Философ американской конституции

Философ американской конституции

Переход Мэдисона к защите власти центрального правительства был очень крутым, он произошел в течение буквально года: более того, источники дают возможность обозначить даже день, когда это случилось; 16 августа 1782 г. в конгрессе он впервые признал, что аргументы «безземельных» штатов о верховных правах центрального правительства на западные территории имеют под собой основание[137]. Но, конечно, столь решительная трансформация в мировоззрении южного политика не была делом одного дня и не могла произойти в результате смены настроения. В основе ее лежали глубокие мотивы.

К 1782 г. сторонников усиления центрального правительства среди известных политиков США можно было пересчитать по пальцам. Это были почти исключительно представители финансово-промышленных кругов, Гамильтон и Роберт Моррис были их лидерами. В заинтересованности финансово-промышленных кругов в усилении центральной власти можно увидеть непосредственные экономические мотивы: они были кредиторами Континентального конгресса, принимали от него всевозможные промышленные заказы и т. д. Но что привело под федералистские знамена Мэдисона, выразителя плантаторских и аграрных интересов страны?

Внешнеполитические соображения были, безусловно, главными среди мотивов, давших толчок переходу Мэдисона на федералистские позиции. Он был прекрасно осведомлен о внешнеполитических затруднениях североамериканской республики. Руководство иностранными делами осуществлялось конгрессом коллективно, и Мэдисон особенно часто участвовал в обсуждении вопросов об отношениях с западноевропейскими союзниками США. Подлинные глубоко корыстные мотивы заключения французским и испанским дворами союза с ужасной, на их взгляд, заокеанской простолюдинкой в республиканских одеждах не были для него тайной. Его возмущали намерения Франции и Испании провести западную границу США по Аллеганским горам, оттягать для себя за «участие» в борьбе с Англией «свободные» западные земли, ограничить районы рыбных промыслов и навигационные права штатов.

Членов конгресса выводили из себя сообщения об оскорблениях, которые приходилось терпеть посланникам США в Западной Европе. В Испании, жаловался направленный туда с дипломатической миссией Дж. Джей, с ним обращались как с «частным лицом» из «колоний и плантаций». И даже признав США, западноевропейские державы отказывались видеть в республике равное им суверенное государство. Истина, извлекаемая из этих фактов Мэдисоном, заключалась в том, что США могут заставить уважать себя и постоять за свои интересы на международной арене, только оперевшись на единое, с широкими правами и полномочиями государство. Когда в 1782 г. после решающих побед над Англией Людовик XVI резко отверг притязания штатов на зааллеганские территории, поскольку-де до революции они были собственностью британского монарха, а не каких-то не имевших ни четких границ, ни юридических прав провинций, Мэдисон ответил французскому венценосцу, что «Соединенные Штаты должны во многих отношениях рассматриваться как единое и неделимое суверенное государство, принявшее на себя те права английского короля, которые не могли принадлежать какой-либо из отдельных провинций».

Проникаясь все больше общегосударственными заботами США, Мэдисон неизбежно должен был вступить в конфликт с виргинскими политиками, продолжавшими жить провинциальными интересами и предрассудками. Он бросил вызов виргинской легислатуре, когда осенью 1782 г. предложил передать конгрессу право на распоряжение западными землями без всяких условий[138]. И вбил клин в отношения как с законодателями штата, так и с представителями Виргинии в Континентальном конгрессе, когда выступил против них по вопросам финансовой политики.

К 1782 г. финансовое положение конгресса было критическим: за весь прошедший год члены конфедерации за исключением Пенсильвании не внесли в его казну ни пенса. Р. Моррис в ответ на требования армии о выплате жалованья заявлял, что «он умывает руки и возлагает все обязательства на штаты». В это же время рухнули надежды добиться от штатов ратификации проекта о наделении конгресса правом сбора 5 % ввозной пошлины. В ноябре 1781 г. крошечный Род-Айленд, воспользовавшись предоставленным «Статьями конфедерации» каждому штату правом вето, объявил, что он никогда не согласится на подобный проект (род-айлендцы ввозили товаров, относительно больше, чем другие штаты, и опасались, как бы их жертвы в пользу федеральной казны не оказались чрезмерными). Вслед за ним другие штаты, ранее согласившиеся на федеральную ввозную пошлину, стали отменять свои решения. Одной из первых сделала это Виргиния. Мэдисон объявил поведение род-айлендцев и виргинцев в равной степени безответственным.

В 1782–1783 гг. Мэдисон выдвинул вопреки воле виргинских законодателей план широкой реформы всей системы налогообложения. Она предполагала не только сбор центральным правительством ввозной пошлины, но и изменение способа внутреннего налогообложения. Согласно «Статьям конфедерации», денежные средства, перечисляемые штатами в федеральную казну, определялись соответственно стоимости их земли. Такой способ налогообложения ущемлял интересы штатов Новой Англии, где земля была дороже, чем на Юге, а кроме того, он был совершенно неэффективен, так как штаты никак не могли договориться о стоимости своих земель, пытаясь каждый максимально занизить ее. Мэдисон счел возможным серьезно обсудить предложение северо-восточных штатов о раскладке налогов между членами конфедерации пропорционально или размеру их территории, или числу их жителей[139]. Многие виргинские законодатели готовы были объявить его после этого Каином, так как Виргиния была самым крупным и по территории, и по числу жителей штатом. Северяне же превозносили Мэдисона как мудрого «великого примирителя».

Все чаще и чаще делегаты конгресса наблюдали откровенные стычки между Мэдисоном и другими виргинскими представителями в Филадельфии. Особенно остро проходили его словесные баталии с А. Ли, который был известен тем, что, находясь с одной дипломатической миссией во Франции вместе с Франклином, плел против просветителя самые низкие интриги (обвинял его в краже общественных денег!). Став по возвращении из Парижа представителем Виргинии в Континентальном конгрессе, А. Ли в своих выступлениях так и сыпал цитатами из Монтескье и Вольтера. Наделение правом налогообложения конгресса, имевшего под своим началом армию, поучал он делегатов, означало совмещение в одних руках «меча и кошелька», что противоречило учению великих французов.

Мэдисон, не бывавший нигде, кроме четырех — пяти американских городов, показывал конгрессменам, как грубо искажал А. Ли французского философа. Монтескье, говорил он, был против совмещения «меча и кошелька» в руках одной ветви власти — исполнительной, а поскольку конгресс являлся и исполнительной, и законодательной властью, наделение его правами налогообложения и управления армией возможно[140]. (Мэдисон иначе, чем А. Ли, но тоже искажал Монтескье, ибо французский просветитель не предполагал возможности совмещения двух видов власти в одном органе, как это имело место в Континентальном конгрессе.)

С 1783 г. Мэдисон, бывший до того ревностным сторонником «буквы» «Статей конфедерации» стал выступать за их «широкое толкование», что заключалось в изыскании в них «подразумеваемых» прав конгресса. Поскольку «Статьи конфедерации», говорил он, предоставляли конгрессу право производить займы, содержать армию и «определять количество денег, необходимых для покрытия общих расходов», постольку в них «подразумевалось» его право изыскивать способы оплаты долгов и пополнения своей казны. И если для этого не годились одни средства, можно было изобрести любые другие. Попытка Мэдисона «широко толковать» конституцию не произвела, однако, никакого впечатления на делегатов. А занявший в 1783 г. в конгрессе место депутата от Нью-Йорка А. Гамильтон не видел проку в «широком толковании» «Статей» и предлагал просто переписать их с федералистских позиций.

Годы пребывания Мэдисона в Филадельфии, давшие ему возможность взглянуть на американские проблемы из «окон центрального правительства», конечно, в немалой степени способствовали преодолению им привязанности к узким местническим интересам. Однако его все укреплявшееся желание спасти конфедерацию, пожертвовав интересами родного штата, как раз и не устраивало виргинскую легислатуру, делегировавшую Мэдисона в конгресс. Это обстоятельство не в последнюю очередь объясняет, почему 1783 г. стал последним годом его пребывания в Филадельфии…

Мэдисон возвращался домой осенью 1783 г. в самом дурном настроении. К неудачам на политическом поприще добавилась личная драма. Еще весной 1782 г. у него завязался роман с дочерью одного из род-айлендских делегатов, прехорошенькой 15-летней Китти Флойд. Намерения у Мэдисона были самые серьезные. Весной 1783 г. он проводил семейство Флойдов в Род-Айленд, надеясь вскоре и сам прибыть туда для помолвки. Первое сообщение от Флойдов было получено им в августе. Из письма явствовало, что Китти только что обручилась с 19-летним студентом-медиком. Мэдисон, роман которого протекал на глазах всего конгресса, нелегко справился с таким ударом, хотя и сохранил надежду на «более милостивый взгляд судьбы».

Впрочем, Мэдисон ненадолго задержался в родовом имении. Вне политики он уже не мыслил своего существования и на ближайших же выборах в виргинскую ассамблею весной 1784 г. предпринял удачную попытку баллотироваться в число се депутатов. Историческое развитие США после заключения в 1783 г. мира с Англией вступало в новую фазу. Федералистское движение, с которым Мэдисон, как казалось ему, прочно связал судьбу, продолжало набирать силу. Как и прежде, оно развивалось под воздействием сложного комплекса внешнеполитических, экономических и социальных проблем. Но в послевоенные годы на его эволюцию все большее влияние оказывали резко обострившиеся в стране социальные противоречия.

В 1784–1786 гг. Мэдисон в отличие от многих других виргинских политиков проявлял острый интерес не только к проблемам плантаторского класса, но и к послевоенным трудностям северо-восточной буржуазии. Его тревожили сообщения о том, что после заключения мира английские суда вновь заполонили американские порты, а всемогущие торговые дома бывшей метрополии проявляли намерение монополизировать вывоз и ввоз всех товаров. Путь к этому расчищала несогласованность действий, взаимная зависть и вражда штатов. Так, в то время как Массачусетс, Нью-Йорк, Пенсильвания попытались ограничить английскую конкуренцию высокими протекционистскими пошлинами, Коннектикут, Нью-Джерси, Делавэр свели их усилия на нет, объявив свои порты открытыми для всех судов. До Мэдисона докатывались слухи, что бостонцы, отчаявшись преодолеть английскую конкуренцию при помощи экономических санкций, расстреляли и потопили вошедшие в их порт три британских торговых судна.

Мэдисон искренне сочувствовал «северным братьям» и одновременно возмущался действиями виргинских плантаторов, перевозивших свой табак и хлопок не на американских, а на английских судах, потому что так выходило дешевле. Он призывал плантаторов руководствоваться в этом вопросе не голым экономическим расчетом, а патриотическими соображениями и перечислять деньги за перевозку табака и хлопка «нашим братьям, а не тем, кто еще не заслужил права называться друзьями». В послевоенные годы Мэдисон решительно присягает на верность принципам меркантилизма, сомкнувшись и в этом вопросе с северо-восточными федералистами. Фритредерство, писал он в 1785 г. Джефферсону, является лучшей системой в теории, но для США в сложившихся условиях оно было бы равносильно экономическому порабощению со стороны Англии[141].

У виргинцев были и свои мотивы для того, чтобы добиваться проведения централизованной жесткой экономической политики в отношении Англии. Одно из условий договора о мире поставило перед ними проблему выплаты довоенных долгов английским банкирам. Плантаторы, однако, не только не смогли рассчитаться с ними, но все больше увязали в долговой кабале от Англии. Виргинцы хотели опереться на сильное центральное правительство и в споре за право судоходства в низовьях Миссисипи с Испанией; Мэдисон сделал все возможное, чтобы использовать эти интересы Виргинии для достижения целей федералистов. В ноябре 1785 г. ему и его сторонникам в местной ассамблее удалось преодолеть сопротивление П. Генри и Р. Г. Ли и провести резолюцию, призывавшую «наделить конгресс правом регулирования торговли». Для вынесения коллективного мнения штатов по этому вопросу было договорено собрать съезд их представителей в Аннаполисе в сентябре 1786 г.

В Аннаполис к величайшему огорчению федералистов явились представители только пяти штатов. Они пришли к соглашению о подготовке конвента всех штатов для внесения необходимых поправок в «Статьи конфедерации». Сам конвент решили созвать в мае 1787 г. в Филадельфии.

Конвент в Филадельфии завершился настоящим триумфом для федералистов. Трудно сказать, как обернулись бы дела, не случись осенью 1786 — зимой 1787 г. восстание под руководством Даниэля Шейса в Массачусетсе. Федералисты извлекли из него важные аргументы в борьбе за умы тех лидеров буржуазно-плантаторских кругов, которые еще колебались и сомневались в вопросе о необходимости резкого расширения прерогатив центрального правительства. Мэдисон при этом сделал больше всех других федералистов для того, чтобы заручиться поддержкой со стороны Дж. Вашингтона, который еще осенью 1780 г. не мог решить, стоит ли поездка в Филадельфию времени и средств.

Весной 1787 г. Мэдисон, находившийся тогда в Нью-Йорке и бывший в тесном контакте с местными федералистами во главе с Гамильтоном, слал письмо за письмом Вашингтону, Дж. Монро и Э. Рандольфу (последний не видел необходимости в радикальном пересмотре «Статей конфедерации», но от его мнения, по словам Мэдисона, зависела позиция всей Виргинии). В этих письмах были резко преувеличены масштабы восстания Шейса, дана более радикальная окраска его целей (в намерения восставших Мэдисон включал «уничтожение общественных и частных долгов и перераспределение собственности»), раздута опасность для республики монархических настроений, получивших распространение в штатах Новой Англии. Мэдисон заклинал Вашингтона возглавить конвент в Филадельфии, чтобы спасти государство от натиска демократии и монархической опасности[142]. Безусловно, северо-восточные федералисты должны были быть премного благодарны Мэдисону за то, что он сомкнул их с Югом, и за то, что влиятельнейшие виргинские политики явились в мае в Филадельфию. Сам же Мэдисон весной 1787 г. разработал и подробнейший план пересмотра «Статей конфедерации».

Конвент в Филадельфии, заседавший с мая по сентябрь 1787 г., был собранием единомышленников. В новой конституции они не только хотели закрепить за федеральным правительством высшую исполнительную, законодательную и судебную власть в стране, но и намеревались преодолеть пороки, свойственные всему государственно-правовому законодательству революции и заключавшиеся, по их мнению, в чрезмерной демократичности большинства местных конституций. Немногие делегаты конвента противились этому. Самым решительным среди них был Дж. Мэйсон, но выступления его чаще всего оказывались гласом вопиющего в пустыне. Зато как внимали участники конвента мнениям его земляка Мэдисона! Мэйсон мог сетовать на судьбу — человек, которого он без труда отодвинул на вторые роли, когда участвовал с ним в 1776 г. в комиссии по составлению виргинской декларации прав и конституции, теперь поучал его, как нужно понимать демократию, республиканизм, «разделение» и «взаимоограничение и равновесие властей».

Мэдисон явно брался дирижировать ходом конвента. Определенные основания у него на это имелись. Дело было не только в его авторитете (у Вашингтона он был больше), но прежде всего в том, что в теоретическом отношении он осознавал цели конвента гораздо полнее и четче, нежели большинство его участников. В отличие от многих делегатов, приводивших свои мысли в порядок по пути на трибуну, он задолго до конвента четко обосновал и свел воедино свои концепции.

На конвенте Мэдисон первым со всей решительностью заявил, что при разработке конституции необходимо исходить из наличия глубоких социальных различии и противоречии в американском обществе. Суждения Мэдисона о социальной организации общества, получившие уже тогда широкое распространение и известные среди историков как доктрина о фракциях и фракционной борьбе (сам Мэдисон употреблял название «классы»[143]), оформились именно в 1787 г. В его теоретических набросках, относящихся к марту — апрелю того года, говорится о множестве фракций. Здесь налицо полное смешение социальных, политических и религиозных различии в обществе (под обществом понималось только белое население). Но в выступлениях на конвенте и в статьях «Федералиста» он уже выделял только две фракции — «меньшинство» и «большинство» общества, а «неуничтожимой основой» такого разделения объявлял «неравное распределение собственности»[144]. Противоречия между фракциями приводили, по Мэдисону, к созданию государства. Главной ошибкой авторов многих конституций штатов было, на его взгляд, то, что они исходили из ложных предположений о социальной однородности американского общества, не смогли выделить фракцию наиболее зажиточного «меньшинства» и не сумели представить должным образом ее интересы в системе государственной власти.

Суждения Мэдисона, а также других федералистов (Гамильтона, Дж. Адамса) о фракциях и фракционной борьбе не отличались оригинальностью. В XVII–XVIII вв. материалистические представления о причинах социальных различий в обществе и социальных истоках образования государственной власти пробивались время от времени сквозь толщу господствовавших тогда рационалистических социологических схем. Особенно яркими вспышки материалистического сознания были в периоды революций. Федералистская концепция о фракциях и фракционной борьбе была отражением обострения экономических различий и социальных противоречий в штатах в ходе Американской революции. Материалистический ее характер не следует преувеличивать, ибо Мэдисон и другие сторонники концепции социальных фракций опирались не на какой-то глубокий научный метод, а основывались на простых наблюдениях и интуиции.

Первым средством защиты интересов имущих, согласно Мэдисону, являлось наделение фракции меньшинства правом отдельного представительства своих интересов в законодательном собрании. Функция представительства интересов собственности закреплялась им за сенатом, верхней палатой законодательной власти. Сенат, подчеркивал Мэдисон, должен обладать совершенно отличной природой от палаты представителей. Государственная власть в целом, повторял он широко распространенную в буржуазной идеологии со времен Локка идею, создавалась для защиты «естественных прав» человека на жизнь, свободу, частную собственность. Но сенату предназначалось заботиться специально о защите права на частную собственность, представлять «богатство нации».

Большинство верхних палат законодательных собраний штатов, в том числе и виргинского, с точки зрения Мэдисона, не могли служить образцом для национального сената, так как почти не отличались от нижних палат, имели с ними общие функции, были слишком многочисленны и переизбирались чересчур часто[145]. Определение конвентом в Филадельфии сроков полномочий и количества сенаторов отвечало взглядам Мэдисона: национальный сенат должен был состоять из 26 человек (2 делегата от каждого из 13 штатов) и избираться сроком на 6 лет. Так, срок полномочий национального сената стал в два-три раза продолжительнее сроков полномочий большинства верхних палат легислатур штатов, а числом депутатов он оказался меньше некоторых сенатов штатов. Сенату были приданы более широкие функции, нежели палате представителей, только он, например, мог давать «совет и согласие» президенту по вопросам формирования невыборного государственного аппарата и заключения мирных договоров.

Забота об интересах буржуазно-плантаторской верхушки вполне сочеталась у Мэдисона с признанием народного суверенитета и «народного соглашения» в качестве основы государственной власти. Отношение к народному суверенитету в эту эпоху в США являлось главным показателем отношения к политической демократии. В связи с этим напрашивается вопрос: можно ли считать Мэдисона демократом (конечно, по меркам и понятиям его времени)?

Большинство участников конвента в Филадельфии судило о демократии резко отрицательно. Под демократией при этом понималось в первую очередь наделение избирательным правом малоимущих слоев белых американцев, которых Мэдисон и зачислил в фракцию «большинства» общества. Другими чертами демократии объявлялись исключительно государственно-правовые принципы: «разделение» властей, их «взаимоограничение и равновесие» и т. д. Большинство делегатов утверждали, что революция и конституции штатов дали слишком большой простор демократии, что выразилось и в чрезмерном росте числа голосующих американцев, опасном расширении рамок «народного соглашения».

Мэдисон же доказывал, что демократическое представительство, как оно сложилось в США, должно быть сохранено. Он решительно возразил против настойчивых попыток ряда делегатов осудить расширение в большинстве штатов избирательного права и восстановить в федеральной конституции имущественный ценз, существовавший до революции. Размышляя об избирательном праве, он выступал в роли опытного архитектора, рассчитывающего, сколько демократии — не больше и не меньше — нужно подвести в качестве фундамента под буржуазно-плантаторскую государственную власть, чтобы обеспечить ей поддержку белого населения США. Этот расчет приводил его к принятию того избирательного права, которое складывалось в США на протяжении уже 11 лет. Мэдисон предпочитал подчинять демократию интересам буржуазно-плантаторского меньшинства не за счет ограничения избирательного права или отмены, скажем, «разделения властей», а иными способами.

Одним из этих способов было, как мы уже говорили, изменение распространенной в штатах организации законодательной власти с целью усиления роли сената и расширения консервативных черт в его устройстве. Другой способ Мэдисон видел в пересмотре закрепленной конституциями штатов формулы «разделения властей», приведшей к возрастанию роли легислатуры, в направлении максимального усиления исполнительной власти. Как и другие федералисты, Мэдисон подверг резкой критике лишение большинством конституций штатов исполнительной власти ее традиционных прерогатив и передачу их законодательной власти, которая почиталась как более близкая к избирателям (во всех штатах губернаторы были лишены права вето, лишены или делили с легислатурой право формирования невыборного аппарата государства и т. д.). В федеральной конституции этот, с точки зрения Мэдисона и других ее авторов, порок государственных устройств штатов был устранен.

Возвышая исполнительную власть над законодательной, Мэдисон и другие федералисты одновременно стремились превратить ее в такой же орган стабильного и твердого политического курса, что и сенат. Мэдисон критиковал создание многими конституциями штатов исполнительных советов, что вело к замене единоличной исполнительной власти колониальных времен отправлением ее на коллегиальных началах, отрицал практику частых перевыборов губернатора (в девяти штатах они переизбирались ежегодно), решительно протестовал против избрания губернаторов многих штатов законодательными ассамблеями. Такой организации исполнительной власти он и другие авторы федеральной конституции противопоставили формулу «единой и неделимой» исполнительной власти, что означало наделение ею во всей полноте одного лица — президента. Мэдисон был, однако, против пожизненного избрания президента, за которое ратовали А. Гамильтон, Дж. Дикинсон, Г. Моррис и др. Он предлагал установить семилетний срок президентских полномочий (конвент в конце концов определил его в четыре года)[146]. Республика объявлялась им единственной формой государственного устройства, приемлемой в США.

Мэдисон не был единственным автором американской конституции, как не был им никто из участников конвента. Но его роль в ее теоретическом обосновании и разработке многих конкретных положений была огромной. Представляется, что он по праву назван в своей стране «философом американской конституции». Признанным лидером федералистов возвращался Мэдисон с Конституционного конвента в Виргинию осенью 1787 г. Кто мог тогда предположить, что судьба его уже через несколько лет столь круто переменится и он будет открещиваться от федерализма как от сатанинской силы!