Беатрис Хойзер[383] Книга Клаузевица «О войне» как шедевр XXI века

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Беатрис Хойзер[383]

Книга Клаузевица «О войне» как шедевр XXI века

Клаузевиц всемирно известен…

К началу XXI в. идеи и терминология Клаузевица, независимо от того, корректно или нет они использовались, прочно вошли в литературу по военным вопросам и проблемам политики безопасности. Вне зависимости от того, пишет о случайности на войне русский генерал или американский политолог, читаем мы сами о ее сущности и ее проявлениях, или же о «необходимости и роли военной авиации как политического инструмента»[384], мы всегда оперируем производными от понятий и идей Клаузевица. Война как инструмент политики, война как столкновение двух волевых начал, ограниченная война или война, не знающая пределов, трения, опасность эскалации — все это укладывается в подходы Клаузевица и сегодня используется как стандартный набор основных понятий в военных учебниках и источниках концептуального характера ведущих военных держав мира. Поскольку сфера применения термина «стратегия» становится все шире, Клаузевиц даже попал в поле зрения экспертов по вопросам менеджмента, хотя и произошло это не совсем в русле науки. Благодаря книге «О войне», служащей для некоторых кладезем случайно выбранных и применяемых решений, идеи Клаузевица ныне служат практическим руководством для ответа на вопрос «Как завоевывать рынки»[385], а в книге «Клаузевиц: мыслить стратегически», изданной Бостонской консалтинговой группой, можно найти лишь размышления об экономике предприятия[386].

Велик список тех, кто причисляет книгу «О войне» к величайшим произведениям мировой литературы. Авторитетный американский политолог Бернард Броди назвал труд Клаузевица «не только величайшим, но и действительно единственной великой книгой о войне»[387]: мнение, которое до сих пор вновь и вновь откликается эхом в англо-американском мире[388]. Многие великие философы, политологи и идеологи XX в., интересовавшиеся международными отношениями, — от Ленина в России до Мао Цзэдуна в Китае, от Раймонда Арона во Франции до Петера Парета в Америке, от Вернера Хальвега до Майкла Говарда в Великобритании — интенсивно работали с главной книгой Клаузевица.

Американским военным потребовалась Вьетнамская война, чтобы Клаузевиц привлек их пристальное внимание. В колледже ВМС США вновь переведенная Майклом Говардом и Петером Паретом книга «О войне» в 1976 г. стала обязательной для изучения, в 1978 г. этому примеру последовал колледж ВВС, а в 1981 г. — колледж Армии США[389]. По сей день труд Клаузевица наряду с идеями Сунь Цзы доминирует в военной мысли США, а благодаря большому американскому влиянию в НАТО воздействует и на их союзников, а также на другие страны Запада. Но в этом нет ничего нового: уже в XIX столетии книга «О войне» волной разошлась по Франции, Америке, Великобритании, а в XX в. она была прочитана и в военных академиях Японии.

…Но устарел?

Вместе с тем довольно рано было высказано мнение, что главный труд Клаузевица устарел. Например, накануне Первой мировой войны недовольство французского исследователя стратегии Жана Колина вызвало проводимое Клаузевицем различие между войной с ограниченными целями и абсолютной войной, что затрудняло применение этого положения во времена Колина.

«Клаузевиц считал войну с ограниченным успехом еще возможной для своего времени, при этом все же нет данных, указывающих на то, что такое мнение было оправданным. В любом случае в отношении европейских войн XX в. это правило не действует… Несмотря на страдания, которые претерпевало большинство воюющих государств, вследствие материальных условий современной войны было бы абсолютно невозможно избежать радикального решения при помощи боя. Когда две армии, полностью заняв боевое пространство, движутся навстречу друг другу, единственное, что их интересует, это победа. Действуя подобным образом, столкновения практически не избежать, как невозможно искать победу лишь в частичном успехе. Становится ясно, что различия между абсолютным наступлением и наступлением с ограниченной целью, проводимого Клаузевицем в прошлом веке, более нет, тем более, если речь идет о войне в Европе»[390].

То есть, в соответствии с точкой зрения Колина, ни того, кому пришла идея захотеть избежать такой абсолютной войны с ее резней и бедствиями, ни того, кому может прийти такая мысль, нельзя отнести к числу благоразумных людей. (В 1917 г., в одном из абсолютных сражений Первой мировой войны пал и сам Колин.)

Все же Колин был не единственным, кто полагал себя опередившим Клаузевица. Его современник, прусский генерал Вальтер Райнхардт, «оценивал теорию Клаузевица [в ее главных частях и в целом] как отставшую»[391]. Отвечая на вопрос в связи с началом Первой мировой войны, немецкий генерал фон Кун заявил на заседании комитета рейхстага: «Несмотря на высокую ценность книги „О войне“, которую использует каждый солдат, по прошествии ста лет не все ее положения могут быть применены без оговорок»[392]. Эрих Людендорф, жестокий немецкий командующий и предвестник национал-социализма, сформулировавший термин геноцидной «тотальной войны», в 1935 г. писал в одноименной работе, что «все теории Клаузевица должны быть отброшены», так как его «труд принадлежит прошедшему всемирно-историческому периоду и на сегодня изжил себя; его учение может даже ввести в заблуждение»[393]. Не только во Франции и Германии, но и в Великобритании и СССР имелись критики Клаузевица. То, что стоявший близко к фашизму Джон Фуллер давал Клаузевицу оценки, схожие с оценками его Людендорфом, возможно, не вызовет удивления, но то, что обычно весьма вдумчивый Лиддел Гарт, видимо, вообще никогда не читал «О войне», не добавляет ему дивидендов[394]. К числу тех, кто считал Клаузевица устаревшим и не имеющим больше значения, относился и Иосиф Сталин.

Некоторые авторы времен холодной войны находят, что изречение Клаузевица о войне как продолжении политики в наши дни лишено здравого смысла: если война угрожает тем, что становится ракетно-ядерной, то с рациональной точки зрения ее, как минимум, не стоит более вести. Эта достойная похвалы идея, в особой степени развитая некоторыми немецкими и американскими мыслителями вскоре после Второй мировой войны и перенятая впоследствии Михаилом Горбачевым, была, конечно же, направлена на то, чтобы предотвратить третью мировую войну. Но быстро стало ясно, что к войнам, не достигшим порога применения ядерного оружия, продолжали обращаться как к рациональному средству политики. Поэтому и здесь нет настоящей критики Клаузевица, который никогда не утверждал, что тотальное саморазрушение человечества посредством войны может быть рациональным. В его эпоху такой возможности не было. Но прежде нужно предупредить, что слово «рациональный» Клаузевицу приписано: если он установил, что война есть средство политики, он в любом случае не повторил ошибки американских разработчиков «теории игр» 1950–1970 гг., которые всегда исходили из остававшегося неизменным западного «рационализма», наличие которого предполагалось и у противника. «Рационализм» обладает культурной окраской: от каждого, кто твердо верит, что за принесение себя в жертву в качестве террориста-смертника он в награду получит пребывание в раю, логично ожидать применение насилия, отличающегося от того, кто не считается с возможностью вечной жизни. Народы, у которых подрастает много детей, меньше понимают смысл индивидуальности и легче переносят боль потери в войне многих сыновей, чем представители цивилизованных культурных сообществ, подобных нашим, в которых ценится интенсивный «уход за потомством» в лице немногочисленных, незаменимых детей.

По окончании холодной войны имела место новая волна критики Клаузевица. По причинам, которые мы укажем ниже, авторитетные военные историки Мартин ван Кревельд и Джон Киган полагают, что подходы Клаузевица нельзя использовать для изучения малых войн XX (и XXI) в.[395]

В конце концов оказалось, что книга «О войне» выдержала проверку временем лучше, чем сочинения Жана Колина, или почти забытых современников Клаузевица, например, Антуана Анри Жомини, который одно время пользовался более широкой известностью. Полное молчание наблюдается в отношении Людендорфа с его расистской тотальной войной. В дальнейшем мы намерены проанализировать, почему так сложилось и какие — с позиций XXI в. — важнейшие мысли Клаузевица отличает наибольшая проницательность.

В чем же особенность Клаузевица?

Мы начнем с выявления основополагающих различий между Клаузевицем и другими авторами в вопросах войны, военного искусства и стратегии. За редким исключением, труды по этим проблемам, написанные до Клаузевица, были ни чем иным как поваренными книгами. Они создавались в рамках традиции, идущей от трактата «Epitoma rei militaris» («О военном деле») Флавия Вегеция, римского автора, писавшего, предположительно, в конце четвертого века нашей эры. В свою очередь, идеи и пассажи самого Вегеция были взяты от других античных писателей, которые в Средние века оказались забыты. Вегеций же сохранился во многих манускриптах и был использован в качестве образца почти во всех произведениях о войне, которые были созданы в период с начала Нового времени до начала XIX в. Тем самым есть основание утверждать, что полевые наставления американских вооруженных сил и их распространившиеся по всему миру эквиваленты придерживаются этой традиции. Все они разделены на главы, разделы и подразделы, которые преимущественно излагают правила, в соответствии с которыми офицер должен действовать в поле: они простираются от вопросов рекрутирования солдат и офицеров и всевозможных технических деталей (как надо укреплять лагерь, преодолевать реку, добывать фураж, совершать марш днем или ночью, осаждать или защищать крепость) до наступления и обороны в больших сражениях. Все это, зачастую без размышлений о смысле и цели войны, о политической цели войны и способах достижения этой цели военными средствами, мы находим у последователей Вегеция дона Бернардино де Мендоса, Диего де Салазара, маршала Раймонда Монтекукколи, шевалье де ла Валери, маркиза де Факьереса, шевалье де Фоларда, маршала Морица Саксонского, Пюисегюров (отца и сына), Фридриха II Прусского, генерала Генри Ллойда и эрцгерцога Карла. Даже впечатляющий своими политическим воззрениями Макиавелли в своей «Arte della Guerra» («О военном искусстве») не сделал ничего кроме того, что собрал такую же книгу рецептов (однако в других трудах он написал собственно о войне более подробно). Учитель самого Клаузевица, Герхард Шарнгорст, в своем «Руководстве для пользования в поле» также верно следовал этому примеру.

По сравнению со своим учителем Клаузевиц совершил интеллектуальный квантовый скачок. В своей книге «О войне» он преследовал абсолютно иную цель. В первую очередь он хотел написать совсем не о том, как вести войну, хотя некоторые, на сегодня давно забытые и менее востребованные части из середины книги созданы как раз в этом духе. Клаузевиц был убежден, что «положительное учение» о войне невозможно и что теория войны, которую он развивал, вовсе не предназначена для того, чтобы сформулировать жесткие предписания «для пользования в поле». Вместо этого теория войны должна «воспитывать ум будущего полководца или, вернее, руководить им в самовоспитании, но не должна сопровождать его на поле сражения; так мудрый наставник направляет и облегчает умственное развитие юноши, не ведя его, однако, всю жизнь на помочах»[396].

Итак, главным стремлением Клаузевица было проникнуть в феномен войны, чтобы самому лучше понять его и сделать понятным для других. Он хотел изучить и проанализировать войну, подобно тому как его великий идеал Исаак Ньютон предпринял аналогичные действия в физике. Он находился в поиске объяснения того, как проявляют себя отдельные войны, чтобы в общих чертах выразить это в виде функции, которую смог открыть математик Леонард Эйлер: война есть результат действия различных переменных, их производная, т. е. у = f(x1, х2, х3… хn). При этом, как обнаружил Клаузевиц, некоторые переменные зависят еще и друг от друга. К переменным, которые ему удалось выделить, были отнесены оба контрагента (враждующие партии), тенденция развития применения насилия к абсолюту, военный гений, моральные величины, соотношение численности сторон, цель войны, господствующее положение политики, средства ведения войны, внезапность, хитрость и т. д. — все это отражено в названиях глав частей I, II, III и VIII книги «О войне».

Сам Клаузевиц не верил, что из мира, в котором он жил, война может быть когда-либо изгнана. В соответствии с этим он пишет в IV части: «Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития крови. Если кровопролитное сражение представляет ужасное зрелище, то это должно служить основанием лишь к тому, чтобы смотреть на войну более серьезно, а не к тому, чтобы из чувства человеколюбия дать своим мечтам мало-помалу притупиться, пока, наконец, не появится вновь кто-нибудь с отточенным мечом и не отрубит нам руки»[397].

На этот скепсис Клаузевица следует смотреть со снисхождением, поскольку в течение его жизни и в соответствии с полученным им опытом сложилось так, что — редкий случай — война возникала не по вине Пруссии или немцев. Пруссия его времени и царская Россия, которой он одно время служил, стали жертвами французской агрессии, против которой они и защищались.

Поиск им сущности войны и ее соотношения с политикой открывает нам новые актуальные интеллектуальные перспективы, независимо от того, относиться ли к войне, вместе с Клаузевицем, как к вечному, все вновь возникающему феномену, или же питать надежду на победу и искоренение зла благодаря лучшему пониманию этой ужасной болезни человечества подобно тому, как мы преодолели полиомиелит. Заслуга Клаузевица перед пользующимися дурной славой ограниченными моралистами заключается в том, что после выхода его труда в 1832 г. он был использован теми, кто хотел узнать, как вести войну наиболее эффективно с успехом для своей стороны[398]. Но подход Клаузевица плодотворен также и для тех среди нас, кто с его помощью хочет понять, как локализовать войну и насилие, сделать их более цивилизованными, а в идеальном случае — избавиться от них.

Методология Клаузевица

Позволим себе несколько слов о методологии Клаузевица, которые не являются оригинальными, но, тем не менее, указывают на то, что сегодня еще должны были бы сделать военные историки и теоретики. Совершенно в традиции Вегеция и других перечисленных выше исследователей Клаузевиц действовал в рамках историко-эмпирического подхода к познанию войны. И этот подход состоит в следующем: подобно натуралисту Клаузевиц изучал столько войн, сколько было ему известно (но преимущественно недавние для него, начиная с Тридцатилетней войны), и искал образец, который бы напоминал о себе вновь и вновь. К ужасу тех педантичных историков, которые считали возможным изучать события только когда после них минет не менее 30 лет, Клаузевиц не придерживался этой точки зрения в отношении прошедших войн. Для сбора «банка данных» о прошлом он использовал события, имевшие место в его жизни. И особенно важные и обширные сведения для анализа предоставил Клаузевицу его собственный опыт участия в борьбе с Наполеоном (на стороне России!) во время его похода в Россию в 1812 г. Такой подход — детальное изучение событий, не упускающее из виду ничего, — лежит в основе исследований о войне во всех западных странах, за исключением Германии, где после 1945 г. лишь немногие (как, например, покойный Вернер Хальвег, а также члены плодотворной рабочей группы по военной истории) находили мужество применять такой аналитический метод. (Официальной немецкой военной историографией с 1957 г. такой подход был, правда, отклонен как неисторический и не совсем корректный с этической точки зрения.)

Однако такой методический подход позволил Клаузевицу еще раз в свете новых событий полностью переосмыслить свои основные теоретические положения. В результате книга «О войне» состоит как бы из двух частей: более ранней, в которой Клаузевиц показывает, как изменилась война в эпоху революционной Франции и стратегии Наполеона, и более поздней, в которой он неожиданно осознал, что наряду с большими войнами отныне существуют и малые, ограниченные по целям и последствиям. В центре большой войны — а также и в написанных раньше разделах книги «О войне» — всегда находится наполеоновское сражение на уничтожение. В соответствии же с другими разделами такое сражение, полная победа над противником и его покорение не является однозначно неизбежным. В этой связи он написал в 1827 г.: «Я смотрю на первые шесть частей, уже переписанные начисто, лишь как на довольно бесформенную пока массу, которая, безусловно, должна быть еще раз переработана. При этой переработке двойственность метода ведения войны будет очерчена резче, с уделением ей большего внимания»[399].

Постоянно приводит в смущение то обстоятельство, что Клаузевиц из первых шести частей книги смог переработать только первую и в какой-то степени вторую. Отсюда в 3–6 частях наполеоновское генеральное сражение описывается как единственный и довлеющий кульминационный пункт всех войн. Соответственно, именно эти части представлялись более предпочтительными для полководцев всех наций, руководивших войнами во второй половине XIX — начале XX в., и для стратегии Советского Союза и Варшавского пакта. А после «возрождения» Клаузевица в среде американских военных положения его теории о сражении на уничтожение оказались идеально подходящими для ведения войны в Персидском заливе в 1991 г.[400] Такая концентрация внимания на ранней части труда Клаузевица оказалась ошибкой. Это видно из того, что все фанатичные приверженцы сражения на уничтожение — от Мольтке и Фоша до Колина Пауэлла и Нормана Шварцкопфа — оказались в опале. Между тем в конце своей жизни Клаузевиц осознавал: война закончена только тогда, когда у противника — в течение длительного времени — подавлена воля. Такое иногда происходит в результате длительной военной оккупации, как это попытался сделать Советский Союз после Второй мировой войны. Как верно установил Клаузевиц: «Наконец, даже на окончательный, решающий акт всей войны в целом нельзя смотреть как на нечто абсолютное, ибо побежденная страна часто видит в нем лишь преходящее зло, которое может быть исправлено в будущем последующими политическими отношениями»[401].

Далее он пишет о том, что значит обезоружить государство (на этом и строится дефиниция Клаузевица относительно цели всех военных усилий): «…Пока же мы будем различать три элемента… Это — вооруженные силы, территория и воля противника. Вооруженные силы противника должны быть уничтожены, т. е. приведены в состояние, в котором они уже не могут продолжать борьбу… Территория должна быть завоевана, потому что она может явиться источником новых вооруженных сил. Но даже после достижения того и другого нельзя считать, что война (враждебное напряжение и действие враждебных сил) прекратилась, пока не сломлена воля противника, т. е. его правительство и союзники не принуждены подписать мир или народ не приведен к покорности, потому что даже в то время, когда мы вполне овладеем неприятельской страной, борьба может снова возгореться внутри страны или при содействии союзников врага извне. Конечно, такой случай может иметь место и после заключения мира, но это лишь доказывает, что не всякая война приносит с собой полное решение и окончательную развязку»[402].

Принимая во внимание демонстрируемое Клаузевицем впечатление о силе сопротивляющихся, в любом случае надо отдать ему должное, что он в волевом противостоянии (для него это тоже являлось войной) видел и важность убеждения, разъяснительной работы, того, что сегодня можно назвать борьбой за сердца и души населения и руководства противника. Но победа в борьбе за сердца и души гарантирована только тогда, когда противника можно убедить, что после заключения мира ему будет лучше, чем прежде, и новым сложившимся status quo он будет удовлетворен в течение длительного времени. (Добавим: Еще за век до Клаузевица это осознавал выдающийся испанский практик военного дела Санта Круз де Марсенадо, соответствующие труды которого были устремлены в перспективу[403]. Однако труды его, по всей видимости, не были известны Клаузевицу.)

Важнейшие идеи Клаузевица

Обратимся еще раз к тем великим урокам, которые извлекает Клаузевиц в процессе изучения войны. Среди них мы найдем скорее человеческие и социальные, а не тактические и технические факторы, многие из которых оказывают свое воздействие и по сей день. Это неудивительно, поскольку многое из того, как строить мосты, транспортировать войска и грузы, использовать оружие, осаждать крепости за прошедшие после Клаузевица почти двести лет благодаря развитию техники и технологий претерпело сильные изменения. Однако неизменными остались человек и динамика человеческого общежития, в которой находится все общество, в том числе и вооруженные силы, а также между полководцами и солдатами. Таким же образом труды Платона и Аристотеля, посвященные людям и политике, в наши дни намного актуальнее, чем рекомендации Вегеция о ведении войны.

Оригинальна и плодотворна и Клаузевицкая дефиниция войны: «Война есть не что иное, как расширенное единоборство. Если мы захотим охватить мыслью как одно целое все бесчисленное множество отдельных единоборств, из которых состоит война, то лучше всего вообразить себе схватку двух борцов. Каждый из них стремится при помощи физического насилия принудить другого выполнить его волю; его ближайшая цель — сокрушить противника и тем самым сделать его неспособным ко всякому дальнейшему сопротивлению.

Итак, война — это акт насилия, имеющий целью заставить противника выполнить нашу волю»[404].

Отсюда мы можем вывести, что успех на войне достигается, если удается подавить волю самого противника, вынудить его или убедить не стремиться более к тем целям, которые противоречат нашим. В этой связи успех на войне, то есть победу, следует измерять не простым количеством убитых или же разоруженных у противника, а степенью достижения поставленной политической цели и принятием ее противником. И проверка по этому критерию лучше поможет понять успех войны.

Ясно также, что победа, как ее определяют, вовсе не обязательно должна быть обретена в ходе массового столкновения или массового избиения на поле битвы, или же посредством триумфального прохождения по столице противника. Клаузевиц, вероятно, понимал, что при определенных обстоятельствах (например, в ходе ведения оборонительной войны или асимметричной войны-герильи, когда восставшие борются против многочисленных регулярных войск), для более слабой стороны уже само уклонение от неизбежного решающего сражения может оказаться достаточным: «отсутствие решительного столкновения уже представляет успех обороны»[405]. В 60-е гг. XX в. Генри Киссинджер выделил эту мысль более отчетливо: «Если конвенциональная армия не побеждает, то она проигрывает. Герильерос же побеждают, если не проигрывают»[406]. Могущественная держава может таким образом проиграть войну, если она не в состоянии подчинить своей воле население, и участники сопротивления смогут постепенно привести оккупационные власти к тому, что им придется уйти, не воспользовавшись плодами оккупации. В противном случае мира для них не будет благодаря булавочным уколам, мелким нападениям, террористическим актам. Обращение к Клаузевицу объясняет, почему Наполеон, стремясь всегда победить посредством большого «генерального сражения», был в конце концов побежден, будучи не в состоянии удерживать завоеванные территории вследствие сопротивления населения. В этом контексте можно также понять, почему Клаузевиц вообще мыслил оборону более сильной формой ведения войны, чем наступление (Часть шестая), что совсем не нравилось милитаристам — от Мольтке до современности.

Другие важные переменные войны заключены, по Клаузевицу, в «странную троицу», состоящую из «насилия как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, что делает ее свободной душевной деятельностью; из подчиненности ее в качестве орудия политике, благодаря чему она подчиняется простому рассудку»[407].

Каждое из этих трех измерений он связывал с народом в системе насилие — ненависть — вражда: чем более народ эмоционально привязан к войне, тем, полагал Клаузевиц, будет больше проявляться насилие, как ему удалось наблюдать это у французов в период ведения революционных войн, и у русских и немцев в Пруссии — при оказании сопротивления Наполеону (хотя в последнем случае сопротивление поначалу нарастало очень медленно). Второе измерение, касающееся вероятности и случайности, он связывал с храбростью и талантом, с полководцем и войском. Третье, характеризующее политические установки войны, относилось к правительству. Следуя взглядам Клаузевица, каждую войну следует определять совокупностью этих трех измерений[408].

В дальнейшем из этой двойной «триады» Клаузевица исследователи стратегии вывели концепцию тринитарности правительства, армии и народа как фундаментального аналитического подхода к изучению войны. Это побудило названных выше Джона Кигана и Мартина ван Кревельда из-за появления по окончании холодной войны новых внутригосударственных войн признать Клаузевица устаревшим: в войнах между мятежниками и правительственными войсками эту тройственность применить нельзя. Однако и раньше благодаря мобилизации всего населения в ходе тотальных войн XX в. нельзя было говорить о различии между народом и армией.

Но, как мы видим, эта вторая «триада» явилась для Клаузевица лишь сопутствующим размышлением. По-настоящему важным для него было своеобразное магнитное поле, образующееся в результате тяготения по трем направлениям: насилие — ненависть — вражда, вероятность — случайность и политическая цель, между которыми война, подобно металлу, колеблется во взвешенном состоянии. Другими словами, здесь Клаузевиц дает описание потенциала любой войны. При этом степень эскалации насилия зависит от того, насколько пламенеют чувства людей, каково соотношение между политическими ограничениями, противодействующими этому, и политическими целями, поддерживающими эту эскалацию; соответствуют или нет действительным вызовам войны способности и отвага полководца и вооруженных сил, их обеспечение, их доктрина и уровень подготовки. Так выглядят эти три переменные, являясь аналитическим инструментарием для понимания действительной войны.

Наряду с этими социально-философскими подходами Клаузевиц оставил нам и важные практические выводы. Одним из них является важность определения у противника центра тяжести, который должен подвергнуться поражению. Для ранних частей книги «О войне» характерно, что Клаузевиц в стиле Наполеона понимал под этим объектом основные силы армии противника. В частях книги, подвергшихся переработке, признается психологическое измерение войны, при этом основным объектом поражения может выступать столица врага, которую необходимо занять, или же вообще руководящее лицо у противника, включая вождя герильеров, которых следует уничтожить (Часть восьмая, глава 4).

Если цель состоит в подавлении воли противника, то будет также верным угрожать неприемлемым до крайности ухудшением его положения (Часть первая, главы 1.3 и 1.4). В данном случае Клаузевиц выступает предтечей концепции эскалации угроз, которая стала важным элементом стратегической мысли Запада, особенно в ядерную эпоху. Тем не менее эта концепция применима ко всем другим формам войны, особенно в связи с процессом торга, который Клаузевиц находил во многом аналогичным войне. Такая угроза, по Клаузевицу, должна всегда сопровождаться готовностью сделать ее реальной, как, например, кредит выдается только если есть готовность выплатить его. Блеф при этом недопустим, поскольку кто-нибудь сможет это выявить. Как сформулировал во второй половине XX в. французский дипломат и знаток Клаузевица Франсуа де Роз, устрашение есть продукт угрозы и ее правдоподобия[409]. Если убедительность однажды достигла нулевой отметки, даже самая жесткая угроза не сможет поколебать волю противника.

Другой очень важный практический результат учения Клаузевица, особо почитаемый военными и лицами, осуществляющими оборонное планирование, заключается в признании наличия трения. Это позволяет провести различия между прекрасными планами на бумаге и реальной действительностью, когда далеко не все функционирует так, как запланировано. Клаузевиц категоричен в том, что действительность войны отличается от красивых бумажных планов так же, как плавание в воде отличается от обучения плаванию на суше (Часть первая, глава 7). Трения, включающие в себя случайность, погоду, климат, ландшафт, изобилие других непредвиденных «данных», создает хаос на театре войны. Поэтому «…все действия ведутся до известной степени в полумраке; к тому же последний нередко, подобно туману или лунному освещению, создает иллюзию преувеличенного объема и причудливых очертаний»[410]. Такой вывод отразился в профессиональном языке американских военных, у которых в ходу выражение Клаузевица «туман войны». Неразбериха может наглядно проявляться и в том, что военные операции и сегодня, в информационную эпоху, отличаются от предшествующих им надуманных планов.

Насколько важен труд «О воине» в начале XXI века?

Незаконченная книга Клаузевица «О войне» не лишена слабых мест потому, что ее автор рано умер от холеры, поэтому же и проявляются противоречия и несогласованности между ее ранней и поздней частями. Но есть и иные слабости. В наше время существуют разновидности войны, которые в этой книге не описаны, например, партизанская война (хотя Клаузевиц читал лекции о ней в Военной академии). То же можно сказать и о проблемах снабжения (тем не менее, многие из них он заметил во время войны 1812 года). Клаузевиц никогда не занимался проблемами морской войны и в отличие от Вобана или Шарнгорста вообще не интересовался характерными для своего времени технологиями создания оружия и укреплений. (Все же это следует оценить положительно, так как технологии устаревают быстрее всего, а произведения Вобана или Шарнгорста сегодня представляют интерес лишь с исторической точки зрения.) В любом случае Клаузевицу не довелось увидеть существенных прорывов в истории техники, которые вскоре после его смерти сильно изменили картину войны вследствие появления железных дорог и телеграфа, небывалого усиления силы взрывчатых веществ, вплоть до появления ядерного оружия, а также резкого расширения масштабов полей сражений, распространившихся на целые континенты.

Клаузевиц не предполагал, что идеологические установки придадут устрашению новую градацию, и приведут (как фашизм и национал-социализм) к намеренным массовым убийствам гражданских лиц. Геноцид не стал частью идейного наследия Клаузевица, что свидетельствует в его пользу. Слова «терроризм» не найти в книге «О войне». После эпохи Клаузевица имели место и войны, которые действительно не были инструментом продуманной, внутренне логичной политики, что было характерно для ведения Германией мировых войн. Это были войны, начавшиеся в условиях отсутствия ясной политической цели, когда запутавшееся руководство, развращенное военной действительностью, находило все новые цели, в то время как война шла уже полным ходом, когда главной побудительной силой войны была милитаристская культура, подчинившая себе войну. Вместе с тем это не означает, что за каждым применением насилия всегда должна была стоять разумная политическая цель, это лишь означает, что наш мнимый западный рационализм вовсе не является универсальным феноменом.

В целом же лишь немногие идеи Клаузевица, тем более в сфере человеческих социальных отношений, можно считать устаревшими благодаря дальнейшему развитию действительности, и многие из его проницательных выводов время не затронуло. Особую ценность представляет понимание войны (у) как функции (f), возникающей в результате действия различных, оказывающих влияние друг на друга переменных (x1, х2, х3… хn), как это выразил великий математик Эйлер, бывший для Клаузевица идеалом. Важнейшие переменные, определенные Клаузевицем — в особенности триада насилие — ненависть — вражда, случайность — вероятность и политическая цель, а также его главная дефиниция войны как борьба двух волевых начал, — представляют собой ту скалу, на которой многие мыслители с тех пор сознательно или неосознанно строили свои теории стратегии и международных отношений.

(Пер. с нем. В. К. Белозёрова).