Итоги 

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Итоги 

С.Н. Нефедов, будучи мальтузианцем, а не марксистом, объективно защищает устаревшие марксистско-ленинские концепции истории России и русских революций начала XX в. Главный порок его ошибочных построений состоит в том, что он исходит не из фактов, а из неомальтузианской структурно-демографической теории и под нее подгоняет факты. Согласно ей, революции, как правило, происходят на завершающей фазе демографического цикла, во время так называемого «сжатия», для которого характерны аграрное перенаселение, крестьянское малоземелье, бедность и недостаток пропитания, а государство переживает тяжелый кризис. Если в России в начале XVII в. произошла так называемая смута, значит, ей должен предшествовать экосоциальный кризис; если в 1917 г. произошла революция, потом гражданская война, а вслед за ней возникла социалистическая империя, полагает С.Н., значит, революции должен предшествовать тяжелый экзистенциональный кризис — ведь именно так утверждает теория. И он ищет признаки этого кризиса. А кто ищет, тот всегда найдет. Да и сделать это легко: почти 100 лет тысячи советских историков настойчиво искали данные, доказывающие наличие системного кризиса в позднеимперской России, и собрали-таки обширную коллекцию сведений.

Поскольку, однако, эта коллекция создавалась под готовую схему, для доказательства марксистско-ленинской теории революции, то собирались преимущественно данные, подтверждающие, как казалось, схему, а те, которые не укладывались в нее, либо игнорировались, либо получали соответствующую обработку, чтобы этой схеме соответствовать. Современная эпистемология твердо установила: «чистых» фактов нет — все они результат интерпретации. Рост косвенных налогов в пореформенной России можно интерпретировать двояким способом — и как увеличение налогового бремени, и как показатель повышения благосостояния. Недоимки могут указывать как на переобремененность налогами, так и на желание от них уклониться. Отходничество может свидетельствовать как об аграрном перенаселении или низком уровне доходов в деревне, так и о стремлении к диверсификации доходов, о возрастающей мобильности крестьянства, ищущего новые выгодные условия приложения своего труда; переселения — как показатель перенаселения и как поиск лучших условий жизни. Малоземелье можно трактовать и как признак аграрного перенаселения, и как указание на агротехническую отсталость. Все зависит от того, в какой парадигме «факты» рассматриваются и как их интерпретировать.

Крепкий профессионал почти всегда имеет гипотезу, придерживается какой-то теории и методологии, но он верифицирует гипотезу, а не подгоняет под нее данные. С.Н., как мы видели, пошел второй дорогой. Уже в первых своих работах-романах, когда он работал как дилетант, забредший в историю из-за любви к искусству, он, как математик, избрал этот дедуктивный метод анализа от общего к частному и неуклонно ему следовал. Идти этой дорогой, проторенной советской историографией, нетрудно, так как подбирать или, в случае необходимости, подгонять данные под готовую схему намного легче, чем смотреть на них свежим взглядом, — это ведь как собирать дома из кубиков по готовому проекту (кубиков-то предшественники изготовили много). Многие историки, особенно старшего поколения, до сих пор верят в системный кризис Российской империи, даже если они перестали или никогда не являлись марксистами, и оказывают С.Н. поддержку. Под их прикрытием он и пытается сделать карьеру в историографии, оставаясь, по сути, любителем. Его дилетантизм проявляется не только в плохом знании фактической стороны, в грубых и многочисленных ошибках и просчетах, но и в том, что, во-первых, он придерживается неадекватной при изучении исторического процесса методологии; во-вторых, в массовом порядке использует вымысел, компенсируя им недостаток сведений, т.е. в научном исследовании действует как “природный романист”, не понимая несовместимости науки и фантазии; в-третьих, не сознает порочности такого подхода и не понимает свои просчеты. При этом С.Н., к сожалению, не смог проявить главного преимущества дилетанта — свежести взгляда на проблему, так как сразу попал в объятия мальтузианских и советских стереотипов. Зато издержки любительства налицо и в работах, и в его критике, которая по существу касается только одной 6-й из 12 глав книги, да и в ней затрагивается преимущественно вопрос о точности сельскохозяйственной статистики и расходе зерновых на фураж. В то время как у меня построена система доказательств, проблема уровня жизни проанализирована комплексно и системно — рассмотрены, кроме антропометрических показателей (рост, вес, становая сила), производство продовольствия и его потребление, цены и зарплата, доходы, налогообложение и недоимки, банковские вклады, демографические процессы, воинский брак и здоровье, динамика валового внутреннего продукта, а также такие важные для темы вопросы, как представления современников о благосостоянии населения и дискурс о пауперизации в российской общественной мысли.

Во время дискуссии, опубликованной в сборнике «О причинах Русской революции», я доказал, и участники дискуссии меня поддержали: демографических циклов, якобы обнаруженных С.Н. в России в XV — начале XX в., не существовало; в большинстве случаев его аргументы недостаточны или несостоятельны; Россия того времени не соответствовала ограничениям, которые имеет структурно-демографическая концепция для своего применения. Страна не испытывала дефицита ресурсов, в том числе земли. С.Н. ответил просто смехотворным возражением — отдельные черноземные губернии испытывали малоземелье в пореформенное время. Это при том, что миллионы гектаров плодородной земли имелись в Сибири, куда правительство организовало переселение всех желающих. С.Н. не реагирует на ошибки, обнаруженные в его расчетах и построениях мною, а также и Л.Е. Грининым, М.А. Давыдовым, П.В. Турчиным, С.В. Цирелем{586}. Вместо трезвого анализа своих просчетов он буквально вцепился в опечатку о зерне, шедшем на фураж скоту, раздув пустяк до геркулесовых столпов. Здесь он использовал хорошо известный пиар-ход, называемый «создание события большого масштаба», когда значение небольшого события чрезмерно раздувается либо намеренно создается «большое» событие, с целью дискредитировать конкурента, повысить свой статус, привлечь внимание к тем или иным людям и событиям. Превратив опечатку в две ошибки (Миронов-де намеренно занизил норму потребления фуража и тем самым завысил норму потребления хлеба населением), С.Н. попытался создать большой скандал с целью привлечь внимание к себе как борцу за истину, бросить тень на все мои расчеты — по принципу, если в одном месте ошибка, то и другие расчеты неверны, и таким образом дискредитировать мою точку зрения. Однако если оппонент действительно не понимает, что данная опечатка (как и другие опечатки, имеющиеся в книге) не повлияла на результат расчета хлебного баланса[66] и на общие выводы, то он в глазах серьезного профессионала выглядит дилетантом, а его пиар-ходы кажутся наивными и смешными, так как со всей очевидностью обнаруживают его предвзятость и недобросовестность.

Может ли серьезный профессионал браться за изучение истории от сотворения человека до сегодняшнего дня и может ли он сколько-нибудь серьезно разбираться в исторических фактах, относящихся к истории разных цивилизаций и десятков стран за несколько тысяч лет? Очень сомневаюсь. По крайней мере, до сих пор в историографии таких примеров не встречалось, если не считать А. Тойнби и Л.Н. Гумилева. Но и к их трудам у историков, мягко говоря, много вопросов. Кроме того, они являлись настоящими профессионалами, с младых лет занимавшихся историей.

Не добившись преимущества в честном научном споре, С.Н. обратился к помощи Интернета. В принципе в этом нет ничего дурного. Пропагандировать свои идеи полезно и даже нужно. Однако не любыми средствами. Использовать в науке черный пиар, да еще анонимно, против коллег, даже если они являются соперниками и конкурентами, — говоря очень мягко, некрасиво и не делает чести. Между тем записки из подполья, в которых он обрушивает на своих оппонентов поток инсинуаций, свидетельствуют именно об использовании черного пиара. Пиар-кампании С.Н. строит на традиционных приемах{587}: он конструирует положительный образ «победителя» Нефедова и отрицательный образ «проигравшего» Миронова, чтобы первого поднять, а второго опустить; создает видимость своей известности и значимости ради повышения престижа (Нефедова уважают, поддерживают, им восхищаются; он стоит «в одном ряду с такими мастерами пера как А. Дюма, М. Дрюон, В. Пикуль», до которых ему на самом деле дальше, чем до самой далекой звезды); изобретает конфликты с целью дискредитации оппонента (например, С.М. придумал мнимый конфликт Миронова и западной историографии, которая его выводы якобы не принимает); сочиняет информационные поводы или события большого масштаба с целью привлечь к себе или, наоборот, отвлечь от себя внимание (большим событием в историографии провозглашается дискуссия, открытая патриотом Нефедовым против американского наймита и ревизиониста Миронова, а не книга последнего, вызвавшая дискуссию).

Нефедов смело может писать для начинающих историков руководство «Как пробиться в люди».

Голый король — феномен в истории известный и был прекрасно описан X. К. Андерсеном: «Так и пошел голый король во главе процессии под роскошным балдахином, и все люди на улице и в окнах говорили: “Ах, новый наряд короля бесподобен! А шлейф-то какой красивый. А камзол-то как чудно сидит!” Ни один человек не хотел признаться, что он ничего не видит, ведь это означало бы, что он либо глуп, либо не на своем месте сидит» («Новое платье короля», 1837). Но никогда не встречалось столько голых королей, как в современном информационном обществе!