2. К вопросу о статистической компетентности
2. К вопросу о статистической компетентности
Рецензент утверждает: «в основе почти всех рассмотренных сенсационных “открытий” автора лежит ошибочная методика» (А.О., с. 137).
Встречая тотальную некорректность расчетов, предлагаемых А.О., вспоминаешь крылатые слова: «Чем кумушек считать трудиться…» Действительно, что бы А.О. ни проверял и какие бы перерасчеты ни делал, он везде допускает ошибки, а в ряде случаев не останавливается перед подтасовками, подменой одних данных другими и приписыванием мне сведений, им самим сочиненных.
Контент-анализ материалов Комиссии 1872 г. По моим расчетам, из 372 экспертов, ответивших на вопрос анкеты Комиссии для исследования нынешнего положения сельского хозяйства в России 1872–1873 гг. о питании крестьян после крестьянской реформы, улучшение питания отметили 40,1% респондентов, незначительное ухудшение — 9,1% и 50,8% не заметили изменений. Подсчет А.О. привел его к другим результатам: «Позитивная тенденция была характерна лишь для четверти губерний, по которым были получены сведения. На остальной территории — три четверти обследованных губерний — никаких перемен к лучшему отмечено не было» (А.О., с. 135). В чем дело и кто виноват?
Расчеты А.О. неверны, поскольку он применил неправильную методику статистической обработки ответов экспертов. Каждую губернию представляли от 4 до 35 респондентов, имевших разные точки зрения. Все их ответы невозможно и нельзя свести к одному из вариантов — «улучшалось», «ухудшалось» или «не изменилось», как это сделал А.О. В ситуации плюрализма мнений за единицу счета следует принять не губернию, а голос одного эксперта, как требует методика контент-анализа и как сделано мною{203}. В результате я учитывал мнение каждого из 372 респондентов, высказавшегося по вопросу питания, а А.О. всех экспертов из одной губернии объединял в одну группу, несмотря на различие мнений, непонятно по какому критерию. Что получилось, судите сами.
А.О. утверждает: «В Екатеринославской губернии зафиксировано: “потребление мяса между крестьянами не увеличивается” и пища вообще “мало улучшается”».
Между тем о питании высказалось 4 эксперта. Первый указал: «Потребление мяса между крестьянами не увеличивается и пища их мало улучшается». Этот ответ можно трактовать так: питание улучшается, но мало или медленно. Второй эксперт полагал: «потребление мяса в общей массе увеличивается». Третий утверждал: «В пище перемены не заметно». Четвертый показал: «Потребление мяса в народе не увеличивается вследствие большой привычки к мучной пище, и заменяется свиным салом, которое легче доставать и сохранять»{204}.
В Таврической, Полтавской, Саратовской, Нижегородской губерниях, по утверждению А.О., получен стандартный ответ: «пища крестьян не улучшается и потребление мяса не увеличивается». На самом деле 15 экспертов из Таврической губернии отметили: «Потребление мяса между крестьянами заметно увеличилось». Один из них указал: «Употребление сала, рыбы и отчасти мяса составляет теперь уже не редкость, а насущную потребность населения». Двое из 15 указали причины: «Усилившиеся против прежнего работы и проявившегося в народе сознания, что, лишая себя хорошей пищи, рабочий истощает свои силы и становится вследствие того менее способным к труду». И только один эксперт заявил: «Потребление мяса уменьшилось»{205}.
В Полтавской губернии, с одной стороны, 6 респондентов отметили: «Пища крестьян улучшается», «мяса потребляется ими больше, чем прежде», «больше заводят живности, сало употребляют постоянно, свинину и баранину сами для себя разводят». С другой стороны, 5 экспертов не заметили изменений в пище{206}.
4 эксперта из Симбирской губернии засвидетельствовали улучшение пищи, а 5 не отметили изменений, по Нижегородской губернии — соответственно 8 и 7{207}. И так по каждой губернии. На такие подсчеты рецензента полагаться нельзя.
Сколько дней в году работали крестьяне? А.О. не согласен с моими расчетами числа рабочих и с тем, что увеличение количества нерабочих дней является признаком роста благосостояния крестьянства (А.О., с. 135).
Методика расчета общего числа нерабочих дней, включающих, кроме национальных и местных праздников, также семейные праздники, болезни, ненастные дни, поездки на базар или ярмарку, подробно объяснена в моей книге «Социальная история»{208}, на которую есть ссылка. Я использовал четыре разных способа: (1) по данным «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», (2) по данным кадастровых комиссий Министерства государственных имуществ (далее — МГИ), зафиксировавших трудовые затраты крестьян в 21 губернии, (3) по данным об избытке рабочей силы в деревне, (4) по данным хронометража крестьянских работ земскими статистиками. И все они дали похожие результаты: общее число нерабочих дней с 1850-х по начало XX в. увеличилось с 230 до 258, а рабочих, наоборот, уменьшилось со 135 до 107.
В моей новой книге приведены дополнительные сведения о рабочем времени, содержащиеся в работах А.В. Чаянова и А.Н. Челинцева. По их расчетам, в начале XX в. доля рабочих дней в году не превышала 50%. Если все время, затраченное на работу в крестьянском хозяйстве, перевести на число рабочих дней взрослого мужчины, то окажется: в Тамбовской губернии оно составляло от 70 до 84 дней; в Смоленской губернии — от 70 до 103 дней. В Московской губернии занятость сельскохозяйственными работами в течение года ограничивалась 104 днями, промыслами — 30 днями, в Харьковской — соответственно 86 и 16 днями, в Вологодской — 88 и 66 днями{209}. Если мы от общего числа дней в году отнимем число рабочих и празднично-воскресных дней, то мы и получим искомое число нерабочих дней — не праздничных, но и не рабочих дней.
Коварный индекс цен: повышалась ли реальная зарплата? Основываясь на индексе цен, рассчитанном С.Г. Струмилиным и якобы «скорректированном Ю.И. Кирьяновым» (на самом деле последний просто заимствовал индекс у Струмилина), рецензент утверждает: реальная заработная плата фабричных рабочих в 1897–1913 гг. понизилась, в то время как мой расчет говорит о ее повышении (А.О., с. 137).
Статистическая наука рекомендует анализировать среднюю зарплату за несколько лет и учитывать инфляцию. Поскольку у нас всего 17 лет, то, чтобы обнаружить динамику, рассчитаем среднюю зарплату по 4-летиям, а поправку на инфляцию возьмем по сведениям Института экономических исследований Госплана СССР. Расчет показывает: с 1897–1901 гг. по 1910–1913 гг. реальная зарплата и строителей столицы, и фабричных рабочих России повысилась на 5% (табл. 8).
Таблица 8.
Индекс реальной зарплаты строителей С.-Петербурга и фабричных рабочих России в 1897–1913 гг. (1897–1901 гг. = 100){210}
Годы … Реальная зарплата строителей Петербурга … Реальная зарплата фабричных рабочих
1897–1901 … 100 … 100
1902–1905 … 102 … 102
1906–1909 … 99 … 107
1910–1913 … 105 … 105
У Ю.И. Кирьянова сведения о зарплате фабричных рабочих не за каждый год, а только на 6 дат, причем величина зарплаты сильно отличается от данных Струмилина, а начальная и конечная номинальная зарплата дается в интервале: в 1897 г. — 183–187 руб., в 1913 г. — 264–291 руб. в год. Если взять середины интервалов — 185 руб. и 278 руб. в год и сделать поправку на инфляцию, то налицо реальное повышение зарплаты с 1897 по 1913 г. примерно на 4–7%. Это и дало основание Ю.И. Кирьянову констатировать небольшое повышение жизненного уровня рабочих в пореформенное время в целом и в «период империализма» в частности. Выражен этот вывод очень осторожно, учитывая 1979-й год издания книги: «Жизненный уровень рабочего класса имел все же тенденцию к повышению. <…> Реальная зарплата отдельных отрядов и категорий рабочих России несколько повысилась, в известной мере улучшилось питание рабочих, жилищно-бытовые условия. К этому следует добавить известное улучшение медицинского обслуживания и страхового обеспечения. Все эти процессы происходили на фоне сокращения в большинстве отраслей производства продолжительности рабочего дня и года»{211}.
Таким образом, вопреки утверждениям А.О., данные и С.Г. Стру-милина, и Ю.И. Кирьянова говорят о небольшом повышении реальной зарплаты в 1897–1914 гг. Однако следует учитывать еще одно важное обстоятельство — предприниматели расходовали значительные и со временем возраставшие средства на жилище, страхование и медицинскую помощь рабочих, составлявших довольно значительную величину — 8,3% денежной платы в 1913 г.{212}
Увеличивались ли расходы на алкоголь? По мнению рецензента, нет: хотя расходы в пореформенное время номинально возросли в 2,5 раза, повышение цен на водку 1,5 раза и значительное обесценение рубля оставили реальные расходы на прежнем уровне (А.О., с. 136). Это заключение ошибочно.
Во-первых, если учитывается рост номинальных цен на водку, то обесценение рубля брать в расчет не нужно: рост цен учитывает также и обесценение рубля. Во-вторых, согласно моему расчету, с 1863 г. по 1906–1910 гг. расходы на водку увеличились в 2,6 раза{213}, а не в 2,5 раза, как пишет рецензент. За этот период общий индекс цен увеличился в 1,6 раза{214}, а не в 1,5 раза, как утверждает А.О. В результате в реальном выражении расходы на алкоголь возросли в 1,6 раза (2,6:1,6). И это было возможно только в том случае, если доходы и, значит, уровень жизни крестьян возросли. Действительно, по расчетам известного экономиста В.Е. Варзара, производство потребительских товаров на душу населения с 1885 по 1913 г. возросло в 2,1 раза, в том числе за 1887–1904 гг. — в 1,25 раза{215}.
Росло ли производство сельскохозяйственной продукции в 1900–1913 гг.? По моему мнению, увеличилось абсолютно и на душу населения, номинально и реально (т.е. в постоянных ценах). Рецензент утверждает: производство увеличилось номинально почти в 2 раза (с 3,8 до 7,4 млрд. руб.), но реально (с поправкой на инфляцию, которую он принимает за 48%) — лишь на 32%, а надушу же населения — на 4,5%, т.к. население 50 губерний Европейской России с 1900 по 1913 г. увеличилось с 98,4 до 124,6 млн. (А.О., с. 134).
На самом деле, с 1900 по 1913 г., по сведениям Госплана СССР, индекс цен сельскохозяйственных товаров в Петербурге вырос на 29%{216},[20] а население 50 губерний Европейской России — на 24% (с 98,4 до 121,8 млн.){217},[21] следовательно, производство сельскохозяйственной продукции на душу населения за 13 лет увеличилось на 22% (7,4: 3,8: 1,29: 1,22). Это весьма значительный прирост за 13 лет. Западные эксперты также считают: прирост продукции на душу населения в 1880–1905 гг. составлял около 1% в год{218}.
Выкупная операция: проиграли ли крестьяне? Рецензент находится во власти распространенного стереотипа: государство и помещики в ходе отмены крепостного права ограбили крестьян. Именно потому и не согласен с моими расчетами, показывающими, что крестьяне в конечном итоге, т.е. в момент отмены выкупных платежей, в 1907 г., выиграли от выкупной операции (А.О., с. 132).
В тексте монографии подробно обоснован мой вывод. Надельная земля выкупалась по цене, установленной Положениями о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости» — 26,87 руб. за десятину. Однако в 1907–1910 гг., сразу после отмены выкупных платежей, средняя рыночная цена десятины земли равнялась 93,4 руб. — в 3,48 раза выше; десятина надельной земли стоила 64 руб. — в 2,4 раза выше{219}. Однако реальный выигрыш или проигрыш крестьян от выкупной операции зависел от инфляции. С 1854–1858 гг. по 1903–1905 гг. номинальные цены на землю выросли в 7,33 раза, а общий индекс цен — в 1,64 раза{220}. Следовательно, с поправкой на инфляцию (64%) реальные цены на землю выросли в 4,5 раза (7,33: 1,64) и действительный выигрыш от выкупной операции к 1906 г. был реальным, а не виртуальным.
Даже если учесть, что, кроме выкупных платежей (867 млн. руб.), крестьяне заплатили еще 703 млн. руб. процентов, вследствие чего десятина надельной земли обошлась им в 48,5 руб. за десятину (А.О., с. 132), они в конечном итоге все равно выиграли. 48,5 руб. — это в 1,9 раза ниже средней цены десятины земли (93,4: 48,5) и в 1,3 раза ниже цены крестьянской земли в 1907–1910 гг. (64: 48,5). Не забудем также: в течение 45 лет, 1861–1906 гг., надельная земля кормила, поила и одевала крестьян, и в начале XX в. превратилась, по словам известного либерального экономиста Л.В. Ходского, в огромный капитал в буржуазном смысле, способный при надлежащей охране его обеспечить благополучие земледельцев{221}.
Расслоение и дифференциация крестьян по доходам. По мнению рецензента, «в картину процветания пореформенной деревни» не вписывается процесс раскрестьянивания, о чем можно судить по увеличению доли безлошадных крестьян с 27,3% с 1888–1891 гг. до 31,6% в 1912 г. (А.О., с. 137).
Много слез пролили народники по этому поводу. Слеза А.О. мало что добавляет. Критик смешивает два разных явления — раскрестьянивание и обеднение. Индустриализация и урбанизация — два ключевых, прогрессивных и необходимых процесса модернизации в любой стране неизбежно ведут к раскрестьяниванию, но не обязательно к обеднению. Малоземельный или безземельный крестьянин — не обязательно бедный, так как может иметь значительные заработки вне крестьянского хозяйства. Как показано в книге, уже в 1850-е гг. доля промыслов в общей сумме дохода колебалась от 25% до 55% в нечерноземных губерниях и от 12% до 28% — в черноземных. Разработка бюджетных данных пореформенного времени показала: доля доходов от промыслов составила в среднем около 20%{222}. Единственным надежным критерием обеднения может быть отрицательная динамика общего дохода хозяйства, но имеющиеся данные этого не подтверждают.
При измерении уровня и динамики дифференциации надежным критерием является группировка крестьянских хозяйств по доходу, но сведений о них недостаточно. Оценки расслоения по числу лошадей и посевам одинаково уязвимы. Степень дифференциации крестьянства в пореформенное время возрастала, но тем не менее на рубеже XIX–XX вв., если ее оценивать наиболее адекватным способом — коэффициентом Джини по доходу на душу населения, оставалась невысокой — 0,133–0,206. Большинство дореволюционных и западных исследователей, специально изучавших этот вопрос, полагают: крестьянство до самой революции 1917 г. оставалось в имущественном и социальном отношениях довольно однородной массой и имело лишь зачатки так называемого буржуазного расслоения. Именно поэтому в 1897 г. доля рабочих и прислуги в возрасте 15 лет и старше, для которых работа по найму служила главным средством к существованию, составляла лишь около 10,9% для всей империи и 11,1% — для 50 губерний Европейской России{223}.
Чтобы получить представление об уровне имущественной дифференциации среди всего населения, я рассчитал на 1901–1904 гг. децильный коэффициент дифференциации доходов населения, показывающий, во сколько раз доходы 10% наиболее обеспеченных превышают доходы 10% наименее обеспеченных. Коэффициент составил около 6, и его следует признать умеренным и социально безопасным. В начале XX в. в большинстве западноевропейских стран уровень имущественного неравенства был выше, чем в России. Например, в США децильный коэффициент дифференциации в 1913–1917 гг. находился в интервале 16–18, в Великобритании — еще выше. В Советском Союзе в 1990 г. децильный коэффициент дифференциации составлял 4–5, в постсоветской России поднялся до 15–17{224}.