Конституция или шаг к конституции?

Конституция или шаг к конституции?

Чувствуя сильное утомление, император решил в августе 1880 г. покинуть столицу, отправиться в Ливадию и оттуда следить за осуществлением большого дела — проекта политической реформы. В Ливадии новая семья императора официально расположилась таким образом, что все об этом знали. Траур по почившей императрице еще не закончился, но бал правила Екатерина, а император, предававшийся трудам в своей летней резиденции, принимал в ней всех, кто участвовал в разработке проекта политической реформы.

С начала своего царствования Александр II то и дело возвращался к одной навязчивой мысли: возможно ли реформировать Россию, не затронув политическую систему и ее верхушку? Он всегда отвергал идею дарования своей стране конституции, привлечения общества к власти «посредством представительных органов». Однако, по своей сути, земства отчасти явились первым шагом на пути к подобной реформе. Их развитие задерживалось из-за отсутствия представительных институтов на вершине властной пирамиды.

Летом 1880 г. сложилась благоприятная ситуация для начала движения в данном направлении. Лорис-Меликов обуздал — по крайней мере он на это надеялся — революционное движение. Именно он потребовал у императора упразднения Верховной распорядительной комиссии и отмены ее диктаторских полномочий. Лорис-Меликов стал министром внутренних дел и шефом жандармов, фактически исполняя функции премьер-министра.

Тогда он представил свой проект императору в такой форме, в которой он мог быть принят, так же как в прошлом похожий проект уже вносился Валуевым. Были созданы две комиссии: в ведении одной из них был круг экономических и административных вопросов, другая ведала финансами; впоследствии они должны были представить результаты своей работы в общую комиссию. Наконец, все материалы рассматривал Государственный совет вместе с министрами, имеющими отношение к каждой из частей проекта. Предполагалось, что две комиссии должны были состоять из чиновников, избранных представителей от губернских земских собраний и городов. Лорис-Меликов внес предложение, чтобы при работе в Государственном совете императору помогали несколько человек — от десяти до двенадцати, без права голоса, — представляющие интересы различных социальных групп и пользовавшиеся известностью в силу своего знания дела или влиятельности.

Эти предложения, напоминавшие ту процедуру, которой придерживались при разработке реформы по отмене крепостного права, носили умеренный характер. По всей очевидности, результатом их могла быть не конституция, но определенное усиление представительного элемента в политической системе. Лорис-Меликов отчетливо выразил пожелание о том, что подготовленные проекты должны были держаться «в рамках, установленных волей императора» и что речь вовсе не шла об ограничении самодержавной власти.

Кроме того, многие положения были нацелены на то, чтобы избавить Александра II от опасений неожиданно наткнуться на проект, предусматривавший введение настоящей конституции. График работы был составлен министром внутренних дел исходя из того, что две комиссии, ознакомившись с трудами, подготовленными различными группами и подкомиссиями, с осени объединят усилия, чтобы внести свои предложения в общую комиссию в начале 1881 г. В конечном счете законодательные тексты направлялись в специализированные инстанции, где они рассматривались при участии тщательно подобранных лиц. Избранные от общественных институтов представители включались в работу на завершающем этапе, что было призвано ограничить степень их вмешательства.

4 января 1881 г. император сделал следующую запись в своем дневнике: «Лорис-Меликов советует учредить редакционные комиссии, наподобие тех, что в 1858 г. занимались разработкой крестьянского вопроса… по возможности устранив от участия в них представителей дворянства». Тон этой записи был спокойным, поскольку ссылка на работы, которые привели к освобождению крестьян, не могла не ободрить императора. Он сознавал, что ему удалось удачно провести реформу, которая вызывала страх у всех его предшественников и которая начиная с 1861 г., бесспорно, обеспечила ему славу. В то же время Лорис-Меликов предостерегал Александра от излишнего оптимизма относительно кажущегося спокойствия, воцарившегося в обществе. Он подчеркивал, что это спокойствие было выжидательной паузой, которая, если на нее купиться, в будущем приведет к новому подъему революционной деятельности.

Лорис-Меликову одновременно приходилось бороться против враждебного отношения, которое наследник, поддерживаемый Победоносцевым, проявлял в отношении самой идеи проведения конституционной по своему духу реформы. Вместе с наследником весь клан Аничкова дворца — его резиденции, вокруг которой группировалась значительная часть императорской фамилии, — еще более сплотился под воздействием скрытого недовольства, вызванного женитьбой императора, неприкрытой антипатии по отношению к его новой супруге, а также беспокойства по поводу предстоящих изменений в политической системе. Несмотря на щедро расточаемые Лорис-Меликовым призывы сохранять спокойствие, все понимали, — и Победоносцев старался донести до них эту мысль, — что реформа открывала путь для введения хотя и ограниченной, но все же конституционной практики, что по сути означало окончательный и бесповоротный шаг в сторону скорого принятия конституции. Все также знали, что, сколь бы ограниченный характер не носили эти меры, они тем не менее поощряли развитие настоящей политической жизни с появлением в скором будущем политических партий.

В записке, переданной императору в 1879 г., уже упоминавшийся выше дипломат Татаринов проводил мысль о благо-разумности движения в избранном направлении, намечая при этом последствия, — хотя прямо об этом не говорилось, — вытекавшие из предшествовавших преобразований: «Создавая местные учреждения — земства, — император соблаговолил, чтобы его подданные участвовали в управлении местными делами; в определенной мере их участие в управлении общими делами империи является логичным следствием развития провинциальных институтов. Для достижения этой цели России, к счастью, нет необходимости заимствовать неустойчивые и основанные на взаимном недоверии соглашения между народом и монархом, известные под общим названием конституции. Достаточно будет прислать от каждого земского собрания одного выборного для участия в работе Государственного совета. Кроме того, потребуется точно определить и расширить законодательные полномочия совета».

Эта записка, появившаяся раньше проекта Лорис-Меликова, полностью совпадала с ним по своему замыслу. В ней говорилось не о конституции, но об изменении функций и состава Государственного совета. Это было именно то, чего упорно добивался Лорис-Меликов и что находило полное понимание у императора. В то же время министр не просто стремился убедить Александра в том, что его проект не был конституционным, представляя его скорее как легкую модернизацию существовавшей практики: ему также требовалось заручиться поддержкой внутри императорской фамилии, наиболее важной для него фигурой в которой являлся наследник, чей оппозиционный настрой необходимо было если не нейтрализовать вовсе, то по крайней мере смягчить.

Мало сомнений вызывает тот факт, что между Лорис-Меликовым и будущим императором Александром III была заключена сделка на более или менее ясных условиях, причем министр внутренних дел мог рассчитывать на поддержку, выступив в качестве гаранта прав наследника на престол, поскольку идея об изменении порядка наследования витала в воздухе и все знали о том, что инициатором этой идеи в свое время выступил сам Лорис-Меликов. Авторитет, который он имел в глазах императора, позволял ему заключать подобного рода сделки, которые, вероятно, никогда не всплывали на поверхность, но о которых ходили многочисленные слухи. Он подвел великого князя Александра Александровича к идее признания элементов народного представительства, которые были включены в проект. Его дядя, великий князь Константин Николаевич, крайне благосклонно отнесся к этой идее, но в то же время отстаивал необходимость легитимного наследования престола и настаивал на кандидатуре своего племянника.

Лорис-Меликов также действовал в направлении другого фланга императорской фамилии, заручившись открытой поддержкой княгини Юрьевской, которая вместе с императором принимала активное участие в обсуждении политических вопросов и положительно высказывалась по вопросу о конституции. Ее вмешательство в политические дебаты и причастность к решениям, принимаемым императором, в не меньшей степени накаляли атмосферу враждебности, царившую между отдельными членами дома Романовых. Становилось очевидным, что реформа и коронация княгини Юрьевской, внушавшая опасение членам императорской фамилии, являлись вещами в определенной степени взаимосвязанными.

Как только комиссии приступили к работе, император Вильгельм I отправил своему племяннику письмо, в котором содержалось предостережение против какой бы то ним было конституционной реформы и предлагалось ограничиться урегулированием существовавшей на тот момент системы. Александр II заверил его в том, что, пока он жив, в России конституции не будет. Однако на самом деле император вновь стал проникаться тем чувством, которое у него было в начале правления: он полагал, что на него возложена задача искоренения отсталости России, избавления ее от того, что именовалось «варварским» (или «азиатским») наследием, которое слишком долго сковывало ее развитие. В 1855 г. он освободился от опеки отца и стал действовать так, как ему подсказывало его внутреннее чувство, — в реформаторском духе. Двадцать пять лет спустя, в тот самый момент, когда он собирался отпраздновать свое четвертьвековое правление, он ощутил такое же желание освободиться от давления, оказываемого на него Вильгельмом I, Победоносцевым и консервативными кругами дворянства. Непрестанно заверяя своих собеседников в том, что он никогда не примет конституцию, он дал согласие на претворение в жизнь, безусловно, умеренного проекта реформы, но, и он это знал, прокладывавшего дорогу для скорого водворения конституционных начал в российской политической системе.

28 января 1881 г., спустя два месяца после возвращения Александра II в столицу с целью более пристального наблюдения за ходом работы комиссий, министр внутренних дел представил императору доклад, в котором, по его собственным словам, предусматривалось принятие «мер, направленных не только к строгому преследованию вредных проявлений социального учения и к твердому упрочению правительственной власти, временно поколебленной прискорбными событиями минувших лет, но главным образом и к возможному удовлетворению законных потребностей и нужд населения». Доклад подытоживал работу комиссий, а также высказанные в ходе нее опасения и свидетельствовал о принятии мер предосторожности, направленных на то, чтобы проекты не выходили за пределы, установленные державной волей. Этого, несомненно, было достаточно для того, чтобы император постановил представить ему как можно скорее окончательный текст проекта.

Этот поворотный момент заслуживает особого внимания. На протяжении многих лет Александр отказывался рассматривать предложения Валуева и своего дяди, в один голос твердивших о необходимости принятия более или менее аналогичных положений. Возможно, доводы Лорис-Меликова — согласно которым без реформы, затрагивавшей сами основы существовавшей системы, он был не в состоянии воспрепятствовать новому всплеску революционного движения, грозившего на сей раз воспользоваться снисходительным отношением к себе общества, — способствовали тому, что «либеральные» идеи, возвещаемые великим князем Константином Николаевичем и супругой императора, завоевали симпатии Александра II. Император, вне всякого сомнения, понимал, что либеральная часть общества, в том числе и интеллигенция, могла в любой момент оказаться на стороне революционеров; но она могла в равной степени, как это имело место в 1861 г. (здесь Александр вспоминал восторженные выступления Герцена), решительно встать на сторону монархии. Именно поэтому, против своего обыкновения занимать выжидательную позицию, Александр отдал Лорис-Меликову приказание как можно скорее представить ему окончательный вариант текста.

Получив его 17 февраля, император дал свое одобрение. Вероятно, он не мог удержаться от того, чтобы не вспомнить Людовика XIV, который, созвав Генеральные штаты, по выражению самого же Александра II, подписал себе смертный приговор. Однако утром 1 марта, поставив под текстом свою подпись и назначив на 4 марта его рассмотрение в Совете министров, который должен был его одобрить перед тем, как направить в Сенат, император обернулся в сторону окружавших его сыновей и, как только Лорис-Меликов вышел из кабинета, сказал им: «Я только что дал свое согласие, но я признаюсь себе в том, что мы находимся на пути к конституции».

Приняв решение в пользу выбора, возможность которого он отвергал на протяжении четверти века, император действовал, имея в виду будущее своей страны. Он сознавал, что не ему, но его наследнику суждено будет в один прекрасный день напрямую столкнуться с вопросом о конституции. Руководствуясь данными соображениями, Александр оставлял этот вопрос для будущего поколения. У князя Барятинского имеются сведения о том, что во время совещаний, проводимых с императором — и княгиней Юрьевской, принимавшей в них активное участие, — в Ливадии, Лорис-Меликов передавал Барятинскому слова Александра II о том, что он должен был завершить еще два дела: подвести черту под своей реформаторской деятельностью посредством принятия документа, касавшегося государственного устройства, и короновать свою супругу. После этого, добавлял император, он мог уйти на покой. Этот замысел, части которого во время совещаний рассматривались Александром в неразрывной связи друг с другом, касался двух сфер, одна из которых включала обязанности императора по отношению к своей стране и супруге, а другая затрагивала его лично и состояла в желании покончить с исходящим с разных сторон давлением и предаться спокойной жизни. Об этом свидетельствует дневник Александра: «Чтобы обеспечить наше будущее, Лорис-Меликов советует перевести часть ценностей за границу. Уже долгое время я подумываю о том, чтобы приобрести за границей, где-нибудь на юге, крупный участок земли и удалиться туда на покой». А 27 мая, отметив, что Катя его «мучит», о чем уже говорилось выше, он добавлял: «В конце концов я обещал ей коронацию, дающую нам возможность уйти на покой».

Лорис-Меликов при обсуждении вопроса о конституции также вел тонкую игру, подталкивая супругу Александра к тому, чтобы она оказывала давление на своего мужа относительно перспектив ее коронации. Император уступил желанию Кати короноваться в обмен на обещание в будущем отречься от престола. Эта сложная комбинация, развернувшаяся в ходе совещаний в Ливадии, свидетельствовала о том, сколь трудно было императору согласиться с проведением реформы политической системы в годы своего правления. Александр ясно сознавал, что этот шаг был настоятельно необходим, но даже если он, по всей видимости, и был готов на него пойти, то не желал быть самодержавным правителем России, двинувшейся по пути конституционного развития.

Можно задаться вопросом, каковы были причины подобного отказа, ответ на который не дают ни письма, ни дневник императора. Представляются возможными два предположения. Или Александр II испытывал глубокую привязанность к самодержавной форме правления, в пользу которой высказывалась большая часть членов императорской фамилии, и принялся за свою реформаторскую деятельность, исходя лишь из ясного осознания современной ему ситуации и потребностей России и руководствуясь чувством долга. Или же его желание уйти на покой выдавало чувства истощенного и загнанного человека, испытывавшего давление со всех сторон и изнемогавшего от исключительно тяжелых обстоятельств, выпавших на время его царствования. В конечном счете Александр-человек попросил милости у Александра-самодержца.

Но нельзя забывать и о тревогах человека, знавшего о том, что его преследуют убийцы, одержимые желанием не оставить ему ни единого шанса на спасение. Предмет его неусыпных забот заключался в том, чтобы оградить от опасности свою семью, существование которой он был вынужден долгое время скрывать. Скорая свадьба явилась уступкой желанию его тайной возлюбленной получить всеобщее признание, но это также было и средством — именно на это надеялся император и об этом он говорил — поставить семью под защиту наследника. Во время пребывания в Ливадии, о чем свидетельствуют дневниковые записи, Александр предпринимал практические шаги к тому, чтобы обеспечить будущее всех членов своего семейства после их отречения от престола, но он делал это и с целью гарантировать их будущее благополучие в случае, если с ним самим случится беда. 11 сентября он перевел крупную сумму в банке на имя Екатерины, распорядившись о том, что воспользоваться этими деньгами могла она одна, «пока я жив и после моей смерти».

Позднее, перед тем как отправиться в обратный путь в столицу, он обратился с патетическим призывом к своему старшему сыну — тому самому, который не признал новой жены отца и опасался подвижек в порядке наследования: «Если мне суждено погибнуть, я доверяю тебе заботу о моей жене и детях. Твое дружелюбное отношение к ним, которое мы с радостью отмечали, дает мне основания думать, что ты сможешь их защитить. Моя жена не наследует ничего из имущества нашей семьи. Все, чем она владеет в настоящий момент, принадлежит ей, и ее семья не имеет ни малейшего права заявлять на это свои права. Поскольку о нашем бракосочетании не было объявлено публично, вся сумма, которую я перечислил в Государственный банк, принадлежит исключительно ей, как о том свидетельствует документ, который я ей передал. Это моя последняя воля, и я убежден в том, что ты отнесешься к ней с уважением».

Император также принял решение о том, что после его смерти ответственность за воспитание их детей будет всецело возложена на мать, а в случае ее кончины опека будет поручена генералу Рылееву.

Все эти распоряжения свидетельствуют о той постоянной заботе, которую Александр проявлял по отношению к своим близким, а также, возможно, о том, что он предчувствовал скорый конец.

1 марта 1881 г., отдав распоряжения по поводу конституционной реформы, он выглядел умиротворенным, уверенным в том, что помог России вступить в новую эпоху. По крайней мере, она должна была вступить в нее в тот же день, если бы через несколько часов смерть императора не развернула Россию в обратном направлении…