Как ломают волю

Как ломают волю

Меня поместили в одиночку. Четыре на два с половиной метра. Было очень холодно, а я был в одной футболке. У меня очень болела межпозвоночная грыжа: заработал ее, не очень удачно упражняясь со штангой. В тесной клети камеры были две железные кровати, на сетки которых «позабыли» положить матрас. Чтобы не замерзнуть, стащил с нее одеяло и закутался в него. А потом лег прямо на сетку. Из-за боли в позвоночнике мне и сидеть-то было трудно.

Сразу же наткнулся на окрик надзирателя: «Лежать не положено, только сидеть можно днем, кровать должна быть заправленной!» Подчиняться я не собирался. Меня вывели в коридор и избили резиновой дубинкой. Но я и дальше не собирался им подчиняться. Все время кутался в это убогое тюремное одеяло и лежал. Первые шесть дней узилища растянулись в один кошмар. Ведь никакого адвоката ко мне не допускали, к следователю не вызывали. Вообще ничего не объясняли! Оставили в полной изоляции, наедине с холодом и болью, с надзирателями — шкурами и садистами. Я сразу же объявил голодовку. Понятно, что таким образом мне хотели сломать волю, превратить в пугливое, вздрагивающее от любого окрика существо. Но не на того напали!

Спасаясь от боли, лежал. Надзиратели орали: «Встать с койки!»

— Не могу сидеть, у меня грыжа. Хотите — заходите и бейте! — Уверенно сказал я в ответ. Они входили в камеру и принимались меня метелить. Потом сажали под стенку. Чтобы, значит, соблюдал строгий режим изолятора. Я опять поднимался и валился на койку, завернувшись в одеяло. Контролеры снова заходили и били меня. И так — несколько раз. А потом им надоело. От меня отстали.

Никогда не забуду этих надзирателей. Прапоров и сержантов-контрактников, наемников. Быдло с зарплатой в три тысячи еще тех гривен, выходцев из захолустных местечек Киевской области. Из Броваров или Борисполя. Бить они любили: дубинками или кулаками, причем по тем местам, где следов не остается. По почкам. По пяткам. В живот. Но больше они любили моральные издевательства. Выволочь голого в коридор и минут на сорок поставить у стенки. И рассказывать, что я — полное дерьмо, ватник и колорад, сепаратист. Но однажды я заметил, что когда они так изгаляются, у них самих коленки дрожат.

— Ты на меня давишь, — сказал я тогда вертухаю. — Но у тебя самого поджилки трясутся и ты сейчас обоссышься. Ты же спинным мозгом осознаешь, кто я, а кто — ты…

Конечно, я заработал несколько ударов. Но после такого жесткого морального давления уже не было.

Всего в тюрьме работали четыре смены, сутки через трое. Из четырех только одна была нормальной, прочие — просто уроды. В одной был особый отморозок, до меня особо прицепившийся. Видать, бесил я этого нелюдя. Может, он был «национально свидомым», и был я для него политическим врагом — уж не знаю. Выводит на прогулку — обязательно подножку сделает. Упадешь — обязательно ударит. Чего, мол, падаешь? То в наручники закует, руки потом поднимет — заломает, как будто на дыбе. Особенно любил этот козел ставить подножки в темной зоне: есть там такая в коридоре, где ничего не видно.

И других узников кошмарили. Пытался я поднять бунт в тюрьме. Читал раньше о том, как это делается. Начал колотить пустой миской в стальную дверь камеры, орать: «Ребята, давайте бунт устроим! Давайте поставим себя в этой тюрьме!» Так, чтобы нас вывели, построили вдоль стен, чтобы меня вызвал кум (начальник оперативной части) — и я бы как зачинщик предъявил требования. Чтобы прекратились издевательства надзирателей. Чтобы мы могли сидеть, ходить, переписываться друг с другом, передавать в другие камеры пищу, книги. Чтобы нас на прогулку вместе выводили. Но меня не поддержали. Все были неопытными, первоходами, меня не поняли. А мне поставили в личном деле красную линию: склонен к побегу. И бить стали чаще.

Надзиратели использовали любой повод, чтобы истязать и издеваться. Грозили мне карцером, но не решились туда бросить. Спасибо товарищам на воле, что подняли бучу в социальных сетях. Они собирали деньги для моего освобождения из тюрьмы под залог в 80 тысяч гривен, сообщали о том, что ко мне не допускают адвоката. И даже сообщили, что я впал в кому.

«…Народный губернатор и глава общественной организации “Народное ополчение Донбасса” Павел Губарев находится в СИЗО СБУ г. Киева в коматозном состоянии. Об этом редактору сайта „Антифашист“ сообщил источник из СБУ. „Павла Губарева жестоко избивали после задержания. Как по дороге из Донецка на столицу, так и непосредственно в следственном управлении СБУ. Пять дней назад Павел впал в кому. Именно по этой причине к нему не допускают адвоката — боятся разглашения“, — отметил источник.

Также он подчеркнул, что Павла Губарева пытаются вывести из состояния комы усилиями ведомственных врачей. „Врачи — не по профилю, необходимая аппаратура отсутствует. Он нуждается в срочной госпитализации, но в специализированную клинику, в реанимацию его не доставляют по той же причине: боятся огласки. Надеются, что все обойдется, и донецкий активист выживет. Но боюсь, случится непоправимое — Губарев в прямом смысле слова на грани жизни и смерти“[11], — сообщили из Киева…»

С благодарностью перечитываю эти строки старых сообщений. В кому я не впадал, но такая кампания приструнила моих мучителей. Утка-фейк о моей коме, пущенная, кажется, Оксаной Шкодой, сразу же облегчила мое положение. Мной заинтересовались представители ОБСЕ, ко мне впервые впустили адвоката. Даже передачи стали пропускать. А вот свиданий не дали. Не пустили ко мне брата: он тогда в Киеве таксистом трудился. Потом и он уехал вслед за мной на Донбасс. После шума по поводу моей комы физического насилия со стороны тюремщиков стало меньше. Иногда исподтишка себе позволяли. Больше на моральный террор перешли. И совсем стало легко, когда наши 7 апреля в Донецке взяли областную администрацию и провозгласили ДНР.

Но это будет немного позже.