2. Теория групп и теория общества

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Теория групп и теория общества

Первая книга Лэйнга «Разделенное Я» должна была включать две части – «Я» и «Другие», в конце концов изданные отдельными книгами как «Разделенное Я» и «Я и Другие». Чистой теории личности без теории коммуникации Лэйнг никогда не мыслил. Однако разработка межличностной теории и теории общества для него была связана не только с собственной работой, но и с командными проектами, которые он реализует в 1960–1964-e годы во время работы в Тавистокском институте человеческих отношений.

Теория межличностной коммуникации, как и теория групп, формируется у Лэйнга на основании практических исследований и развивается в двух работах: «Я и Другие» и «Межличностное восприятие». Если книга «Я и Другие» была результатом доработки второй части его первой книги в отдельное издание, то за «Межличностным восприятием» стоял коллективный исследовательский проект.

Лэйнг работает над теорией межличностного восприятия с двумя своими коллегами: Гербертом Филлипсоном и Расселом Ли. Филлипсон был ведущим клиническим психологом Тавистокской клиники, Ли – американским психиатром-исследователем, направленным Национальным институтом психического здоровья для своих изысканий в Бетесда, штат Мэриленд. Проект охватывал все многообразие человеческого опыта, не ограничиваясь изолированными психологическими феноменами, привлекая для этой цели авторскую методику, по своей оригинальности соразмерную с лежащей в ее основе теорией. Книга была закончена весной 1963 г., но увидела свет только в 1966-м.[142]

Поиски Лэйнга, по его собственному признанию, движимы характерной для современной ему психиатрии неудовлетворенностью изучением отдельного индивида вне его социального контекста. Именно поэтому он переходит от теории патологической личности к пространству межличностной коммуникации. В предисловии к работе «Я и Другие» он формулирует основную цель подобных исследований: «Эта книга пытается описать человека в рамках социальной системы или “связки” других людей; она стремится понять тот путь, которым другие воздействуют на его переживание себя самого и других, и как таким образом его действия обретают определенную форму…»[143].

Без «другого» для Лэйнга не существует «я», поскольку «другой» формирует идентичность (и здесь заметно психоаналитическое образование Лэйнга в рамках британской школы, которая всегда акцентировала влияние детско-родительских отношений на развитие личности) и задает вектор ее реализации. Сама идентичность, которая составляет ядро личности и поддерживает ее целостность, включает в себя множество своеобразных подсистем: идентичность-для-себя-самого; идентичность-для-других; идентичность, приписываемая другими; идентичности, которые человек приписывает другим; идентичности, которые, как он думает, приписывают ему, и т. д. Другие люди позволяют реализовываться идентичности человека, поскольку идентичность всегда требует отношений с другими, именно в них самоидентификация индивида достигает своего завершения. «Я» всегда требует других, потому что другие – это материал идентичности «я». Поэтому, по мнению Лэйнгу: «Даже описывая отдельного человека, мы не можем позволить себе забыть, что любой человек постоянно действует на других и подвергается действию с их стороны. Другие всегда присутствуют. Нет никого, кто бы действовал или переживал в вакууме»[144].

Система взаимоотношений с другими многополюсна, и она всегда предполагает то, что Лэйнг в своей совместной с Филлипсоном и Ли книге называет метаперспективами, – «мое» восприятие восприятия другим «меня», «мой» взгляд на оценку «меня» другим. Человек никогда не сможет доподлинно оценить, как его воспринимают другие, однако он всегда знает, что они имеют о нем определенное представление и мнение, смотрят на него определенным образом, и он всегда действует на основании предполагаемого им отношения, мнения, восприятия другого. В процессе взаимодействия с другими, по Лэйнгу, формируется метаидентичность, вмещающая в себя мнение, взгляд, действия другого по отношению к индивиду: «…Поскольку моя идентичность преломляется через множество различных граней “других” – сингулярных и множественных, мужских и женских, тебя, его, ее, их – моя идентичность подвергается бесчисленным метаморфозам или перестройкам, в присутствии других я становлюсь другим»[145].

Каким же образом это происходит? В прояснении механизмов межличностного взаимодействия Лэйнг опирается на два постулата: 1) поведение – это функция переживания; 2) и переживание, и опыт всегда соотносятся с чем-то или кем-то другим по отношению к «я». Отсюда следует, что самое простое схематическое изображение понимания одного человека всегда должно предполагать как минимум три элемента: двух человек и общую ситуацию. Оно должно отображать не только взаимодействие этих двоих, но и их взаимное переживание.

Поэтому поведение двух человек, по убеждению Лэйнга, не может быть описано исключительно в рамках поведенческой схемы и уж совсем никак не может быть представлено в рамках внутриличностного исследования. Поведение всегда опосредуется переживанием, которое, в свою очередь, зависит от поведения. При этом опыт другого всегда включает в себя интерпретацию его поведения, зависящую от социального, семейного и прочего контекстов. Выходит, что посредством своего поведения один человек может повлиять на три значимых пространства другого: на его переживание «меня», на мое переживание его и на его поведение. Один человек не может воздействовать на другого непосредственно, но он может воздействовать на свое собственное переживание его.

Узел проблем межличностного восприятия, по мнению Лэйнга, в непонимании. Люди ведут себя тем или иным образом в зависимости от того, были ли они поняты или нет. Чувство того, что тебя понимают, является важной частью самосознания, а также центральной составляющей отношений. При этом Лэйнг определяет понимание как связь между метаперспективой одного человека и прямой перспективой другого. «Быть понятым» отсылает к существованию связи между метаперспективой одного человека и метаперспективой другого, а чувство того, что тебя поняли, основано на связи собственной прямой перспективы с собственной метаперспективой.

Сеть межличностного взаимодействия, метаперспектив – это для Лэйнга элементарный уровень социального, на котором развертывается опыт индивида, уровень, где опыт из внутриличностного оформляется как межличностный. При этом опыт (experience) у Лэйнга – и в этой трактовке он продолжает традицию экзистенциально-феноменологической психиатрии – это непосредственное переживание реальности, дологическое, довербальное, внерациональное проживание мира и себя в нем.

Следующим уровнем становится уровень социальной группы, где межличностное взаимодействие оформляется как пространство унификации, а над уровнем метаперспектив надстраивается уровень социальной фантазии.

Построение теории социальных групп и теории общества становится для Лэйнга возможным благодаря обращению к идеям Ж.-П. Сартра, к его онтологии социальной реальности. В интервью Максу Чарлзуэрту он выделяет три линии влияния мысли Сартра на его собственное творчество: 1) концепт диалектики; 2) исследование идеи взаимодействия людей в контексте социальных систем, в которые они включены; 3) разграничение процесса и практики. Одновременно Лэйнг отвергает приоритетность влияния Сартра на его теорию и говорит, что философия Сартра дала ему идеи и категории, которые он впоследствии переинтерпретировал в авторском ключе[146].

Творческое развитие идей Сартра проходило для Лэйнга в рамках совместного с Дэвидом Купером теоретического проекта анализа творчества Сартра 1950–1960-х годов и совместного с Ароном Эстерсоном практического проекта исследования семей шизофреников. Часто, говоря об антипсихиатрии, называют именно эти три имени – Лэйнг, Эстерсон, Купер, однако отношения в этой тройке были совсем не такими, какими их часто представляют. «…Это были абсолютно различные люди. Эстерсон на дух не переносил Дэвида Купера, а Дэвид Купер <…> – мне не кажется, что он имел что-то против Эстерсона, но Эстерсон никогда не был человеком, которому Дэвид симпатизировал»[147], – говорил Лэйнг.

Работа «Разум и насилие: десятилетие творчества Сартра»[148] стала пространством сотрудничества и дружеского общения познакомившихся в 1958 г. Лэйнга и Купера. Будучи изданной при жизни Сартра, книга вошла в ряд классических критических работ, касающихся его творчества. Но из этого ряда ее выделяло одна удивительная особенность: страничное предисловие к ней написано самим героем их критического анализа. Вот эти несколько предложений: «Я внимательно прочел работу, которую вы любезно мне доверили, и я рад, что нашел в ней весьма ясное и точное изложение моей мысли. Кроме вашего совершенно адекватного понимания “Критики диалектического разума”, в этой книге, как и в ваших более ранних работах, мне импонируют ваши неиссякаемые усилия разработать “экзистенциальный” подход к душевному заболеванию. Я, так же как и вы, думаю, что мы не сможем понять психические расстройства извне, с опорой на позитивистский детерминизм или воссоздавая их на основании произвольного сочетания понятий, остающихся внешними по отношению к переживаемой болезни. Мне также кажется, что мы не можем ни исследовать, ни излечить неврозы без изначального уважения к личности пациента, без неиссякаемого стремления схватить его фундаментальную ситуацию и попытаться пережить ее, без стремления раскрыть то, как личность отвечает на эту ситуацию, и, как и вы, я считаю психическое заболевание выходом, который свободный организм в своем всеобщем единстве изобретает в этой невыносимой ситуации. Поэтому я чрезвычайно высоко ценю ваши исследования, в особенности те, что касаются изучения семейной среды как группы и как серии, и я убежден, что ваши усилия приблизят нас к тому дню, когда психиатрия наконец-то станет человечной»[149].

Книгу «Здравомыслие, безумие и семья»[150] Лэйнг пишет в соавторстве со своим коллегой Аароном Эстерсоном. Работа базировалась на проведенном ими исследовании семей шизофреников. Лэйнг и его коллеги говорили не столько о шизофрении, сколько о шизофрениках, называя так человека, которому был поставлен диагноз «шизофрения». Авторы работы воздерживались от каких-либо суждений или комментариев относительно изменений личности шизофреника, их интересовал коммуникативный аспект. Единственное положение, которое они выдвигали, касалось того, что шизофрения не является болезнью, поскольку человек не страдает от нее в общепринятом медицинском смысле этого слова. Он лишь тот, чей опыт и поведение являются необычными по мнению его окружения[151]. Поэтому исследование и касалось тех, кого назвали (т. е. диагностировали) шизофрениками.

Были проведены многочасовые интервью более чем с десятком семей. Сначала беседовали с родителями шизофреников, а затем в исследование вовлекали других членов семьи, включая и самого больного. Были проведены множественные парные перестановки: члены семей интервьюировались по отдельности, по парам, по тройкам и всей семейной группой. Были сделаны сотни часов магнитофонных записей, которые потом расшифровывались секретарями Тавистокского института.

Беседы были направлены на фиксацию так называемой тангенциальной коммуникации, т. е. той, при которой в ответ на вопросы двое или более людей говорили об одних и тех же вещах, но при этом демонстрировали совершенно противоположные цели и контексты. Такого рода коммуникация фиксировалась просто как факт без уточнения ее выраженности. Лэйнг и его группа стремились сравнить частоту встречаемости тангенциальной коммуникации в нормальных семьях и в семьях больных шизофренией. Они полагали, что сопоставление двух групп позволит обнаружить в семьях шизофреников специфический тип взаимодействия – «двойное послание», и в этом очевидным было влияние Грегори Бейтсона.

Идеи обеих работ – «Разум и насилие» и «Здравомыслие, безумие и семья» – взаимосвязаны. Кроме того, теоретическое осмысление результатов собственного опыта в коллективных проектах составит серию лекций Лэйнга (1964–1965), на материалах которых будет основана его самая известная книга «Политика переживания». Все эти работы реализуют идею социальной онтологии группы и общества.

Развивая идеи Сартра, Лэйнг предлагает схему образования и функционирования общества, при этом связывая все его процессы с переживанием входящих в него индивидов. На его взгляд, общество представляет собой множество отчужденных «я», объединенных в единство и постоянно, благодаря отсылкам друг к другу, поддерживающих целостность своего объединения. В «Разуме и насилии» Лэйнг и Купер уже говорили о тотализации как основном принципе образования и функционирования группы. Сохраняется эта идея и в «Политике переживания».

Социальная группа и общество в целом, по мнению Лэйнга, возникают путем того, что он называет элементарным синтезированием группы. Несколько личностей начинают воспринимать друг друга как единое целое, а себя – как одного из этой социальной общности. Группа при этом не является чем-то внешним по отношению к входящим в нее индивидам, она составлена ими. Более того, группа возникает на основании переживания индивидов, на основании взаимопереживания, на основании переживания множества как единства.

Здесь существует не просто одно-единственное разделение переживания – я переживаю себя как себя, как отдельную личность и одновременно осознаю себя членом группы. Здесь все несколько сложнее. В процесс образования и функционирования группы вовлекается опыт всех ее членов, образуется своеобразное единое пространство опыта/переживания, множеством видимых и невидимых нитей соединяющее переживания отдельных людей. Центральное понятие здесь – «тотализация». Тотализация – это преодоление и превосхождение, не претендующие на законченность и четкую завершенность. Концепт тотализации в Сартровой трактовке Лэйнг и Купер превращают в принцип организации социальной группы и ставят на службу исследования межличностных отношений, которые в тот период особенно интересуют Лэйнга.

Социальная группа описывается Лэйнгом как сплав единства и множества, возникающий в процессе преобразования тотализации в тотальность: «Группа формируется в акте восприятия множества (людей) как группы. Этот акт рудиментарного группового синтеза объединяет множество людей вместе. Я объединяю тебя и его вместе – я воспринимаю тебя и его и думаю о тебе, о нем как о Вы или Они. “Вы” или “Они” являются теперь социальной реальностью, социальным гештальтом, который я конституировал как таковой для себя, составив целостность из двух отдельных индивидов. Один плюс один равно один»[152].

В итоге образуется весьма любопытная структура – социальный организм, изначально не имеющий ни общего объекта, ни организационной структуры, но чрезвычайно крепко сцепленный изнутри: каждый связан с другим каждым. Каждый человек конституирует себя и других в социальные общности посредством актов тотализации: «…Я вбираю тебя в моей тотализации, а ты включаешь мою тотализацию тебя в свою тотализацию меня, я, в свою очередь, тотализирую твою тотализацию моей тотализации тебя и так далее…»[153]. Такая группа существует лишь постольку, поскольку образована отдельными личностями и полностью зависит от них, она существует одновременно везде (в каждой без исключения личности) и нигде (поскольку указать на место ее фиксации за пределами конкретных людей невозможно). Это социальное образование в «Политике переживания» Лэйнг называет связкой. В книге «Я и Другие» он подчеркивает, что такая социальная структура основана на мультивалентной «социальной системе фантазии». Связка – это группа, «единство которой достигается путем взаимной интериоризации каждым каждого другого и в которой нет ни общего объекта, ни организационной и институциональной структуры и т. д., изначально выполняющих функцию своеобразного “цемента” группы»[154].

Связка интересна не только механизмом своего образования, но и происходящим внутри нее отчуждением. Получается, что за ее социальной реальностью ничего не стоит, у нее нет онтологического гаранта и фундамента. Связка появляется из воздуха, но ей каким-то образом необходимо поддерживать свою жизнеспособность, ей необходимо конкурировать и побеждать в этой борьбе с другими социальными и индивидуальными образованиями. По такой жизненной необходимости запускается отчуждение и конституируется Другой как гарант истинности социальной реальности. Другой – это отчужденный опыт каждого из членов группы, он – опыт, перенесенный вовне. У него нет никакой онтологической реальности, поскольку он – фантом, но для связки это лучше, чем ничего: «Связующим звеном между Нами может быть Другой. Других даже не обязательно локализировать как вполне определенных Их, на которых можно четко указать. В социальной цепочке сплетен, слухов, скрытой расовой дискриминации Другой находится всюду и нигде. Этот Другой, который управляет каждым, одновременно является этим каждым, находящимся в позиции не себя самого, в кого-то другого. Другой становится внутренним опытом каждого. Каждый человек может и не воспринимать другого как причину его действий. Другой всегда находится где-то не здесь»[155].

Другой – эта самая прочная из всех возможных связей. Он нигде не локализован и от него невозможно избавиться, но самое главное – то, что является ядром каждого, полностью совпадает с тем, что является ядром группы. Отсутствие онтологического фундамента компенсируется чрезвычайно жесткой и устойчивой структурой, в противном случае связка просто не выжила бы.

В силу особенностей поддержания социальной реальности связки наиболее сильным в ней является этический компонент, вторичный и выполняющий своеобразную компенсаторную функцию. «В такой группе, основанной на взаимной преданности и нерушимом братстве, свобода каждой личности гарантируется другими членами группы»[156], – подчеркивает Лэйнг. Для поддержания прочности связей необходимыми становятся любовь и опека, забота и терпимость – именно эти ценности и чувства культивируются в связке. Каждый должен быть связан с другим каждым, чувство любви и ее террор в такой группе чрезвычайно сильны.

Есть и еще один момент. Объединение с другими и необходимость поддержания постоянных и нерушимых связей требуют унификации, в данном случае – унификации переживания/опыта, усреднения. Все должны быть похожи на всех, все должны разделять одни и те же принципы, испытывать одни и те же чувства, поскольку все они стоят на службе у одной социальной реальности. Автономный и непохожий на других индивид попросту не сможет установить множественные связи, он просто не сможет интериоризировать других, а они не смогут вобрать его в себя. Чем больше связей необходимо выстроить между индивидами, тем более унифицированный и усредненный опыт они должны испытывать – именно на этом положении настаивает Лэйнг. Отличие – основная угроза связки. Поэтому общество функционирует, культивируя отчуждение и уничтожая индивидуальность. В 1971 г. в сборнике статей и лекций «Политика семьи» Лэйнг прозревает современность: «Наши города – это фабрики; семьи, школы, церкви – бойни для наших детей, колледжи и другие подобные места – это кухни. Будучи взрослыми, вступая в брак и ведя дела, мы потребляем получившийся продукт»[157].

Ребенок, по Лэйнгу, рождается в этот мир невинным, таким же, какими рождались дети в каменном веке, а затем этот мир портит его, отчуждает от его опыта, и в этом отчуждении центральную роль играет семья. В процессе воспитания в семье ребенку объясняют, как нужно переживать мир, в каких словах его описывать, и маленький ребенок постепенно начинает забывать себя и становится таким, каким его желает видеть общество. Над ребенком совершают насилие, которое в современном обществе называется любовью: «К тому времени, когда новому человеку исполняется лет пятнадцать, перед нами уже во всем подобное нам существо – полубезумное создание, более или менее приспособленное к свихнувшемуся миру. В наш век это нормальное состояние. <…> Мы весьма эффективно разрушаем самих себя насилием, замаскированным под любовь»[158].

Картина развития общества и истории в устах Лэйнга, как и в устах всякого пророка, звучит апокалиптически. Как точно подмечает Теодор Лидс, «философия Лэйнга… – это, скорее, не философия надежды, а философия отчаянья»[159]. Он, словно слепой старец, прозревает грядущий конец: «Нас окружают псевдособытия, которые наше ложное сознание приучает нас принимать как истинные и реальные и даже находить в них красоту. В современном человеческом обществе гораздо меньше правды содержится в том, чем вещи в действительности являются, чем в том, чем они не являются. Наши социальные реалии безобразны, если взглянуть на них в свете изгнанной истины, а красота без лжи кажется практически невозможной. Мы живем в такой исторический момент, когда все меняется настолько быстро, что мы обращаемся к настоящему только тогда, когда оно уже ускользает. <…> Человечество отчуждено от своих истинных возможностей. <…> Наше отчуждение затрагивает наши глубочайшие основы»[160].

Эти пророчества звучат в унисон с прозрениями левых интеллектуалов. И это не случайно. В начале апреля 1967 г. Лэйнг вместе со своими коллегами Дэвидом Купером, Джозефом Берком и Леоном Редлером начинают готовить конгресс «Диалектика освобождения». Конгресс начался 15 июня 1967 г. и продолжался в течение двух недель. Он проходил в Раундхаусе, известном тогда центре британского андеграунда. Это была значимая встреча левых активистов и контр-лидеров со всего мира, которые, как отмечал Купер в предисловии к материалам, «были озабочены поиском новых путей, которыми интеллектуалы могли изменить мир…»[161]. Конгресс открывал Лэйнг со своей речью «Очевидность». Выступали также Грегори Бейтсон («Сознательный замысел versus природа»), Жюль Генри («Социальная и психологическая подготовка к вой не»), Джон Джерасси («Империализм и революция в Америке»), Пол Суизи («Будущее капитализма»), Пол Гудман («Объективные ценности»), Люсьен Гольдман («Критика и догматизм в литературе»), лидер американского черного движения Стокли Кармайкл («Черная власть»), Герберт Маркузе («Освобождение от общества изобилия»). Завершал конгресс Дэвид Купер.

Выступление Лэйнга отмечало то же движение, которое было заметно в других работах этого периода, – от микроисследований отдельных социальных групп к макроисследованию и критике общественного функционирования. Лэйнг, по его собственному убеждению, стремился привлечь внимание общественности к тем особенностям европейского и североамериканского обществ, которые поддерживают мировую социальную систему, но одновременно являются опасными и угрожающими для человечества. Он отталкивается от очевидных и несомненных фактов общественной и политической жизни. «Очевидно, что мировая социальная ситуация угрожает жизни на планете»[162], – подчеркивал он.

Очевидность – это то, что отмечает переход с одного уровня социальной системы на другой и позволяет обнаружить контекст внутриуровневого изменения. Очевидная нелогичность поведения в микроситуации может обернуться очевидной понятностью в макроситуации. Нелогичность поведения шизофреника может быть осмыслена в пределах семейного контекста, нелогичность семьи – в рамках сложных социальных сетей, социальные сети – в рамках социальных организаций и институций: «Ткань социальности – это переплетенная сеть контекстов, подсистем, сплетенных с другими подсистемами контекстов, сплетенных с метаконтекстами и метаметаконтекстами и так далее до достижения теоретического предела, контекста всех возможных социальных контекстов, объединенных со всеми входящими в них контекстами, что можно назвать всеобщей мировой социальной системой»[163].

В этой социальной системе имеет место институционализированное и организованное насилие, особенностью которого является то, что его агенты (врачи, учителя и т. п.) не осознают себя его агентами: врачи заботятся о пациентах, проявляя искреннее беспокойство. В малых социальных группах насилие концентрируется на отдельных людях, например, на психически больных, в рамках обширной социальной системы насилие направляется на неопределенную массу, находящуюся вне этой подсистемы, – на Них. Очевидная нелогичность насилия в малой социальной группе при этом становится понятной в широком социальном контексте.

Промежуточные уровни и связи социальной системы, по Лэйнгу, имеют самое важное значение. Они соединяют уровни социальной системы между собой, обеспечивая связность контекстов. И самое главное то, что именно «внезапными, структурными, радикальными качественными трансформациями»[164] идут революционные изменения: путем изменений на фабриках, в больницах, школах, университетах и т. д. Такие микрореволюции и проводил Лэйнг и его соратники.

Однако задача Лэйнга как психиатра – не только построить онтологию современного ему общества, но и показать место в нем психического заболевания. И здесь Лэйнг переходит в своей работе к самому интересному. Если до этого он просто продолжал идеи Сартра, то теперь он будет дополнять и расширять их уже собственными наработками.

В отличие от экзистенциально-феноменологических психиатров теория Лэйнга укоренена не в феноменологической онтологии опыта, а в социальной онтологии реальности. «Реальность» здесь – по-прежнему понятие ключевое. Лэйнг говорит об онтологическом статусе не реальности патологического опыта, а социальной реальности общества и поднимает вопрос о критериях правильного ее восприятия: «Наше восприятие “реальности” является в полной мере достижением нашей цивилизации. Воспринимать реальность! Когда же люди перестали ощущать, что то, что они воспринимают, нереально? Возможно, ощущение и сама мысль, что то, что мы воспринимаем, реально, возникли совсем недавно в человеческой истории»[165].

Параметры реальности задаются, по Лэйнгу, обществом, и общество же отслеживает соответствие этим параметрам человека. Здесь и встает вопрос психического заболевания. В коммуникативной теории Лэйнга, в его теории социальных групп такой болезни, как шизофрения, не суще ствует. Для него теперь шизофрения – это не патология поведения, не изменение личности, но патология коммуникации: «“Шизофрения” – это диагноз, ярлык, приклеенный одними людьми другим. Но приклеенный кому-то ярлык вовсе не доказывает, что этот человек подвержен патологическому процессу неизвестной природы и происхождения, протекающему в его организме. <…> Нет такого “состояния” как “шизофрения”, но ярлык является социальным фактом, а социальный факт – фактом стратегическим»[166].

По мысли Лэйнга, психическое заболевание определяется в момент включения человека с его совершенно индивидуальной практикой в социальный процесс. Именно в этом двойственном характере человеческого бытия как практики и процесса, в точке их взаимоперехода и может быть определено это событие как социальный факт. В конце своего исследования Лэйнг и Эстерсон, в частности, пишут: «…Мы задавались определенной целью и, по нашему мнению, сейчас мы достигли ее. Мы могли бы, возможно, представить больше доказательств, обсудить еще множество аспектов функционирования этой семьи, но мы убеждены, что представили достаточное количество фактов в доказательство того, что два специфических симптома, обычно рассматриваемые как важнейшие симптомы органического шизофренического процесса – уплощения аффекта и несогласогласованности аффектов и мышления, – могут быть поняты как социальная практика»[167].

Шизофрения – это обозначение трудности коммуникации, невозможности установления прочных коммуникативных связей и трудности вхождения в систему социальной фантазии. Такое нарушение и выпадение из системы социальных связей указывает, как подчеркивает Лэйнг, что тот, кого называют шизофреником, движется «вне строя» системы социальной фантазии. Это еще не означает, что курс шизофреника не правилен, неправильно может двигаться и все общество. Стремясь посмотреть на этот факт рассогласования онтологически, отбросив ложные допущения позитивизма, Лэйнг пытается наметить, в чем же действительная разница путей шизофреника и общества. Приведем этот пассаж целиком: «Представим себе, что мы с наблюдательного пункта на земле следим за строем самолетов в воздухе. Один из самолетов может находиться вне строя. Но и весь строй может отклоняться от курса. Самолет, находящийся “вне строя”, с точки зрения строя может быть признан отклонившимся от нормы, испорченным или “безумным”. Но и сам строй с точки зрения воображаемого наблюдателя может быть признан испорченным или безумным. Или же и самолет, и сам строй могут – в той или иной степени – отклоняться от курса. Критерий пребывания “вне строя” является критерием клинициста и позитивиста. Критерий “отклонения от курса” – это критерий онтологический. Принимая во внимание эти отличные друг от друга параметры, следует представить две различные точки зрения. В частности, принципиально важно не вводить в заблуждение человека, находящегося “вне строя”, говоря, что он “отклонился от курса”, если это не так. Принципиально важно не совершать позитивистской ошибки, полагая, что коль скоро группа организована “в строй”, то она, безусловно, следует “верным курсом”. Это софистика гадаринских свиней. Но также небезусловно и то, что человек, находящийся “вне строя” следует более “верным курсом”, чем сам строй. Не стоит идеализировать кого-то лишь потому, что его считают находящимся “вне строя”. Также нет необходимости убеждать человека, оказавшегося “вне строя”, что его исцеление состоит в том, чтобы вернуться в строй. Личность “вне строя” часто полна ненависти к формирующей строй группе и страха быть отвергнутой. Если сам строй отклонился от курса, то человек, который действительно хочет следовать “верным курсом”, должен покинуть строй»[168].

Куда движет человека шизофрения и какова окончательная цель этого движения с точки зрения курса общества, Лэйнг сказать не может. Он лишь предполагает, что шизофрения может иметь какое-то социобиологическое значение в биологически дисфункциональном обществе, и говорит, что исследование этой функции еще впереди. Но каким путем ведет шизофрения и чем он отличается от пути социального большинства? Обращаясь к этому вопросу, Лэйнг переходит, пожалуй, к основному концепту своего творчества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.