«Контрастный душ»: на волю в Немецкую слободу
«Контрастный душ»: на волю в Немецкую слободу
После победы Софьи и сокрушительного поражения Нарышкиных Петр с матерью перебираются в подмосковное село Преображенское, где любил отдыхать царь Алексей Михайлович. Вдовствующая царица жила в Преображенском в постоянном страхе, тревожно наблюдая за событиями в Кремле, и, видимо, без денег, если судить по тому, что ей приходилось тайком принимать финансовую помощь то от Троицкого монастыря, то от ростовского митрополита.
Зато Петр, вырвавшись из стен Кремля на волю, чувствовал себя в Преображенском превосходно. Всяческая зубрежка закончилась, вообще раз и навсегда закончилось какое-либо планомерное образование. С этого момента, руководимый лишь собственным инстинктом, десятилетний царь надолго погрузился в атмосферу военно-полевых игр, он сам их придумывал, сам ими руководил и сам с удовольствием учился тому, чему хотел научиться. Весь интеллектуальный багаж, набранный Петром в дальнейшем, это результат самообразования.
Весь этот период в жизни Петра можно назвать закалкой «контрастным душем». Ему довольно часто приходилось из вольного Преображенского возвращаться в Москву для участия в пышных кремлевских церемониях. Ивану и Петру отводилась, например, декоративная роль при приемах иностранных посольств.
Одну из таких торжественных церемоний в 1683 году живо описал секретарь шведского посольства Кемпфер:
8 приемной палате, обитой турецкими коврами, на двух серебряных креслах под святыми иконами сидели оба царя в полном царском одеянии, сиявшем драгоценными каменьями. Старший брат, надвинув шапку на глаза, опустив глаза в землю, никого не видя, сидел почти неподвижно; младший смотрел на всех; лицо у него открытое, красивое; молодая кровь играла в нем, как только обращались к нему с речью. Удивительная красота его поражала всех предстоявших, а живость его приводила в замешательство степенных сановников московских. Когда посланник подал верящую грамоту и оба царя должны были встать в одно время, чтобы спросить о королевском здоровье, младший, Петр, не дал времени дядькам приподнять себя и брата, как требовалось этикетом, стремительно вскочил со своего места, сам приподнял царскую шапку и заговорил скороговоркой обычный привет: «Его королевское величество, брат наш Карлус Свейский, по здорову ль?»
Подобных принудительных протокольных «отработок» случалось немало, но, как только они заканчивались, Петр немедленно возвращался на волю в Преображенское. Участие во всех подобных церемониалах на всю жизнь привило Петру ненависть к этикету. Позже он многократно смущал этим качеством как своих собственных, так и иностранных подданных. Он мог принимать иноземного дипломата где-нибудь на верфи в грязной, потной рубахе, на минуту оторвавшись от плотницких дел и чертежей очередного корабля. Петр всегда хотел быть, а не выглядеть, условности вызывали у него только раздражение, насмешку и презрение.
Будучи вторым после Ивана и нелюбимым Софьей царем, подросток Петр тем не менее определенными властными полномочиями располагал и использовал их не без выгоды для себя. Известно, что в этот период он истощает запасы Оружейной палаты. Как свидетельствуют архивы, назад вещи возвращаются либо разобранными на части, либо испорченными и требующими ремонта: все, что попадало Петру в руки, тут же пускалось им в дело. Точно так же и из кремлевского арсенала постоянным потоком идут в Преображенское порох, свинец, полковые знамена, пистоли, сабли.
К своим рукам Петр прибирает и массу никому не нужных после смерти отца придворных. Алексей Михайлович, страстный поклонник соколиной охоты и заядлый лошадник, держал свыше трех тысяч соколов и огромную конюшню на сорок тысяч лошадей. Ни больному царю Федору, ни слабоумному Ивану, ни самой Софье все это наследство оказалось ни к чему, зато сгодилось Петру. Среди молодых сокольников и конюхов он и набирает себе первые две роты так называемых потешных, то есть шуточных, игрушечных, солдат.
Именно тогда Петр познакомился со своим будущим фаворитом, приятелем и слугой для особых поручений, ловким, храбрым и хитроумным Александром Меншиковым. Происхождение Алексашки, как называл его Петр, было темным, по одной из версий, он продавал на улице пирожки с зайчатиной, по другой, был конюхом Зато позже стал светлейшим князем и генералиссимусом. Сюда же, в потешные, наравне с конюхами попадают и мальчики из знати; например, будущий фельдмаршал князь Михаил Голицын, как свидетельствует запись, зачислен по причине малого возраста в «барабанную науку».
Несмотря на свое название, потешные солдаты служат всерьез, получая жалованье и занимаясь не парадами, а военной наукой Строят крепости, штурмуют их, несут при этом потери, считают раненых и убитых. Это продолжается семь лет, и все эти годы наравне с остальными с азов проходит непростую солдатскую науку Петр. Он самостоятельно рассчитывает параметры редутов, своими руками их возводит, сам забрасывает эти укрепления гранатами, получает, как и остальные, ранения. Известен случай, когда порохом ему серьезно опалило лицо и он чуть не ослеп.
Из Кремля за бесконечной суетой в Преображенском смотрят сначала с иронией и недоумением, а затем со все возрастающей тревогой. Уж очень быстро игрушечные солдатики становятся настоящими.
Все это время рядом с Преображенским в жизни Петра присутствует и Немецкая слобода, где он находит себе учителей, способных удовлетворить его любопытство к различным ремеслам, инструментам, а главное — к военной науке. В Немецкой слободе к этому времени живет пара генералов и множество офицеров, послуживших уже в разных европейских армиях и участвовавших в бесчисленных баталиях.
В начале 1690 года, когда две потешные роты стали полками — Преображенским и Семеновским (по названиям сел, где петровские войска располагались), почти все служившие там офицеры были иноземцами и только сержанты русскими. Правда, во главе полков поставлен все-таки русский — Головин, — «человек гораздо глупый, но знавший солдатскую экзерцицию», как отзывался о нем князь Куракин.
Подобный подход к делу Петр сохранил и в дальнейшем на протяжении многих лет своих реформ: иностранные специалисты занимали самые почетные и влиятельные должности, но на первое место при возможности ставился все-таки русский, даже если он на данном этапе был подготовлен значительно слабее иностранного специалиста.
Царь заставлял русских учиться у западных специалистов, но никогда не забывал о национальных приоритетах. Позицию Петра, сформировавшуюся в этом плане очень рано, можно коротко обозначить так: взаимовыгодное сотрудничество при соблюдении главного условия: Запад для России, а не Россия для Запада. В этом смысле Петр был, если следовать логике Бердяева, типичным европейцем: легко шел на контакт, свободно воспринимал западную науку, критически отсеивая то, что казалось ненужным, а затем использовал эти знания в национальных интересах.
О том, как постепенно влезал Петр в новую для себя область знаний с помощью иностранцев, легко проследить на примере почти классической истории с астролябией. По воспоминаниям самого Петра, в 1687 году во время беседы с князем Долгоруким тот рассказал подростку, что когда-то у него был инструмент, позже кем-то украденный, с помощью которого «можно брать дистанции или расстояния, не доходя до того места». Мальчик был настолько потрясен, что немедленно приказал привезти астролябию из-за границы. Получив же инструмент, но не зная, как им пользоваться, Петр обратился за помощью к знакомому немецкому доктору. Тот и прислал к молодому царю из Немецкой слободы голландца Франца Тиммермана, ставшего вторым после Никиты Зотова учителем Петра.
Сохранились тетради этого периода, где хорошо видно, как Петр осваивал сначала арифметику и геометрию, а затем артиллерийское дело и строительство фортификаций. Ученых, изучавших эти тетради, в одинаковой степени потрясли два обстоятельства: с одной стороны, дикая орфография юного Петра и количество математических ошибок у голландского учителя, а с другой — невероятная скорость, с какой Петр овладевал знаниями. Он стремительно прошел все, что преподавал ему Тиммерман, легко освоил астролябию, изучил строение крепостей и свободно вычислял полет пушечного ядра.
С тем же Тиммерманом в селе Измайлове Петр случайно нашел старый английский бот, с чего, собственно, и началось увлечение царя морем, навигацией и кораблестроением.
Поле деятельности и здесь постепенно расширялось. Сначала узкая московская речушка Яуза и Просяной пруд в селе Измайлове, затем мелкое Плещеево озеро у Переславля-Залесского, позже северный Архангельск и южный Азов, а в конце концов, как известно, запад -Балтийское море.
В Немецкой слободе Петр нашел не только необходимые ему знания, но и отдых для души: веселых собутыльников, любовную страсть и товарищей, главным из которых на долгие годы стал швейцарец Франц Лефорт.
Мнения русских историков об этой примечательной фигуре весьма разнятся. Все признают, что Лефорт никогда не влезал в дела Петра, не использовал свою дружбу с царем в корыстных целях, был его искренним сторонником и немало способствовал интересу государя к Западу. В частности, многие приписывают именно Лефорту идею о заграничной поездке Петра, сыгравшей немалую роль в русской истории. Вместе с тем очень часто как раз на швейцарца возлагают вину за то, что в Немецкой слободе царь приобрел не только полезные знания, но и страсть к чрезмерному потреблению вина и разнузданным кутежам.
Не очень лестно отзывается о нем Ключевский:
Рядом с... «Алексашкой» Меншиковым, человеком темного происхождения, невежественным... но шустрым и сметливым... стал Франц Яковлевич Лефорт, авантюрист из Женевы, пустившийся за тридевять земель искать счастья и попавший в Москву, невежественный немного менее Меншикова, но человек бывалый, веселый говорун, вечно жизнерадостный, преданный друг, неутомимый кавалер в танцевальной зале, неизменный товарищ за бутылкой, мастер веселить и веселиться, устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами - словом, душа-человек...
Можно на это взглянуть, однако, и иначе. Франц Лефорт действительно не обладал какими-то специальными знаниями, но, с другой стороны, этот свой недостаток «душа-человек» компенсировал владением несколькими языками, умением прекрасно фехтовать (в те времена это тоже ценилось), наконец, внутренней духовной свободой, что в первую очередь и привлекало в нем Петра.
Следует учесть, что мужчина растет, постигая не только астролябию, фортификацию, анатомию или Аристотеля, но еще и музыку, танцы, вино, женщин. Дурное влияние Лефорта на царя, похоже, несколько преувеличено; просто Петр в силу своего природного характера предавался пирушкам и своей любовной связи с Анной Моне — дочерью одного из обитателей Немецкой слободы — с таким же неуемным пылом, с каким позже строил каждый новый фрегат для русского флота.
Привязанность к Преображенскому и Немецкой слободе оказалась настолько глубокой, что в жизни Петра ничего не изменилось даже тогда, когда в 1689 году правительство Софьи пало, ее саму заперли в Новодевичьем монастыре, а к власти пришли Нарышкины во главе с царицей Натальей. Иван остался в Москве церемониальным царем, а Петр, несмотря на то что ему уже ничего не мешало взять бразды правления в свои руки, предпочел еще на несколько лет вернуться к своим «марсовым», питейным и любовным потехам.
Августовский кризис 1689 года, кончившийся падением Софьи, был неизбежен. Барабанный грохот, доносившийся в Москву из Преображенского, вызывал у Софьи мысли о неизбежном уходе с политической сцены. В свою очередь Петр и его мать с негодованием и опаской следили за тем, как Софья опять заигрывает со стрельцами, пытаясь с их помощью уже окончательно отстранить от власти Петра и легализовать свой статус правительницы.
Публичные столкновения по различным поводам между двумя центрами власти — Кремлем и Преображенским — достигли в августе своего пика. О том, насколько накалена была тогда обстановка, свидетельствует известная история о бегстве полуголого Петра из Преображенского, когда ночью его подняли по тревоге в связи со слухами о приближении к селу стрельцов.
Как потом выяснилось, в Преображенском испугались собственной тени. Дело в том, что панике первой на самом деле поддалась Москва, куда сообщили, что к городу якобы двигаются потешные войска. Это известие заставило Софью поднять по тревоге стрельцов, а уже этот факт, докатившись с преувеличениями до Преображенского, спровоцировал бегство Петра. «Вольно ему, взбесяся, бегать», — прокомментировали эту новость сторонники Софьи.
Вся эта история 17-летнего царя украшает, конечно, мало. Получив тревожное известие, он не только не попытался организовать оборону Преображенского, хотя для этого имел уже достаточно сил и знаний, но и бросил в панике на произвол судьбы мать, молодую жену (к этому моменту, чтобы остепенить неугомонного царя, его женили на Евдокии Лопухиной) и всех своих потешных солдат. Вместе с тем, если учесть, что всю свою жизнь до этого эпизода и после него Петр демонстрировал только отвагу и мужество, то будет правильным признать очевидное: речь шла о нервном срыве, за которым прослеживается тень кровавой расправы над Нарышкиными в Кремле.
Как бы то ни было, история с бегством из Преображенского в результате сыграла на руку Петру, а не Софье. В общественном сознании он стал жертвой.
Наступил решающий момент. Политическая элита, духовенство и армия должны были выбирать. Поколебавшись, они выбрали Петра. И не без помощи иностранцев.
Тот августовский кризис сблизил Петра еще с одним обитателем Немецкой слободы — генералом Патриком Гордоном. Этот шотландец в критический момент противостояния первым привел своих солдат к царю. Многие полагают, что именно этот поступок наемного генерала и решил все дело в пользу молодого государя. Сергей Соловьев пишет:
В такое время натянутого ожидания и нерешительности всякое движение в ту или иную сторону чрезвычайно важно, сильно увлекает: начали громко говорить в пользу царя Петра, когда узнали, что и немцы ушли к нему.
Таким образом, не исключено, что именно Запад в лице Гордона спас жизнь Петру и тем самым двинул вперед реформы в России. Сам Петр, имевший крепкую память не только на зло, но и на добро, никогда не забывал этого поступка и сделал шотландца самым близким к себе иностранным военным специалистом.