Мастер исторического портрета

Мастер исторического портрета

И вновь, как и в труде по 1806 году, наиболее интересными являются характеристики лиц и критический анализ операций, о чем мы, для ознакомления читателя с общим колоритом сочинения, несколько и поговорим. Характеристики, это, быть может, наиболее вечное в исторических работах Клаузевица. Трудно представить себе что-либо более меткое, яркое, сжатое и специально оттененное, как эти портреты, смотрящие на нас живыми с полей интересной далекой эпохи. Недаром существовало мнение, что Л. Толстой[194] многие характеристики взял со страниц труда Клаузевица, и даже, например, позиция Андрея Болконского, присутствовавшего на советах командующих генералов, создана им будто бы по образцу позиции Клаузевица. Приведем, для примера, некоторые характеристики[195].

Пфуль — полковник прусского Генерального штаба. В 1806 г. бросил службу в Пруссии, после сражения при Ауэрштедте поступил на службу в Россию, где дослужился до чина генерал-лейтенанта, не участвуя в действительной службе. Человек высокого ума и большого образования, но с недочетами в технических знаниях дела. Он давно уже вел жизнь чисто ученую и столь уединенную от мира, что ничего не знал о событиях дня. Юлий Цезарь и Фридрих II были его любимыми авторами и героями. Бесплодные мечтания об их методах войны, без всякой исторической критики, были почти единственным его занятием. События войн более новых скользили мимо него, не оставляя по себе никакого проследа. Таким путем он создал себе теорию войны, которая не выдерживала ни философской критики, ни исторических сравнений.

Барклай — военный министр; простой, честный, вялый, сам по себе доблестный, но бедный идеями. Родом из Ливонии, он считался русскими за полуиностранца.

Багратион — упрямый, вспыльчивый; «решительно ненавидел» Барклая.

Аракчеев — генерал-лейтенант — русский в полном смысле слова, большой энергии и хитрости. Он был начальником артиллерии (Chef der Artillerie), и император питал к нему большое доверие. Но так как ведение войны было совершенно чуждым для него делом, то он в него и не вмешивался…

Ермолов — человек сорока лет, самолюбивый, характера крепкого и упорного, не чуждый ни ума, ни образования. Конечно, он был выше тех, что были до него, и от него, по крайней мере, можно было ожидать, что он сумеет обеспечить всюду повиновение приказам главнокомандующего и придать его решениям известную энергию; чувствовали, что это было нужно, чтобы дополнить мягкого и флегматичного Барклая. Сам Ермолов не думал много о больших маневрах армии и об общих мероприятиях по войне; он не создал ни одной яркой идеи. Когда подошел момент решаться и действовать, он увидел, насколько все это для него было чуждо. Поэтому он сохранил за собой общее выполнение дел по армии, предоставляя генерал-квартирмейстеру всю стратегическую и тактическую часть[196].

Генерал Мухин, в начале генерал-квартирмейстер, русский чистой воды, не знал ни слова по-иностранному и потому мог читать только русские книги[197]. Его назначили на этот пост, так как он отличался в съемке и топографическом черчении; эти знания в армии, в культурном отношении отсталой, считались прообразом всей военной науки[198].

Полковник Толь[199] имел тридцать лет; это был наиболее образованный и наиболее блестящий из офицеров Генерального штаба. Его способности были все же средние, зато воля — очень крепкая. Уже давно он занимался большой войной и был an courant [в курсе (франц.)] всего, что было опубликовано нового на эту тему; он даже излишне увлекся (ziemlich tief verloren), углубившись в большую новость: идеи Жомини[200]. Он, так или иначе, мог разобраться в деле, хотя был слишком далек от того, чтобы создать себе идею совершенно отчетливую и личную. Ему недоставало духа творчества, чтобы создать общий план, обнимающий все и хорошо скоординированный. В сношениях был недостаточно тактичен; был известен своей особой грубостью по отношению высших и низших.

Но наиболее обстоятельной и тонкой, хотя также не лишенной некоторой дозы иностранного высокомерия, является характеристика главнокомандующего русскими армиями.

Кутузов приближался к 70 годам и не располагал уже активностью — ни физической, ни умственной, — какая попадается иногда у военных этого возраста. В этом отношении он был, поэтому, ниже Барклая, но он был выше его с точки зрения природных дарований.

Кутузов в своей юности был доблестный рубака (ein t?chtiger Haudegen); с этим он соединял большую гибкость ума, был естественно сметлив и хитер. При таких качествах в конце концов всегда получается хороший генерал. Он потерпел против Наполеона роковое сражение под Аустерлицем[201] и никогда от этого не мог вполне освободиться.

Руководить, в качестве главнокомандующего, всеми вооруженными силами нации, сотнями тысяч людей против других сотен тысяч, направлять их по необъятным пространствам и поднять все народные силы России, чтобы с ними погибнуть или спасти империю — такова была обстановка текущего часа, — над углублением в эти вопросы никогда мысль Кутузова не работала; и его природные способности были не на высоте такой задачи.

Клаузевиц был слишком далек от особы Кутузова, чтобы о его личных действиях говорить с полной уверенностью. В сражении под Бородиным он видел его только на мгновение и мог знать только мнение, которое циркулировало о нем непосредственно после этого боя. Согласно этому мнению, роль Кутузова в течение разных фаз последнего сводилась, собственно говоря, к нулю. По-видимому, главнокомандующий не располагал ни внутренней догадкой, ни ясным взглядом на события, которые протекали; он не обнаружил ни сильное вторжение в руководство делами, ни личное участие. Он предоставлял действовать тем, в руках которых было дело, и, казалось, оставался, с точки зрения актов сражения, чисто абстрактным авторитетом[202].

Но он знал русских и умел владеть ими. С неслыханным апломбом он заявил себя победителем, всюду предсказывал близкую гибель неприятельской армии и не пренебрегал никаким сортом хвастовства.

Он умел также польстить самолюбию армии и нации и старался, путем прокламаций и религиозного подъема, повлиять на их мораль. Результатом было новое доверие[203].