Триумф любви
Триумф любви
После покушений в личной жизни Александра II произошли кардинальные перемены. В начале 1880 г. Зимний дворец являлся пристанищем для законной семьи царя, тогда как на другом этаже располагались Екатерина Долгорукая с тремя детьми — Ольгой, Екатериной и Георгием, которого отец звал Гого. Еще один их сын Борис умер. Императрица медленно угасала, но хранила достойное уважения молчание. Однако сожительство это, носившее скандальный характер, разделило императорские семью и двор на два клана.
По одну сторону оказался Зимний дворец, в котором безмолвная императрица уступала место второй семье царя. Для оправдания частых визитов Кати во дворец она была произведена во фрейлины императрицы, но при этом не показывалась в ее покоях. Друзей у нее было немного: ее длительная связь с императором не являлась секретом, поскольку тема эта муссировалась в светских кругах, хотя и кулуарно. Однако весной 1880 г. близкая кончина императрицы ставила приближенных ко двору лиц перед необходимостью сделать выбор. Предвидя это, Лорис-Меликов начал наносить визиты княжне Долгорукой с целью узнать ее мнение о проводимом политическом курсе.
Первой группе лиц противостоял так называемый клан Аничкова дворца, сформировавшийся вокруг наследника. Как всякий сын он испытывал привязанность к матери и, кроме того, разделял высокие идеалы нравственности и был возмущен двойной жизнью своего отца. Его наставник, Победоносцев, поощрял его приверженность моральным принципам, предостерегал относительно беспокойного характера Кати и возможного союза между ней и Лорис-Меликовым, несмотря на то, что последний умело выказывал верноподданнические чувства по отношению к наследнику. Помимо всего прочего, великий князь Александр Александрович мог, имея полные на то основания, выразить отцу свое беспокойство, которое у него вызывало потакание последнего капризам своей любовницы. Не собирался ли он, овдовев, под нажимом с ее стороны, сочетаться с ней браком, признать их общего сына Георгия и, кто знает, сделать его наследником? Со времен Петра Великого российский монарх имел право выбирать, кто именно из числа его родственников по нисходящей линии должен был наследовать престол[129]. Екатерина II уже однажды собиралась воспользоваться этим правом, и только неожиданная кончина помешала ей это сделать. Сын Александра II слишком хорошо знал историю рода Романовых, чтобы иметь основания опасаться подобного исхода.
Именно этот скрытый конфликт заставил Александра II в тот период, когда он наделил Лорис-Меликова крайне широкими полномочиями, уделять так много внимания замечаниям и запискам цесаревича. Он постоянно искал способ унять страхи наследника и положить конец его враждебному отношению к неофициальной стороне жизни императора, что объясняет те ограничения, которые Александр привносил в свои отношения с Катей.
Однако все круто изменилось со смертью императрицы, почившей 22 мая 1880 г. Она умерла в одиночестве: император в тот момент находился в Царском Селе в окружении своей второй семьи. Чтение переписки Александра II и Кати, равно как и страниц дневника императора, написанных после кончины императрицы, представляет большой интерес, поскольку в этих текстах раскрывается личность каждого из них. Императору утрата супруги, которую он глубоко уважал и один вид которой вызывал в нем муки совести, вероятно, принесла облегчение, поскольку его жизнь могла, наконец, обрести целостность: тем не менее он переживал эти мгновения со спокойствием, свойственным его христианскому воспитанию и царственному положению. Зато Катерина не испытывала ничего иного, кроме счастья.
При чтении писем Александра II, написанных в тот период и окрашенных в печальные тона, становится очевидным, что они были ответом на высказываемое в устной форме давление со стороны Екатерины, которая сразу же настойчиво потребовала, чтобы император взял ее в законные супруги. 22 мая в полночь Александр писал: «Ты знаешь, милый ангел моей души, что я исполню свой долг, как только обстоятельство сделают это возможным». А 27 мая отправил следующее трогательное послание: «Я не хотел бы, чтобы ты писала мне все, что у тебя на сердце, но ты должна понять, милая Дуся, что мне претит касаться подобной темы, когда еще даже тело покойной не предано земле. Поэтому не будем больше об этом, ибо ты меня знаешь достаточно, чтобы во мне не сомневаться».
Личный дневник императора служит лишним подтверждением того, сколь непростыми оказались для него эти дни. 22 мая он оставляет следующую запись: «Моя двойная жизнь сегодня подошла к концу, я очень огорчен. Но она не скрывает радости. Она уже начала разговоры об официальном признании ее положения. Я сделаю для нее все, что будет в моей власти, но я не могу идти наперекор интересам отечества». И на следующий день: «После долгого разговора с ней, я решил уступить ее желанию и сочетаться браком по прошествии сорока дней». Дневниковая запись от 27 мая служит подтверждением того, сколь сильно Катя изводила Александра с целью заставить его официально признать ее новый статус: «Никогда Катя не доставляла мне столько хлопот, как в эти дни. В конце концов я обещал короновать ее».
Всего лишь пять дней спустя после смерти императрицы Катя была удовлетворена: свадьба через столь непродолжительный срок противоречила правилам приличия, поскольку церковь отводила сорок дней с момента смерти покойного до окончания заупокойной службы, знаменовавшего собой окончание официального траура; однако лишь через год панихида знаменовала конец общественного траура. Как было объявить наследнику, остальным членам семьи и всей России о столь скором бракосочетании императора?
Первый, кто узнал о решении императора относительно Кати, был министр Императорского Двора граф Адлерберг. Приведенный в смятение министр заклинал его проявить уважение ко времени, отведенному для официального траура, протестовал на том основании, что решение императора противоречило как церковным, так и светским обычаям. Адлерберг пытался показать императору, насколько столь быстрое официальное признание его внебрачной связи противоречило образу монарха, который был призван служить примером для подражания, сколь чреват был подобный шаг серьезным конфликтом внутри императорской фамилии и особенно с наследником, и без того сильно задетого скандальным по своему характеру сожительством отца. Однако император был непреклонен: он ссылался, подобно тому, как он это делал в переписке с Катей, на долг, продиктованный честью.
На самом деле, и это показывают оставленные им записи, Александр испытывал внутренние терзания, но ему было тяжело переносить давление, которое на него оказывала Катя. Его решение было однозначным: он взял на себя обязательство сочетаться браком с Катей по истечении сорока дней.
Милютин, которому Адлерберг сообщил об услышанном, пишет, что измученный император оставил его один на один с Катей и удалился. Если верить Милютину, она проявила надменность и открытую неприязнь. Дневниковые записи императора, а также письмо от 27 мая дают основания полагать, что кроткая любовница, чей идеализированный образ явили кинематограф и романисты, в те часы могла быть настоящей мегерой. Внимательное чтение ее переписки выявляет, что бок о бок с истинной любовью соседствовало естественное желание выставить себя жертвой, испытывавшей физические страдания, более или менее надуманные, от своей изолированности и того противоестественного положения, в котором она находилась. Постоянное внимание со стороны Александра II, ежечасно осведомлявшегося о душевном состоянии и благополучии своей возлюбленной, свидетельствовало одновременно об огромной любви, которую стареющий мужчина испытывал к молодой женщине, но, возможно, также и о чувстве вины с его стороны, что объясняет столь неожиданное решение, принятое им в мае 1880 г.
Свадьба состоялась 6 июля 1880 г. в Царском Селе в обстановке совершенной секретности. В качестве свидетелей и шаферов, державших короны над головами венчавшихся, как того требовал православный обряд, выступили граф Адлерберг, едва сдерживавший ярость, и двое генералов — Баранов и Рылеев. Эти трое свидетелей скрепили подписями акт о заключении брака, вероятно, твердо решив сохранить это событие в тайне. Однако весть о нем разнеслась со скоростью ветра. В тот же день император направил в Сенат указ, согласно которому княжне Долгорукой присваивалось «имя княгини Юрьевской, с титулом светлейшая. Мы постановляем, что то же достоинство с тем же титулом даровано также нашим детям, сыну Георгию, дочерям Ольге и Екатерине и тем, которые могут появиться на свет впоследствии; мы наделяем их всеми правами, которыми пользуются законнорожденные дети, согласно ст. 14 „Основных законов Российской империи“ и ст. 147 „Учреждения об императорской фамилии“».
Этот указ, которому было суждено получить общественную огласку только через год, сопровождался одним уточнением: дети, родившиеся у императорской четы и не принадлежавшие по матери к царствовавшей тогда фамилии, не могли претендовать на трон. Это уточнение целиком и полностью соответствовало Основным законам Российской империи. Оно являлось единственной уступкой, сделанной императором в пользу наследника, великого князя Александра Александровича, и означавшей, что признание детей Кати никак не угрожало положению последнего; однако этой уступки было недостаточно для того, чтобы полностью развеять опасения наследника. Уже одно имя, которое получила новая супруга императора, было крайне символично: фамилия Юрьевская отсылала к имени Юрия Долгорукого — князя, основавшего Москву и начавшего процесс собирания земель, заложив тем самым основы России как государства. Екатерина принадлежала к роду Долгоруковых, представители которого, конечно, состояли с основателем Москвы в весьма дальнем родстве, но и этого было достаточно для подпитки честолюбивых замыслов женщины, только что доказавшей, сколь большой властью она располагает. Когда развернулись многодневные дискуссии, направленные против Кати, император пообещал ей, что она вступит на престол. Но достаточно ли ей было этого? После всего, что с ней произошло, если она и не была царской крови, она знала, что, начиная со времени правления Петра Великого, супруги императоров выбирались из знатных русских семей, хотя бы и не принадлежавших к царскому древу, и что она, Екатерина Долгорукая, принадлежала к старинному русскому роду.
Лорис-Меликов, — в данном случае проявивший лисью сторону своей натуры, — еще до замужества Екатерины разгадав уготованное ей будущее и начав уже тогда идти навстречу ее претензиям в обмен на поддержку собственных проектов, охотно внушал Александру II, что «русская императрица» могла бы получить народное признание. Ничто тогда не указывало в поведении императора на то, что он когда-либо соберется рассмотреть вопрос о смене порядка престолонаследия. Зато этого очень опасался цесаревич. Он был в курсе состоявшейся свадьбы и постановлений, принятых тремя днями позже, и был согласен с тем, что все это должно держаться в тайне до 22 мая 1881 г. Наследник засвидетельствовал свое почтение, но продолжал внимательно следить за политическими проектами, которые, как он подозревал, готовились Лорис-Меликовым совместно с княгиней Юрьевской, поскольку, как ему было известно, эти двое нуждались друг в друге: Екатерине Лорис-Меликов нужен был для того, чтобы оказаться на престоле, а она ему — для успешного проведения политической реформы, в необходимости которой Александр II сомневался.
Однако теперь император, будучи спокоен о будущем своих близких, — он оправдал необходимость столь быстрого заключения брака в глазах наследника, сославшись на постоянно нависавшую над ним угрозу и на желание гарантировать своей семье надежную защиту, — выслушал Лорис-Меликова и проникся его идеей, до этого неизменно им отвергаемой и состоявшей в том, что он должен был завершить начатый освободительный процесс, увенчав его политической «крышей» (если использовать выражение Леруа-Болье).