Пограничные зоны и предполье империи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Пограничные зоны и предполье империи

Начиная с 1 века до н.э. в Риме были заимствованы древние эллинистические представления, которые отождествляли римское господство с господством над всей ойкуменой, то есть над всем цивилизованным миром по средиземноморским представлениям, а выражаясь по-римски, над земным шаром. Эта концепция существует в официальных текстах, символически она выражена применением глобуса на римских монетах, который олицетворяет мировое господство. Изображения на монетах интерпретировались не только как попытка изобразить положение ойкумены на земном шаре, но и как символ мировой империи. Какой бы ни была картина мира у жителей империи, представляли ли они его окруженным океаном диском или шаром, их мир охватывал земной шар и вселенную, и над этим миром господствовал Рим.

Каким бы комплексным ни было это представление, оно не предполагало, что вся земля тоже занята римлянами или управляется ими. Противоречия между идеей римского мирового господства и военно-политической реальностью существовали с самого начала. Следуя традиции Александра, римские полководцы всегда мечтали стяжать себе славу, пройти до границ ойкумены: Помпей со своим походом к Каспийскому морю, Цезарь со своими наступлениями до северо-западной оконечности Иберийского полуострова и позже в Британию. Однако оба полководца прервали эти широкомасштабные операции. Нечего было и думать о прямом и длительном овладении всеми затронутыми землями.

Контраст между претензией на мировое господство римской державы и фактически покоренными территориями, а также инструментарий и формы римского влияния в пространстве по ту сторону пограничной зоны обнаружились еще при Августе. Сформулированный только после его смерти заголовок латинской копии его «Деяний» говорит о том, что он подчинил земной шар империи римского народа. Характерно, что Август похваляется прорывами своего войска и флота в регионы, в которые до этого не заходило ни одно римское войсковое соединение, будь то дакские земли по ту сторону Дуная, города Аравии и Эфиопии или родина кимбров. Альбинован Педон, участник походов Германика 15—16 гг. н.э. позже описал переживания во время одного из таких продвижений на Северное море и тем самым к границам римского мира:

Они увидели, что оставили за собой день и солнце,

Уже давно они идут за пределами знакомых

Границ их мира через ужасные сумерки

К концу вселенной, к крайним морским берегам земли,

К тому океану, который отовсюду под своими волнами

Приносит страшных чудовищ, быстрых акул и тюленей,

Которые подхватывают и подбрасывают вверх корабли.

Они уже думают, что корабли застряли в тине, что

Флот покинут быстрым ветром, а сами они отданы на

съедение зверям.

И один из них, который пытается с высокого буга

Острым взглядом пронзить туманную ночь, но не может

Ничего различить, с сжавшимся сердцем разражается

словами:

«Куда нас теперь уносит? Даже сам день спасается

Бегством и оставленный позади мир закрывает

Край природы вечной тьмой. Ищем ли мы

По ту сторону полюса народы? Или другой мир,

Где не веют ветры? Сами боги зовут нас назад,

Они запрещают человеческим глазам смотреть на конец

мира.

Зачем же мы раним веслами далекое море и

Священные воды и тревожим тихую обитель богов?

(Сенека Старший. «Увещевательные речи» 1, 15).

Представление Августа о Римской империи включало, однако, племена и народы, которые этой империи не повиновались, он хвастался тем, что расширил границы всех прилегающих римских территорий. Он говорит об усмирении испанских и галльских провинций, Германии до устья Эльбы, причем именно в этом регионе он сознательно умалчивает о том, какая конкретно территория имеется в виду. Совсем другое средство используется при описании внешнеполитических успехов на Востоке. Большое количество имен царей и князей скрывает настоящее положение во все еще спорной Армении. Достигнутый с большими усилиями дипломатический успех 20 г. до н.э. был преподнесен так, будто бы парфяне попросили дружбы римского народа.

Установление дружеских отношений через посольства далеких стран, прежде всего из Индии, откуда раньше никогда не прибывали послы, в дальнейшем посольства от бастарнов, скифов и сарматов, от царей альбанов, Иверов и мидян свидетельствуют о радиусе римского престижа не меньше, чем прием царей и князей соседних государств, для которых римский принцепс стал могущественной поддержкой. Этому соответствует тот факт, что чужие народы выпрашивали у Августа царей. Названные подробности, конечно, нельзя переоценивать, однако они показывают, что империя уже при Августе распространила свое влияние далеко за границы провинций и за пограничные зоны. Как и внутри империя, несмотря на сознательно установленную Августом когерентность ее составных частей, отнюдь не состояла из унифицированных элементов, так и извне была связана контактами дружественных отношений со своим предпольем.

Да, только эти контакты позволяли удерживать притязания на господство над всем земным шаром. Хотя старые римские основополагающие категории в области дипломатии и внешней политики, дружба и верность давно уже стали ненадежными, принципат все же перенял их и подчинил, как испокон веков, своим интересам. Хотя владыки и племена хотели поддерживать дипломатические или дружественные отношения, они при этом преследовали другие цели, чем империя, и исходили из других содержания и обязательств этих контактов, чем римская сторона.

Современная наука долгое время фиксировала свое внимание на границах по рекам, которые в конце концов были оценены как «моральный барьер» между римлянами и варварами. Против такого представления говорят не только военные и политические достижения, но и прежде всего тот факт, что общее и суммарное понятие «варвары», для обозначения всех живущих за пределами империи неримлян, преобладало в идеологии Рима только в поздней античности. Сколько усилий приложил Тацит в «Агриколе» или «Германии», чтобы постичь своеобразие отдельных британских и германских племен!

Во всех пограничных зонах сначала мерилом были военные цели, к которым относились из соображений безопасности текущие разведка и контроль предполья. К ним принадлежали пограничные патрули в Британии, на Рейне, в Сирии, Аравии и Северной Африке. Создание «клиентельных огромных государств» и вассальных государств, династии которых были связаны с Римом, стало обычным с давних пор. Оно привело при Августе к назначению вассальных царей. Одним из самых известных является случай с Италиком: «В том же году (47 г.н.э.) народ херусков попросил у Рима царя, так как их дворянство было истреблено во внутренних междоусобных войнах, и остался единственный человек царского происхождения по имени Италик, который (в принудительном порядке) жил в Риме. Его отцом был Флав, брат Арминия, матерью — дочь хаттского царя Актумера, сам он был красив собой и искусен во владении оружием и верховой езде, как по нашим правилам, так и по правилам своего отца. Принцепс (Клавдий) вдоволь снабдил его деньгами, дал ему множество сопровождающих и поручил принять сан своего дома. Он был первым, кто родился в Риме, и занял трон чужой страны не как заложник, а как римский гражданин» (Тацит «Анналы», XI, 16).

Хотя Тацит констатирует, что эта форма политического влияния не всегда сохранялась и прежде всего редко была постоянной, римские монеты, как рупор официальной политики, прославляли назначение вассальных царей, хотя страна, о которой шла речь, не находилась под непосредственным римским руководством. Но представители иностранных ведущих слоев были обязаны римлянам и в другом: развитие дипломатических миссий и контактов засвидетельствовано не только литературно, но и доказано вещественными компонентами, находки на германском севере целого ассортимента римской бронзовой и серебряной посуды объясняются, хотя бы частично, такими связями.

В этом секторе тоже не существовало строгой системы. Если толкования британских археологов соответствуют действительности, то во 2 в.н.э. на территории северо-восточнее от вала Адриана римские контрольные посты предполья были продвинуты вперед, тогда как на северо-востоке римляне полностью положились на лояльность древних римских союзников вотадинов. Регулирование от случая к случаю относилось также и к вербовке вспомогательных групп на территориях по ту сторону границы, к временной помощи специалистами, как у Децебала, и к контролю за торговлей: «Ближе... расположено племя гермундуров (между Майном и Дунаем), оставшееся верным римлянам. Поэтому только им одним из германцев был разрешен товарообмен не только по берегу, но и глубоко внутри и в богатейшей колонии провинции Реция (Ангсбург). Повсюду они проходили без контроля...» (Тацит «Германия», 41).

По крайней мере временное расположение к гермундурам не стало общей нормой так же, как строгий контроль за тенктерами на Рейне или закрепление мест и времени для торговли, которое предписал маркоманнам Марк Аврелий после 173 г.н.э. Однако какими бы значительными ни были эти распоряжения для жизни пограничных соседей, они по своим последствиям даже близко не достигли того вмешательства, к которому прибегала римская политика на Рейне и Дунае во времена Цезаря для стабилизации положения на границах: переселение целых племен или неоднородных групп населения.

Очевидно, что такие насильственные или по крайней мере неконтролируемые акции по переселению во времена Цезаря и Августа предпринимались гораздо чаще, чем в последующие десятилетия, когда они проходили в большом объеме прежде всего на Нижнем Дунае. Сначала серьезнейшие изменения претерпели рейнская зона и ее окружение, когда гельветы, группа Ариовиста, убии, сигамбры, хатты, маркоманны и гермундуры со своими соседями, прямо или косвенно пострадавшими от этих акций, сменили места своего проживания. Если римская сторона почти до середины 2 в.н.э. была контролирующей и взвешенной властью, то в последующее время закон о торговле распространялся, как правило, и на другую сторону.

Представление о римском господстве над всем земным шаром сначала отождествлялось с господством римского сената и римского народа или с восприятием города Рима как столицы вселенной. Со времени основания принципата само собой напрашивалось видеть в принцепсе гаранта счастья, стража и отца всего земного шара. Если сами принцепсы сначала были сдержанными по этому поводу, то такое отношение уже с давних пор отображалось в почетных надписях и стихах. Это не прекратилось в году четырех императоров и при Флавиях, когда мир на всем земном шаре прославлялся как достижения разных принцепсов.

То есть была образована связь между принцепсом, империей и вселенной. Однако не у всех принцепсов замечается столь ярко выраженная концепция империи и мирового господства, как у Августа. Ключевое положение в общем развитии занимает Адриан, который перенес свое влияние на весь земной шар и на государственных монетах прославлялся как обновитель и благодетель всей ойкумены, как восстановитель и даже обогатитель всего земного шара. Целью Адриана было удовлетворить интересы города Рима, всех провинций и всей земли. Так, для него характерно, что он, с одной стороны, в долгих и утомительных путешествиях посещал провинции, чтобы ознакомиться с их проблемами, с другой, он приказал обозначить новыми маркировочными камнями священную границу города Рима, померию. Желание отгораживания диктовало также систематическую фиксацию и реорганизацию укрепленных границ империи, которые в первую очередь были предназначены для надзора, а не для обороны.

Мы снова сталкиваемся с явным противоречием римского мышления, а также римской системы господства: в таких действиях, как обновление померии и систематическая реорганизация укрепленных границ, проявляется римское стремление к четко установленному отграничению, стремление, которое конкретно выражено в расцвете римского землемерства, в образовании колоний с их детально упорядоченным наделением землей, или в таком документе, как Оранский кадастр. Если во всем этом на переднем плане стоит однозначное обозначение границ, то на эту фиксацию одновременно наложилась другая не менее важная основная структура: как показывают примеры поздней Римской Республики, область подчинения, провинция, опора империи, расположенная в глубоком предполье ее собственного круга задач, часто щедро расширялась. Империя Цезаря в Галлии так же характерна, как империи Помпея, Красса и Антония на Востоке.

Сверх этого концепция «иностранной клиентелы» выходила слишком далеко за рамки римско-италийского региона, чтобы обеспечивать и усиливать свое влияние и престиж также и на территориях с узкой экономической и политической сферой деятельности. Только предположительное наслоение обеих структур (одной закрытой и одной открытой) концепции господства объясняет очень противоречивое развитие в пограничном пространстве и в окрестностях империи.

Британия наряду с Германией была той римской пограничной провинцией, в которой интенсивнее всего изучались этапы оккупации, течение военных передвижений, а также структуры пограничного контроля и охрана границы. Поэтому пограничная политика и организация предполья в этом регионе могут служить примером для обобщения. Властные отношения британских племен Тацит описал следующим образом: «В древние времена ими правили цари, теперь же они раздроблены ведущими вельможами на партии и пристрастия. И для нас ничего нет полезнее, чем чтобы они не принимали решений в общих интересах. Редко собираются два или три племени, чтобы отразить общую опасность: сражаются они поодиночке, а побеждаются все вместе» («Агрикола», 14).

Ко времени вторжения при Клавдии и десятилетия спустя клиентельные цари были важнейшими партнерами римского господства. Как вернейшего из всех Тацит называет Когидубна, царя атребатов, который был удостоен Клавдием звания царя и легата Августа в Британии и в благодарность за проримскую деятельность награжден властью над другими городами. Тем не менее Тацит тут же указывает на то, что все это «произошло в соответствии с давним обычаем римского народа как средство порабощения даже и царей».

Действительно, были немыслимы ни захват римлянами Британии, ни отстаивание и расширение их большого предмостного укрепления без сознательного использования соперничества и враждебности внутри ведущих царских и аристократических семей. Юго-восточная часть острова являлась особенно важной для Рима по географическим и экономическим причинам. Там находились большие территории, пригодные для снабжения зерном оккупационного войска, тогда как в горных регионах Запада и Севера располагались бедные подворья и маленькие поселения, жители которых к тому же оказывали жестокое сопротивление. Упорная оборона, которая одновременно осложнялась восстаниями в уже занятых областях, могла быть преодолена только ценой больших усилий. Это привело к тому, что регион за регионом с военной точки зрения подвергался преобразованиям, во всех частях острова появились дороги, маленькие крепости, укрепления и маршевые лагеря, пока наконец при Адриане не была предпринята первая последовательная попытка к окончательной и систематической охране и контролю занятых областей.

Построенный между 122 и 128 гг. н.э. 117-километровый «вал Адриана» включал целую систему элементов военной архитектуры. Проведенное между Солуэй Фертом и Тайном сооружение в своем конечном виде имело стену высотой от одного до 3,5 метра, вокруг которой было расположено хорошо скоординированное гнездо маленьких крепостей, башен, рвов и валов. Оно гарантировало не только бесперебойный контроль всех прохожих и транспорта, но и давало возможность для вылазки маленьких гарнизонов в случае обороны.

После того как десятилетия назад Агрикола продвинулся до шотландской низменности и со своим флотом обогнул северную оконечность острова, проведение вала Адриана подтверждает окончательное отступление из северных пограничных районов. Однако уже при Антонине Пие снова началось продвижение на север, около 142 г.н.э. между Клайдом и Ферт-оф-Фертом был построен «вал Антонина» с расположенными впереди рвами, земляными сооружениями и деревянными укреплениями. Он блокировал северную часть Шотландии в самом узком месте острова. Однако эта новая концепция была непродолжительной. Уже в 184 г.н.э. вал Антонина ликвидировали. Потом Северы еще раз глубоко продвинулись в Шотландию, чтобы обеспечить находящееся под угрозой пограничное пространство.

Развитие событий в Британии показало, как было трудно надолго обеспечить римский порядок в побежденных областях и их предполье, несмотря на все военные успехи и применение превосходящих технических средств, если римская власть не опиралась на надежных союзников, если не привлекали удобства городской цивилизации. Пусть Агрикола еще мог мечтать о завоевании с помощью дополнительных средств Шотландии и Ирландии, но римское вмешательство в Британию со времен Нерона было спорным, баланс все равно оставался пассивным. Экономия экспансии ставила все более узкие границы слепому акционизму, который скрывал основные проблемы.

В германском секторе границ империи между Северным морем и Нижним Дунаем потребность в обеспечении безопасности после поражения при Варе и Германике была очень большой. Она отражается в известном обзоре Тацита о германских воинах, который был написан в начале правления Траяна: «Нашему городу было 640 лет, когда в первый раз услышали об оружии кимбров в консульство Цецилия Метелла и Папирия Карбона (113 г. до н.э.). Если посчитать оттуда до второго консульства принцепса Траяна (98 г.н.э.), то получается около двухсот лет: так долго идут сражения за Германию. В течение такого длинного промежутка времени было много взаимных потерь. Не самниты, не пунийцы, не испанцы или галлы, даже не парфяне приходят чаще всего на память: ибо более дикой, чем царство Аршака, является свобода германцев. Что мог бы дать нам Восток, кроме убийства Красса, и это тогда, когда после поражения Пакора — он сам теперь лежал у ног какого-то Вентидия? Но германцы после того, как победили Карбона и Кассия, и Скавра Аврелия, и Сервилия Цепиона и Максима Маллия (полководцы войны с кимбрами), вместе с ними отняли у римского народа пять консульских войск, Вара и с ними три легиона и небезнаказанно разбили их на их собственной территории Г.Марий в Италии, божественный Юлий в Галлии, Друз и Нерон (Тиберий), и Германик; после этого чудовищные угрозы Гая Цезаря (Калигула) превратились в посмешище. Потом наступило спокойствие, пока они, воспользовавшись нашими раздорами и гражданской войной (восстание батавов), завоевали зимний лагерь легионов и даже пытались завоевать Галлию; и оттуда их прогнали, но в последнее время больше праздновали триумфы над ними, чем побеждали» («Германия», 37).

Фактически наступление Друза Старшего, Домиция Агенобарба и Тиберия, которые были проведены вовнутрь Германии, на ретроспективный взгляд, являются только эпизодами римско-германских столкновений. После взятия назад правобережных рейнских позиций в 16 г.н.э. под римским господством находились только фризы на побережье Северного моря между Рейном и Эмсом. Но и они в 28 г.н.э. подняли восстание, когда над ними издевался ответственный за их подати военный интендант. Римские солдаты, которые взимали повышенные подати, были распяты фризами, легат Л.Апроний — побежден. Тем не менее дальнейших римских наступлений не последовало, пока Корбулон не развернул на Нижнем Рейне военные операции. Так как Клавдий из-за своих британских операций не хотел подвергаться риску в Германии, а наоборот, перешел к последовательной оборонительной политике, Корбулон в 47 г.н.э, был отозван, и были убраны последние опорные пункты к востоку от Нижнего Рейна. Последовало строительство крепостей на Нижнем Рейне.

Относительно небольшой интерес римлян к племенам побережья Северного моря становится понятным, когда представишь себе сообщения очевидца — Плиния Старшего: «Сильным потоком заливает океан два раза за день и за ночь необозримое пространство. Он так покрывает землю, за которую стихии ведут вечную борьбу, что нельзя различить, что принадлежит суше, а что морю. Там, на высоких холмах, живет убогий народец, хавки. Холмы, как высокие ораторские трибуны, возведены человеческими руками и такой высоты, какой бывает самый высокий прилив. Здесь они построили свои хижины. Когда прилив все вокруг заливает, они похожи на мореплавателей, а когда вода убывает — на потерпевших кораблекрушение. Вблизи своих хижин они ловят рыбу, которая уходит вместе с морем. Они не держат скота и не питаются молоком, как их соседи; даже невозможно охотиться на диких зверей, так как вокруг не растет ни одного кустика. Из морских водорослей и ситника они плетут веревки, а потом делают из них сети для рыбной ловли. Своими руками они собирают грязь и сушат ее больше на ветру, чем на солнце; с помощью этого торфа они готовят себе еду и греют окоченевшие от северного ветра члены. Пьют они только дождевую воду, которую собирают в ямах, расположенных в передних их домов. И эти люди утверждают, что если римский народ их победит, они будут рабами!» («Естественная история», XVI, 2).

Хотя со времен Клавдия римская пограничная политика в Нижней Германии определялась принципиально оборонительной позицией, именно в этом районе разразилось большое восстание батавов в 69—70 гг. н.э., после которого началась систематическая реорганизация всех военных опорных пунктов. Потом центр тяжести римской военной активности переместился в верхнегерманский сектор, в котором столкновения с хаттами вынудили римлян к новым наступлениям. Они вылились в Хаттскую войну Домициана, в строительство укрепленных границ, которое продолжалось вплоть до Антонина Пия. Южнее этой горячей точки на Верхнем Рейне, наоборот, нечего было опасаться ни больших германских наступлений, ни надеяться на экономическую выгоду. Пренебрежение, с которым говорит Тацит о жителях десятинных полей в тылу укрепленных границ, достаточно ясно показывает, каким малопривлекательным в глазах римлян было это пространство.

Если разнообразные сооружения для охраны границы однозначно концентрировались в рейнской зоне, а позже вдоль укрепленных границ, римские войска, однако, продолжали продвигаться в узкое предполье, если для этого существовали выгодные для них цели: в Нижней Германии до конца 1 в.н.э. использовались отдельные земли, был построен даже военный кирпичный завод, в Драхенфельсе в Семигорье добывался гранит, в районе Бонна письменно засвидетельствовано существование пастбищ. Точно установлено, что в Висбадене при Клавдии римляне пользовались тепловыми источниками. С другой стороны, германские поселения были чрезвычайно редкими в непосредственной близости от верхнегерманско-ретийской укрепленной границы.

Из племен восточнее Рейна и севернее Дуная формировались германские вспомогательные группы под командованием местных вождей, что одновременно укрепляло положение германских предводителей. Правда, нередко реакция на римские инициативы способствовала расколу среди племенной знати. Конфликты между Арминием, с одной стороны, его братом Флавом и его тестем Сегестом — с другой, являются известнейшим примером последствий анти- и проримской политики одной семьи.

Позже контакты с Римом способствовали еще большему расслоению германского общества. Ярко описанное Тацитом положение германской знати распознается по величине их подворий и особым формам погребения ведущих слоев. Как показывают раскопки, со времени контактов с римской цивилизацией возросли материальные запросы германских вельмож, развитие, которое повлекло за собой расцвет германского ремесла.

Римские военачальники и наместники внимательно следили за образованием новых концентраций власти в германском регионе. Это относится к власти Марбада в Богемии во времена Августа и Тиберия, Ванния в районе Марша во времена Клавдия. В обоих случаях Рим воспользовался внутригерманскими раздорами, которые мешали стабилизации подобного формирования власти. Но еще во 2 в.н.э. римские опорные пункты в Марше и Тайя были далеко продвинуты в район севернее Дуная, пока войны с маркоманнами полностью не изменили положение, и теперь отстаивание дунайских границ стало первоочередной целью римской политики.

Развитие на Нижнем Дунае связано с дакскими войнами и было уже подробно описано в рамках войн при Марке Аврелии. Там и в предполье Боспорского клиентельного царства Рим столкнулся с одной народностью, принадлежащей к сарматским группам, которая твердо держалась за свое кочевническо-пастушеское существование, находилась в постоянном движении и ускользала от римского контроля, поэтому охрана римской границы требовала постоянного внимания. Передвижения этой сарматской группы, аланов, язигов, роксоланов, которые охватывали в первых двух веках нашей эры обширные пространства Парфянского царства, районы Кавказа, Крыма, Нижнего Днепра и Дона, вплоть до Нижнего Дуная и Венгерской низменности, в подробностях не выяснены. Будучи трудноуловимыми и непривычными лучниками, сарматские всадники сбивали с толку римскую оборону. Только большие акции по переселению, такие, как при Плавте Сильване Элиане в начале 60-х гг. н.э. на Дунае, принесли небольшую передышку. Уступчивость Рима в отношении этих племен может служить признанием того, что средства и возможности римской политики перед лицом такого противника были крайне ограничены.

Надежным союзником Рима в борьбе против сарматских племен веками оставалось клиентельное государство Боспорского царства на Керченском проливе, начиная с Котиса I (45—71 гг. н.э.) и Рескупориса I (71 — 92 гг. н.э.) в этом периферийном вассальном государстве начался благодаря военной и финансовой поддержке Рима экономический расцвет, который значительно способствовал политической стабилизации всего региона и тем самым образовал противовес кочевникам Южной России и предполья Кавказа. С римской точки зрения, поддержка Боспорского царства полностью себя оправдала. Здесь к тому же имел место один из редких случаев, когда такое зависимое царство не находилось под непосредственным управлением римлян.

В отличие от остальных границ империи ситуация на Востоке характеризовалась соседством и тенденцией к экспансии другой великой империи. Прежде всего здесь не прекращались раздоры с парфянами вокруг Армении. Демонстративные акты, такие, как возвращение Августу штандартов и пленных в 20 г. до н.э. или возведение в Риме на трон Армении в 66 г.н.э. Тиридата, брата парфянского царя, были скорее неизбежными компромиссами, чем выражением длительного и конструктивного политического сотрудничества. Для него могли быть точками соприкосновения угрожающие обеим империям нападения аланов или обеспечение междугородной торговли, однако у обеих сторон преобладали хроническое недоверие и желание использовать в своих интересах смену положения в Армении и каждое внутреннее ослабление противной стороны.

Тем не менее в Риме в течение 1 в.н.э. внедрилось представление о сосуществовании двух одинаково могущественных великих империй. Такие трезвомыслящие авторы, как Помпей Трог Страбон, Плиний Старший и даже Иосиф Флавий, не сомневались в том, что обе империи были равными по значению. Можно по-разному оценивать вопрос о значении, качество межгосударственных отношений и специфику международно-правовых обменов, но ничего нельзя изменить в том факте, что великое Парфянское царство не вписывалось в римские представления о мировом господстве.

Большие римские наступления на Парфянское царство при Траяне, Луции Вере и Северах неоднократно приводили к взятию парфянской столицы Ктесифона и значительно способствовали ослаблению соседнего государства, но нельзя было и думать об окончательном устранении великой державы. Когда парфянский правящий дом Аршакидов был поддержан новыми силами (224 г.н.э.), которые создали «новоперсидскую» империю Сассанидов, Рим заплатил дорогую цену за изменившееся положение.

Ухудшившаяся ситуация на римской восточной границе в отношении Армении, Парфянского государства и Аравии потребовала значительных военных и материальных усилий. Они проявлялись не только в строительстве больших легионерских лагерей, но и в сооружении многочисленных крепостей, маленьких укреплений, дорог, мостов, башен и постов, которые должны были держать под контролем речные переправы, караванные пути, пути подхода и особенно питьевые источники. Вся система по причине географических данных имела структуры, которые существенно отличались от относительно универсальных сооружений в Британии, Германии и на Нижнем Дунае. К этому надо добавить, что состояние исследований на Ближнем Востоке в последние десятилетия значительно продвинулось вперед, но хронология отдельных сооружений вызывает сомнения и неуверенность.

На юго-восточном побережье Черного моря основное звено римской пограничной охраны представлял Трапезунд. Этот важный порт был перевалочным пунктом для транспортировки зерна из Боспорского царства и для обеспечения обоих легионерских лагерей в районе Верхнего Евфрата, Саталы и Метилен. Поэтому Трапезунд охранялся римским понтийским флотом и подразделением легионеров. К тому же еще при Флавиях римские крепости были продвинуты до побережья Колхиды, маленькие римские поселения засвидетельствованы инспекцией Ариана во времена Адриана даже на Фасиде и в Диоскурии — Севастополе.

Основанные со времен Веспасиана легионерские лагеря в Сатале и Метиленах прикрывали с востока провинцию Каппадокия. Из Саталы контролировалась дорога от долины реки Ликос до долины реки Аракс, из Метилены — дороги, ведущие через Кайзарею и Арабиссу в долину реки Арсания. Целый ряд крепостей и особенно оживленное строительство дорог свидетельствуют об интенсивности пограничной политики Флавиев в этом малознакомом высокогорном секторе, из которого римские соединения могли быть использованы как для обороны от аланов, так и для интервенции в Армению.

От Тавроса до Суры, важной крепости на Евфрате, простиралась северо-сирийская укрепленная граница, на которой находились легионерские лагеря Самосата и Зевгма. Самосата, бывшая резиденция правителя Коммагены, позже в Траяново время оставалась свободной, Зевгма же еще при Тиберии охранялась одним легионом. И на этом отрезке границы были построены дороги, мосты, черпальные механизмы для воды, крепости, сторожевые башни, чтобы постоянно контролировать необозримое пространство, но также, чтобы облегчить переброску войск для запланированных наступлений против Парфянского царства.

Арабско-сирийскую границу отличала та разрушенная система опорных пунктов, которую обнаружили Р.Мутерд и А.Пойденбард с помощью аэрофотосъемки. Эта система идет от Суры на берегу Евфрата вдоль Джебель Бишри и Джебель Абу Риджмеи до большого караванного города Пальмиры. Потом она следует до Дамаска и, наконец, через массивы вулканов Гаурана достигает Востры, столицы римской Аравии. Сеть замков и опорных пунктов, которые были неравномерно размещены на расстоянии самое большее в 45 км, друг от друга, что составляло один день пути каравана верблюдов, служила для систематического наблюдения за водными источниками, местами пастбищ и для передачи информации. И в этом секторе строительство коммуникаций было характерным сопровождающим явлением римского надзора за границей, который был особенно усилен при Траяне, Септимии Севере и Диоклетиане и достиг своей кульминационной точки в прокладке Дороги Диоклетиана от Востры через Пальмиру, Резафу и Суру.

Интенсивные усилия римских принцепсов по охране и контролю восточных границ империи объясняются не только географическим положением, не менее важными были воздействия общего политического развития, прежде всего в Армении и в Парфянском царстве, а также намерение контролировать международную торговлю на суше и на море в Двуречье, в направлении Аравии и Индии. Помпей, Цезарь и Август находились при этом в тени Александра Великого: именно контакты с Индией возбуждали фантазии населения империи. Для Горация путешествия в Индию являлись типичными для деятельности неутомимого купца, для Сенеки морское путешествие от берегов Испании до Индии при попутном ветре было делом нескольких дней, даже при использовании муссона; это, конечно, преувеличение, но оно показывает, что Индия находилась на римском горизонте и казалась достижимой.

Очень трудно составить достоверную картину о действительных размерах и интенсивности этих связей из относительно небольших литературных данных о римско-индийских контактах или из известных папирусов и надписей, а также из археологических находок. Эти связи в 1 и 2 вв. н.э. отождествлялись совершенно очевидно с роскошью и экзотикой. Может быть, не нужно переоценивать доказанные немногочисленные соприкосновения с индийской философией, которые затронули даже Клемента Александрийского. В отличие от угрозы, исходящей от аланов в кавказском регионе и в отличие от недоверия, с которым империя следила за событиями в Армении и Парфянском царстве, Индия оставалась ценным деловым партнером, к которому Рим мог относиться без враждебности. То, что эти контакты существовали, скорее укрепляло самосознание имперской власти.

Египет и Киренаика занимали особое положение внутри римских пограничных зон. После стабилизации египетско-нубийской границы при Августе римские войска стояли в дельте Нила, в оазисах и нескольких опорных пунктах на восточном побережье страны. Исключительным случаем было, когда при Нероне преторианский отряд предпринял разведывательный поход от египетской южной границы. Пока римской международной торговле не наносился ущерб, Рим довольствовался сохранением «статус-кво», больших вражеских нападений нечего было опасаться. В Киренаике, наоборот, римская пограничная охрана была сконцентрирована на защите в большинстве своем не окруженных стенами прибрежных городов Аполлония, Кирены, Птолемей, Арсиноя и Береника, которые к тому же соединялись сетью дорог и охранялись единичными постами.

Подобные географические трудности определяли положение на отрезке так называемой Триполитанской укрепленной границы, к которому относились сооружения между Аре Филенорум на востоке и Туррис Тамаллени на западе. В 1 в.н.э. непосредственной опорой этой почти тысячекилометровой пограничной полосы была еще и идущая вдоль побережья дорога. В центре военных приоритетов там тоже стояла охрана торговых мест и таких значимых портов, как Лептис Магна, Оея и Сабрафа, а также охрана маслиновых плантаций в Триполитании. Создание оборонной зоны с крепостями, продвинутыми вперед постами и военизированными поселениями началось только при Северах.

В центральных североафриканских провинциях Рима, и проконсульской Африке и в Нумидии экономическое развитие при принципате также определялось преобладанием средиземноморских побережных регионов. Где только возможно, с помощью оросительных сооружений в долинах рек и на склонах гор развивалось возделывание зерновых культур и оливок, и таким образом вокруг старых культурных ландшафтов образовалось пространство, где велось кочевое или полукочевое пастбищное хозяйство. Идущие на восток и на запад укрепленные границы часто отделяли области возделывания зерновых культур и оливок от южных степей, гор и возвышенностей. С помощью этой системы делались последовательные попытки держать под контролем от кочующих племен рынки и источники воды, чтобы заблаговременно заметить и сдержать вторжения кочевников.

В Нумидии и на северо-востоке проконсульской Африки римская граница при принципате передвинулась дальше на юг с помощью продвижения вперед крепостей и коммуникационных линий. При Траяне южнее гор Ареса и восточнее легионерского лагеря Ламбезис была проложена дорога между опорными пунктами Берцера, Ад Баднас и Ад Майорес. При Адриане оттуда восточнее в Вади Джеди у опорного пункта Гемелы началось строительство так называемого Африканского рва шириной до 10 метров, который был укреплен валом, в отдельных местах каменной стеной, сторожевыми башнями и крепостями. Как и в Сирии, здесь обнаружение системы длиной около 750 км тоже является одним из первых достижений аэрофотосъемки (Ж.Барадес).

Менее ясными представляются этапы перемещений границы и сооружений в провинциях Цезарейская Мавритания и Мавритания Тингитана. Об общем продвижении на юг пограничных постов в Цезарейской Мавритании свидетельствуют межевые столбы, надписи, дороги и крепости, но хронология в деталях остается спорной. В Тингитане соответствующие сооружения были укреплены, наоборот, с западной части. Так, из района Рабата на расстоянии более 20 км был вырыт ров, который шел параллельно Африканскому рву. Другие следы пограничных укреплений, как правило более позднего времени, находятся в окрестностях Волубила, Мекнеса и Феса. Систематической разведки общей системы еще не было.

В итоге можно сказать, что из общей окруженности Римской империи, составляющей около 16 000 километров, десятая часть была защищена пограничными сооружениями со стенами или валами и около двух десятых — системой опорных пунктов с крепостями, наблюдательными постами и другими элементами предохранения. По своим размерам и качеству римская система охраны границ принадлежит к самым обширным сооружениям этого рода. В основных частях построенная в 3 в. до н.э. Великая китайская стена тянется на расстояние 5 000 километров от восточного края бассейна реки Тарим до залива Тшили, прежняя граница империи инков 15 в.н.э. на восточном склоне южноамериканских Кордильер и эквадорских Анд, проходящая до юга Боливии, имеет длину около 3 500 км. В обоих случаях эти пограничные укрепления охраняли земледельческие цивилизации от кочевников и других флуктуирующих народностей.

В случае римских пограничных сооружений решающими были экономические импульсы и последствия систематического устройства границ и предполья. Даже на малопривлекательных на римский взгляд десятинных полях в тылу верхнегерманской границы находились многочисленные большие и маленькие поселения, деревенские виллы, гончарни, заводы по обжигу извести, каменоломни, колодцы, водопроводы, бани и дороги длиной в несколько сот километров. В Сирии и в Северной Африке вследствие римского вмешательства границы постоянного заселения находятся восточнее и южнее современного сельскохозяйственного использования. В Сирии, Ливии, Тунисе, Алжире и Марокко после сооружения укрепленных границ были интенсивно заселены в общей сложности тысячи квадратных километров, оборудованы оросительными системами и защитой от эрозии. Они использовались для выращивания зерновых культур, оливок и даже винограда. Разумеется, римская организация предполья нередко нарушала жизненный ритм соседних кочевников, которые воспринимали контроль римских постов как покушение на их свободу, но и они безусловно извлекали пользу из римского освоения.

Римская пограничная политика и организация предполья определились наслоением закрытых и открытых концепций господства. Укрепление границы и система опорных пунктов удивительно согласовывались с региональными требованиями и возможностями; преобладали многообразие и целесообразность. Даже в военных постройках целевого назначения, как и в римских светских сооружениях, отражалось стремление к прочности, к «бессмертию», которое Буркхардт однажды назвал характерным признаком этого вида римской архитектуры.