9 11 декабря 1917 г.

9

11 декабря 1917 г.

Милый мой, родной Любанчик!

Виделся я сегодня с Володей, передал ему 50 р[ублей] от Д[митрия] Н[иколаевича] и еще 150 руб. и говорил с ним по поводу поездки за границу. Для него сейчас это проект неисполнимый, так как до конца войны он, хотя и имеет отсрочку по болезни, но за границу отпущен быть не может. Сабурова он собирается бросать и не прочь был бы взять какую-нибудь работу, но сейчас как раз приближаются времена безработицы на фабриках и заводах (у нас увольняются для начала 1500 рабочих) и в связи с этим и служилый персонал потерпит сокращение. Надо будет думать, к чему бы ему приспособиться. Как-то он вял, непредприимчив и не знаешь, на какую работу можно бы его поставить. Вот если будем открывать тут банк, тогда можно будет дать и ему какую-нибудь должность. Есть такой проект учреждения здесь "демократического банка" для финансирования всяких муниципальных, кооперативных и прочих начинаний[92].

С Ниной я неоднократно говорил о переезде ее в Швецию и брался устроить дело с разрешением и проч[им]. Она категорически и окончательно не желает бросать школу и Питер, а так как, употребляя выражение покойной бабушки, она поперек лавки уже не ложится и сечь ее, стало быть, нельзя, то приходится с ее решением считаться как с фактом. Вообще, милый мой Любан, навыводила ты утят и теперь не можешь ничего поделать с их намерениями и желаниями плавать самостоятельно, как и где им хочется. Андрея я не интервьюировал, но полагаю, и с ним разговоры о перемене мест и т. п. планах тоже не будут совсем просты. Вот и наши родные малые утятки, глядишь, через каких-нибудь 5 лет тоже начнут проявлять самостоятельность, и хочешь не хочешь, придется с нею мириться. Я уже заранее готовлюсь к этому, чтобы потом не очень огорчаться и разочаровываться.

Впрочем, относительно переезда больших ребят за границу (кроме, разве, Нины), пожалуй, резоннее их решение. Как бы ни была трудна жизнь здесь, вряд ли им стоит бросать Россию в годы, когда складываются и миросозерцание, и личные связи, и отношения. Эмигрировать из-за одного утеснения в продовольствии, винных погромов или случайной уличной стрельбы вряд ли стоит. Уезжать на 2–3 года стоило бы еще, если бы была уверенность, что за это время произойдет существенное улучшение, но, скорее всего, этого не будет и вместо того, чтобы постепенно приспособиться к обстановке, в которой им суждено жить и завоевывать себе свое место в жизни, они на 2–3 года выйдут из здешних условий, проведут их в относительно тепличных условиях, и тем больше будет разочарование, когда придется возвратиться на родину, найдя здесь условия м[ожет] б[ыть] еще более непривычные и в некоторых отношениях более тяжелые, чем теперь. Каков бы ни был дальнейший ход событий, возврата к прошлому не будет, и для их поколения приспособиться к новым условиям — вопрос жизни и смерти. Поэтому бежать от российской действительности людям, которым надо еще только начинать строить свою жизнь, но в то же время которым уже пора это делать — иначе можно опоздать, едва ли правильная тактика. Или уже тогда надо идти на то, чтобы оторваться от русской почвы, а к этому наши девчата, как более интернациональные существа, еще м[ожет] быть и способны, большие же ребята — нет. Я считаю, что до более или менее сносных спокойных времен остается никак не менее 3, а, м[ожет] [быть], и 5 лет. Такого периода из жизни больших детей нельзя взять без риска порвать связи с Россией и затруднения их будущей здесь деятельности. Девчат же наших еще можно будет пересадить обратно на родную почву, и совсем объевропеиться они не успеют.

И Володе, и Андрею (да частью и Нине) в заграничной среде сейчас едва ли бы хорошо чувствовалось, а главное, все заграничное время было бы потеряно в смысле работы и привыкания к работе в известной среде. В смысле непосредственных неудобств мы здесь все еще сравнительно сносно живем и тут царит всецело случай. Многие очень богатые люди, пережив здесь в окт[ябре] большевистское восстание и бои под Пулковом и Гатчиной, выехали "для спокойствия" в Москву, где очутились прямо как в аду ("Метрополь" и Национальная гост[иница] обстреливались артиллерией) и прожили 3 дня в нетопленном подвале, без воды и без малейших удобств. Выбравшись кое-как из Москвы, некоторые неудачники поехали в "спокойные места" на родину, в Ростов-на-Дону, и, очевидно, тоже попали там на жесточайшие битвы!! Очень многие уехавшие из Питера в провинцию вынуждены были возвратиться: во многих имениях крестьяне заставили выехать всех "господ" даже невзирая на передачу им всей земли и инвентаря и несмотря на прежние прекрасные добрососедские отношения. Мы же тут пока что живем как у Христа за пазухой, и Андрей тоже находится в еще более спокойном месте. Так что ты, миленький мой, за него не беспокойся и не тревожься.

13 декабря. Сегодня получил я твое письмо насчет цепей автомобильных. Попробую их предложить в Автомобильный отдел главного военно-технического управления, и если что будет выходить, то пошлю тебе телеграмму. Цена 34 кр[оны] кажется очень дорога. Эти дни я опять изрядно занят разными совещаниями и разговорами, а так все идет по-прежнему. Очень я по вас соскучился, миланчики мои золотые! А все же трудно было бы тут вам теперь жить при этой разрухе. Одному все легче. Сахаришку достанешь фунт-другой — глядишь, и жив ¹/₂ месяца. Большой же компанией прокармливаться очень трудно. Везде грязь, мерзость и запустение улиц, вокзалов, вагонов не поддается никакому описанию. Поезда нетопленные, окна выбиты, обивка со скамеек срезана мародерами-солдатами; вообще, не смотрели бы глаза. И так положительно все и везде. Нет, еще долгонько русскому народу до культуры. Это проклятое самодержавие до того озлобило и развратило народную массу во всю ее толщу, что, пожалуй, пара поколений нужна в более здоровой обстановке, чтобы мы вообще стали походить на людей.