БЕРЛИНСКИЙ ТРИУМФ

БЕРЛИНСКИЙ ТРИУМФ

«Гастроли МХТ в начале XX в. привели в шок представителей берлинского театра. Это было невероятно, удивительно! Эти гастроли стали поворотным моментом в истории немецкого театра» (Томас Остермайер, художественный руководитель берлинского театра «Шаубюне», одна из ключевых фигур современного европейского театра).

^{Одна из берлинских афиш МХТ}

Крупнейшим событием в театральной жизни предвоенного Берлина стали гастроли Московского Художественного театра (МХТ) в начале 1906 г. Художественным руководителем театра был гениальный режиссер, выдающийся реформатор русской сцены Константин Сергеевич Станиславский (1863–1938).

Одним из мотивов поездки стало то, что в декабре 1905 г., во время вооруженного восстания, московские театры были закрыты. Председатель кабинета министров граф С. Ю. Витте был извещен о заграничных гастролях МХТ соответствующим письмом: «Московский Художественный театр, находя невозможным продолжать свои представления в Москве при тех условиях, в каких оказался театр после декабрьских революционных событий, предпринял заграничную поездку в полном своем ансамбле и с полной своей обстановкой, в числе 87 лиц и с пятью вагонами театрального имущества».

За границу повезли в основном русский репертуар. В него вошли «Царь Федор Иоаннович» А. К. Толстого, «Дядя Ваня» и «Три сестры» А. П. Чехова, «На дне» М. Горького. Плюс единственная пьеса западноевропейского автора — «Доктор Штокман» Г. Ибсена. Для Станиславского это была не первая поездка в Берлин. Впервые он побывал там, судя по всему, в июле 1897 г. Провел в городе четыре дня и отсмотрел четыре спектакля.

В начале февраля 1906 г. МХТ прибыл в Берлин. До этого русский театр большой берлинской публике был мало известен. К тому же предпринятая перед поездкой рекламная кампания оказалась неудачной. К. С. Станиславский писал, что плакаты художника В. А. Симова были «чрезвычайно изящны, но потому недостаточно назойливы, чтобы бить в глаза и рекламировать нас». Кроме того, определенная часть берлинских театралов и журналистов считала актеров театра российскими социалистами, что отчасти было верно, поскольку кое-кто из них на родине числился «политически неблагонадежным», утверждается даже, что среди них были члены РСДРП. Но немало берлинских театралов с большим интересом ожидали начала спектаклей таинственного для них русского театра. Многие немцы оказали российским дебютантам на берлинской сцене практическую помощь в подготовке гастролей. Несколько статей в местной прессе опубликовал известный немецкий переводчик Горького и Чехова А. Шольц, он же прочитал в Берлинском этнографическом музее лекцию об МХТ.

Многие берлинцы ожидали, что спектакли будут идти на немецком языке, и были искренне удивлены, узнав, что москвичи на сцене собираются говорить по-русски.

Русские артисты поначалу встретили в Берлине не только непонимание, но и откровенную корысть, что тревожило Станиславского в течение всех гастролей. «Боюсь, что никаких сборов не хватит, чтоб покрыть эти невероятные расходы», — сокрушался русский режиссер.

Первый спектакль прошел 10 февраля 1906 г. МХТ дебютировал с пьесой «Царь Федор Иоаннович» — о последнем Рюриковиче на московском престоле. Интересно, что именно с этого спектакля началась 14 октября 1898 г. творческая биография МХТ.

В Берлине на премьеру приехал старейший немецкий актер Э. Хаазе, удостаивавший своим вниманием только избранные постановки. В зале присутствовали директора столичных театров, режиссер Немецкого театра (Deutsches Theater) Макс Рейнхардт, писатели и драматурги Герхарт Гауптман, Герман Зудерман, Артур Шницлер, знаменитые артисты, критики и другие важные персоны берлинской театральной общественности. Рейнхардт был потрясен реализмом режиссуры К. С. Станиславского. Русский режиссер, говорил он, достиг невероятного уровня в своем творческом методе: «Станиславский нас превзошел. Он недостижим…» В свою очередь русский режиссер позже писал об огромном влиянии, которое на него оказал его немецкий коллега.

Макс Рейнхардт встречает Константина Станиславского

Русский актер Михаил Чехов, который одно время работал в театре Макса Рейнхардта (Рейнгардта), описал в своей книге «Путь актера» его первую встречу с Константином Станиславским на ужине, который устроил Профессор (так называли немецкого режиссера) в честь своего русского коллеги:

«Предстояла встреча Рейнгардта со Станиславским, и я не на шутку испугался за моего любимого Макса Рейнгардта. Станиславский — гигант с львиной седой головой — и Рейнгардт — едва ли достигающий до его плеча — встанут рядом. Что будет? Неужели Профессор не выдержит сравнения?.. Приглашенных было не больше десяти человек. Торжественная атмосфера ожидания. Множество фотографов. С изысканным вкусом накрытый стол во «дворце» Рейнгардта… Мой страх возрастал с каждой минутой. Обоих я любил глубоко и никому из них не желал торжества над другим. Маленький Рейнгардт сидел в большом кресле. Боже мой, как мал он казался мне в эту минуту! Как я умолял его, мысленно, встать! Как хотел, чтобы никто, кроме меня, не заметил этой несносно большой спинки с резной короной где-то высоко-высоко над головой Рейнгардта, делавшей его как бы старинным портретом, сползающим вниз в своей позолоченной раме. Громадный пустой зал еще больше подавлял моего маленького любимца, распятого на кресле. В соседней зале послышались голоса и шаги. Приехал Станиславский. Рейнгардт встал… (нет, мал, ужасно мал!) и медленно, очень медленно (молодец!) пошел к двери. Лакеи раздвинули тяжелые портьеры, и показалась фигура седовласого гиганта. Он остановился в дверях, щурясь подслеповатыми глазами и улыбаясь, еще не зная кому. Пауза. А Рейнгардт все шел и шел! Одна рука в кармане. Уже присутствующие, не выдерживая паузы, улыбались и неуверенно изгибались в полупоклонах. А Рейнгардт, не прибавляя шага, все шел и шел. Он уже подходил. Вдруг Станиславский разглядел его. Он бросился к нему навстречу, стал жать его руку и, не зная немецкого языка, бормотал очаровательную бессмыслицу. Левая рука Рейнгардта грациозно выскользнула из кармана и красиво повисла вдоль тела. Правая вдруг вытянулась и не то заставила на шаг отступить Станиславского, не то отклонила назад самого Рейнгардта. Образовалась дистанция. Рейнгардт поднял голову и взглянул вверх на Станиславского. Но как? Так, как смотрят знатоки в галереях на картины Рафаэля, Рембрандта, да Винчи — не унижаясь, не теряя достоинства, наоборот, вызывая уважение окружающих, любующихся «знатоком», пожалуй, не меньше, чем картиной. Несколько молчаливых секунд отсчитало мое бьющееся сердце. И чудо совершилось на глазах у всех: все еще держа дистанцию, Рейнгардт стал расти, расти и вырос в прежнего, величественного, исполненного королевского достоинства Макса Рейнгардта! Маг и чародей победил! (Как мог я сомневаться в тебе!) Он повел своего гостя через залу, и чем суетливее вел себя Станиславский, тем медленнее и спокойнее двигался Рейнгардт. Оба были прекрасны: один в своем смущении и детской открытости, другой — в уверенном спокойствии «знатока». Все поняли тон, продиктованный встречей: надо быть Рейнгардтом, чтобы знать, кто такой Станиславский. Все стало легко и искренне радостно».[9]

«Царь Федор Иоаннович» получил исключительно хорошую прессу. Большинство критиков отмечали режиссерский талант Станиславского и замечательные декорации В. Симова, который был известен в Берлине по Международной выставке 1896 г., где он был удостоен золотой медали за картину «Митрополит Филипп». «Успехмы имели громадный, гораздо больший, чем первый «Федор» в Москве», — писал Иван Михайлович Москвин, игравший роль царя.

Через два дня после спектакля Станиславский отбил телеграмму в Москву:

«Успех небывалый в Москве и Берлине. Цвет немецкой литературы, печати, финансовой аристократии, русский посол и посольство… присутствовали. Отзывы печати восторженны. Полная победа. Овации, подношения. Горды, счастливы. Поклоны. Наш адрес: Unter den Linden, № 27».

Спустя неделю в Москву ушло более подробное письмо, в котором Константин Сергеевич писал:

«Первый спектакль собрал такую публику, которую Берлин видит вместе не часто. Представители науки, литературы: Гауптман, Шницлер (приехал из Вены), Зудерман, Фульда и пр., Haase (100-летний актер), все антрепренеры театра, посольство, главные банкиры (Мендельсон и пр.), вся лучшая часть прессы, посольства, бургомистр, офицерство и пр., Барнай (немецкий актер, директор императорских театров. — Авт.), Дузе (итальянская актриса. — Авт.) (проездом). Публика была на ⁹/₁₀ немецкая. Вызовы такие же, как при первом приезде в Петербург. Когда в паузе, по приказанию полиции, опустили железный занавес, чтоб прекратить овации, публика не расходилась и стала хлопать еще сильнее. Нам, т. е. мне и Немировичу (Владимир Иванович Немирович-Данченко, директор театра. — Авт.), пришлось выйти в ложу. Тогда весь театр поднялся, и овации возобновились. Трудно поверить, что все газеты, без всякого исключения, захлебываются от восторга. Главные критики обрушились на немецкое искусство и кричат, чтобы актеры поскорее бежали учиться к русским. Русские, — пишут они, — отстали от нас в политической жизни, но мы испуганы и изумлены тем, что они обогнали нас на 20 лет в искусстве. Стыдно, но должно признаться, — пишет самый строгий критик (Норден. — Авт.), ругающий всегда все, — что то, чем мы любовались у Рейнгардта (здешний Deutsches Theater), есть первые детские шаги сравнительно с русским искусством, которое, судя по «Царю Федору», уже 8 лет тому назад достигло идеала. Словом, пресса захлебывается от восторга…

По поводу стоявших в последующем репертуаре «Дяди Вани» и «Трех сестер» у руководителей театра и его актеров были сомнения относительно того, поймут ли их в Германии. Чеховские постановки, осуществленные до этого в Бреславле, Эссене, Мюнхене и Берлине, не нашли понимания у зрителя, в Германии создалось мнение, что пьесы Чехова «не сценичны». Поэтому, например, О. Л. Книппер-Чехова беспокоилась перед гастролями, что «…не поймут немцы… красоты тоски русской, мечты о какой-то прекрасной жизни…».

Опасения оказались излишними. Русские смогли открыть Чехова для немецкого зрителя. Газета T?gliche Rundschau писала, что благодаря МХТ берлинским театралам «…открылась новая страна, новая культура, народность, до сих пор остававшаяся чуждой… Самый большой успех имел «Дядя Ваня»… В антракте спектакля Гауптман вышел в фойе и громогласно заявил собравшимся вокруг него зрителям: «Это самое сильное из моих сценических впечатлений, там играют не люди, а художественные боги». После спектакля он долго сидел неподвижно, со слезами на глазах. Подошедшему к нему Немировичу-Данченко писатель промолвил: «Уменя нет слов». Пьесы Гауптмана в репертуаре МХТ занимали третье место после Чехова и Ибсена. В Берлине артисты Художественного театра смогли познакомиться с выдающимся писателем и драматургом.

Чехов и сегодня остается трудным для немецкой сцены драматургом. «Я бы хорошо подумал, прежде чем ставить пьесу какого-нибудь русского драматурга, не говоря уже о Чехове», — сказал в одном из интервью Томас Остермайер.

Невероятный успех ожидал в Берлине и спектакль «На дне» по пьесе А. М. Горького. Русский писатель и драматург был тогда невероятно популярен в Германии. В своем исследовании Ольга Огородникова пишет, что только «с октября 1901 г. по май 1902 г. о Горьком было напечатано 24 статьи (для сравнения: о Толстом — 17, о Гоголе — 8,о Чехове — 2). Известность Горького в Германии стремительно росла, его произведения охотно издавали, некоторые по два-три раза за короткий промежуток времени. Показательно и то, что первое издание пьесы «На дне», которое по цензурным соображениям не могло быть осуществлено в России в неискаженном виде, вышло в Мюнхене под названием «На дне жизни» в 1902 г. Вскоре оно было переиздано на немецком языке в издательстве Ю. Мархлевского в переводе А. Шольца».

В Берлине Сатина играл Станиславский и, как писала критика, «превзошел всех исполнителей». По достоинству была оценена и замечательная игра Москвина (Лука), Качалова (Барон) и других актеров. Высокую оценку получило режиссерское решение спектакля, в котором критики отмечали «восхитительную утонченность» деталей.

Спектакль «На дне» уже имел свою историю в Германии. Под названием «Ночлежка» он с аншлагами шел здесь с 1902 г. и ко времени прибытия МХТ в Берлин выдержал свыше пятисот постановок. Притом что некоторые критики называли спектакль «безнравственным».

В течение трех лет он стоял в репертуаре театра Макса Рейнхардта, где был сыгран около 300 раз. «Ночлежка» давала прекрасную кассу и в связи с этим оказалась замешана в довольно громком скандале в среде российских и германских социалистов. В центре истории оказался уже упомянутый ранее Парвус. По ходатайству Максима Горького издательство «Знание» выдало ему доверенность на получение гонорарных отчислений от постановок пьесы в немецких театрах. За четыре года набежала солидная сумма — более 100 тысяч марок. Из них 25 % должен был получить Горький, 20 % — Парвус за услуги, остальное предназначалось РСДРП. Парвус, однако, присвоил деньги себе и растратил всю сумму «на путешествие с одной барышней по Италии». Разборка дела заняла почти три года. В конце концов Парвуса наказали по партийной линии, но денег он так и не вернул.

Увидев «На дне» в постановке МХТ, берлинские зрители смогли сравнить его с «Ночлежкой». Берлинская версия вполне выдержала сравнение с московским оригиналом, хотя были отмечены заметные отличия в трактовке образов некоторых героев пьесы. Так, например, берлинский Лука по своему интеллекту и умственному развитию стоял явно выше своих соночлежников, в то время как в московском спектакле философствующий странник был просто наделен большим опытом и вынужденным умением приспособляться к различным жизненным ситуациям.

Если перед чеховскими спектаклями волновались русские артисты, то «Доктора Штокмана» (сценический вариант пьесы «Враг народа») Г. Ибсена с обеспокоенностью ждали некоторые берлинские критики и зрители. Получив на предыдущих спектаклях изрядное представление о художественном потенциале московской труппы, ее выдающемся умении овладевать материалом, мастерски подчинять его себе, они опасались, что «Враг народа» (оригинальное название пьесы, которое в Москве по соображениям цензуры было изменено на «Доктор Штокман») окажется слишком русским. Спектакль действительно был прочитан по-другому, нежели в Германии. Но версия не оказалась хуже. Бережно сохранив основную канву произведения и главные характеристики образов, русские интерпретировали их по-своему, благодаря чему хорошо известная немецкой публике пьеса Ибсена заиграла новыми красками.

Берлинские гастроли МХТ завершились 11 марта 1906 г. спектаклем «Царь Федор Иоаннович». Вслед за ним последовали восторженные рецензии и статьи. «Здесь есть критик Норден, — писал в последнем письме из Берлина в Москву Константин Сергеевич. — Он пишет критики только в исключительных случаях (местный Стасов) и всегда ругательного характера. Никогда он никого не похвалил. В сегодняшней маленькой статье написано приблизительно следующее: «В Берлине случилось событие. Приехали русские. На долю каждого поколения приходится встречать 6–8 больших художников. В этой труппе — все художники и все собраны воедино… Пусть идут в театр знакомиться с Россией не только артисты, но и дипломаты, политики и те, кто утверждает, что это погибшая страна. Народ, который создал такое искусство и литературу, — великий народ. У него есть культура… Она не похожа на нашу, но нам не мешает поближе ее узнать».

Сборы театра во время гастролей были максимально возможными. Но прибыльными они не оказались. «Материальная часть для Берлина блестяща, — писал Станиславский, — и все диву даются, что мы делаем по 2500 марок в вечер. Самый популярный здесь театр — это Deutsches Theater, и он делает столько же. Но, увы, для нас это мало, мы едва покрываем расходы, которые, повторяю, ужасны… Хорошо еще, что успех оказался выше ожиданий, а если бы провал! Страшно даже подумать, как бы нас тут заклевали и съели».

В этой закулисной коммерции своя правда, но тем ярче, контрастнее выглядит художественный триумф русского театра в Берлине. Немецкие интеллигенты искренне радовались этому. Антрепренеры приглашали театр в Вену, Мюнхен, Париж, Лондон, Брюссель, Амстердам… Последовали предложения о работе за рубежом и отдельным артистам. Художника Симова звали писать декорации для императорского театра. Русские были героями дня.

На заключительной встрече московских актеров с берлинской театральной общественностью руководителям и артистам в знак уважения к их мастерству были вручены лавровые венки. К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко стали кавалерами ордена Красного Орла, исполнители главных ролей получили ценные подарки.

С прощальной речью выступил директор Берлинского Королевского театра Ф. Бонн, который отметил, что благодаря МХТ в Берлине очень изменилось в положительную сторону мнение о русских. Предлагалось дать в Берлине еще несколько спектаклей. Аншлаги были обеспечены, но московский театр ждали в других городах Германии.

Следующий раз артисты МХТ оказались в Берлине в 1921 г., когда сюда приехала группа знаменитого актера Василия Ивановича Качалова (36 человек). В ее составе была, например, блистательная Алла Константиновна Тарасова, впоследствии народная артистка СССР, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда.

До этого качаловская группа гастролировала по Югу России, затем судьба забросила актеров в Болгарию, откуда группа перебралась в Берлин. Здесь часть артистов не захотела возвратиться в РСФСР. Некоторое время они выступали в немецкой столице как «берлинская группа», а позднее переехали в Прагу, после чего стали именоваться «пражской группой», которая впоследствии очень успешно гастролировала в Центральной Европе.

В полном составе МХТ снова приехал в Берлин в сезон 1922/23 г. Театр был представлен замечательным актерским ансамблем: играли К. С. Станиславский, В. И. Качалов, О. Л. Книппер-Чехова, А. К. Тарасова, И. М. Москвин, А. Л. Вишневский, В. В. Лужский… И опять гастроли прошли с ошеломляющим успехом. Давали «Гамлета», «На дне», «На всякого мудреца довольно простоты», пьесы Чехова.

«Первый спектакль Художественного театра в Лессинг-театре, — писала газета «Накануне», — был сплошным торжеством для «художников» и артистов, и главным образом для гениального творца Художественного театра Константина Сергеевича Станиславского. В конце спектакля… публика устроила театру внушительные овации… Приезд в Европу и дальше Художественного театра в полном составе и со своим основным репертуаром можно приветствовать от всей души. То, что они привезли, те постановки, которые мы увидели здесь и которые они везут отсюда в Америку, составляют великую славную эпоху в русском театре».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.