые (например, Греция, Испания, Италия, Португалия) — даже острее, чем Россия. Однако дискурс кризиса там ведется в формате легального протеста, обсуждения мер по выходу из кризиса, легальной мирной передачи власти, а не революции. В этом как раз и проявляется зрелость политической культуры в европейских демократиях и ее незрелость в России.