96 15 февраля [1925 года]

96

15 февраля [1925 года]

Милая моя маманичка, дорогие мои любимые дочери!

Я уже совсем было начал подсобираться в путь-дорогу и предполагал около 20 выехать к вам, но сейчас возникает неожиданная задержка. Авель приехал с Кавказа и привез оттуда наказ мне непременно приехать к ним в Тифлис на сессию ЦИКа, имеющую открыться 1 марта, и выступить там с докладом. Придают значение этому в связи с двусмысленной позицией Франции в вопросе о признании Грузии[416] и хотят приездом моим на Кавказ подчеркнуть, что в Париже я представляю не только РСФСР и Украину, но и республики Закавказья. Конечно, вся эта поездка возьмет не менее 2 недель, и, если она состоится, я попаду к вам, пожалуй, только к 15 марта. Я говорю "если", потому что НКИД заявляет протест, и в четверг ЦК решит окончательно, ехать ли мне в Париж или в Тифлис. Переговоры[417] предполагается вести с прохладцей, не торопясь, и с этой стороны препятствий к поездке в Тифлис не имеется. На Кавказ (в том числе, конечно, и в Баку) съездить мне надо, и, пожалуй, лучше это сделать теперь, а то как начнутся переговоры, я буду прикреплен к Парижу, а там, глядишь, подоспеет Америка. Лично я склоняюсь поэтому к поездке, да и Авель очень уж настаивает ехать всем собором. Если же возьмет верх мнение НКИД, который находит, что не особенно удобно так долго быть вне Парижа, то я выеду, вероятно, через дней 10, если на раньше. Зависеть это будет, главным образом, от того, как тут уживется и сработается Стомоняков. Он уже приехал и начинает работу. Здоровье, кажется, в сносном состоянии. На днях заболели Гермаша и Митя, оба испанкой. Неудивительно: зима совсем гнилая, снегу нет, ездят на колесах, улицы полны миазмов и грязи. Немного побаиваюсь за Гермашу, инфлюэнца протекает теперь иногда с разными осложнениями. Сам тоже берегусь и к Красиным даже не хожу, а только говорю по телефону — видите, какой я стал благоразумный. Сонечка поправилась, но все же ей придется недельки на 2 пойти для отдыха в санаторий. Ася собирается с Помзей ехать на год в Японию, работать в торгпредстве, благо знает английский язык. Но это. впрочем, еще в проекте.

Как же вы-то там поживаете? Последнее письмо мамани от понедельника, на третий день после моего отъезда, и затем я ничего от вас не имею. Послал уж вам вчера телеграмму. Как-то идут там у вас дела?

Вопреки ходатайству Ш. о возвращении в М[оскву] (к чему и я после его письма склонялся), постановили оставить его в Париже. Чего доброго, начнет колобродить и придется его унимать домашними средствами. Насчет сметы и штатов дело более или менее благополучное, кредиты, вероятно, все проведу.

Из одного письма Волина[418] я с некоторым удивлением прочел о том, что открывали мой шкаф. Как это было сделано и почему мне не телеграфировали? Неужели они уже издержали все деньги, какие им были даны. Мне это не совсем нравится, к тому же в шкафу есть и деньги НКВТ (автомобильные), которых ни в коем разе нельзя трогать. Вообще же тут идет отчаянное жмотство и экономию предписывают сугубую и во всем — с души прет.

Теперь два слова о моем приезде. Так как уверенности в том, что к приезду не будет подготовлен какой-либо сюрприз, полной ни у кого нет, то нужно бы с Еланским[419] и Волиным обсудить, как этот приезд обставить. Может быть, целесообразнее будет встретиться, напр[имер], в Брюсселе и оттуда на автомобиле? Или просто ехать обычным путем? Я только ставлю вопрос на обсуждение, тем более, что ведь не знаю, как там складывается обстановка и какие поступают сведения. Разумеется, никакого беспокойства я не испытываю и, по всей вероятности, надобности в особых каких-либо мерах не встретится, но подумать об этом все же не мешает. Я на день-два остановлюсь в Берлине, и ко времени моего приезда туда надо, чтобы там, у Крестинского, были уже совершенно точные указания, каким именно путем и какими поездами ехать.

Ну вот, пока все. Едет курьер и надо письма сдавать.

Крепко всех вас целую и обнимаю. Ваш Папаня