IV. Пахота и сев
IV. Пахота и сев
[Изображения зерновых культур даны в: Mem. Tyt., I, 18 (Nakht); Mem. Tyt., V, 30 (Apouy); Th. T. S., III, 9; Wr. Atl., 424 (Br. Mus. 37982); Wr. Atl., 231, 234 (Menna); Wr. Atl., I, 9, 51, 193-195 (Khaemhat); Wr. Atl., I, 83, 385, 422, 261, 58, 279, 366, 20, 11, 14, 142, 61, 112, 19; Paheri, 3.]
Злаковые оставались в эпоху Рамсесов основной сельскохозяйственной культурой. Поля ячменя и пшеницы тянулись вперемежку по всей долине от болот Дельты до порогов. Египетские крестьяне были в основном землепашцами. Пока Нильская долина находилась под водой, в течение четырех месяцев сезона «ахет», им почти нечего было делать, однако, когда Нил возвращался в свои берега, они спешили использовать каждый час, пока земля еще влажная и легко поддается обработке. На некоторых росписях, изображающих пахоту, на заднем плане видны лужи, а это означает, что крестьяне даже не дожидались, пока разлив полностью схлынет. В таких условиях можно не проводить предварительной вспашки, как это делают в европейских странах. Как раз такой момент выбрал сказитель, чтобы начать свою сказку о двух братьях.
Старший брат говорит младшему:
«„Готовь нам упряжку… будем пахать, потому что поле вышло из-под разлива, оно хорошо для пахоты. И ты тоже придешь в поле, с зерном для посева придешь ты, потому что мы начинаем пахать завтра утром“. Так он сказал.
И младший брат выполнял все, о чем бы ни попросил старший. И после того как земля озарилась и наступил следующий день, оба отправились в поле с зерном для посева. И сердца их ликовали весьма и радовались их трудам» (перевод М.А. Коростовцева).[247]
Земледельцы за работой: подготовка почвы и сев (XVIII династия)
Как видим, в Египте сеятели и пахари работали одновременно, или, вернее, впереди шел сеятель, а за ним – пахарь, потому что в отличие от Европы здесь пахали не для того, чтобы сделать борозду, а для того, чтобы завалить землей посеянное зерно.[248] Сеятель наполняет зерном корзину с двумя ручками глубиной в локоть и примерно такой же длины. От деревни он несет ее на плече, а в поле подвешивает на веревку, перекинутую через шею так, чтобы ему было удобно доставать и разбрасывать зерно.
Плуг и во времена Рамсесов оставался таким же примитивным, как в глубокой древности, когда его только придумали. Даже в эпоху Позднего царства никто не хотел его совершенствовать. Такой плуг годился только на то, чтобы взрыхлить мягкую землю без дерна и камней. Две вертикальные рукоятки, связанные с поперечиной, скреплялись внизу колодкой, к которой был привязан металлический, а возможно, и деревянный лемех. Дышло привязывали веревкой к той же колодке между основаниями рукояток. На конце его находилось деревянное ярмо, которое клали на шею двух животных, тянувших плуг. Его привязывали им к рогам.
На пахоте египтяне никогда не использовали быков, а только коров. Это свидетельствует о том, что от них не требовалось особых усилий. Известно, что рабочая корова дает немного молока. Значит, у египтян было достаточно коров и для производства молока, и для полевых работ. Что касается быков, то они предназначались для погребальных процессий. Быки тащили на полозьях саркофаг. Таким же образом перетаскивали крупные каменные блоки. На коровах пахали потому, что они вполне справлялись с этой нетрудной работой. К тому же удои снижались только на время, и это не мешало использовать коров на полях.
Пахарей обычно бывало двое. Труднее всего приходилось тому, кто держал рукоятки плуга. Сначала, держась на одну рукоятку, он щелкал кнутом. Когда коровы двигались с места, он сгибался вдвое и изо всех сил налегал на плуг. Его товарищ, вместо того чтобы вести и тянуть за собой упряжку, шел рядом с нею пятясь. Порою это был маленький голый мальчик; прядь волос закрывала его правую щеку,[*40] а в руках он нес маленькую корзину. Он еще не мог действовать кнутом или палкой и направлял коров только криком. А иногда рядом с коровами шла жена пахаря и разбрасывала семена.
Долгий рабочий день не всегда заканчивался без происшествий. У двух братьев кончились семена. Бате пришлось срочно возвращаться за ними домой. К тому же произошел один из тех несчастных случаев, о которых говорил писец, так не любивший земледелие. Одна из коров споткнулась и упала. Она едва не сломала дышло и не увлекла за собой вторую корову. Пахарь подбегает к ней. Он отвязывает несчастное животное. Он его поднимает. И вскоре упряжка двигается дальше, как ни в чем не бывало.[249]
Хотя египетские поля были довольно однообразны, но не настолько, как в наши дни: в старину на них встречались деревья. Развесистые сикоморы, тамариск, ююба, баланитес и персея зелеными пятнами оживляли черную вспаханную землю. Эти деревья служили материалом для сельскохозяйственных орудий. Их тень милостиво укрывала пахаря, его корзину с провизией и большой кувшин со свежей водой. Кроме того, он вешал на сук сикомора бурдюк и прикладывался к нему время от времени.
Но вот наступал перерыв: упряжка должна передохнуть. Пахари обмениваются замечаниями:
«Хороший денек! Сегодня свежо. Упряжка тянет. Небо исполняет наши желания. Поработаем для господина!»
Сам Пахери как раз появился, чтобы взглянуть, как идут дела. Он сходит с колесницы, а конюх держит вожжи и успокаивает лошадей. Один пахарь замечает хозяина и предупреждает товарищей:
Торопись, вожатый! Погоняй коров! Погляди, князь стоит и смотрит на нас.
У этого Пахери не хватало коров для всех плугов, и он боялся, что земля вот-вот пересохнет. Поэтому вместо коров впряглись четверо мужчин. Они утешают себя за этот тяжелый труд песней:
«Мы сделаем, мы здесь. Ничего не бойся в поле! Оно так прекрасно!»
Пахарь, явный семит и, очевидно, бывший военнопленный, как и его товарищи, довольный, что избежал их участи, отвечает им шуткой:
«Как прекрасны слова твои, мой малыш! Прекрасен год, когда он избавлен от бедствий. Жестка трава под ногами телят. Она лучше всего!».[250]
Приходит вечер, коров выпрягают и награждают их пищей и добрыми словами: «Ху (красноречие) – у быков. Сиа (мудрость) – у коров. Накормите их поскорее!»[251]
Собрав все стадо, его гонят к деревне. Плуги остаются на попечении пахарей. Если оставить плуги в поле без присмотра, неизвестно, найдут ли они их назавтра. Как говорит писец:
«Он не найдет ее (упряжи) на месте. Он будет искать ее три дня. Он найдет ее в пыли, но не найдет кожи, которая на ней была. Волки ее растерзали».[252]
Египтяне прикрывали семена землей не только с помощью плуга. В зависимости от местности они пользовались для этого мотыгой и заступом. Мотыга была не менее примитивной, чем плуг. Она представляла собой нечто вроде буквы А, одна сторона которой была гораздо длиннее другой. Мотыга изнашивалась еще быстрее, чем плуг, и крестьянину приходилось чинить ее по ночам. Но это его как будто не огорчало.
«Я сделаю больше, чем велел господин, – говорит один работник. – Тихо!» – «Поторопись со своим делом, мой друг! – отвечает другой. – Ты освободишь нас вовремя!».[253]
На землях, долго находившихся под водой, от всех этих тяжких трудов избавлялись следующим образом: выпускали на засеянные поля стада. Быки и ослы были для этого слишком тяжелы, поэтому в древние времена использовали овец. Овчар с приманкой в руке вел за собой барана-вожака, а за ним устремлялась на поле вся отара. По неизвестным для нас причинам в эпоху Нового царства для этих же целей использовали свиней, которых Геродот сам видел на полях.[254]
Опускание зерна в землю наводило египтян на серьезные размышления, точнее сказать – на мысли о погребении. Греки замечают, что в период сева они совершали церемонии, как при похоронах или в дни траура. Одни находили эти обычаи нудными, другие их оправдывали.[255] В дошедших до нас текстах времен фараонов, по которым я смог описать полевые работы сезона «перет», об этих ритуалах почти ничего не говорится. Пастухи, пригонявшие на поле своих овец, пели жалобную песню; она повторялась и когда овцы топтали сжатые колосья, разложенные на току:
Вот пастух в воде среди рыб.
Он беседует с сомом,
Он приветствует мормира.
О Запад! Где пастух, где пастух Запада?[256]
А. Морэ первым заподозрил, что этот куплет не просто шутка крестьян, высмеивающих пастуха, топчущегося в грязи. Ибо рыбы не водятся в грязи и тем более на току, где сушат колосья. Пастух Запада – это не кто иной, как первый утопленник, бог Осирис; Сетх разрубил его на куски и бросил в Нил, где лепидоп, оксиринх и фаго проглотили его половые органы. Следовательно, по случаю сева и молотьбы египтяне взывали к богу, который дал человеку полезные растения и настолько был связан в их сознании с этими растениями, что они порой изображали его с колосьями и деревьями, растущими прямо на нем.
Геродот наивно полагал, что после посевных работ египетский земледелец сидел сложа руки до самой жатвы. Если бы он действительно так поступал, он не собрал бы приличного урожая, потому что даже в Дельте не выпадает достаточно дождей и поля приходится орошать. И тем более в Верхнем Египте, где земля сразу высыхала и злаки тут же увяли бы, как ячмень в саду Осириса, оставленном без присмотра. Таким образом, орошение было суровой необходимостью. Именно об этом напоминал Моисей своему народу, расписывая выгоды, которые ожидали его в стране обетованной:
«Ибо земля, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, не такова, как земля Египетская, из которой вышли вы, где ты, посеяв семя твое, поливал [ее] при помощи ног твоих, как масличный сад.
Но земля, в которую вы переходите, чтоб овладеть ею, есть земля с горами и долинами и от дождя небесного наполняется водой».[257]
Из этого отрывка можно заключить, что воду подавали на поля с помощью приспособления, которое приводилось в движение ногами: однако ни египетские тексты, ни изображения не дают основания полагать, что у египтян была такая машина. Зато вполне возможно, что управляющие шлюзами озера Мерис (совр. Биркет Карун) открывали их, когда поля нуждались в поливе. Каналы заполнялись водой. С помощью шадуфов или кувшинов, что было гораздо труднее, ее переливали в оросительные канавки. Их открывали и закрывали поочередно, копали новые, возводили запруды, и все это – ногами, как на одной фиванской росписи, где ногами вымешивают глину для гончарных изделий.