26 24 октября 1918 года

26

24 октября 1918 года

Родной мой золотой Любченышек и милые мои дети! Если бы вы знали и видели, как я по вас по всех скучаю, истосковался. Писем от вас почти не имею, да и вы мои едва ли исправно получаете: при этой неразберихе и окольных путях многое в пути теряется. Гуковского по пути в Ревель немцы обыскали из-за какой-то перебранки по поводу ехавших на одном пароходе с ним русских беглых пленных и при этом отобрали письма. Так я от вас ничего и не получил. Последняя телеграмма была от 12-го.

Ну, я живу тут по-прежнему, и самое, конечно, главное в моей жизни — работа, еда и сон. Больше почти ничего: за день так устанешь, что мыслит голова мало, да и к лучшему, иначе я еще больше бы по вас тосковал. Питаюсь я хорошо, как и раньше, и на этот счет ты, родной мой Любан, не беспокойся. Единственный дефект в том, что относительно много мяса приходится есть, но, в России живя, это уже неизбежно. Живу в "Метрополе", квартира отличная, если будут топить достаточно, то и с этой стороны я устроен. Чувствую себя очень хорошо, не устаю и никаких вообще дефектов в себе не замечаю. Неправильностей с сердцем уже несколько месяцев вовсе не было, и я склонен думать, что вся эта история была у меня не органической, а явилась результатом той стрептококковой ангины, которой я заболел в Москве в 1914 году, когда хоронили бабушку. Очевидно, продолжительный отдых в Стокгольме и жизнь у вас под крылышком тоже сыграли свою роль.

Ну, а как быстро меняются события и какой величины мировую катастрофу мы переживаем?! Прямо невероятна быстрота, с которой полетела Германия в пропасть. Воображаю, как горд и доволен мышонок!

Рушится целый мир, и к старому возврата нет, даже если бы старым силам мира и удалось еще на время победить Великую Революцию. Все сведения из Германии подтверждают, что там начался развал совершенно того же характера, как у нас в пору развала армии в 1917 году. Таким образом, в этом пункте пророчества Ленина, хотя и с опозданием на несколько месяцев, оправдаются. Сейчас пришло известие, что Либкнехт[173] освобожден. Прямо невероятно для Германии. Теперь вопрос, когда оправдается такое же предсказание и в отношении Антанты. Будет ли ему предшествовать "победа до конца" и в связи с нею подавление революции в России или "передышка" дотянет до капитуляции не только Вильгельма[174] и Карла[175], но и Вильсона[176], Ллойд Джорджа[177] и Клемансо[178]. Предсказывать трудно, но мне все-таки думается, едва ли все так гладко во Франции, и в Англии, и особенно в Италии. Как ни велик соблазн "победы до конца", все так истощены и так безбожно устали, что и победители, чего доброго, так же лопнут во время победы, как и побежденные.

Да! Трудные, трудные еще предстоят нам времена. Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, а мне думается, я поступил правильно, и помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе, это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать. Ты не бойся, я меру знаю и буду ее соблюдать, тяжелее всего разлука с вами, мне так хорошо жилось вместе, но это надо преодолеть. Как дальше пойдут события, трудно предвидеть, одно ясно, вам сюда возвращаться еще не время, слишком не устоялась жизнь, и существовать здесь семьей было бы прямо-таки невозможно. Сдвинулось с петель все наше старое устройство и жилье, самые неоспоримые понятия, права, привычки опрокинуты, и множество людей как раз из нашего круга стоят в недоумении перед обломками своего вчерашнего благосостояния, зажиточности, комфорта, удобств, элементарных благ. Те, кто пережидают эту бурю за рубежом, едва ли правы, так как тем труднее им потом будет привыкнуть к новым условиям. Конечно, жены и дети, кто могут, лучше должны быть избавлены от этих трудных переходных переживаний, но нам надо работать и бороться не только за общие цели, но и за свою личную судьбу. У меня была мысль при ближайшей поездке за границу взять тебя сюда с собой на побывку, чтобы ты посмотрела, как сложна и какая иная стала тут жизнь, но я не знаю, следует ли даже это делать, и, пожалуй, спокойнее будет тебе, милый мой, посидеть в Стокгольме. Ну, да об этом мы еще поговорим. Когда я поеду в Берлин, еще не знаю. У меня очень много всякого дела, не отпускающего отсюда, кроме того, есть разные причины, по которым лучше не слишком торопиться, и как ни хотелось бы мне вас скорее всех обнять, придется потерпеть до конца ноября, а может быть, и до декабря.

Теперь о делах. Квартиру в Царском я передал до апреля Глазбергу по своей цене с Нюшей, что надо считать, по нынешним временам, Божьей благодатью. Все у нас цело пока и благополучно. Как дальше будет, конечно, трудно сказать. Посылаю тебе, миланчик, бумагу комиссара финансов о выплате тебе денег с 15 августа по 3 тысячи р[ублей] в месяц. Значит, за август — 1500, за сентябрь — 3 тысячи и за октябрь — 3 тысячи. Должны, судя по тексту письма, выплатить по казенному курсу, то есть около 7500х2= 15.000 крон. Это было бы неплохо. Только в скором времени хотят Воровского и всех заграничников сократить, и не будут считать крону по 52 коп., тогда и твои 3000 рублей сморщатся соответственно, вероятно, до 3000 крон.

Поэтому не зевай и хоть за эти-то месяцы получи с них по хорошему курсу. Я здесь оставляю себе по 1000 р[ублей] в месяц, этого мне хватит вполне, принимая во внимание сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти что невиданная сумма. Но все же, миланчик, с деньгами будь поосторожнее, неизвестно еще, что всех нас ждет впереди. Письмо это тебе передаст товарищ Шейнман[179]. К нему относись с полным доверием, хотя, как коммунист, он, вероятно, не особенно подойдет к окрестностям. В частности, он довольно отрицательно относится к Циммерману, считая его никаким консулом, но и Воровского он считает тоже никаким послом, и в этом, конечно, имеется своя доля правды. Пока, родные мои, прощайте. Как вы, детки мои милые, поживаете? Милый мой Людмилан, я очень был тронут твоим письмом Авелю, что ты писал, что Россия — самая большая, самая хорошая, самая добрая страна в мире. Оно хоть и не совсем так, но должна быть и будет такой. Как ты, мой котик, поживаешь? Много ли у тебя работы, играешь ли на рояле? Про Любана малого тут прошел слух, будто он не всегда слушается наставников. Могу ли я этому поверить, такая ведь скромная, смирная и тихая всегда была милая моя дочка! Крепко-крепко вас целую. Ваш Красин.