I. Корни американского развития
I. Корни американского развития
В ранней истории капитализма можно различить два основных периода. В течение первого периода (он охватывает XVII столетие) капитализм одержал решительную победу в борьбе с феодальной системой в Англии, причем основным политическим моментом этой борьбы явилась кромвелевская революция 1640 года. Затем новый правящий класс — буржуазия, напуганная сепаратистскими и уравнительными требованиями ее левого крыла и масс, участвовавших в ее борьбе, изменила делу революции в реставрации 1660 года, заключив сделку с крупными землевладельцами. Однако реставрация никоим образом не лишила революцию ее основного характера — иными словами, ее антифеодального содержания. Когда возникла угроза, что контрреволюционное движение может зайти слишком далеко, буржуазия, подталкиваемая демонстрациями и местными восстаниями бедноты, осуществила «Славную революцию» 1689 года, которая утвердила главенство парламента при сохранении, однако, компромисса с земельной аристократией.
Второй период характеризуется возникновением промышленной революции конца XVIII — начала XIX столетий, ускорившей развитие капитализма.
Первый этап и самое начало второго — вот тот отрезок времени, на протяжении которого разыгралась драма колониального периода Соединенных Штатов. Отсюда вытекает теснейшая экономическая, политическая, идеологическая и культурная связь, существовавшая между Европой (в первую очередь Англией) и колониями, причем подчинение колоний Европе составляет решающую черту раннего периода американской истории.
Это вовсе не означает, что, как писал еще свыше полувека назад покойный Эдуард П. Чини, «история Америки является ветвью истории Европы». Не означает это и того, что колониальное развитие, как писал в 1958 году Дэниэл Д. Бурстин, было преимущественно, если не исключительно, американским, так что:
«Чем больше мы начинаем постигать местное происхождение их [«отцов-революционеров»] идей, тем меньше нуждаемся в том, чтобы выискивать для них космополитическую философскую родословную или пытаться объяснить их как идеи, лишенные местной обители, а якобы носившиеся «в воздухе» по всему миру. Побудительные причины революции обратятся в бессодержательную фразу. Философы европейского Просвещения, которых притащили на суд историков в качестве мнимых отцов революции, могут тогда показаться имеющими столь же отдаленное отношение к делу, как и виновник-кузен, внезапно появляющийся в последней сцене скверной мистерии»1.
Истина скорее заключается в наличии в американской колониальной эволюции и истории взаимопроникновения местной арены действия и ее требований, с одной стороны, и имперской арены действия и ее требований — с другой. Своеобразно и специфически американское предстает и функционирует в рамках английского господства и контроля; последний факт оказывает решающее влияние на природу колониального развития, которое одновременно испытывает сильнейшее влияние со стороны первого факта. Появление частного не отрицает существования всеобщего.
Из европейского происхождения колоний часто выводится еще одно заключение, которое уместно рассмотреть здесь, на пороге нашего труда. И опять-таки мы можем обратиться к книге Чини для иллюстрации раннего и энергичного выражения этого общепринятого взгляда: «Со времени образования колоний единственным значимым населением Америки были потомки европейцев». Ничего столь же четкого и резкого нет в недавно вышедшем труде Бурстина, но тем не менее и его содержание вполне следует указанной традиции. Иными словами, Бурстин представляет американских индейцев в качестве препятствия, которое должно было быть устранено как объект американской истории. Он заключает поэтому, что любая политика, направленная на гуманное обращение с индейцами (вроде той, какая проводилась квакерами), была нелепой и дорогостоящей; он даже изображает одно восстание пенсильванских индейцев как «жаркий костер, разожженный полустолетием квакерского великодушия и непротивленчества по отношению к индейцам» (стр. 58), как-будто подобные восстания не вспыхивали в областях, не «страдавших» избытком великодушия и непротивленчества, и как будто сопротивление индейцев не вызывалось вторжениями и зверствами самих же белых.
Что же касается той прослойки колониального населения, которая прибыла первоначально не из Европы, а из Африки (и ко времени революции достигала 20 процентов общей численности населения), то Бурстин не постыдился написать фразу, настолько изобличающую его в невежестве и настолько пропитанную шовинизмом, что, право, лучше бы он пощадил своих читателей: «Неотесанные негры-рабы, лишь поколение или два назад покинувшие африканские джунгли, обучались роли крестьянина» (стр. 103).
В действительности с самого раннего периода, несмотря на тот факт, что начальный толчок колонизации Америки был дан Европой, на самый процесс колонизации и содержание ее истории весьма значительное влияние оказывали наличие и деятельность населения африканского и индейского происхождения. Это действительно уникальная черта американского развития, но хотя в иных целях Бурстин усиленно выпячивал и даже преувеличивал чисто «американское» содержание истории Соединенных Штатов, в данном отношении он почему-то прошел мимо представлявшейся благоприятной возможности.