«Отец и друг моей души»

«Отец и друг моей души»

Это влияние Шарнгорста заставляет нас раньше анализа «Заключительного слова» остановиться на портрете этого деятеля, набросанном Клаузевицем 7 лет спустя, в апреле 1817 г. Как материал, так и черты облика — все, несомненно, относится к рассматриваемому нами периоду и в смысле эволюции идей принадлежит всецело ему. Два последних года (1811–1813) жизни Шарнгорста не могли и дать Клаузевицу особого материала, который был бы в силах что-либо изменить в созданном им образе своего наставника. Указанный портрет, сопровождаемый биографией[121] Шарнгорста, в первый раз был опубликован в Historisch-politische Zeitschrift. Ranke (Том I, 1832 г.).

«В умственном отношении, — говорит Клаузевиц, — Шарнгорст отличался мыслью чистой, живой и проникновенной, хотя его слово было лишено блеска и даже не было свободным. Независимость его понимания была полная; без критики он не признавал никакого авторитета, но если он отбрасывал таковой, то не для того, чтобы дать простор своему воображению; наоборот, свою мысль он дисциплинировал самым жестоким образом. Революционные войны вызвали к свету много трудов по военному искусству, но Шарнгорст не слушал творцов систем, вроде Бюлова, Матье Дюма, Жомини; у него был лучший наставник, а именно, сама война; Шарнгорст слушал только этого наставника. Он имел редкий талант любить отвлеченное мышление, принципы и в тоже время никогда не насиловал фактов. Он собирал обильные данные, их сопоставлял, как опытный судья в процессе, и позволял выводу, т. е. какому-либо принципу военного дела, создаваться сам собою. Никогда он не считал принцип надежным, раз он не был проверен историческими данными. В нравственном отношении Шарнгорст был превосходный человек… Он был владыка над самим собою, и, хотя в глубине весьма впечатлительный, внешне он оставался флегматиком. Он господствовал над всеми препонами, ибо его воля не была ни насильственна, ни безрассудна, а упорна и разумна и еще потому, что ему была свойственна властная сноровка внушить принятие новых идей, обходясь без революционного аншлага. Наконец, он был прекрасный солдат. Его не всегда признавали таким, потому что он был, как казалось, лишен уверенности, не располагал повелительным голосом, не имел гордого вида ни пешком, ни в седле. Люди обычно судят по тому, что непосредственно поражает их взор, но не нужно придавать излишнего значения внешности, и достаточно посмотреть с внешней стороны на великих полководцев, чтобы убедиться, что большинство из них не располагало физическими выгодами, о которых мы говорили. Но у Менина, Ауэрштедта, Эйлау могли видеть Шарнгорста, лично руководившего частями с огнем и бесстрашием; его спокойствие на полях сражений, благоразумие и смелость доказывали в нем очень крупного вождя».

Было бы неправильно в этом образе военного человека видеть лишь отражение благодарственной памяти о своем наставнике или намеченный для себя идеал. Углубившись в подробности, мы найдем многие зерна тех понятий, которые непосредственно дали свои всходы в уроках принцу и более зрелые плоды в главном труде. Из портрета, как начальных предпосылок, мы увидим потом развитыми понятия гения и его особенностей, характер и задачи вождя, смысл и суть уроков военной истории, этапы ее изучения, значение принципов на войне, смысл морального духа и т. д. Клаузевиц многое потом дорисовывал и углублял, но для некоторых тем пред ним как художником витала поучительная фигура «отца и друга его души».