Борьба с бюрократическими традициями. Земства
Борьба с бюрократическими традициями. Земства
Реформа в области управления также задумывалась Александром II в связи с отменой крепостного права; она представляла собой серьезный вызов русской централизованной бюрократической традиции, противопоставив ей Положениями 1866 г.[86] местное самоуправление.
В середине века, когда Александр II взошел на трон, русская бюрократия была прекрасно организована, стабильна и, что немаловажно, убеждена в своей легитимности. Пирамиду власти венчал Государственный совет, разрабатывавший законы, и министерства, проводившие их в жизнь. Министерство внутренних дел со своей стороны занималось почти всем местным управлением. Созданные Екатериной II в 1776 г. губернии или провинции, во главе которых стоял губернатор, усилили централизацию государства[87]. Отмена крепостного права, трудности в управлении огромной страной с помощью только центральных институтов, тем более во время коренной трансформации определенная фронда дворянства против бюрократии, которой ставили в вину отставание России и неумелое проведение реформы крепостничества, требовали того, чтобы местное управление было также реорганизовано сверху донизу. Александр II был в этом убежден еще до того, как приступил к реформе крепостного права.
В 1859 г. на местах были созданы комиссии для изучения реального распределения властных полномочий в провинции. Одновременно специальной комиссии было поручено заняться глубокой разработкой вопроса реформы местного управления. По этому вопросу, как и по вопросу крестьянского статуса, реформаторы и представители бюрократической верхушки занимали диаметрально противоположные позиции.
Поначалу в комиссии председательствовал один из неугомонных братьев Милютиных — Николай. Действительно, среди наиболее активных членов либерального лагеря были два брата Милютины: Николай, один из адептов отмены крепостного права, и Дмитрий, прославившийся на Кавказе, а затем на посту военного министра. Когда в апреле 1861 г. Николай, впавший в немилость, был назначен сенатором, председательство в комиссии перешло к Валуеву, который довел осуществление проекта до конца. Милютин, а затем Валуев — примечательно, что одни и те же люди руководили осуществлением почти всех реформ — разделяли, если говорить об управлении, одно убеждение: необходимо было привлечь общество к участию в управлении, но одновременно сохранить авторитет государства. Реформа должна была в конечном счете усилить авторитет государства, сделав его доступным именно потому, что общество занимало свою нишу в вертикали власти на местном уровне, где до тех пор государство представляла бюрократия.
Перед реформаторами стояли две проблемы. Прежде всего проблема соотношения сословий в органах местного управления, а стало быть, и пропорционального общественного представительства. Дебаты по этому вопросу были напряженными: дворянство намеревалось сохранить свой особый статус в местных собраниях, в то время как демократы хотели, чтобы те не имели сословных различий и представляли собой учреждения, воплощающие в себе единство общества. Компромисс касался одновременно и определения представительства, и способа его осуществления. Собрания должны были стать «соединением сословий», а не их слиянием. Каждое сословие должно было избирать своих представителей по отдельным куриям. И Валуев нашел формулу, позволявшую дворянству располагать большинством. Но самый острый конфликт разгорелся вокруг полномочий земства: должно ли оно быть самостоятельным или зависеть от бюрократии. Для тех, кто хотел сохранить централизацию, центральные министерства должны были оставить за собой контроль над новыми учреждениями; их оппоненты-реформаторы, напротив, хотели, чтобы самостоятельность земств была насыщена реальным содержанием и чтобы право выборных на местах самим вести свои дела никогда не ставилась под сомнение. С этим пересекались споры по поводу компетенции и полномочий новых учреждений. Не было согласия и относительно распределения задач между этими учреждениями и органами центральной власти.
Пока комиссию возглавлял Милютин, в ней преобладали либералы, когда же он был заменен Валуевым, сменившим Ланского на посту министра внутренних дел, определить соотношение сил стало труднее. Да, Валуев был убежден в необходимости создания новых структур, но, будучи министром внутренних дел, от думал прежде всего о сохранении центральной власти; он знал, как сложно иметь дело с местничеством и укоренившимися стереотипами; наконец, он подвергался давлению со стороны обиженного дворянства — разве не обездолила его уже отмена крепостного права? Разве не согласилось оно на потерю привилегий? Разве не должны были эти жертвы компенсироваться сохранением определенных прерогатив в области управления?
До тех пор, пока вопрос входил только в компетенцию комиссии, позиции оставались четко обозначенными. Но когда он был представлен на рассмотрение Государственного совета, и в обсуждение вступили новые участники, — братья Милютины, министр финансов Рейтерн, недолгое время прослуживший министром народного просвещения Ковалевский, барон Корф — возобладало стремление к компромиссу. Поскольку дебаты в Государственном совете продолжались весь 1863 г., император, терявший терпение, потребовал, чтобы к концу года документ был готов. 1 января 1864 г. положение о местных учреждениях было утверждено. Со времен Екатерины II это была самая важная административная реформа в истории империи.
Принятый документ был во многих отношениях компромиссом, отражающим позиции тех, кого можно было бы назвать «центристами» Валуева. Тому удалось трудное дело примирения необходимых изменений, требований своего министерства и дворянства, вплоть до требований Панина в обмен на его поддержку, с радикальными требованиями либералов. Документ воплощал в себе гибкость ума и уверенность министра. Оба лагеря больше всего ссорились по деликатному вопросу выбора председателя земского собрания. Кого выбирать и как? Являлось ли это прерогативой депутатов? Или же функции по назначению председателя переходили к предводителю дворянства? В конечном счете было принято второе решение, поскольку монарх склонил чашу весов именно в его пользу. Не менее жаркой была схватка по вопросу о компетенции земств. Либералы противились тому, чтобы Министерство внутренних дел контролировало деятельность земств, в то время как группа Валуева выступала за то, чтобы центру отдавался определенный приоритет. И вновь точку в споре поставил Александр II — за центральными инстанциями была сохранена часть властных полномочий.
Статус земств, поскольку он должен был учитывать противоположные предложения, не был лишен противоречий. В нем уживались важные элементы местного самоуправления и некоторые прерогативы бюрократических учреждений центра. В таком виде он представлял собой несомненный разрыв с централизаторской традицией управления в России. Земства были, несмотря на все ограничения и стеснения, реальными представительными органами всего общества. Разрыв следовал не только из духа принятого документа, но и из расширения сфер компетенции земств, непрерывности их функционирования, средств, которыми они могли располагать.
Учреждения местного самоуправления создавались на двух уровнях: в уезде и в губернии, объединявшей десять-двенадцать уездов. На каждом уровне собрания или земства состояли из выборных представителей: от двенадцати до восьмидесяти на уезд, от пятнадцати до ста на губернию. Избирались «гласные» на три года. В уездах выборы проводились на трех избирательных съездах (по куриям): выборы предусматривали ценз для первых двух курий (землевладельцы, т. е. дворяне, и горожане); для третьей курии (крестьяне), не предусматривавшей имущественного ценза, выборы были многостепенными. Уездные собрания напрямую выбирали провинциальные земства. Имущественный ценз в уездах давал большинство (47 %) курии землевладельцев, что позволяло им занимать главенствующие позиции на провинциальном уровне. Земства, совещательные и распорядительные органы, дополнялись исполнительным органом — управой[88], состоявшей из председателя и нескольких заседателей, количество которых колебалось от двух до шести.
Первоначально система земств распространялась на 34 губернии России; девять, находившихся в западной части страны, были из нее исключены: поскольку Польша оставалась взрывоопасной, власти боялись проводить там реформу, предоставляющую населению местные органы власти. Литва, Белоруссия и три украинских губернии также были отстранены от участия в реформе. Учитывая проблемы некоторых регионов, легко можно понять, почему проведение реформы было отсрочено.
В губерниях, затронутых реформой, дворянство, получившее большинство в новых учреждениях, было заинтересовано в проведении политики центральной власти, что позволяло ему взять на местах реванш у бюрократии, лишенной авторитета; к тому же можно было ожидать, что земства примут участие в стабилизации государства. Но в неспокойных регионах, где дворянство было в авангарде национального движения, существовала опасность, что оно воспользуется новыми учреждениями в своих интересах. Это и объясняет нераспространение земств на значительную часть империи.
В ходе дебатов обсуждалась идея общенационального земства, но она была отвергнута по чисто политическим причинам. Александр II опасался, как бы русское дворянство, собравшееся в центральном органе, не использовало его как противовес монаршей власти, не сделала из него своего рода дворянский парламент, который мог бы таким образом стать дублером центрального бюрократического аппарата.
Полномочия, переданные этим собраниям, были довольно значительными. Их основной функцией было «заведование делами, относящимися к местным хозяйственным пользам и нуждам каждой губернии и каждого уезда». Эта формулировка включала в себя множество сфер деятельности: с одной стороны, те, которые государство передавало земству, с другой — те, которых оно их лишало по собственной инициативе. Согласно первой главе документа земства отвечали за обеспечение местного самоуправления, за жилье некоторых категорий чиновников, содержание чиновников — мировых судей, мировых посредников, — избранных в результате реформ, а также несли традиционные обязанности по содержанию дорог, мостов, путей сообщения. Но самое интересное — функции, связанные с попечением о здоровье населения, гигиене, ветеринарной службе, о кредите, взаимном страховании, кооперативах. Эти функции должны были отвечать чувству социальной ответственности и солидарности, питаемому интеллигенцией, столь страстно желавшей реформ.
Наконец, в перечень наиболее важных обязанностей земств входило начальное образование. Если церковно-приходские школы по-прежнему зависели от Святейшего Синода, земства взяли на себя ответственность за школы, находившиеся в ведении Министерства народного просвещения. На них, по условиям реформы, лежала обязанность развивать образование в сельской местности путем взятия на себя ответственности за существующие школьные учреждения и открытие новых. Да, земство не могло менять программы, установленные государством, и не могло принимать решение об открытии или закрытии школ, так же как и об управлении образованием и назначении учителей, поскольку эти последние зависели от школьных советов, которые должны были работать с ними в сотрудничестве. Но им оставалась организация материального обеспечения, и в рамках школьных советов, состоявших из пяти членов, двое земских гласных находились в равных условиях с двумя представителями государства, получая, таким образом, преимущество над единственным представителем церкви.
Деятельность земств ограничивалась прежде всего сроками: трехлетний срок действия мандата для гласных; ежегодная десятидневная сессия для уездных земств, двадцатидневная для губернских, и возможность созыва на внеочередные сессии в случае необходимости или по рекомендации правительства. Председательствовали на собраниях на законном основании предводители дворянства[89]. Непрерывность работы земств обеспечивалась исполнительным органом, управой, члены которой получали жалованье. Земства располагали значительными финансовыми средствами: государство передавало им имущество в качестве личной собственности — земство являлось юридическим лицом — здания, предприятия, капиталы. Земства могли брать займы, но их основным источником финансирования были местные сборы. Государство оставило за собой непрямые налоги и «подушный[90] налог» и предоставило земствам право облагать налогом землю и торгово-промышленные заведения. Как вскоре выяснилось, этих ресурсов было недостаточно в сравнении с расходами земств, которые должны были отдавать около трети на здравоохранение и 15 % на просвещение. Содержание дорог в стране с суровым климатом и большими расстояниями также очень серьезно сказывалось на их бюджете. У них оставалось совсем немного средств на сельское хозяйство и улучшение материального положения крестьян.
Эти финансовые проблемы приводили к конфликтам с центральными властями и вызывали недовольство населения, столкнувшегося с тем, что земства неохотно несли некоторые расходы. Испытывая хроническую нехватку денег, они стали все чаще обращаться к займам; поскольку Государственный банк отказывался ссужать земствам, имевшим репутацию недобросовестных плательщиков, они обратились к фонду обязательного страхования, финансировавшемуся из страховых взносов крестьян, которые, таким образом, в конечном счете и стали настоящими заимодавцами и главным источником доходов местных властей, испытывавших хронический дефицит бюджета. Поэтому поземельный налог постоянно рос, ложась тяжким бременем на плечи крестьян, тем более что размер суммы, подлежавшей обложению, весьма разнившийся по регионам, часто больше бил по простому крестьянину, чем по помещику. Можно ли его рассматривать как классовый налог, наиболее благоприятный для дворян, поскольку они преобладали в земствах, которые принимали налоговые решения, или как сложный налог, от которого образованные дворяне уклонялись, занижая качество и доходность своих земель более умело, чем простой крестьянин? В любом случае, проведение в жизнь реформы в условиях, когда фискальные органы не располагали необходимыми статистическими инструментами и кадастром, необходимым для оценки земель, способствовало — по крайней мере, первое время — неразберихе и росту материальных трудностей крестьян.
К финансовым проблемам земств прибавлялись трудности, исходившие из постоянно напряженных отношений с бюрократией. Несомненной слабостью Положений 1864 г. являлось то, что новые органы были «привиты» местной администрации, добавлены к ней, в то время как существующие структуры модифицированы не были. Не было четко определенных отношений между земством и местными представителями ведомств и министерств, так же как и между земствами и низшим общественным уровнем. Первый уровень, уездный, был, учитывая размеры этой административной единицы, слишком удален от деревни или села, что не позволяло заслужить доверия среди населения. На другом полюсе политической жизни земству недоставало возможности получить доступ к центральным органам власти, к законодательному процессу. Общенациональное земство могло сыграть эту роль, но оно так и не появилось. Местная бюрократия считала земства второстепенными инстанциями, у которых не было права бесконтрольно осуществлять свою деятельность. Она видела в любой инициативе с их стороны вторжение в пределы ее компетенции. Чаще всего между бюрократией и земствами начиналась война на измор, что в итоге наносило ущерб обеим сторонам: и затраченным на это впустую временем, и отрицательным резонансом в обществе, которое по-прежнему пыталось понять, у кого же настоящая власть. Хотя этот конфликт между администрацией и органами самоуправления был общим правилом, временами появлялись примеры настоящего сотрудничества двух полюсов власти на местном уровне. Но недоверие и мелочность, часто определявшие характер их взаимоотношений, помешали реформе добиться того успеха, на который рассчитывали ее создатели.
Среди критических стрел, выпущенных в адрес земств, преобладание дворянства — не самая острая. Тем не менее этот факт заслуживает изучения. Несомненно, доля крестьян, согласно документам 1864 г. — 40 % в уездных собраниях, не соответствовала их подавляющему численному преимуществу в обществе. Но их представительство также варьировалось в зависимости от региона. Там, где дворяне сохраняли крупные поместья, они располагали большим количеством мест, чем крестьяне, иногда значительно превышая определенную для них квоту. Но там, где не существовало дворянской собственности, крестьяне имели относительное большинство. Однако необходимо отметить, что крестьяне не всегда умели пользоваться теми возможностями, которые им предоставляли Положения, выбирая активных и заинтересованных представителей. Плохо понимая важность земства и выгоду, которую можно из него извлечь, они часто полагались на дворян, поскольку у тех была возможность выбирать кандидата вне своего сословия, прежде всего на уровне губернского земства и тем более управы. Или же они выбирали мелких чиновников, священников или сельских старост, т. к. привыкли, что те улаживают их разногласия и представляют их в местных органах власти.
Для объяснения подобного положения вещей есть множество причин. Вступив в силу, так быстро после освобождения крестьян, Положения 1864 г. застали врасплох крестьянство, уже приведенное в замешательство глубокими переменами, подразумевавшими для каждого свободу, необходимость приобретения земель, несение личной ответственности. Крестьянство в 1861 г. было практически поголовно неграмотно и за три года еще не освоило азов тех знаний, которые помогли бы адаптироваться к миру, столь отличному от того, в котором оно жило до сих пор.
Впрочем, местные архивы свидетельствуют, что в первые годы создания земств крестьяне участвовали в них охотнее, чем в последующие, поскольку понимали, что вопросы, которыми занимались эти инстанции — поземельный налог, переход с барщины на оброк — были связаны с их новым свободным положением. Земская школа также была для них поводом проявить интерес к земству, которое брало за нее ответственность. Но их часто отпугивали различные финансовые и технические проблемы, связанные с земствами, которых они не понимали, и они испытывали недоверие к учреждениям, которые теоретически ставили их наравне с бывшими хозяевами. На равных общаться с господином, крепостным которого ты был еще вчера — такая перемена многим давалась с трудом. Впрочем, то же касалось и дворянства. Наконец, поскольку в ведении земства находились вопросы налогообложения, крестьянин был склонен видеть в нем еще одного сборщика налогов, а не новое действующее лицо сельской общественной жизни, берущее на себя те обязанности, которые переложили на него государство и помещики. Даже участвуя в земстве в качестве гласного, крестьянин не верил в то, что сможет контролировать размеры сборов, которыми он облагается, равно как не мог контролировать государственные налоги. Так как же в таком случае он мог отождествлять себя с земством?
Все эти факторы спустя несколько лет, когда спала волна любопытства, повлекли за собой определенное безразличие крестьян к органам самоуправления, нежелание принимать в реформе участие путем голосования или тем более путем выдвижения кандидата. А разве можно пренебречь тем фактом, что по принципиальным причинам из опасений поощрить коррупцию было решено, что гласные губернских собраний должны отправляться на выездные сессии и жить за свой счет в административном центре региона, зачастую находящемся в нескольких днях пути от их места жительства. И если делегаты первого сословия могли пойти на такие расходы, их трудно было нести крестьянину-гласному, который к тому же на много дней оставлял свою землю.
Несмотря на критику, справедливую или необоснованную, которая сопровождала реформу 1864 г. и ее осуществление, нельзя забывать энтузиазм, с каким она была встречена, пусть даже к нему примешивались неразбериха и надежды, которые так и не оправдались. Тем не менее итоги деятельности земств впечатляют. Открывались школы, строились богадельни и сельские больницы (этим занимался чеховский земский врач), а земледельцы получали консультации и финансово-технические средства, которых им до этого крайне не хватало. Наконец, можно ли назвать более важное мероприятие для обеспечения безопасности крестьян, чем страхование от пожаров на селе, где деревянные строения могли заняться огнем в любой момент? За все это земство несло ответственность и в целом выполняло свои обязанности. При взгляде на деревню с ее устаревшими методами хозяйствования, неграмотным крестьянством, сбитым с толку слишком быстрыми переменами, вклад земств кажется недостаточным, а следовательно, не оправдавшим надежд. Но нельзя недооценивать то, до какой степени вся система существующей власти — самодержавие, опирающееся на все парализующую бюрократию, — оказалась ослабленной этими новыми структурами. Нельзя также недооценивать влияние этой реформы на общественные настроения. Пусть даже в 1864 г. политический строй России, казалось, оставался неизменным и даже укрепился, гроздья гнева уже начинали вызревать.