А. Теория империи

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

А. Теория империи

«И уже помочию всесильнаго Господа нашего Иисуса Христа, и молитвами нашея владычицы и Богородицы, и пособием и заступлением великого архистратига Михаила и прочих сил безсплотных, и великих чюдутворцевъ молитвами и сродниковъ царя нашего православнаго и вс?х святых молитвами благочестивый и Богом венчянный нашь царь православный и великий князь Иван Васильевич самодержец всея Руси брався с нечестивыми и одол? их до конца и царя Казанского Едигер-Магметя изыме и знамена их взяша и царство и град многолюдной Казанской восприят… И повел? благочестивый царь и великий князь во своем полку под своим знаменьем молебная п?ти и о поб?де благодарение Богу воздающе; и в той час повел? животворящий крестъ поставити и церковь поставити, нерукотворный образ Господа нашего Иисуса Христа, на том м?сте, гд? знамя царское стояло во время взятия градского».

Так официальная хроника отметила тот знаменательный день в октябре 1552 года, когда Московия начала свою имперскую карьеру, впервые покорив и аннексировав независимое нерусское государство, Казанское ханство. Московская Русь уже была многонациональным образованием, включавшим и татар, и финно-угорские племена, но завоевание Казани знаменовало новый подход к отношениям с соседями. Русь вступила на более чем трехвековой путь захватов и экспансии, который привел к созданию самой крупной и разнородной империи в мире.

Летопись особо подчеркивает религиозные мотивы Казанской кампании. Но было и много других мотивов. Один из них заключался в простом желании обезопасить аграрные районы страны, чьи южные и восточные границы не имели никакого барьера на пути обитателей степей, земли которых распростерлись на тысячи километров до Центральной Азии. Золотая Орда, доминировавшая на этих территориях с XIII века, распалась на ряд ханств, воевавших друг с другом за области, лежащие к северу от Черного и Каспийского морей: Ногайская Орда, Крымское, Астраханское, Казанское и Сибирское ханства.

Открытость и большая протяженность этих земель порождали постоянное и непрекращающееся соперничество, стремление к превосходству над соседями или их уничтожению, поиски временных союзников, нередко вскоре становящихся врагами. Обеспечить безопасность так никогда и не удавалось — как бы далеко ни распространялась гегемония, за новой границей всегда находился еще один сосед и еще один потенциальный противник. На этих опасных и незнакомых землях Московия училась дипломатии и военному делу. Подобно неуклюжей и находящейся в постоянном возбуждении амебе, Московия расширялась, чтобы заполнить пространство, свободное от другой доминирующей силы, побуждая саму себя к непрерывному динамичному завоеванию, как пружина, отбрасывая монголов, сжавших ее три столетия назад.

Было бы недостаточно сказать, что Москва являлась одним из соискателей в борьбе за обширные степи, так как во многих отношениях она оставалась для них чужаком. Аграрная страна с оседлым населением отличалась от восточных и южных соседей, еще не порвавших с кочевым образом жизни. Правители Московии рассматривали свои владения как наследственные и не собирались делить с кем-либо верховную власть над ними, тогда как ее противники жили по кочевым законам: клятва в верности верховной правящей династии (Чингизидам) не препятствовала образованию клановых союзов, менявшихся в зависимости от обстоятельств и потребностей. Татарская знать могла принести присягу Великому князю Московскому, но считала свои обязательства договорными отношениями, которые можно прекратить без какого-либо морального ущерба для чести той или другой стороны. Московские правители полагали, что татарские племена поступили к ним на постоянную службу, признали власть Москвы над собой, а значит, последующий выход из подобных отношений следует рассматривать как предательство. Летопись содержит запись о том, что Иван IV, завоевав Казань, повелел «ратных за их измъны избити всъх».

Итак, поход Москвы на Казань был в некоторой степени актом возмездия за нарушение присяги, за непокорность высшей власти. Но кроме того, в основе этого похода лежало смешанное ощущение религиозной и национальной миссии, еще более окрепшее после того, как Москва стала сильнейшим из княжеств РУСИ в результате победы на Куликовом поле в 1380 году, когда Великий князь Московский Дмитрий Донской разбил войско монголов. В ранних летописях «Русь» идентифицировалась с «Русской землей», православной церковью и вотчиной князей династии Рюриковичей. В XIV веке эти понятия начали все больше ассоциироваться с Москвой. С 1328 года в Москве находился и глава русской православной церкви.

В правление Ивана III в конце XV века были предприняты первые шаги по приданию растущему влиянию Москвы нового, более грандиозного статуса, чем просто центра династических владений. Незадолго до того, как Москва окончательно избавилась от власти монголов в 1480 году, Иван женился на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора. При нем великокняжеский двор приобрел византийскую пышность, появились величественные церемониалы. Иван пустил в оборот историю о том, что Константин Мономах (византийский император, 1042–1055) даровал знаки императорской власти и корону Киевскому князю Владимиру Мономаху. Тем самым Киев задним числом наделялся имперским статусом, и Москва, как его преемница, объявлялась наследницей имперской традиции, восходящей к Августу. Сотворение столь чудесной генеалогии достигло своей кульминации в коронации юного Ивана IV как царя (цезаря) в 1547 году. Такое «изобретение традиций» подразумевало, что Московия имеет естественное право на владение всеми территориями, когда-либо управлявшимися кем-либо из князей Руси.

Падение Византийской империи под натиском османов в 1453 году придало подобным имперским претензиям религиозный оттенок. Незадолго до этого события, в 1439 году, на Флорентийском соборе греческая православная церковь согласилась воссоединиться с римской, а в Московии сочли это еретическим шагом. Взятие неверными Константинополя могло быть в этой связи истолковано как Божья кара за отступничество. В Московии подобная интерпретация появилась не сразу после события, но когда все же появилась, то обозначила особую роль русской церкви как православной, свободной от ига ислама, что трактовалось как награда за стойкость в вере и знак Божьей милости.

Смешение мирского и религиозного наследия и породило легенду о «Москве, Третьем Риме», изложенную с величайшим пылом в писаниях монаха Филофея из Пскова. В 1500 или 1501 году Филофей обращался к Ивану III: «Нынешняя церковь третья, новый Рим… и да будет тебе известно, о милостивый царь, что все империи православной христианской веры слились в твою империю. Ты есть единственный император всех христиан во всей вселенной… Потому что два Рима пали, третий стоит, а четвертому не быть».

В первые годы правления Ивана IV эти мифы были собраны воедино и систематизированы митрополитом Макарием с тем, чтобы объединить темы церкви, династии и земли и привязать их к имперскому наследию. Результатом его трудов стали две книги: «Великие Четьи-Минеи» и «Степенная книга царского родословия». Первая включала жития святых, решения церковных соборов, поучения, послания (в том числе и Филофея) и исторические документы, расположенные таким образом, чтобы читать их можно было ежедневно на протяжении года. Подбор материалов служил демонстрацией того, что целью божественного промысла от сотворения мира являлось установление на земле подлинной христианской империи и что именно Русь была призвана исполнить эту цель. Ее правитель «повсюду под сводом небесным один христианский царь, восседающий на священном троне Господнем святой апостольской церкви… в богоспасенном граде Москва». Эти тексты были утверждены на двух церковных соборах, 1547 и 1549 годов, одновременно с канонизацией большого числа местных святых, и это стало подтверждением как единства московской церкви, так и ее божественного предназначения и святости. Один из историков даже назвал Макария «собирателем русской церкви».

«Степенная книга» излагала мирскую традицию для подкрепления религиозной: это был рассказ о «Богом избранных князьях, правивших… землей Русской». Перечень правителей имел в высшей степени избирательный характер: игнорируя притязания на киевское наследство соперников московских князей — Новгорода, Литвы, младших линий Рюриковичей, а также Золотой Орды, — этот перечень подчеркивал наследство Византии, возлагавшее имперскую миссию на православную церковь.

Ко времени начала Казанской кампании и последовавшего за этим завоевания Астраханского ханства (1556) Иван IV уже имел на вооружении довольно экзальтированное представление о своей земной миссии, дополнявшее скромные притязания степной дипломатии. Хотя Иван IV никогда не пользовался теорией «Третьего Рима» для оправдания своей агрессии, но располагал целым набором аргументов: Казань ранее признала власть Москвы и, по сути, право Москвы на наследие Золотой Орды; Казань «исстари» была вотчиной Рюриковичей; обязанность его как христианского монарха состоит в том, чтобы искоренять правление неверных.

Проблема заключалась в том, что различные аспекты этой имперской идеологии плохо совмещались друг с другом. Трудно понять, что делал христианский император, заявляя права на наследство неверного правителя. По мнению М. Чернявски, два образа «базилевс» и «хан» всегда «существовали раздельно… в состоянии напряжения…». Если образ базилевса означал православного и набожного правителя, ведущего христианский народ к спасению, то образ хана означал завоевателя Руси и ее народа, не несшего никакой ответственности перед кем-либо. Если базилевс означал святого «тишайшего» царя, духовно единого со своей паствой, то хан, вероятно, ассоциировался с «абсолютистским светским государством, в котором деспот отделен от подданных». Особенно ярко это противоречие отразилось в личности Ивана Грозного, но проявлялось и потом, на протяжении нескольких столетий.

Можно поставить и другие вопросы. Относилось ли провозглашенное Москвой вселенское лидерство ко всему православному миру, включая Балканы и Константинополь, или ограничивалось территорией Руси? Как мы увидим, когда в XVII веке один энергичный иерарх начнет защищать первую из этих точек зрения, это вызовет раскол. И если Москва претендовала на роль вселенской империи, то как она могла столь тесно идентифицировать себя с одним народом, русскими, даже при всем широком определении их национального статуса. Эта неясность так и не решена до конца. И наконец, может ли в империи, одновременно и духовной и мирской, существовать равное партнерство церкви и государства, и если нет, то кому следует взять на себя роль доминирующего партнера? Цари, возможно, испытывавшие беспокойство из-за необходимости идти на слишком большие уступки церкви, в дипломатической борьбе никогда не прибегали к аргументу «Третьего Рима» — этот аргумент оставался сильным культурным и религиозным мотивом, скрытым в притязаниях на имперское господство.