Глава вторая. АДЪЮТАНТ ИМПЕРАТОРА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава вторая.

АДЪЮТАНТ ИМПЕРАТОРА

Мы давно простились на страницах нашей книги с командиром брига «Меркурий» Александром Ивановичем Казарским. И вот пришла пора снова с ним встретиться.

Вскоре после своей знаменитой победы, оправившись от контузии, капитан 2-го ранга Казарский принял под свое начало 44-пушечный фрегат «Поспешный» и успел еще принять участие в одной из последних операций Русско-турецкой войны 1828—1829 годов — взятии Месемврии. А вскоре после окончания войны Казарский назначается командиром линейного корабля «Тенедос». Командир линейного корабля — это уже категория капитана 1-го ранга!

В мае 1830 года Казарский участвует в торжествах по случаю поднятия на корабле «Меркурий» георгиевского флага и вымпела. Это знаменательное в жизни Черноморского флота событие состоялось утром 3 мая 1830 года, хотя вначале планировалось на март, но было перенесено по причине свирепствования на Черноморском побережье холеры. Церемония началась прибытием Главного командира Черноморского флота. Адмирал Грейг поднялся на борт брига «Меркурий» в сопровождении вице-адмирала Патаниоти, контр-адмиралов Скаловского, Кумани, Беллинсгаузена, командиров кораблей и судов эскадры, стоявших на Севастопольском рейде. Повинуясь команде, взял на плечо караул, взбежали по вантам и выстроились на реях матросы. Грохот пушек заглушил барабанную дробь и медь военного оркестра. Адмирал Грейг сказал прочувственную речь. На кормовом флагштоке и грот-мачте брига «Меркурий» затрепетали георгиевский флаг и георгиевский вымпел — символы доблести и славы русского флота. Затем был праздничный банкет для адмиралов и офицеров и двойная чарка матросам к обеду.

Впрочем, долго командовать «Тенедосом» Казарскому не пришлось. Флигель-адъютанта срочно вызывают в Петербург, где он предстал перед императором. Отныне его жизнь круто менялась раз и навсегда.

* * *

Было бы неправильным, рассказывая о Казарском, обойти тему его взаимоотношений с Пушкиным. Как это ни покажется странным, но эти взаимоотношения двух великих людей России еще практически никем не исследованы. А ведь их знание помогло бы нам более глубоко понять и нашего великого поэта, и героя-моряка. Если между этими двумя людьми с первой же встречи возникла взаимная симпатия, то это значит, что каждый из них увидел в другом родственную себе душу. Знакомство Казарского с Пущиным не было продолжительным, однако в душе обоих оно оставило большой след.

Как известно, в июле 1823 года опального молодого поэта отправили из Кишинева в Одессу в канцелярию генерал-губернатора Новороссийского края графа Воронцова. А год спустя поэт был сослан в Михайловское. Существует версия, что последней каплей, переполнившей чашу терпения графа Воронцова по отношению к Пушкину, была его тайная отлучка из Одессы в Николаев с помощью начальника Одесской гавани капитана 2-го ранга А.Ф. Сильво. Вначале Пушкин и Сильво были врагами, и поэт даже стрелялся с моряком на дуэли. Но затем они подружились, и Пушкин даже вывел этого колоритного офицера под благозвучным именем Сильвио в известной повести «Выстрел».

Сильво был греком по происхождению и раньше служил в венецианском флоте, так что личностью он был весьма колоритной. В Одесском порту с мая по ноябрь зимовали старый брандвахтенный корвет «ШагинТирей» и карантинная бригантина «Волга». Считается, что поэт не раз бывал на этих судах и с удовольствием общался с тамошними офицерами.

Изучением темы взаимоотношений Пушкина и моряков Черноморского флота занимался николаевский историк, председатель местного Пушкинского клуба А. Золотухин. Он пишет: «…В Николаеве с 1805 г. жила семья В.И. Даля, двое братьев Владимир и Карл служили с 1919 г. здесь мичманами Черноморского флота и плавали на кораблях… Летом 1822 г. из Севастополя в Николаев переехала племянница В.А. Жуковского, А.П. Зонтаг. Ее муж, американец по происхождению Е.В. Зонтаг, служил капитаном яхты-брига “Утеха” Главного командира Черноморского флота и портов, вице-адмирала А.С. Грейга. Мать В.И. Даля, Юлия Христофоровна, владела пятью языками и обладала голосом европейской певицы».

Вокруг семей Даля и Зонтагов в Николаеве образовался литературный кружок. В него входили молодой астроном Кнорре, пятеро братьев Рогулей, итальянец Скорабелли, поэт лейтенант Зайцевский, морской артиллерист Петров. Все члены кружка писали стихи и высоко ценили талант Пушкина. Что касается лейтенанта Зайцевского, то ради сближения с Пушкиным он летом 1824 года даже перевелся служить с брига «Мингрелия» на брадвахтенный «Шагин-Гирей». Поменять по своей воле службу на ходовом бриге на брандвахтенное судно — для этого были нужны серьезные основания. У Зайцевского они были — Пушкин! Сам Пушкин, как известно, в это время начал писать «Евгения Онегина» и был одновременно влюблен в графиню Воронцову, Каролину Собаньскую и Софью Потоцкую.

Николаевский историк-пушкинист А. Золотухин пишет: «Из дел Адмиралтейства известно, что 29 апреля 1823 г. бриг “Мингрелия” был направлен из Николаева для обсервации берегов Черного моря с астрономом К.Х. Кнорре. На борту корабля находились также братья Карл и Владимир Даль, Е.П. Зайцевский, братья Рогули. 7 мая во время захода в Севастополь по приказу А.С. Грейга В.И. Даль был снят с борта и отослан в Николаев, где был отдан под суд, якобы за написание пасквиля на Ю.М. Грейг. Кнорре сошел на берег в Николаеве 5 сентября, а 13-го бриг отправился без него и прибыл в Одессу 15 сентября, а оттуда вышел в Николаев 24 сентября 1823 г. Приход брига “Мингрелия” особенно обрадовал поэта (Пушкина. — В.Ш.), поскольку это был первый корабль Черноморского флота, на котором Пушкин с Раевскими в ночь с 15 на 16 августа 1820 г. переплыл из Феодосии в Гурзуф. Именно в Одессе он познакомился с прибывшими на бриге поэтом Е.П. Зайцевским и К. Далем. Чаще всех в Одессу заходил катер “Сокол”, на котором плавал А.И. Казарский. В рукописи Пушкина нашлось несколько его портретов, относящихся к этому времени, что говорит о знакомстве… Можно предположить, что Е.К. Воронцова 23 октября посылала Пушкина в Николаев с приглашением четы Грейгов на венчание своего родственника Л. Нарышкина с О. Потоцкой 1 ноября в Одессе. И это было второе общение Кнорре с Пушкиным в доме у А.П. Зонтаг, на лицевой стороне листа 28 помещен ее портрет… и строфа XIV. Это дает основание предположить, что в нашем городе поэт написал еще и VII—XIV строфы 2-й главы “Евгения Онегина” и пробыл здесь около недели. 1 ноября он уже точно был в Одессе на венчании Ольги Потоцкой, событие отмечено записью даты в рукописи и рисунком сдвоенных портретов сестер Потоцких. После этих разысканий можно утверждать, что пророческий рисунок Пушкина, находящийся на обороте 26 листа, сделан в Николаеве. На нем поэт изобразил Казарского, Сильво, Фурнье, Даля и Зайцевского (над рисунком сделана подпись заглавных букв фамилий изображенных: Q, S, F, D, Z) и топор, касающийся Даля и Казарского».

Мы не знаем, вспоминал ли впоследствии Казарский о своей встрече с Пушкиным. Думаю, что вспоминал, так как к этому времени Пушкин уже был всероссийской знаменитостью, и общение с ним ни могло не оставить след в душе моряка. Ну а то, что Пушкин вспоминал о Казарском, и не только вспоминал, об этом мы можем сказать с полной уверенностью.

В свое время пушкинистами был расшифрован один из рисунков Пушкина на полях черновиков. Рисунок достаточно сложный, в два ряда друг над другом изображены пять мужских профилей. Сегодня ученые-пушкинисты установили всех, кто был изображен на этом рисунке. Результат просто потрясающий! Итак, в нижнем ряду изображены двое — Даль и Зайцевский. С Далем мы уже знакомы, Зайцевский — герой штурма Варны, вместе с Казарским произведенный за подвиги во флигель-адъютанты, а кроме этого неплохой поэт и почитатель Пушкина.

Еще интересней для нас верхний ряд, в котором Пушкин нарисовал один подле другого три портрета. Рукой поэта справа налево изображены: некто Фурнье, Сильво и… Казарский! Кто такой Фурье? Фурнье де Бафлемон был французом и состоял учителем в семье генерала Раевского. Вместе с семьей Раевского и Пушкиным он путешествовал по югу России в 1820 году, затем встречался в Кишиневе и состоял в переписке в Одессе. О капитане 2-го ранга Сильво мы уже писали выше.

Весьма любопытен для нас и портрет Казарского. До этой находки пушкинистов был известен только один парадный портрет командира брига «Меркурий», где он изображен в фас, со скрещенными руками. Теперь мы в точности знаем, как выглядел национальный герой России в профиль.

Итак, четверо, четверо из пятерых, кого нарисовал в своей достаточно сложной композиции поэт, — реальные исторические личности, что всех их связывало. Трое из них — морские офицеры, одновременно служившие на Черноморском флоте, причем в одних и тех же мичманских чинах и, безусловно, между собой хорошо знакомые. Двое из них герои войны 1828—1829 годов и любимцы императора, третий не побоялся бросить вызов адмиралу Грейгу и его всесильной сожительнице. При этом Даль был достаточно близким другом Пушкина, Зайцевский — хорошим знакомым, с Казарским поэт был знаком совсем немного. Что касается Фурнье, то он, по свидетельству современников, был весьма храбрым человеком, участвовал в дуэлях и был остер на язык, за что даже привлекался по делу декабристов, но потом, за отсутствием доказательств, был освобожден из-под стражи. И Фурнье и Сильво отчаянные дуэлянты, благородные и храбрые. Так что же объединяет всех пятерых? На мой взгляд, всех пятерых персонажей пушкинского рисунка объединяет одно — все они в его глазах БЕЗУСЛОВНЫЕ ГЕРОИ!

Ну а что же явилось поводом к написанию рисунка? Дело в том, что Пушкин написал свой пятипортретный рисунок в 1830 году, именно тогда он встретился в Петербурге с Казарским. В том же году (это зафиксировано биографами поэта) Пушкин был накоротке и с Зайцевским. Свидетельством тому письмо 1830 года О.М. Сомова В.Г. Теплякову из Петербурга: «Пушкин, князь Вяземский, барон Дельвиг и Зайцевский вам кланяются». Итак, в каком-то салоне, на приеме или на балу Пушкин встречает двух только что назначенных молодых флигель-адъютантов и георгиевских кавалеров Казарского и Зайцевского. Как это обычно бывает, в разговоре они вспоминают и общих знакомых — прежде всего это Фурнье, известный своим дерзким характером и несколькими дуэлями, о которых в Одессе и Николаеве ходило тогда много разговоров. Помимо этого вспоминают и Даля. У бывшего мичмана, а сейчас военного хирурга и любителя российской словесности, главный подвиг — это отчаянное противоборство с семейством Грейга. В глазах поэта все четверо — несомненные храбрецы, которым Пушкин хотел бы подражать. К ним он приравнивает и своего литературного любимца Сильвио. Именно такой мне видится нить рассуждений великого поэта, когда он в раздумьях чертал на черновом листе дорогие ему профили.

Рядом с профилями Даля и Казарского поэт почему-то изобразил топор, причем не простой крестьянский топор, а самую настоящую секиру палача. Ряд исследователей рисунков Пушкина при этом невнятно говорят о нарисованной секире, как о неком гениальном провидении Пушкина в судьбе Даля и особенно Казарского. Да, Пушкин — гений, но было ли провидение? Не логичнее ли предположить, что Пушкин имел некую конфиденциальную информацию, которую он не мог озвучить, но которая невольно осталась на странице его черновика. В момент создания рисунка Владимир Даль уже испытал на себе всю силу немилости Грейга и, отсидев почти год в тюрьме, вырвался из Николаева. Что же касается Казарского, то он, наоборот, еще только собирался в поездку с ревизией в Николаев. Судя по рисунку Пушкина, на момент его создания мичман Даль уже прошел грейговские застенки, так что секира рядом с ним вполне логична. Но Казарский? Почему к его профилю также примыкает зловещая секира палача? Что же знал Пушкин такого о Казарском, что заставило его нарисовать столь мрачный рисунок?

В дни появления Казарского в Петербурге в черновиках А.С. Пушкина появилась запись: «Сегодня двору был представлен блистательный Казарский». Несколько ниже еще одна загадочная фраза: «Держава в державе». Что хотел сказать великий русский поэт этой необычной фразой, так и осталось тайной! Возможно, в тот день в кулуарах вполголоса говорили как раз о созданной на берегах Черного моря «державе» адмирала Грейга и его супруги? Именно ей как нельзя лучше может быть соотнесено определение  «держава в державе». Что ж, если это так, то мы можем по достоинству еще раз оценить гениальность великого поэта, который в двух словах выразил всю суть грейговской клики. Тайной навсегда осталось для нас и то, удалось ли в те дни Казарскому и Пушкину познакомиться лично или же хотя бы быть представленными друг другу. Если это знакомство все же имело место, а запись о «державе в державе» была сделана Пушкиным под впечатлением рассказа Казарского о происходящем на Черном море, то это говорит о крайне негативной позиции Казарского к творящимся в Николаеве и Одессе безобразиям, а кроме этого о такой же позиции Пушкина. Что ж, если все обстояло именно так, то и великий храбрец («блистательный Казарский»), и великий поэт предстают перед нами и как величайшие патриоты, которым далеко не безразлично разграбление Отечества. Не знаю, как вам, уважаемый читатель, но мне бы очень хотелось, чтобы знакомство Казарского и Пушкина состоялось и беседа между ними имела место.

* * *

С прибытием в Петербург в жизни Александра Ивановича Казарского начинается новый этап. В 1830 году вместе с князем Трубецким Казарский ездил в Лондон для поздравления английского короля Вильгельма IV как представитель русского флота. Английские моряки встречали российского героя со всей торжественностью. Посылка именно Казарского в Лондон не была случайностью. Во-первых, приезд в Англию именно командира знаменитого «Меркурия» поднимал военно-морской авторитет России и ее флота, а во-вторых, признание подвига Казарского английскими моряками еще больше укрепляло его личный авторитет среди своих.

После поездки в Англию Николай I за отличие по службе жалует Казарского в капитаны 1-го ранга. Насколько быстро и хорошо освоился Казарский в новой для него роли? Возможно, ему пришлась по душе яркая столичная жизнь, салоны и балы.

Возможно, наоборот, выросший в совершенно иной обстановке, он тяготился нахождением в высшем свете. В любом случае особо засиживаться на одном месте ему не дали. Император Николай и сам работал сутки напролет, и своим адъютантам послаблений не делал. Как бы то ни было, в тот период Казарский находился в зените славы, его ждала самая блестящая карьера. Усложняя задания своему флигель-адъютанту, Николай I явно предполагал сделать из него в перспективе деятеля государственного масштаба, способного решать самые важные общероссийские задачи. Это еще одна неизвестная страница жизни Казарского. Отметим, что, судя по всему, Казарский такое доверие полностью оправдывал и с поручаемыми ему делами справлялся

В 1832 году Казарский инспектирует Казанское Адмиралтейство, выезжает с ревизиями в различные губернии. С каждым разом поручения императора становятся все серьезней.

Затем Николай I поручает своему новому флигель-адъютанту задачу государственной важности. Казарский выезжает на Север, где исследует возможность организации нового водного пути из Белого моря до Онеги,

Идея соединения Балтийского и Белого морей возникла еще в начале XVIII века. В 1702 году Петр I, желавший возвратить России выход к Балтийскому морю, проложил сухопутную «государеву дорогу» длиной в 160 верст от Нюхотской пристани на Белом море до Повенца. По ней он переправил в Онежское озеро фрегаты «Курьер» и «Святой дух». Выйдя затем по реке Свири в Ладожское озеро, эти фрегаты приняли участие в штурме шведской крепости Нотебург.

С основанием в 1703 году Петербурга и переносом внешнеторговых связей на Балтику интерес к водным путям из Центра России к Белому морю угас. Однако к 30-м годам XIX века проблема развития водных коммуникаций на Севере, и в особенности сооружения канала между бассейнами Балтийского и Белого морей, приобрела большую остроту и стала вопросом государственной важности.

В 1824 году кемский купец Антонов представил новый проект, к которому приложил подробное описание местности, где должен был пройти канал. Купец отлично обследовал маршрут, доставив летом 1824 году по этому пути груз рыбы из Беломорья в Петербург.

В 1832 году с проектом Беломорского канала выступил геодезист Лашевич-Бородулин. Капитан 1-го ранга Казарский, командированный в 1833 году Николаем I для проверки идеи Лашевича-Бородулина, пришел к выводу, что осуществление проекта вполне возможно. Варианты проектов Лашевича-Бородулина и Антонова были почти аналогичными, но проект 1832 года отличался более детальной проработкой.

Однако затем, как это часто бывает в России, проект канала положили под сукно. Снова к нему вернулись только… в 1922 году, когда был создан проект водного пути, в основе которого лежал стародавний (столетней давности!) проект Лашевича-Бородули, исправленный и дополненный Казарским. В 1931 году началось строительство Беломоро-Балтийского канала общей протяженностью 227 километров. А уже в 1933 году канал вошел в строй. Водная трасса навсегда соединила берега Белого моря и Онежского озера.

Думаю, что, беря в руки знаменитые папиросы «Беломорканал», мы даже не могли представить себе, что перед нами схема еще одного рукотворного памятника Александру Ивановичу Казарскому, который он оставил потомкам после себя. Проектирование будущего Беломоро-Балтийского канала — практически неизвестная страница деятельности бывшего командира брига «Меркурий».

Зададимся вопросом: почему императору понадобилось вызывать бывшего командира «Меркурия» к себе в столицу? Служил бы себе на Черном море и служил. Разумеется, что Николаю I нужен был подле себя человек, олицетворяющий в глазах всего народа лучшие качества русских моряков, императору нужен был рядом честный человек, которому он мог доверять во всем.

Дело в том, что после окончания Русско-турецкой войны в 1829 году Николай I взял себе из Черноморского флота сразу двух адъютантов, выбрав их из самых достойных. Первым, как мы уже знаем, был бывший командир брига «Меркурий». Вторым являлся капитан-лейтенант Ефим Петрович Зайцевский (1799—1861) легендарный командир отряда матросов-охотников, показавший чудеса храбрости при осаде Варны в 1828 году и первым ворвавшийся в крепость. Ефим Зайцевский, помимо всего прочего, был и прекрасным поэтом (ныне, к сожалению, почти забытым), дружил с Пушкиным и состоял с ним в переписке. Однако, получив тяжелое ранение при штурме Варны, Зайцевский после войны несколько лет лечился, а потому не мог быть использован для ревизии Черноморского флота. Более же старший и опытный флигель-адъютант «из моряков», воспитанник Балтийского флота Римский-Корсаков, уже ревизовавший в 1830 году Севастополь, не испытывал, думается, особого желания снова ездить в вотчину Грейга и сделал все возможное, чтобы уклониться от этой весьма опасной командировки. Что касается Казарского, то у него никаких оснований для отказа от поездки не было, да и не таков был командир легендарного «Меркурия», чтобы пасовать перед трудностями и опасностями!

Кроме этого, замышляя начать решительную борьбу с адмиралом Грейгом, Николаю Павловичу надо было готовиться к ней тщательно и основательно. Для этого ему нужны были не только храбрые, но и лично преданные ему люди, знающие реальную ситуацию на Черноморском флоте, что называется, «изнутри», имеющие там друзей, готовых, пусть негласно, но помогать. Для этой роли Казарский подходил как никто другой. Храбрец, не замешанный ни в каких сомнительных сделках, офицер, обязанный императору своей блестящей карьерой, человек, имеющий реальный боевой авторитет на флоте — все это присутствовало в Казарском. Флигель-адъютант — это прежде всего исполнительный порученец, грамотный и опытный специалист, если хотите, эксперт, которому доверяются дела особой государственной важности, человек, обладающий правом личного доклада императора по всем вопросам, минуя прочие инстанции. Флигель-адъютанты — это глаза и уши императора. Права у них большие, но и спрос немалый. Теперь молодого флигель-адъютанта Казарского надлежало ввести в высшие сферы власти, а также обучить и попрактиковать в решении инспекторских и финансовых дел.

Дело в том, что процветавшая в то время на флоте система мздоимства и воровства была выстроена в правление императора Александра I, который, как известно, флот не любил и флотскими делами принципиально не занимался. В отличие от своего старшего брата Николай I, наоборот, к флоту и морякам испытывал огромную любовь. С раннего детства он интересовался кораблями, а потому во флотских делах разбирался неплохо и, что главное, любил ими заниматься. С воцарением Николая было очевидно, что в Морском министерстве начнется наведение порядка. Это был лишь вопрос времени. И шаги, предпринятые Николаем I, не заставили себя ждать. Вначале был наведен должный порядок в самом Морском министерстве и на Балтийском флоте, затем настал черед и флота Черноморского.

17 февраля 1832 года начальником штаба Черноморского флота назначается контр-адмирал Михаил Лазарев. Черноморский флот вступал в новый этап своего существования. Почти одновременно с Лазаревым отправился на Черноморский флот и флигель-адъютант капитан 1-го ранга Казарский, официально он должен был оказать новому начальнику штаба помощь в его становлении. Истинная же цель поездки держалась до поры до времени в строжайшем секрете, о котором знали лишь трое: император Николай, контр-адмирал Лазарев и сам Казарский.

* * *

Осенью 1832 года мятежный египетский паша Мухаммед-Али, разгромив главные силы турецкой армии, уже приближался к Стамбулу и мог быть остановлен только благодаря высадке десанта с эскадры одной из европейских держав. Турция обратилась за помощью к Англии и Франции. Англия помогать не спешила — ей было выгодно вытеснить турок из Египта и занять там место Франции. Франция тем более не стала поддерживать Турцию. Тогда турецкий султан обратился с просьбой о помощи к России.

Николай I решил помочь туркам, усматривая в египетском мятеже французское влияние и не желая в случае победы Египта французского или английского контроля над Босфором. В ноябре 1832 года царь направил для переговоров в Турцию и Египет генерала Муравьева, который обещал султану военную помощь. Одновременно с ним выехал на Черноморский флот и флигель-адъютант Казарский.

Тем временем Франция и Англия заверили Турцию, что немедленно добьются заключения мира, и просили взять назад просьбу о помощи России. Однако российский посол Бутенев ответил султану, что русская эскадра уже вышла в море. Бутенев блефовал, так как Черноморский флот еще стоял в Севастополе и адмирал Грейг даже не начинал готовить его к походу. Николай I был в ярости от поведения Грейга. Немедленно последовало указание императора спешно готовить флот к походу в Константинополь и по готовности немедленно выходить под началом самого командующего флота.

Срочное снаряжение Черноморского флота для проведения Босфорской операции началось, но возглавить эскадру адмирал Грейг категорически отказался «по состоянию здоровья». Кроме этого он доложил в столицу, что и годных к походу кораблей у него тоже мало. Это было уже настоящее фрондерство. Из столицы немедленно последовать окрик: эскадру готовить любой ценой, поскольку «…обстоятельства, могущие возникнуть от успехов египтян, могут… принудить в течение еще зимы к высылке в море наших эскадр». Этим же предписанием командующим Босфорской эскадрой был определен совсем недавно назначенный начальником штаба флота контр-адмирал Лазарев.

Но почему отказался от назначения адмирал Грейг? Заметим, что со здоровьем у адмирала было все в порядке. Он посещал балы и вел весьма активный образ жизни. Ведь на первый взгляд возглавить Босфорскую экспедицию было очень престижно. Никаких морских сражений там не предполагалось, а только в случае крайней нужды артиллерийская поддержка десантного корпуса и турецкой армии против египтян, что тоже было весьма маловероятно. Зато награды и от императора, и от турецкого султана должны быть немалыми, да и слава спасителя Константинополя — это тоже кое-что! Но адмирал Грейг решил иначе. Почему? Скорее всего, Грейг просто боялся надолго оставить флот.

Одновременное появления в своих владениях двух «чужаков» — контр-адмирала Лазарева с полномочиями начальника штаба флота и капитана 1-го ранга Казарского в качестве флигель-адъютанта с неизвестной ему миссией — насторожили и Грейга, и его окружение. Было очевидно, что Петербург приступает к боевым действиям против Николаева.

В данной ситуации рассуждения адмирала, возможно, могли быть следующими: если он (Грейг) уйдет к Босфору неизвестно на сколько времени, то во главе Черноморского флота останется присланный с Балтики его открытый недруг Лазарев, который уж не упустит времени даром и постарается собрать побольше материалов обо всех злоупотреблениях на флоте. К тому же неизвестно с какими целями появился на Черноморском флоте и Казарский. Как флигель-адъютант императора, тот не обязан был докладывать Главному командиру Черноморскому флота и портов о цели своего прибытия, как и отчитываться об итогах своей работы на флоте. И, как знать, куда в таком случае придется возвращаться с Босфора Грейгу — в свой ли дом, или сразу на арестантские нары! Одновременное появление двух столь знаковых фигур, как Лазарев и Казарский, всполошили «мафию», и она потребовала от своего шефа оставаться на месте во избежание возможных неприятностей.

Поэтому Грейг и решил найти предлог, чтобы отказаться от Босфорской экспедиции, остаться на месте контролировать ситуацию, тем более что с убытием Лазарева можно будет получить передышку в несколько месяцев и замести кое-какие следы. Если Грейг рассуждал именно так, то он ошибся. Николай I уже принял решение заняться наведением порядка на Черноморском флоте всерьез и отступать от приятого решения был не намерен. Отдавая приказ об отправке Лазарева, Николай I продумал вопрос и о посылке на Черноморский флот своего личного флигель-адъютанта, чтобы Казарский, не теряя времени, начинал полную ревизию воровского гнезда.

Воистину в это время на Черноморском флоте происходили дела удивительнейшие! Только представьте себе, что император дает указание командующему флотом готовить флот к экспедиции на Босфор, а из Николаева следует раздраженный ответ: кораблей мало и сил для экспедиции у нас нет! Император приказывает: экспедицию все равно готовить, корабли чинить, средства изыскать, а руководить экспедицией лично командующему! В ответ из Николаева от Грейга: руководить не могу, так как болею. Куда уже дальше!

Итак, Лазарев и Казарский прибыли на Черноморский флот. Встретили их далеко не однозначно.

Из письма Лазарева тех дней: «Я попался в сети, крайне для меня неприятные, тем более что должность береговая, и черт знает, что еще. Вот третий уже год, что флот здесь не ходил в море, и бог знает от каких причин. А сегодня Севастополь вообще так пуст, что хоть шаром покати — ни одной сажени веревки, ни одного дерева, чтобы сделать стеньгу или марс-рей. Предвижу много преград, но бесполезным быть не хочу». Под преградами Лазарев понимал то, с чем ему теперь предстояло сражаться не на жизнь, а на смерть — «черноморскую мафию».

Что делать Николаю I в ситуации, когда черноморская фронда полностью блокирует и игнорирует его решения? На черноморский адмиралитет он надеяться уже никак не может. Николай прекрасно понимает, что поручи он организацию экспедиции грейговцам, те преднамеренно и сознательно погубят дело, сославшись при этом на то, что они, дескать, обо всем предупреждали заранее. Выход один — полностью отстранить от организации экспедиции местных флотских начальников и поручить все особо преданным и лично ему подчиненным людям. Но такой человек на Черном море пока у императора был только один — контр-адмирал Лазарев. Одному ему было просто физически всюду не успеть. И тогда срочным порядком на Черное море командируется флигель-адъютант Казарский. Он недавно с флота и знает особенности, поэтому его не обмануть. Он честен, храбр и лично предан императору, а значит, разобьется в лепешку, но выполнит его приказ. Он, наконец, обладает хорошими организаторскими способностями, что в данной ситуации весьма немаловажно. Если Лазарев должен был сосредоточить свое внимание на подготовке кораблей и войск, а также на руководстве ими, то на Казарского были возложены все тыловые и хозяйственные функции. Полномочия при этом Казарскому были даны не простые, а адмиральские! Все чины флота обязаны выполнять его распоряжения и указания, оказывать всемерное содействие. Флигель-адъютант действовал от имени императора, и любое противодействие расценивалось как измена интересов России. Казарский действует решительно. Он сразу же отстраняет от подготовки экспедиции все местное начальство и берет всю хозяйственную власть в свои руки. Это не только пощечина Грейгу и его окружению, но и сигнал, что дни их всевластия уже сочтены.

Официально Казарскому вменялось в обязанность организовать отправку эскадры к Босфору. Но это была лишь официальная часть задачи, кроме нее существовала еще и куда более важная — неофициальная. Бывшему командиру брига «Меркурий» Николаем I было велено: произвести доскональную проверку всех тыловых контор Черноморского флота, разобраться с коррупцией в руководстве флота и на частных верфях, вскрыть механизмы хищения денег при торговле хлебом в портах, то есть разворошить местное воровское гнездо. Эпоха Грейга подходила к своему бесславному концу, и император желал навести, в конце концов, законный порядок на Черном море.

Прибыв в Николаев, Казарский встретился с Лазаревым и получил от него конкретные указания по организации погрузки на корабли экспедиционной эскадры десантных войск и припасов. Уже 13 марта 1833 года Казарский доносил в Главный морской штаб: «…При перевозке с берега войск и тяжестей не произошло ни малейшей потери, хотя корабли стояли в открытом море верстах в 3,5 от берега и не употреблено других гребных судов, кроме принадлежащих Черноморской эскадре». С возложенной на него задачей капитан 1-го ранга Казарский справился блестяще. Николай I мог быть доволен своим флигель-адъютантом. Но можно только представить, какую ненависть вызвала деятельность нашего героя у местной камарильи!

Из записок современника: «С приездом Лазарева все ожило, все почувствовало железную руку, способную не гладить, а поддерживать и направлять. Для Лазарева действительно не существовало других интересов, кроме интересов моря: в них сосредоточивалось его честолюбие, его надежды, помыслы, весь смысл его жизни. Как ученый, забывающий весь мир ради служения науке, Лазарев забывал все окружающее ради служения морскому делу. Опыт сорокачетырехлетней труженической жизни, обширный запас разносторонних сведений слились в его уме в одно представление. Он не хотел, а может быть, по свойству природы, и не мог, разбрасываться; он слишком страстно любил родное дело, чтобы лишить его хотя бы какой-либо из своих способностей, и если впоследствии, вечно недовольный результатами, он наивно не понимал, за что ценили так высоко его деятельность, то, конечно, он был так же искренен в своей наивности, как добрый семьянин, не способный понять похвалу за любовь к собственному семейству. Но еще не сразу довелось Лазареву стать в положение самостоятельного начальника. В Петербурге не хотели огорчить старика Грейга отставкою, а характер Лазарева, чуждый интриги, не домогался ускорить неизбежную развязку. Между тем в это самое время требовалась существенная услуга Черноморского флота. Ослабленная войною 1828—1829 годов, Турция находилась в критическом положении. Восстание египетского паши Мегмет-Али и быстрые успехи его армии, уже грозившей Константинополю, побудили императора Николая Павловича к решительному поступку. Справедливо рассуждая, что для России гораздо выгоднее иметь слабого соседа, владеющего проливами, чем соседа сильного, предприимчивого, государь прибегнул к своеобразному способу положить предел успехам мятежника. С этой целью он избрал генерал-лейтенанта Н.Н. Муравьева, который должен был отправиться в Александрию с выражением императорской воли прекратить неприязненные действия, грозя в противном случае вооруженною поддержкою Турции. Черноморскому флоту приказано было изготовиться для отправления в Босфор по первому требованию».

Что касается Казарского, то по прибытии на Черноморский флот он первым делом оказал помощь генералу Муравьему, до той поры мало знакомому с военно-морским делом. А помощь потребовалась, и немалая. Для поездки Муравьева в Константинополь был выделен фрегат «Штандарт». Вот в каком состоянии находился фрегат, по воспоминаниям Муравьева: «Фрегат наш дурно держался против ветра, который усилился до такой степени, что мы ничего не могли выиграть лавированием. Сделалась сильная буря, продолжавшаяся постоянно трое суток. Три главных паруса изорвало пополам; судно же раскачало до такой степени, что оказалась течь; гнилое дерево старого фрегата подалось под болтами, прикрепленными к русленям, при коих держались ванты бизань-мачты; винты ослабли, и мачта грозила падением; руль перестал действовать, что отнесли тогда к сильному волнению. Команда, мало приобвыкшая к своему делу, до крайности утомилась, так что люди однажды отказались, было, идти на марс для работ. Капитан судна Щербачев хотя и не переставал быть деятельным, но не умел распоряжаться».

Приведением в порядок фрегата «Штандарт» Казарский занимался, впрочем, между делом, хватало других куда более важных забот.

* * *

20 февраля 1833 года 4 линкора, 3 фрегата, корвет и бриг под командованием М.П. Лазарева покинули Севастополь и 26 февраля стали на якорь в Буюкдере у Константинополя. Султан под давлением европейских держав предложил контр-адмиралу Лазареву покинуть Босфор. Но Лазарев был Лазарев, и отступать он не привык! Лазарев отказался удалиться, сославшись на противный ветер, и даже когда ветер переменился, не тронулся с места. К тому же этим поступком он показал черноморцам, что способен к смелым решениям и готов в самых критических ситуациях брать ответственность на себя. На Черном море от таких смелых действий адмиралов давно отвыкли, и поступок Лазарева был оценен всеми по достоинству. Авторитет балтийского адмирала сразу сильно вырос.

Вскоре египетская армия начала новое наступление, и теперь уже сам султан обратился к России с просьбой оставить эскадру Лазарева и прислать русские войска. В начале 1833 года из Севастополя в Турцию прибыли еще две эскадры под командованием контр-адмиралов Кумани и Стожевского с 14-тысячным десантом, поступившие под начало Лазарева. Одновременно 20-тысячный корпус командующего Дунайской армией генерала Киселева получил приказ двигаться к Дунаю.

Дальше — больше. Во время всего долгого стояния эскадры в Босфоре Лазарев неустанно занимался наведением должного порядка на эскадре, обучением офицеров и команд, ремонтом кораблей и судов. Энергичный адмирал не давал покоя ни себе, ни другим. В дела большой политики он особенно не вникал, справедливо полагая, что таким разберутся и без него. Его же дело — навести порядок на флоте. В Николаеве, получая сведения о тех преобразованиях, которыми занимается Лазарев в Константинополе, нервничали, понимая, что «балтиец» уже вбивает первый гвоздь в гроб их всевластия. Интригуя, Грейг пытался настроить против Лазарева генерала Муравьева. В какой-то мере ему удалось вбить клин в отношениях между генералом и контр-адмиралом. Муравьев с подачи Грейга стал относиться к Лазареву осторожно и с определенным предубеждением. В своих «Записках» генерал писал: «Лазарев сделался известным после Наваринского сражения, где он, командуя адмиральским кораблем “Азовом”, отличался деятельностью и храбростью. Он имел достаточное образование для морского офицера, был довольно начитан по части морского дела, путешествовал; но в занятиях своих до того времени едва ли выходил из границ звания командира корабля; еще недолгое время был начальником штаба Черноморского флота, не обнял вполне новой обязанности своей и был взыскателен только по наружному отправлению службы. Он чуждался всяких сношений с турками, потому что обращение их казалось ему дико, и что необычайность такого рода сношений не соответствовала тем служебным занятиям, к коим он издавна привык. Пребывая в Босфоре, он много заботился об устроении судов, состоявших под его начальством; но затем не хотел или не умел вникнуть в обстоятельства того времени, а потому и устранял от себя все распоряжения, выходившие из круга его прямых обязанностей как командира эскадры».

Весьма странно читать упреки в адрес адмирала, который денно и нощно занимается приведением эскадры в боеготовое состояние. Но простим Муравьеву его заблуждения: генерал (кстати, с большим масонским прошлым!) не был моряком, да к тому же верил наветам Грейга.

Итак, Лазарев с эскадрой на Босфоре. Между тем события на Черноморском флоте развиваются своим чередом. В конце июля 1833 года морской министр выслал Грейгу проект о переводе всех черноморских управлений в Севастополь ближе к кораблям, т.к. «главный командир и прочие лица не могут обращать своего внимания лично на действия в Севастополе».

Грейг, конечно же, был категорически против. Ответ его достоин цитирования. В нем много слов, но мало смысла и нет никаких доказательств: «…Он (проект. — В.Ш.) оказался не заслуживающим ни малейшего внимания, как потому, что составлен единственно из побуждений, более или менее маловажных, даже ничтожных; причин, основанных на ошибочных соображениях сочинителя, с вредом государству сопряженных, коих ожидать надлежало бы с приведением в исполнение помянутого предположения, если бы сие и возможно было. А потому проект этот в существе своем ничего не обращает, кроме величайших и невознаградимых пожертвований многолетними издержками и попечениями правительства, разорения одного из лучших городов в новороссийском крае с большой частью его жителей, необычайных и даже отличительных для казны расходов на возведение того в Севастополе, что в Николаеве уже существует, на тот только конец, дабы в будущем навсегда увеличить государственный расход и что всего важнее подвергнуть опасности разорения господствующий пост на Черном море…»

* * *

А Александр Иванович Казарский, как всегда, работает не покладая рук, проведя большую организаторскую работу по подготовке Босфорской экспедиции и обеспечению ее всеми необходимыми материалами и продуктами. Но это была только первая часть того, что ему предстояло сделать на Черном море. К ужасу окружения Грейга, после отправки эскадры Лазарева к Босфору Казарский не покидает флот, как ожидалось, а, наоборот, принимается за генеральную ревизию тыловых контор и складов в черноморских портах. Вначале он работает в Одессе, где, разумеется, вскоре вскрывает ряд крупнейших хищений и недостач.

Тем временем блестяще завершается Босфорская экспедиция Лазарева. Константинополь был спасен от египтян, а Россия получила гарантии в пользовании Черноморскими проливами. Командование эскадрой Черноморского флота, в ходе которой Лазарев проявил свои незаурядные качества, стало дебютом его флотоводческой деятельности.

2 апреля 1833 года Лазарев производится «за отличие» в вице-адмиралы; таким образом, он теперь и по заслугам и по чину вполне готов возглавить Черноморский флот. Еще через три месяца, т.е. в июле, Лазарев становится генерал-адъютантом — это значит, что теперь он может действовать от имени императора, а еще через месяц высочайшим указом Михаил Петрович Лазарев назначается «исправляющим должность» Главного командира Черноморского флота и портов, николаевского и севастопольского губернатора.

Таким образом, в командующие флотом (с получением двух чинов!) Лазарев был произведен почти мгновенно, в течение каких-то четырех месяцев. Понять Николая I в данном случае можно. Терпеть выходки Грейга, который зарывался все больше и больше, было далее уже невозможно. Следовало как можно скорее наводить порядок на Черноморском флоте, возвращать ему утраченную боеспособность.

Тем временем Казарский завершает ревизию Одесского порта. Масштабы размеров вскрытых хищений потрясают! После этого Казарский переезжает в Николаев, чтобы разобраться с состоянием дел в центральных управлениях Черноморского флота. В Николаеве он продолжает напряженно работать, но спустя всего лишь несколько дней внезапно умирает. Комиссия, разбиравшаяся в обстоятельствах смерти Казарского, сделала вывод: «По заключению члена сей комиссии помощника флота генерал-штаб-лекаря доктора Ланге, Казарский помер от воспаления легких, сопровождавшегося впоследствии нервною горячкой».

Произошло это 16 июля 1833 года. Было в то время Александру Ивановичу Казарскому неполных тридцать шесть лет. Но была ли смерть царского флигель-адъютанта случайной и естественной?

Обратим внимание на еще одну весьма значимую деталь. Момент смерти Казарского поразительным образом совпал с назначением Михаила Петровича Лазарева Главным командиром Черноморского флота и портов Черного моря. И то, и другое событие произошли практически одновременно — в июле 1833 года. Учитывая тогдашнюю обстановку на Черноморском флоте, деятельность капитана 1-го ранга Казарского и вице-адмирала Лазарева, яростное противостояние им со стороны адмирала Грейга, его жены, контр-адмирала Критского, целой своры местных чиновников и купцов-миллионеров (миллионщиков, как их тогда называли), в совпадение этих двух событий совершенно не верится.

24 апреля 1833 года с помощью европейских стран Турция и Египет заключили мир. 26 июня 1833 года Турция и Россия подписали Ункиар-Искелесийский договор, согласно которому Россия обязывалась оказывать Турции военную помощь. В обмен на это турки закрывали проливы для всех стран. Этим обеспечивалась безопасность южных границ России. Англия и Франция признавать этот договор отказались, но Россия ответила, что будет соблюдать его твердо и никому не позволит его нарушить. На это в Лондоне и Париже уже отмолчались.

28 июня эскадра Лазарева покинула Босфор. За удачную экспедицию Лазарева произвели в вице-адмиралы, одновременно с присвоением чина генерал-адъютанта. Такое двоенное чинопроизводство, конечно же, не было только данью отличного исполнения Лазаревым своих обязанностей на Босфоре. После этого двойного производства даже последним дуракам стало ясно, что к Константинополю Лазарев уходил в ранге начальника штаба Черноморского флота, а возвращается уже фактически в ранге Главного командира Черноморского флота и портов. В июле 1833 года русский десант был перевезен из Босфора в Феодосию, а в августе последние корабли Лазарева вернулись в Севастополь.

Едва последний корабль эскадры бросил якорь в Севастопольской бухте, из Петербурга был доставлен высочайший указ, вызвавший радость у одних и безумное смятение у других. А 2 августа того же 1833 года Михаил Петрович был назначен исправляющим должность Главного командира Черноморского флота и портов (в 1834 году он будет утвержден в новых обязанностях). Историк пишет: «Назначение это, состоявшееся по личному выбору покойного государя, в Черном море встречено было всеобщим сочувствием. Предшествовавшая репутация первоклассного моряка-практика и теоретика, испытанная твердость характера, неподкупная честность и беззаветная любовь к морскому делу возбуждали радужные надежды. Людская зависть, однако, не дремала; и в то время было немало лиц, гораздо старших по службе и по чину, из коих некоторые, как свидетельствует печатаемая переписка, старались делать затруднения своему счастливому товарищу. Впрочем, Михаил Петрович личными заслугами и сказавшимся наглядно доверием государя снискал себе веских доброжелателей».

Эпоха адмирала Грейга закончилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.