Адъютант Вашингтона
Адъютант Вашингтона
Американцы знают о Гамильтоне, что он был одним из составителей конституции страны и дал ей философское обоснование, что он стал первым министром финансов США, создал национальный банк и занимал важные посты в правительстве Вашингтона. Для большинства из них Гамильтон начинается с того момента, когда в октябре 1772 г. он ступил на берег Американского континента. Мало кого интересует его предшествующая жизнь. Американские историки пишут о ней немного и в общем одинаково, отличаясь друг от друга разве что описанием ландшафта и климатических условий островка Невис в Британской Вест-Индии, где 11 января 1755 г. появился на свет один из основателей США[53]. Скудны сведения о вест-индских годах юного Гамильтона, но они по-своему интересны и важны, поскольку проливают свет на особенности формирования незаурядной личности будущего лидера федералистов.
Обстоятельства рождения Гамильтона не однажды служили предметом насмешек и издевок в буржуазных и плантаторских семьях Северной Америки, усвоивших мораль, привычки и предрассудки аристократии Англии. Он был дитя адюльтера и оказался, по понятиям американских снобов-ханжей, отмеченным печатью «незаконнорожденного» (Джон Адамс, не выносивший Гамильтона, цедил о нем за глаза: «Внебрачный ублюдок шотландского лотошника»).
Один из сыновей Гамильтона в мемуарах подправил историю рождения отца. По его рассказу выходило, что Рашель Лавьен, мать Александра Гамильтона, еще до появления на свет своего знаменитого отпрыска была в разводе с первым мужем и в браке со вторым и что его отец родился законно, как и подобает «настоящему джентльмену». В действительности все было иначе.
В 1754 г. юная Рашель, дочь французского гугенота, тайно бежала от своего старого и постылого супруга, Джона Мишеля Левина (Александр Гамильтон в будущем изменит фамилию Рашель — Лавьен). Левин, оставшийся один с четырехлетним сыном Питером, затеял судебное преследование опозорившей его жены, утверждая, что та устремилась «предаваться распутству на Барбадос».
Рашель действительно уехала на Барбадос, но задержалась там ненадолго. Очень скоро она переехала на другой остров в Вест-Индии — Невис, где жили ее мать и сестры. Здесь 20-летняя красавица и пленила своего ровесника Джеймса Гамильтона, сына родовитого, но небогатого шотландского джентри. У Рашели не было ни денег, ни влияния, ни существенных доводов для того, чтобы получить развод (по суровым английским законам, тогда на это требовалось разрешение парламента), и молодые влюбленные стали жить вместе, преступив законы христианской морали.
Замужество по любви принесло Рашель не больше счастья, чем брак по расчету. Джеймс Гамильтон, прибывший в Вест-Индию попытать счастья, был явным неудачником. Вначале он прогорел вместе с компаньонами на нехитрой торговой операции. Затем Джеймс попытался было основать собственное дело, но быстро пустил по ветру небольшую сумму денег, доставшуюся Рашель от матери. Висле этого не оставалось ничего, кроме как пойти управляющим на плантацию родственника жены. И здесь он не сумел проявить себя. В 1763 г. Джеймс Гамильтон, махнув на все рукой, сел на корабль, отплывавший от Невиса, и скрылся от Рашели и двух сыновей.
Александр Гамильтон, став взрослым, никогда не открещивался от отца и одно время даже пытался установить с ним связь. Он стремился к контактам и с родственниками отца. Такое поведение человека, прослывшего в Америке гордецом и честолюбцем, объяснялось просто — фамильный герб служил для него пропуском во влиятельные дома Северной Америки, где знатность происхождения почиталась особо. Верность отцу означала для Гамильтона сохранение связей с аристократическим шотландским кланом, древние корни которого были предметом его гордости.
Безутешная Рашель, оставшись одна с двумя детьми при живых законном и незаконном мужьях, преследуемая тяжбами Левина, протянула недолго. В 1768 г. она умерла 32 лет от роду. 13-летнего Александра Гамильтона родственники пристроили в контору к одному из богатых купцов Вест-Индии, Николасу Крюгеру.
Условия жизни рано приучили Гамильтона полагаться во всем на собственные трудолюбие и предприимчивость. Он не был обделен умом и разнообразными способностями. Стимулируемые усердием, они проявились очень быстро. Уже через два-три года службы у Крюгера глава фирмы стал поручать Гамильтону самостоятельные торговые операции. Здесь он так набил руку в составлении бухгалтерских отчетов, что в будущем, пребывая министром финансов, без труда отводил попытки сторонников Джефферсона обвинить его в коррупции. В свободное же время юноша «запоем» читал подвернувшиеся под руку истории античных авторов и развивал обнаружившуюся у него, помимо бухгалтерских дарований, литературную жилку. 3 октября 1772 г. в газетке Невиса появилась его художественная композиция, в которой повествовалось о переживаниях героя, застигнутого штормом в открытом океане. Автором композиции заинтересовался сам губернатор. Было решено поощрить талант. И в конце октября 1772 г. Александр Гамильтон, снабженный рекомендательными письмами в богатые семьи Нью-Йорка, сошел на берег Бостона. Влиятельные опекуны пристроили его на год в частную школу в Нью-Джерси, а в 1773 г. Гамильтон блестяще сдал экзамены в королевский колледж в Нью-Йорке (будущий Колумбийский университет). С этим городом он навсегда связал свою жизнь.
Юный студент королевского колледжа преуспел не только в познании различных наук. Обнаружилось, что он лучше других умел рассуждать о политике. Политические же проблемы для колонистов уже 10 лет исчерпывались одной темой — взаимоотношениями с Англией. Гамильтон, не задумываясь, принял точку зрения американцев в их споре с метрополией.
Осенью 1774 г. лоялисты Северной Америки были до крайности встревожены. Решения только что окончившегося Континентального конгресса воспринимались ими как покушение на основы империи и верховную власть монарха. Нью-йоркский лоялист Сэмюэл Сибэри, известный священник, будущий епископ Коннектикута, давно слыл одним из самых рьяных защитников интересов британской короны в Северной Америке. И едва успели конгрессмены отбыть из Филадельфии, как преподобный отец поделился с колонистами «Верными суждениями о решениях конгресса», преподнесенными им в форме памфлета. Искусный в схоластических спорах богослов доставал из идейных архивов XVII в. покрытые пылью доктрины абсолютизма и требовал от колонистов и впредь во всем довериться суверенной воле монарха.
Патриотам Нью-Йорка не пришлось долго дожидаться ответа на творение Сибэри. 15 декабря они читали и передавали друг другу памфлет «Полное оправдание мер конгресса». Его автор не открывал своего имени, но по всему чувствовалось, что он был прирожденным и опытным памфлетистом. Каково же было удивление горожан, когда вскоре выяснилось, что памфлет принадлежал перу молодого и до сих пор мало известного среди патриотов студента королевского колледжа Александра Гамильтона.
Гамильтон, выступив со своим памфлетом, отважился на смелый поступок. Вольно или невольно он вступал в своеобразное состязание с лучшими умами колоний. Кроме того, молодой человек решился дискутировать с одним из самых ярых приверженцев Англии в Северной Америке. Гамильтон успешно выдержал это интеллектуальное испытание. Как первый, так и второй (23 февраля 1775 г.) его памфлет в защиту свобод провинций были удачны.
Подобно колониальным радикалам, Гамильтон обращался к теории естественных прав, объявлявшей никчемными все обычаи страны и юридические акты, коль скоро они не согласовывались с законами, данными богом-творцом и природой. Пренебрегшего этой истиной доктора богословия Сибэри 20-летний юноша отчитал как нерадивого школяра. Тщательно собранные Сибэри исторические и юридические, факты, подтверждавшие «право» Лондона диктовать свою волю провинции Нью-Йорк, он опроверг в духе и стило западноевропейских учителей: «Не старые пергаменты и не покрытые пылью юридические своды являются хранилищем священных прав человека. Эти права, словно лучом солнца, вписаны в книгу человеческой природы рукой самого бога-творца и никогда не могут быть уничтожены или скрыты властью простых смертных»[54].
Сочинения молодого Гамильтона исполнены искренности и благородства. Надолго ли хватит их юноше, мечтающему о восхождении к успеху и власти?
После начала военных действий Гамильтон незамедлительно предложил свои услуги новой революционной власти. 1 марта 1776 г. нью-йоркская легислатура наградила Гамильтона чином капитана артиллерии и утвердила его в должности командира батальона. Обнаружив необыкновенную энергию, молодой капитан очень скоро набрал себе команду из 68 человек. Пока военные действия не приблизились к Нью-Йорку, жизнь батальона текла монотонно. Несколько солдат дефилировали вокруг архива штата, который вверили охране Гамильтона, а большая часть новобранцев постигала тонкости строевого шага на ближайшем плацу. Когда члены легислатуры убедились в том, что артиллерийская команда хорошо справляется с порученным делом, ей рискнули доверить более сложное задание. Так батальон Гамильтона оказался в береговом охранении.
12 июля 1776 г. капитан Гамильтон, заждавшийся настоящего дела, наконец увидел на горизонте входящие в Гудзон английские корабли. Его команда быстро привела орудия в боевую готовность и, как только корабли оказались на расстоянии пушечного выстрела, произвела залп. Эффект его поверг батальон в состояние шока. Одно из орудий разорвалось на части, около него корчились в агонии два заряжающих. Пытавшийся сохранить присутствие духа Гамильтон с надеждой осматривал вражеские суда. Новое разочарование! — на них не было повреждений. Боевое крещение грозило обернуться полным крахом. К счастью, английские экипажи повернули свои суда назад, ограничившись обстрелом города.
9 августа батальон Гамильтона влился в армию Континентального конгресса. В сентябре солдаты Вашингтона после сокрушительного поражения оставили Нью-Йорк. Батальон Гамильтона разделил тяжкую участь осеннего отступления армии Вашингтона, когда каждый день мог стать для нее последним. Однако в конце 1776 г. патриотам улыбнулась фортуна, армия после двух удачных сражений освободилась от преследования англичан. Теперь ее ждало долгое зимнее стояние на холмах Морристауна. Было время подсчитать понесенные за три месяца потери. Гамильтону сделать это было нетрудно: у него в батальоне осталось не более 30 солдат, которых едва хватало, чтобы обслуживать два оставшихся орудия.
Заботы Гамильтона о пополнении батальона были прерваны в один из мартовских дней 1777 г. внезапным приглашением со стороны главнокомандующего стать один из его адъютантов. Протекцию ему составил знавший Гамильтона генерал Грин. Предложение это льстило юному капитану. Вашингтон брал в свою «семью», как он называл адъютантов, только джентльменов из знатных семей, способных к тому же изысканными манерами угодить аристократическому вкусу виргинского плантатора. Гамильтона радовала открывшаяся возможность попасть в тот круг, место в котором, казалось, было заказано ему обстоятельствами появления на свет (он, впрочем, не распространялся о них). Гамильтон незамедлительно согласился занять должность, которая заключала в себе столько выгод.
Для начала Вашингтон вручил ему, как и другим членам «семьи», высокий чин — подполковника. Затем постепенно ввел в круг непосредственных обязанностей. Гамильтон был назначен начальником канцелярии Вашингтона, он должен был от его имени вести переписку с политическими деятелями страны, бизнесменами, многими другими адресатами, число которых было довольно велико.
Каждый вечер, хотя бы на короткое время, он уединялся с главнокомандующим для разбора дневной корреспонденции. Тут же составлялись наметки ответов. Характер новых обязанностей Гамильтона делал его одним из самых приближенных и доверенных людей Вашингтона. Было бы, однако, явным преувеличением пытаться изобразить его в роли «серого кардинала» главнокомандующего (эта роль впоследствии часто удавалась Гамильтону — министру финансов при Вашингтоне-президенте). Человек, возглавлявший вооруженные силы молодой республики, терпеть не мог подсказок даже со стороны своих любимчиков. Задача подполковника Гамильтона сводилась к тому, чтобы правильно уловить принципиальные соображения и идеи генерала, а затем развить их в нужном направлении на бумаге, изыскать при этом убедительные аргументы и изложить все изящным слогом. Вашингтону нравилось, как справлялся новый адъютант с поручениями.
Молодому подполковнику поручались и другие задания. Но не слишком часто. Один из первых биографов Гамильтона, Г. К. Лодж, восторженно писавший о своем герое, считал, что адъютант Вашингтона выполнил только одну важную миссию, не входившую в круг его прямых обязанностей. Один из завистников Вашингтона генерал Гейтс, действовавший на севере страны, в октябре 1777 г. одержал победу над англичанами под Саратогой, Главнокомандующий, дела которого на юге не ладились, послал Гамильтона к Гейтсу за подмогой. Гамильтон справился с заданием[55]. Но он так рьяно отстаивал просьбу главнокомандующего, что Гейтс, обнаружив по отъезде молодого подполковника пропажу письма одного из своих друзей, который объявлял его гением, а Вашингтона бездарностью, тут же решил, что письмо похитил свежеиспеченный адъютант Вашингтона (позже Гейтс выяснил, что виновником пропажи был его собственный адъютант)[56]. Судя по этому эпизоду, можно предположить, что Гамильтон не стеснялся показывать, как он предан главнокомандующему.
Биографы Гамильтона старались внести свою лепту в освещение ратных подвигов «отца-основателя». Но даже в самых красочных описаниях они выглядят довольно буднично. Зато обращает на себя внимание другое. Прежде всего в эти годы он, как никто другой среди армейских чинов, близко сошелся с самыми влиятельными людьми Америки. Общаясь с ними сначала от имени Вашингтона, Гамильтон очень скоро вступил со многими из них в личную переписку. Среди его адресатов с начала службы у Вашингтона мы видим имена Д. Дуэна, Гувернера и Роберта Моррисов, Р. Ливингстона, Ф. Скайлера, Дж. Джея, представлявших финансовую и политическую элиту молодой североамериканской республики. Адъютант Вашингтона пространно излагал им свои политические идеи. Некоторые из его писем конца 70-х годов, в частности письма Г. Моррису с суждениями о проекте конституции штата Нью-Йорк и Д. Дуэну с анализом «Статей конфедерации», представляли собою настоящие политические трактаты. Читая эти письма, где давались развернутые и четкие, полно и точно отражающие интересы буржуазных кругов социально-политические характеристики и рекомендации, адресаты Гамильтона не могли не прийти к мысли: «Вот человек, который необходим в руководстве страны». И уже с конца 70-х годов XVIII в. имя Гамильтона стало частым на устах лидеров легислатуры Нью-Йорка и Континентального конгресса, когда вставал вопрос о заполнении важных политических вакансий.
Среди многих знакомств Гамильтона одно оказало наибольшее влияние на его дальнейшую судьбу. Началось оно во время одной из долгих осенне-зимних стоянок американской армии. Сражения и военные операции чередовались для американской армии с гораздо более продолжительным отдыхом. В эти дни частыми визитерами в ставке Вашингтона были высокопоставленные гражданские лица. В таких случаях обязательным было застолье у главнокомандующего, на котором присутствовали и патриотически настроенные дамы. Один из гостей вспоминал на следующий день после приема у Вашингтона, что «имел удовольствие впервые увидеть подполковника Гамильтона. Он сидел в центре генеральского стола, в большой компании… подполковник держался естественно, легко знакомясь и общаясь со всеми». Застолья у главнокомандующего способствовали упрочению связей Гамильтона и с семейством генерала Скайлера, членом которого он вскоре стал и сам.
Подполковник Гамильтон не был обойден судьбой. Но он полагал, что вправе рассчитывать на гораздо большее, чем адъютантская служба у главнокомандующего. Он, однако, быстро осознал, что, не обладая внятностью и богатством, обречен оставаться «человеком низшего сорта» в глазах родовитых имущих семей Америки. Гамильтон все чаще начал задумываться над тем, как ликвидировать столь явный «изъян» в биографии. И по тому, как он стал докучать друзьям рассуждениями об идеальной спутнице жизни, они поняли, что подполковник избрал самый легкий и верный способ для достижения этой цели. Он не кривил душой, когда определял достоинства своей избранницы. В беседах с близким другом Джоном Лоуренсом одно из них он оговаривал особо: «Что касается приданого, то чем оно больше, тем лучше». В отсутствии этого достоинства дочь генерала Скайлера Элизабет трудно было упрекнуть.
Семейство Скайлеров вместе с Ван Ранселлерами, Ван Кортлендами и Ливингстонами входило в четверку самых богатых и влиятельных кланов Нью-Йорка. Его глава Филип Скайлер наследовал от родителей крупные земельные поместья и прибыльное торговое дело. Он приумножил богатство, женившись на дочери Ван Ранселлера (размеры земельных владений Ван Ранселлера равнялись двум третям территории соседней с Нью-Йорком колонии Коннектикут). После начала войны за независимость, когда Континентальный конгресс приступил к раздаче чинов, строго соразмеряя при этом амбицию претендентов с количеством их движимой и недвижимой собственности, Филип Скайлер получил звание генерал-майора. Невеста из семейства Скайлеров — Ван Ранселлеров, позиции которого после достижения независимости не только не пошатнулись, но и упрочились, представляла большой интерес для Гамильтона. 14 декабря 1780 г. он женится на младшей дочери Скайлера — Элизабет. Политические связи Гамильтона с элитой Американской республики были подкреплены личным союзом. Он еще с большим усердием занялся изысканием способов укрепления интересов собственников, ибо отныне от прочности их позиций прямо зависел и его жизненный успех.
Эволюция Гамильтона в годы войны за независимость отражала понимание им буржуазных целей революции. Более того, он нередко первым или среди первых обосновывал эти цели.
Некоторое время после начала революции общий демократический подъем в США в известной степени сказывался и на Гамильтоне.
В начале войны за независимость общими были попытки заменить двухпалатную законодательную власть однопалатной, за счет упразднения сената, а также расширить избирательное право, сократить сроки депутатских полномочий, ввести прямые выборы. Кое-где таким попыткам сопутствовал успех. Однопалатная система законодательной власти была создана в 1776 г. в Пенсильвании. Этому примеру хотели последовать и демократы в родном штате Гамильтона Нью-Йорке.
В 1777 г. политический деятель Нью-Йорка Г. Моррис с тревогой сообщал Гамильтону о проекте конституции штата, подготавливаемой для обсуждения. Он был недоволен тем, что в проекте умалялась роль главы исполнительной власти, которого в отличие от губернатора колониальных времен предлагалось не назначать, а избирать, да к тому же на основе прямых, а не двухступенчатых выборов. Поглощение власти демократией выражалось, по мнению Морриса, и в попытке упразднения верхней палаты легислатуры.
Гамильтон осмелился возразить Моррису в одном пункте. В ответном письме он высказался в пользу однопалатной организации законодательной власти. 10 лет спустя, в период принятия федеральной конституции, Гамильтон рассматривал верхнюю палату (сенат) как главный институт, призванный оградить интересы господствующего меньшинства. Но в 1777 г. он полагал, что создание сената в Нью-Йорке, за что ратовал Моррис, означало бы угрозу принципу «народного соглашения», ибо сенат очень скоро выродился бы в «чисто аристократический орган»[57].
Биографы Гамильтона неизменно пишут о его прогрессивном высказывании о неграх-рабах в начальный период революции. Обращение адъютанта Вашингтона к острой в те времена негритянской проблеме объяснялось тем, что подразделения армии Континентального конгресса, действовавшие на Юге, явно нуждались в подкреплении. Но откуда их взять? Гамильтон пришел, как ему казалось, к блестящему решению. Нужно пополнить армию за счет негров-рабов, посулив им за хорошую службу свободу! Английский генерал Корнвалис такими обещаниями склонил на свою сторону тысячи негров. Гамильтон же предлагал пообещать им свободу за почетную службу в континентальной армии. Тогда Гамильтон и заявил, что представления его соотечественников о врожденной неполноценности негров «не основаны ни на разуме, ни на опыте»[58]. Свои мысли он пространно изложил в послании президенту Континентального конгресса Дж. Джею. Но дает ли это письмо основания говорить об антирабовладельческой позиции его автора (таков, например, вывод Дж. Миллера)?[59]
Гамильтон призывал своих соотечественников довериться в вопросе о способностях негров здравому смыслу, исходя из соображений пользы дела. Письмо Гамильтона позволяет говорить не о гуманизме его автора, а скорее обнаруживает в 24-летнем человеке другое качество — прагматизм, граничащий с цинизмом. Вот как он обосновывал преимущества использования негров в качестве солдат: «У меня нет ни малейшего сомнения в том, что негры, если им дать хороших командиров, будут отличными солдатами. Великие военные специалисты разделяют то убеждение, что у толковых командиров не может быть тупых солдат… Я пишу об этом, ибо частые возражения против мобилизации негров сводятся к тому, что чрезмерная тупость не позволит им стать солдатами. С моей точки зрения, такие рассуждения не имеют под собой оснований. Напротив, желание негров проявить себя (при их естественных способностях не хуже, чем у нас) в соединении со свойственной им привычкой к подчинению, которую они приобрели будучи рабами, позволит неграм стать хорошими солдатами скорее, чем нашим белым соотечественникам. Вообще же ум и способность принимать решения должны быть свойственны офицерам, что же касается рядовых, то чем больше они будут походить на механизмы, тем лучше»[60].
Подполковник Гамильтон много размышлял о проблемах революции. При анализе успехов и неудач континентальной армии Гамильтону был свойствен политический подход. В отличие от большинства офицеров он объяснял их не прозорливостью или просчетами командования, а стремился выяснить зависимость дел армии от общего положения страны и политики государств. В ответе на главный вопрос: как одержать победу над Англией? — Гамильтону меньше всего был присущ узкий подход, возвеличивание роли военных сил. Финансы, состояние промышленности и торговли, политическое единство штатов, мудрость государственных деятелей, успехи дипломатии — вот факторы, которые, с его точки зрения, предопределяли победы или поражения на полях сражений. Гамильтон боялся стихийного действия этих факторов. G начала революции он считал, что они должны быть подчинены единой регулирующей и направляющей воле в лице центрального правительства. Проблема эффективной организации государственной власти в стране в интересах буржуазного класса становится всепоглощающей заботой Гамильтона.
В вопросе об организации государственной власти в США антианглийский лагерь разделился на две части: сторонников прав штатов и приверженцев сильной центральной власти. «Статьи конфедерации», переданные для ратификации правительствам штатов в 1777 г. и вступившие в силу в 1781 г., знаменовали триумф сторонников децентрализации. Только в 1787–1788 гг. их противникам — федералистам — удалось отвергнуть «Статьи конфедерации» и навязать стране конституцию США, сосредоточившую все важные функции государственной власти в центральном правительстве. Гамильтон твердо выступил в пользу централизации государственной власти с самого начала революции, когда она явно не пользовалась популярностью в стране.
«Статьи конфедерации» закрепляли за правительствами штатов все важнейшие государственные прерогативы: налогообложение, создание и содержание вооруженных сил, сбор ввозных пошлин, выпуск и регулирование денежных знаков в обращении. В определенной мере они воплотили демократический принцип, но отразили и острейшие противоречия между штатами. Совершенно очевидно, что они усугубляли пагубную для страны в условиях борьбы за независимость экономическую и военнополитическую разобщенность штатов, дезорганизовывали силы молодой североамериканской республики, мешали укреплению ее авторитета на международной арене. Континентальный конгресс с принятием «Статей конфедерации» быстро утратил авторитет, которым обладал в первый год войны. Временами казалось, что правительства штатов вообще забывали о его существовании. На одну из его сессий явились делегации лишь от трех штатов. В 1784 г. в конгрессе едва наскребли кворум для ратификации договора с Англией.
В письмах, статьях, памфлетах, посвященных критике «Статей конфедерации», Гамильтон рисовал безрадостную картину хаоса внутри страны и ее неудач в международных делах. Мрачные пророчества и постоянные намеки на трагическую судьбу древнегреческих республик-полисов, погибших из-за неспособности объединиться под общей властью, должны были полностью обезоружить сторонников суверенитета штатов.
Гамильтон умел действовать на умы и чувства людей. Ознакомившись в его изложении с пагубными результатами политической децентрализации, можно было прийти в смятение. Он показывал, как отказ от монополии в выпуске денежных знаков и предоставление штатам права их свободной эмиссии привели к безудержной инфляции. Местные правительства стали печатать банкноты, нисколько не сообразуясь с их обеспеченностью золотом и серебром. Деньги превратились в фикцию и повсеместно переставали приниматься к оплате. Создание и содержание местными властями военных сил, доказывал Гамильтон, основываясь на собственных ежедневных наблюдениях, обернулось тем, что милицейские формирования штатов игнорировали волю Континентального конгресса. Солдаты зачастую отказывались воевать за пределами своих штатов.
Особенно нетерпимым, твердил Гамильтон, был отказ Континентальному конгрессу в праве налогообложения. Конгресс мог только испрашивать у правительств штатов средства, необходимые для покрытия его расходов. Континентальный конгресс, оказавшийся «правительством без кошелька», не мог выплачивать жалованье армии. Иностранные государства отказывались предоставлять займы такому правительству, не надеясь вернуть, тем более с выгодой, свои вклады. Вообще, пессимистически заключал Гамильтон, многие за рубежом, да и внутри страны не воспринимали конгресс серьезно, видели в центральной власти временное явление. Она, считал Гамильтон, не годилась ни для мира, ни для войны.
Несмотря на мрачную оценку положения США на рубеже 70-80-х годов XVIII в., Гамильтон никогда не считал трудности молодой республики непреодолимыми. Он настойчиво указывал на возможности выхода из тупика. Во время затянувшегося утверждения правительствами штатов «Статей конфедерации», когда нелепый и безрассудный, с его точки зрения, документ не был еще введен в действие, он требовал от Континентального конгресса рассматривать себя как высшую власть в стране.
Безынициативность Континентального конгресса, который после выработки в 1777 г. проекта «Статей конфедерации» все более устранялся от руководства страной, выводила Гамильтона из себя. Он пытался вскрыть причины пассивности центрального правительства. Одну из них Гамильтон видел в отказе конгресса создать исполнительный орган власти. Это вело к коллективной безответственности при проведении принимаемых решений в жизнь. Он настоятельно требовал от конгресса образовать самостоятельную и независимую исполнительную власть по образцу английского кабинета министров. И уж три, по крайней мере, министерства — военное, финансовое и иностранных дел — нужно было, по его мнению, создать незамедлительно. Еще одна причина пассивности конгресса — засилье в нем политически бездарных депутатов. Уход из центрального правительства блестящих деятелей 1776 г. казался ему неизбежным. Рычаги правления все более перемещались в штаты. Политические умы и таланты как магнитом тянуло туда, где была власть и где можно было проявить себя. Они легко покидали Континентальный конгресс и устремлялись в поисках настоящих политических дел назад, в штаты. Гамильтон грезил о другом конгрессе, возглавляемом сильными людьми нации.
Ратификация в марте 1781 г. «Статей конфедерации» горько разочаровала Гамильтона. Не успели еще стихнуть восторги их почитателей, как Гамильтон начал кампанию в пользу чрезвычайного конституционного конвента, призванного создать сильное центральное правительство[61].
На рубеже 70-80-х годов XVIII в. Гамильтон мог состязаться с самыми известными политическими деятелями своей страны в знании и понимании внутренних и международных проблем США. Должность начальника канцелярии Вашингтона, которая дала ему возможность приобрести все эти знания, вступить в контакты и укрепить отношения с видными финансистами, лидерами Континентального конгресса и местных легислатур, начинала все более тяготить его.
В 1779 г. Континентальный конгресс учредил должность главного финансиста правительства (фактически — министра финансов). Конгрессмены Д. Дуэн и генерал Салливэн незамедлительно стали продвигать на это место Гамильтона. 29 января 1780 г. Вашингтон получил письмо, в котором его просили высказать мнение о возможности назначения Гамильтона руководителем финансовой политики конгресса. Главнокомандующий ответил, что редко встречал людей таких обширных познаний, как Гамильтон. Однако поддержка Вашингтона не помогла Гамильтону в этот раз занять пост руководителя финансовой политики США. Раньше него вакантное кресло занял «финансовый принц» страны Роберт Моррис. Неудача не уменьшила, а только разожгла честолюбивые замыслы подполковника. Видимо, непомерное честолюбие Гамильтона и явилось причиной участившихся стычек между ним и Вашингтоном.
Отношения между Вашингтоном и его адъютантом ухудшились в 1780 г. после эпизода, связанного с предательством Бенедикта Арнольда, коменданта ключевого американского укрепления Вест-Пойнт. Гамильтон оказался в Вест-Пойнте за день до раскрытия предательства. Назавтра туда же должен был прибыть и Вашингтон. По стечению обстоятельств в тот вечер, когда Гамильтон коротал время в приятной беседе с комендантом укрепления и его красавицей женой, американский сторожевой пост схватил лазутчика Арнольда — английского майора Андрэ. Последний спешил от коменданта Вест-Пойнта к своим сообщникам в Нью-Йорк с планом сдачи крепости. Лазутчика доставили в укрепление как раз к прибытию главнокомандующего. Когда же хватились Арнольда, то он уже успел сбежать к англичанам. Андрэ оказался единственным участником заговора, которого американцы могли покарать. Вашингтон приказал вздернуть королевского офицера как обыкновенного шпиона. Гамильтон возразил против такой казни, предложив согласиться с просьбой Андрэ заменить ее расстрелом. Возражение не понравилось главнокомандующему. С этого времени отношения между ним и его адъютантом стали откровенно натянутыми.
Джордж Вашингтон — главнокомандующий континентальной армией
Джордж Вашингтон — президент
Бенджамин Франклин
Роберт Моррис
Томас Джефферсон — посланник во Франции
Томас Джефферсон — президент
Джеймс Мэдисон, 1809 г.
Джеймс Мэдисон в последние годы
Сэмюэл Адамс
Александр Гамильтон
Аарон Бэрр
Первое правительство США: Т. Джефферсон, А. Гамильтон, Дж. Вашингтон
Разрыв между Вашингтоном и Гамильтоном произошел 16 февраля 1780 г. Гамильтон шел с поручением из штаба. По пути он встретил главнокомандующего, который обронил: «Зайдите ко мне». Адъютант обещал быть через минуту. Передав поручение другому офицеру, он поспешил к генералу. Но тут ему подвернулся приятель — маркиз Лафайет. Друзья разговорились. Когда Гамильтон появился у главнокомандующего, тот раздражено сказал: «Подполковник Гамильтон, Вы заставили ждать себя 10 минут. Хочу заметить Вам, сэр, Вы по проявляете ко мне должного уважения». Адъютант вскипел: «Я не нахожу этого, сэр, но поскольку Вы так думаете, мы расстанемся». Генерал, выдержав паузу, ответил холодно: «Если Вы предпочитаете такой исход, пусть будет по-вашему».
Гамильтон оставался в армии до ноября 1781 г. После разрыва с Вашингтоном он получил в командование батальон. Но времени для того, чтобы проявить себя в сражениях, не осталось. Победа соединенных сил американцев и французов под Йорктауном в октябре 1781 г. положила конец военным действиям. После этого честолюбцу нечего было делать в армии. Осенью 1781 г. он вышел в отставку.
Распростившись с армейскими друзьями, Гамильтон отбыл на виллу тестя в Олбэни. После недолгих раздумий он решил посвятить себя адвокатской карьере. Профессия эта издавна почиталась в Северной Америке как одно из самых респектабельных занятий. Она сулила и другие выгоды; немалые доходы в случае успеха и контакты с влиятельными бизнесменами и политиками. Кроме того, из корпорации юристов чаще всего выходили политические деятели.
Гамильтону многое давалось без труда. Премудростями права он тоже овладел легко и быстро. Уже в июле 1782 г. отставной подполковник Гамильтон поражал правовыми познаниями членов верховного суда штата Нью-Йорк, выдававших разрешения на ведение адвокатской практики. Теперь можно было открывать собственную юридическую контору. Но в этот момент главный финансист Континентального конгресса Роберт Моррис предложил Гамильтону должность сборщика федеральных налогов в его штате. Гамильтон, увидевший в этом возможность прямого контакта с членами центрального правительства, согласился. И совершил ошибку.
Приняв предложение Морриса, Гамильтон обрек себя на бесконечные склоки с местной легислатурой. Конгрессы штатов — и нью-йоркский в этом не был исключением — понимали свои финансовые обязательства перед центральным правительством однозначно: как можно более искусно уклоняться от выплаты федеральных налогов. Трудности, стоявшие перед Гамильтоном, усугублялись тем обстоятельством, что в губернаторском кресле штата прочно сидел Джордж Клинтон, ярый противник усиления центральной власти. Получить деньги от легислатуры во главе с таким губернатором было поистине сизифовым трудом. Гамильтон очень скоро убедился в этом.
Первым шагом его в новой должности была попытка упорядочить и упростить сбор налогов для федерального правительства в Нью-Йорке. С этой целью Гамильтон предложил местным законодателям перечислять в фонд центральной власти собираемые в штате ввозные пошлины. Такое предложение было решительно отвергнуто легислатурой (ввозные пошлины были единственным надежным источником пополнения местной казны, собирать их было куда проще, чем выжимать доллары из фермеров). Проявившему находчивость сборщику федеральных налогов заявили: пусть такую реформу проведут сначала другие штаты. Этот ответ не вселял никаких надежд на сбор средств для Континентального конгресса в Нью-Йорке.
Генерал Филип Скайлер, бывший в то время лидером сената в нью-йоркской легислатуре, видимо понял, что в должности сборщика налогов его зять добьется одного: загубит свою карьеру. И пока Гамильтон состязался в риторике с местными законодателями, он готовил ему другое место. Решено было продвинуть Гамильтона в Континентальный конгресс. Местная легислатура не возражала, и с конца июля 1782 г. зять Скайлера стал депутатом от штата Нью-Йорк в центральном законодательном органе. Проблемы, стоявшие тогда перед центральным правительством, все более усложнялись. Англия была побеждена, оставалось добиться как можно более выгодных условий мира на переговорах в Версале. Но зато резко обострились противоречия внутри страны. Начинались волнения среди солдатских масс, в штатах местные радикалы намеревались расправиться с бывшими лоялистами. Все эти социальные конфликты могли обернуться нежелательными внутренними катаклизмами. Конгрессу в Филадельфии предстояло срочно заняться их разрешением.