15 10 июня 1918 года

15

10 июня 1918 года

Родной мой, милый, ласковый Любанчичек!

Пишу тебе коротенько, возвратившись из далекой поездки. В сопровождении одного из небольших директоров Сименса в прошлый четверг вечером выехал я из Берлина через Кельн в главную квартиру, и в пятницу в 12 дня мы прибыли в Спа[129], нечто вроде бельгийского Боржома[130] или Виши[131] — маленький городок с большим количеством минеральных источников, обилием отелей и шписбюргерских домиков[132], владельцы которых кормились приезжими больными. Сейчас все занято германской солдатчиной. Эта часть Бельгии пощажена войной и совершенно не пострадала. В Спа пробыли весь день, обедали, катались в автомобиле по живописным окрестностям, ужинали: пока что Людендорфа в Спа нет, и поезд отходил в 11¹/₂ ночи. Была ли это конспирация или его заставил уехать на фронт одно время не очень удачный ход боев на западе, но, словом, нам пришлось вечером ехать дальше, на этот раз уже во Францию. В 7 ч[асов] утра в субботу поезд, наполненный исключит[ельно] военными, прибыл во французскую крепость Манбенде. Тут уже больше разрушений, отдельные дома и даже деревни уничтожены, но самая крепость и город мало пострадали: наступление было слишком внезапно, а поля, луга и пр[очее] за 4 года войны успели принять мирный вид. Население тоже далеко не все бежало, и странно видеть на фоне одного и того же пейзажа немецких солдат в их полуарестантской — полувоенной одежде и типичных французских рабочих или крестьянок с корзинками, в соломенных шляпах за обычной работой.

Завтракали в офицерском казино, предварительно переодевшись в длиннохвостые костюмы. В 9 ч[асов] подали автомобиль, и мы в сопровождении прикомандированного лейтенанта покатили по прекрасному французскому шоссе к неведомому месту свидания. Ехали с час, меняя направление, лейтенант все время заглядывал в карту, чтобы не сбиться с пути. Наконец, прибыли в парк, типичный французский парк, вроде Никольского под Быковом, где мы раз были; в глубине небольшой франц[узский] замок со старинной мебелью, фамильными портретами, маленькой капеллой. Абсолютно никого, кроме немецкого фельдфебеля, коменданта этого пустого необитаемого замка. Около ¹/₂ часу пришлось ждать, гуляя по парку, осматривая замок. Около 11 слышен автомобиль, въезжает в парк: шофер и два генерала. На портретах Людендорф мало похож. У него нет придаваемого ему демонического вида, просто жирное немецкое лицо со стальным, не мрачным, а скорее злым взглядом, кричащий голос, несколько более высокий, чем должно было бы быть по объему тела. Краткий церемониал представления, и мы, четверо (лейтенанту руки не подал, и он остался при дверях зала скучать 2 часа), входим в гостиную, где и происходил разговор. Моя речь обличительного характера длилась 1¹/₂ часа, причем я лишь время от времени заглядывал в конспект, заранее составленный. Был в ударе и, как потом говорил мой провожатый, выступление в чисто ораторском смысле сделало бы честь любому природному немцу. Выслушал меня не прерывая, лишь время от времени мимикой, покачиванием головы, легкой усмешкой, выражая свое отношение к содержанию той или иной части речи. По окончании моей речи, главный смысл к[ото]рой состоял в указании на нарушение Брест-Лит[овского] договора, предупреждение, что такая политика для нас хуже открытой войны и в конце концов заставит нас эту войну принять, хотя бы ценой разрушения половины России, наконец, в ссылке на то, что установление настоящих мирных отношений было бы выгодно и для самой Германии, генерал начал свой ответ любезным обращеньем по моему лично адресу ("благодарю за откровенность и сам выскажусь столь же прямо и без обиняков"), затем сменил тон на более официальный и резкий и начал чесать уже по адресу большевистского правительства, которое своими нарушениями договора, организ[ацией] нападений и проч[его] будто бы и вызвало переходы всех границ и проч[ее] и проч[ее]. Мы, говорит, не имеем ни малейшей охоты наступать и мне жаль каждого солдата, павшего на восточном фронте, но нас вынудили агрессивные поступки б[ольшеви]ков. И т. д. в этом роде. Вкратце резюмируя речь его, надо ожидать, что если в России наладится кое-какой порядок и Германия сможет получать оттуда нужное ей сырье, то, вероятно, дальнейшего наступления не последует, если же товарообмен не наладится вовсе или будет совсем незначительным, то можно ждать дальнейших нападений. Совершенный щедринский волк: "А может быть и помилую!"[133]. Питер и Москву брать у нас никакого желанья нет, иначе мы, может быть, это уже сделали бы. В Крым мы пошли лишь после того, когда ваши суда начали делать набеги из Севастополя и поубивали наших людей. Конечно, мы на каждый удар отвечаем двумя ударами и не потерпим положения, при котором нам грозит какая-либо опасность. Внутренние ваши дела нам безразличны, лишь бы был от вас толк (в смысле сырья etc.) и не нарушались разными социалист[ическими] мерами интересы немецких подданных или по крайней мере производилось бы возмещение убытков[134]. Все это мне было известно из других разговоров здесь, начиная с Герца, и самое интересное во всем происшествии это самый факт свидания. Если в самый разгар боев он нашел нужным потратить несколько часов на эту поездку и разговор, то, очевидно, у них все-таки есть большой интерес прийти с Россией к более или менее удовлетворительному соглашению, тем более [что] с Украиной дела у них все еще неважны. Рассказывают, что в Польше в Лодиче на мешках с хлебом рабочие при посредстве транспарантов малюют масляной краской "Ukraina" и польский хлеб имеет въехать в Берлин[135] с этой заманчивой надписью. Хотя ручаться сейчас ни за что нельзя, но похоже на то, что, если бы удалось наладить товарообмен хоть кое-какой, то, несомненно, немецкое наступление приостановилось бы и даже, может быть, кое-что они согласились бы теперь же очистить. Промышленники и банкиры утомлены этой политикой и со своей стороны усиленно настаивают на необходимости улучшения отношений с Россией. Меня уговаривают со всех сторон взяться за эту работу и, может быть, это так и будет. Тогда я и с вами, мои милые, могу еще даже, вероятно, в июле повидаться. Работаю я тут очень много и, могу сказать, не без толку. Если бы не сознание, что, не наладив дело в России хоть кое-как, здесь совсем ничего не сделать, то хоть и вовсе не уезжай отсюда: дела хватит на ¹/₂ года. Приехали Натансоны, проездом в Швейцарию. В Москве он болел, и Ушок там ему чем-то помогал, а потом долг оказался платежом красен: какие-то прохвосты б[ольшеви]ки задумали отнять у Красиных квартиру, и только вмешательством Натансона удалось квартиру отстоять. Вообще же, говорят, порядку стало много больше, за деньги можно все достать, и особенно в Москве даже будто бы продовольственный вопрос стоит сравнительно удовлетворительно. Видал и людей, приехавших непосредственно из Питера, никаких особых ужасов не рассказывают. Гермаша все время в Питере. О Володе и Нине пока ни от кого ничего не слыхал, но не думаю, чтобы с ними могло что-либо особое приключиться, судя по общему тону всех рассказчиков. Воровский сейчас уже, вероятно, в Москве, моя же душа еще не отпускается на покаяние, дай Бог числа 17-го выехать. Почти месяц проболтаюсь в Берлине! Ну, зато и нашумел тут порядочно.

Пока прощаюсь, роднуша моя: иду спать. Крепко тебя целую, ровно и детенышей моих великолепных. Кажется, вы сейчас едете на пароходе в Бостод. Храни вас Бог, други мои незаменимые.

12 июня

Про себя лично могу сообщить, что я питаюсь хорошо и чувствую себя так же. Очень бодр и, несмотря на изрядную трепку, почти не устаю. В Берлине мне уже надоело, хотелось бы поскорее в Москву и Питер, посмотреть, что там делается, и определить дальнейшую свою линию. Всеми способами постараюсь уклониться от участия в министерстве и ограничиться организацией внешней торговли и участием в берлинских комиссиях. Совсем уйти от всякой работы сейчас вряд ли допустимо: ведь только от работы всех и каждого, от поденщика до министра, и зависит сейчас спасенье и дальнейшая участь России. Герц и другие немцы (а знакомых у меня теперь ¹/₂ Берлина во всяких сферах) уговаривают меня тоже не отказываться от работы и взять если не весь комиссариат, то по кр[айней] мере вывозную торговлю. Кстати, Герц очень просил тебе кланяться. Любезен он необыкновенно. Сегодня я опять у него был на званом обеде с 2–3 тремя превосходительствами. Frau Geheimrat на прощанье преподнесла мне пакет с какими-то воротничками и платочками для девчушек. Не знаю уж, будут ли они особенно тронуты этим выраженьем немецкой дружбы, мне же во всяком случае пришлось кланяться и благодарить. Вообще, пока что выхода у нас нет, и придется с немцами кое-какое дело делать, иначе они придут и бесплатно возьмут все то, что сейчас мы еще, может быть, могли бы продать либо им, либо, еще лучше, в Скандинавию. Пока прощай, мой родимый. Как твое здоровье и как ты себя чувствуешь? Очень тебя прошу, мой любимый, крепись как-нибудь, не мучь себя зря разными страхами. Целую тебя крепко-крепко и девочек родимых.

Твой Красин