24. ДЛИННАЯ РУКА
24. ДЛИННАЯ РУКА
Однажды на рассвете Ленин вышел из спальной и оставил записку на таком месте, чтобы ее увидела жена или сестра. Он просил разбудить его не позже 10 часов утра, иначе завтрашний день будет потерян.
Несмотря на бессонницу, Ленин не хотел потерять «завтрашний день». Все нити Советской власти сходились в его руке. В лице одного человека был сосредоточен целый военно-политический штаб, руководивший действиями против иностранных интервентов и внутренних врагов.
Когда Первая мировая война пришла к концу и восточный фронт стал ненужным, русские ожидали передышки. Но Ленин ее не ждал. «На нас идет дас вельт-капитал», — сказал он Чичерину{570}.
Некоторые капиталистические политики действовали из ненависти к коммунизму, другие — из неприязни к России вообще. Слабость Советов сулила другим странам более могущественное положение на мировой арене. Многие правительства не хотели упустить редкую возможность поживиться за счет чужой территории или сферы влияния. Соединенные Штаты, все еще новичок и любитель на мировой арене, где выступали профессионалы, старались избежать вмешательства в запутанные европейские дела, но в тоже время опасались растущей мощи Японии на Тихом океане. Президент Вильсон, принципиальный противник игры в мировое господство, играл в нее, пытаясь остаться вне игры: он не хотел и слышать о свержении советского режима или разделе России, потому что слабая Россия не смогла бы противостоять Японии на Дальнем Востоке.
«Я присутствовал на обеде, данном королем Георгом Пятым в честь президента через день или два после Рождества 1918 года», — писал Д. Р. Фрэнсис, американский посол в России. После обеда, «король Георг, сопровождавший г-жу Вильсон при выходе из зала, где происходил прием, спросил меня: «Как вы думаете, г-н посол, что нам делать с Россией?» Я ответил, что, по-моему, союзникам следовало бы свергнуть большевиков. Король возразил, сказал, что он согласен со мною, но что президент Вильсон не разделяет нашего мнения»{571}.
Фрэнсис, только что приехавший из России, искал аудиенции у президента. Вильсон откладывал. Когда они, наконец, встретились, Фрэнсис представил свой план, согласно которому представительство союзников должны были вернуться в Петроград для занятия принадлежащих им помещений в сопровождении 100000 союзных войск и с достаточным запасом продовольствия.
Президент, по словам Фрэнсиса, сказал, что подумает об этом{572}.
Так президент обыкновенно говорил, когда хотел дать вежливый отказ. Он не стал думать о плане Фрэнсиса.
Япония действовала открыто. Чтобы укрепить свою позицию в соперничестве с Америкой и осуществить планы, связанные с Китаем, Япония решила аннексировать Поморье и Сахалин и овладеть их сырьевыми запасами. Русские марионетки токийского правительства, атаманы Семенов и Калмыков, отказывались сотрудничать в Сибири с адмиралом Колчаком и иными сторонниками неделимой России.
Англичане и французы тоже желали раздела России, Член британского военного кабинета лорд Мильнер и французский премьер Жорж Клемансо 23 декабря 1917 года подписали в Париже конвенцию «О действиях на юге России». По этой конвенции, Франции надлежало действовать на северном берегу Черного моря, а Англии — на юго-восточном (т. е. на турецком фронте). «С этой оговоркой, сферы влияния распределяются так. Английская зона: казацкие территории, Кавказ, Армения, Грузия, Курдистан. Французская зона: Бессарабия, Украина, Крым. Расходы несутся сообща и регулируются централизованным союзным органом»{573}.
Хотя это соглашение было заключено в военное время, оно могло быть планом лишь послевоенных операций, так как в 1917 и 1918 гг. ни Англия, ни Франция не были в состоянии ввести войска в Южную Россию и сражаться с немецкой оккупационной армией на этой территории. Флот союзников не мог пройти через проливы в Черное море до победы над Турцией. Конвенция могла иметь смысл только в качестве плана раздела Южной России после войны. В самом деле, Англия и Франция после победы ввели войска в те области, которые были им предназначены по конвенции. Но, так как этих войск было недостаточно для достижения первоначально поставленной цели, они стали поддерживать белых защитников неделимой России.
Послевоенная политика союзников по отношению к России определялась проблемой живой силы. 12 января 1919 года, в первый же день Парижской конференции, на которой обсуждались условия мира с Германией, зашла речь о «крестовом походе» против большевиков. Вильсон возражал, говоря, что хотя коммунизм действительно представляет собою «общественную и политическую опасность», он, Вильсон, очень сомневается, что большевизм можно остановить вооруженной силой{574}. Вильсон предпочитал вести переговоры с большевиками. Ему вторил Ллойд-Джордж: «Большевистское движение так же опасно для цивилизации, как и германский милитаризм». Если же будет предпринята попытка подавить большевизм силой, то «армии взбунтуются… Сама идея подавления большевизма военной силой — чистейшее сумасшествие. Даже если бы оно было возможно, кто был бы в силах оккупировать Россию?»
Ллойд-Джорджу было известно, как гласит официальный отчет о его выступлении, «что есть три человека: Деникин, Колчак и (английский генерал. — Л. Ф.) Нокс. Учитывая шансы этих людей на успех следует отметить, что по имеющимся сведениям чехословаки теперь отказались воевать и что на русскую армию нельзя положиться… Если теперь предпринять военные действия против большевиков, Англия превратится в большевистскую страну и в Лондоне будут советы»{575}.
21 января 1919 года, на заседании Мирной конференции, Ллойд-Джордж задал своим коллегам вопрос, какой вклад могут внести их страны в создание 150 тысячной добровольческой армии для борьбы с коммунизмом. «Президент Вильсон и г-н Клемансо сказали, что никакой». Итальянский премьер Орландо ответил в том же духе.
«Мы сидим на мине, которая в любой момент может взорваться, — писал в своем дневнике 17 января фельдмаршал сэр Генри Вильсон — Из Ирландии сегодня просили по телефону больше танков и пулеметов, и, по-видимому, там обеспокоены создавшимся в стране положением». Через пять дней он сообщил британскому кабинету министров: «Мы не смеем отдать приказ, который вызвал бы недовольство в войсках. Дисциплина теперь дело прошлого. Генерал Дэглас Хэйг говорит, что к 15 февраля у нас больше не будет армии во Франции»{576}.
Маршал Фош сообщил Вильсону 3 февраля, что «его солдаты больше не могут выдержать и начнут сами демобилизоваться, как уже поступают бельгийцы»{577}. 2 февраля, в Париже, Ллойд-Джордж получил известия о беспорядках в Глазго и забастовках в Лондоне и Ливерпуле. Французские рабочие тоже заволновались. Французское правительство не желало допустить присутствия большевистских делегатов на Мирной конференции: «Они обратят Францию и Англию в большевизм»{578}. Под водительством Бела Куна коммунисты 21 марта провозгласили советы в Венгрии. 5 апреля коммунисты победили в Баварии. Дорого обошедшаяся стычка между французскими войсками и Красной Армией в районе Херсона, а также мятеж, который вспыхнул 27 апреля на кораблях французского военного флота в Одессе, вынудили Париж отдать приказ об эвакуации всех французских частей из Южной России.
Продолжать войну в далекой России было не время: солдаты были слишком утомлены, а сами союзные державы потеряли слишком много крови. Только Япония не прекращала интервенции. Европейские страны и США посылали офицеров, техников и вооружение. Армии же, высадившиеся на севере России во время войны, были вскоре отозваны домой.
За исключением японцев иностранные войска, хотя их и насчитывалось в России несколько тысяч, играли маленькую роль в гражданской войне после ноября 1918 года. Русские воевали против русских. Преимуществом антибольшевистских сил было то, что они получали вооружение от союзников. Их слабостью было отсутствие единства. Судьба их зависела от успеха общих усилий. Одновременное наступление на всех фронтах привело бы к победе над большевизмом. Поэтому было решено объединиться под предводительством Колчака. Но Юденич, находившийся в Прибалтике, был не в состоянии наладить связь с войсками Колчака в Сибири и с армией Деникина на Северном Кавказе. Да и Деникин лишь с трудом поддерживал контакт с Колчаком. Поэтому белые избрали Париж своим координирующим центром.
Верховный Совет, состоявший из Клемансо, Вильсона, Ллойд-Джорджа, Орландо и Сайонджи (главного представителя Японии), 26 мая 1919 года адресовал Колчаку ноту{579}, которая начиналась так: «Основной аксиомой Союзных и Присоединившихся держав» — США были «присоединившейся державой» — «всегда было невмешательство во внутренние дела России». Однако они были готовы «продолжать помощь» и признать Колчака при условии, что Учредительное Собрание будет созвано, как только Колчак и его друзья «достигнут Москвы», что будут проведены свободные выборы, что Колчак воздержится от реставрации монархии, признает независимость Финляндии, Польши, Эстонии, Латвии, Литвы, и закаспийских и кавказских республик, а также заплатит иностранные долги России.
Полковник Джон Уорд, начальник британских войск в Омске, сибирской столице Колчака, рассказывал мне, что монархисты и сторонники «неделимой России» в окружении Колчака были против принятия этих условий. Уорд посоветовал ответить в мягком тоне. В соответствии с этим, 4 июня, Колчак ответил союзникам, что проведет созыв Учредительного Собрания и, будучи демократом, не может предопределять его решений о форме правления или об отчуждении российской территории. На польскую независимость Колчак, однако, согласился.
С. Д. Сазонов, бывший министром иностранных дел в царском правительстве с 1910 по 1916 год, стал представителем Колчака в Париже и его министром иностранных дел. Он пытался координировать деятельность белых в России и сделать так, чтобы они соответствовали желаниям союзных и присоединившихся держав. В мае 1919 года он провел 10 дней в Лондоне и остался доволен своим визитом, как явствует из телеграммы, помеченной 1 июня, и расшифрованной и напечатанной на бланке омского министерства иностранных дел 5 июня{580}. У него была аудиенция с королем, и он дважды совещался с членами парламента «от разных партий». Ему казалось, что можно было рассчитывать на помощь Англии. В длинном письме к колчаковскому премьер-министру П. В. Вологодскому, отправленном с нарочным из Парижа 17 июня, Сазонов излагал подробности. Лорд Керзон оказал ему дружеский прием. Уинстон С. Черчилль и сэр Сэмюэль Хор выразили сочувствие Колчаку. На довод, что Англия, Франция и США не могут послать в Россию войска, Сазонов «неизменно отвечал, что этого и не требуется: нам достаточно поддержки вооружением и военными запасами, и мы настаиваем на том, чтобы союзники не оказывали прямой или косвенной помощи сепаратизму разных групп и национальностей»{581}.
Адмирал А. В. Колчак (1873–1920) в 1916 году командовал русским Черноморским флотом. В августе 1917 года Керенский послал его в Англию. Оттуда он отправился на британском крейсере в Канаду, а несколько позже — специальным вагоном — в Нью-Йорк и Вашингтон, где он встречался с президентом Вильсоном и с высокопоставленными морскими офицерами. Из Америки Колчак перебрался в Японию, где через посредство британского посла сэра Конингама Грина предложил свои услуги английской армии. Англичане послали его в Месопотамию. В Сингапуре его догнала телеграмма с приказом вернуться в Пекин. Оттуда его направили в Сибирь. Вскоре он стал военным министром в омском антибольшевистском правительстве, в которое входили эсеры и которое пользовалось поддержкой англичан, французов и чехо-словаков. Ночью 17 ноября 1918 года Колчак произвел переворот, арестовал В. М. Зензинова, Н. Д. Авксентьева и других министров-эсеров, изгнал социалистов из правительства и провозгласил себя «Верховным правителем» России. Французы и чехословаки, подозревая скрытые интриги англичан в этом военно-монархическом перевороте, обернулись против Колчака и, по всей вероятности, наряду с большевиками несут ответственность за печальный конец адмирала. Британское правительство предпочитало видеть в Сибири военный режим{582}. Неизвестно, да и не важно, был ли колчаковский переворот непосредственно вдохновлен местными представителями английского правительства. Во всеобщем хаосе, в который была погружена Россия, идея сильной власти не могла не казаться целесообразной в глазах иностранцев. Но в социалистическом климате России исключение социалистов из антибольшевистского правительства была водою на мельницу Ленина. Колчак обещал созвать Учредительное Собрание, а между тем арестовал правого эсера Виктора Чернова, бывшего в январе 1918 года председателем однодневного Учредительного Собрания. Это давало хороший материал советским сатирикам.
Генерал Деникин на Северном Кавказе, генерал Юденич в Эстонии и генерал Миллер в Архангельске признали Колчака своим главнокомандующим. Деникин зашел в подчинении так далеко, что просил адмирала о прибавке жалования. Колчак наложил на его прошение одобрительную резолюцию зелеными чернилами, необходимо дать такое же жалование, как начальнику штаба при главнокомандующем{583}. Большую часть денег и вооружения поставляла антисоветским силам Англия. Две тысячи британских офицеров и унтер-офицеров служили у одного Деникина. Их задача, как сообщил 16 декабря 1919 года Уинстон Черчилль, выступая в Палате общин, ограничивалась «инструктажем и наблюдением за распределением и использованием британских военных материалов». На другой день он заявил в Палате: «Миссия прилагает все усилия, чтобы реорганизовать железнодорожный транспорт, и с этой целью военное министерство посылает в Россию на полмиллиона фунтов стерлингов технических материалов и на такую же сумму продовольственных товаров и одежды». Гораздо раньше, 21 мая 1919 года, газета «Мансчестер Гардиан» сообщала о «весьма ценной помощи», оказываемой генералу Деникину: «Великобритания поставляет полное снаряжение с винтовками и орудиями для 250000 человек».
Оказывая такую поддержку врагам большевизма, Британия приобрела достаточное влияние в России, чтобы служить центром связи, координирующим удары, сыпавшиеся на Советскую Россию. Ее задача осложнялась личным соперничеством в лагере белых, местным патриотизмом, расстоянием и политическими интригами. Деникин, например, должен был принимать во внимание автономизм, процветавший среди казаков, составлявших становой хребет его армии. Присутствие иностранцев и иностранных войск мешало белым генералам выступать в роли спасителей нации. У большевиков не было иностранных советников, и они могли рядиться в защитников России, что было для них странно, но весьма выгодно. Генералы стояли за помещиков, за великорусскую гегемонию над национальными меньшинствами, за ограничение гражданских свобод, за классический капитализм XIX века. Но падение царизма привило людям вкус к новой жизни. Генералы начали гражданскую войну, потому что были уверены, что большевизм несет с собою крушение их образа жизни. Для этой уверенности у них были все основания. Но дело их было заранее проиграно. Режим Керенского уничтожил старый порядок, а с ним и все возможности реставрации. После Керенского оставался выбор: новые красные или старые белые. Народ предпочел неизвестное. Слабость большевиков привела к хаосу, поэтому массы ассоциировали свободу с советами. Крестьяне не могли предвидеть, что безвозмездный раздел земли, проведенный в 1917–1918 гг., обернется в 1929 году насильственной коллективизацией. Все это было колоссальным преимуществом для большевиков.
Вопрос вооружения не представлял больших трудностей. Четыре тяжелых орудия, например, которые были закончены во время Первой мировой войны, стояли без дела на дворе Путиловского завода в Петрограде. Русская промышленность могла выпускать достаточное количество артиллерии. Знаменитый оружейный завод в Туле оставался в руках у большевиков, и Ленин сам следил за его работой. Председатель тульского губисполкома Г. Н. Каминский, впоследствии нарком здравоохранения, расстрелянный Сталиным, имел особые полномочия и мог звонить прямо Ленину в случае трудностей. В апреле 1918 года он сообщил Ленину «о тяжелом продовольственном положении рабочих на тульском оружейном и патронном заводах и о недостатке денежных знаков для выдачи зарплаты». Ленин немедленно принял меры{584}. Кроме того, советы широко использовали трофейное вооружение. В двадцатых годах, когда в СССР еще не было своих танков, на майском и ноябрьском парадах на Красной Площади шли английские танки, захваченные у Деникина. Запасы цветных металлов и другого сырья, созданные еще при царе и при Временном правительстве, остались большевикам, которые ими и воспользовались во время гражданской войны и после нее.
Россия обладала большими ресурсами живой силы, большая часть которых прошла элементарную военную подготовку. На гражданской войне главным оружием были винтовки и штыки, сабли и шашки, немного артиллерии, устаревшие пулеметы на тачанках, а кое-где — единичные танки, бронепоезда и канонерские лодки. Однажды, когда наездники Деникина, в дни знаменитого «рейда Мамонтова» совершили прорыв в глубокой тыл большевиков, Ленин предложил использовать низко летящие аэропланы против конницы. Он где-то читал об этом и интересовался мнением «ученых военных», возможно ли это технически{585}. Ответ, очевидно, последовал отрицательный. В том же сентябре 1919 года Троцкий обратился с призывом «Пролетарий — на коня!», в результате которого начались походы конармии Буденного.
Ввиду второстепенной роли военной техники, самую большую роль играл боевой дух войск. В 1923 году, удалившись на озеро Балатон в Венгрии, генерал Деникин поверял бумаге свои тяжелые воспоминания о гражданской войне: «Русская жизнь этого периода (лето 1918 года) являет разительную аномалию народной психологии, вышедшую из недостаточно развитого политического и национального самосознания русского народа. На огромном пространстве страны возник десяток правительств и десяток армий, отмеченных всеми цветами политического спектра, начиная с Красной и кончая Южной. Все они производили мобилизации на занятых ими территориях. Во все шел народ — с превеликим нежеланием, оказывая пассивное, очень редко активное сопротивление, но все же шел и воевал, проявляя то высокую доблесть, то постыдное малодушие; бросал «побежденных», переходил к «победителям» и менял красную кокарду на трехцветный угол и наоборот с такою легкостью, как будто это были только украшения форменной одежды… Все усилия красных, белых и черных вождей придать борьбе характер народный не увенчались успехом. За все пять лет русской смуты происходил глубокий внутренний процесс разложения и сложения социальных слоев, были вспышки народного подъема, но вооруженной народной борьбы еще не было».
К этим печальным размышлениям, нормальным для побежденного вождя, Деникин присовокупил ряд мыслей о Красной Армии. Он нашел, что она напоминает старую русскую армию, потому что она «строилась исключительно умом и опытом старых царских генералов». Троцкий и другие комиссары играли лишь роль «надзирателей». Генералы «дали разум», большевики «внесли волю». Так как в обоих лагерях были те же люди, с теми же знаниями, победа зависела от силы воли. Большая часть царских офицеров лояльно служила коммунистам. Деникин пишет: «От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву… За 2 1/2 года борьбы на Юге России я знаю лишь один случай умышленного срыва крупной операции большевиков, серьезно угрожавшей моим армиям»{586}. Большевики брали семьи царских офицеров в заложники и иногда расстреливали колеблющихся командиров в назидание другим.
Ленин санкционировал и защищал использование старого офицерства. «Некоторые наши товарищи, — говорил Ленин 12 марта 1919 года в Петрограде, имея в виду Сталина и бухаринцев, — возмущаются тем, что во главе Красной Армии стоят царские слуги и старое офицерство… Вопрос о специалистах должен быть поставлен шире. Мы ими должны пользоваться во всех областях строительства, где, естественно, не имея за собой опыта и научной подготовки старых буржуазных специалистов. Сами своими силами не справимся. Мы не утописты, думающие, что дело строительства социалистической России может быть выполнено какими-то новыми людьми, мы пользуемся тем материалом, который нам оставил старый капиталистический мир. Старых людей мы… подвергаем бдительному надзору пролетариата и заставляем выполнять необходимую нам работу. Только так и можно строить. Если вы не можете построить здание из оставленного нам буржуазным миром материала, то вы вообще его не построите, и вы не коммунисты, а пустые фразеры»{587}.
Ленин и Троцкий нанимали на службу опыт царских военных и старались совместить его со своим энтузиазмом. Хотя этим энтузиазмом была охвачена лишь малая часть Красной Армии, в условиях всеобщего безразличия было достаточно и немногих воодушевленных людей. Эти немногие были членами коммунистической партии или сочувствующими. Некоторые вступали в партию, чтобы спасти себе жизнь или стать мелкими диктаторами при большой диктатуре. Но опасность, угрожавшая коммунистам, превосходила шансы на спасение, потому что когда неприятель прорывал линию обороны, у членов партии не было иного выхода, как выстоять или умереть. Ни один солдат не мог сказать, что коммунисты используют его как пушечное мясо: коммунисты сами были первой поживой пушек. Страх всегда распространяется по полю боя заразной болезнью. Когда офицер колеблется, весь отряд может обратиться в бегство. Но и храбрость тоже заразительна. Когда коммунисты стояли насмерть или наступали под вражеским огнем, те, что бывали позади, нередко являлись достаточно мужественными людьми, чтобы не отступать.
Коммунистическая партия была советским боевым авангардом в гражданской войне. Ленин заботился о его твердости. В «Правде» за 21 сентября 1919 года он одобрил предложение Зиновьева о чистке партии, «по примеру Петербурга», «от примазавшихся» и об усиленном привлечении в партию «всех лучших элементов массы рабочих и крестьян». Коммунистов научили вести политические беседы в армии в свободные часы. Но их главной задачей было показывать пример героизма в бою. Струсившему члену партии угрожал расстрел.
Политический элемент подчеркивался и тем, что Ленин назначал на различные фронты штатских комиссаров. На одном фронте был Троцкий, на других — Л. Каменев, Сталин, Орджоникидзе, Сокольников и др. На каждом фронте был свой реввоенсовет, в котором преобладали большевики. Ленин, работавший в тесном контакте с комиссарами и реввоенсоветами, с Политбюро и военспецами, выполнял функцию верховного координатора по делам стратегии, подбодряя и заражая энергией одних, ругая и смещая с поста других. В августе 1918 года, например, он телеграфировал астраханскому губисполкому (копия губернской организации коммунистов): «Неужели правда, что в Астрахани уже поговаривают об эвакуации? Если это правда, то надо принять беспощадные меры против трусов и немедленно выделить надежнейших и твердых людей для организации защиты Астрахани…»{588}
Телеграмма от 20 октября 1918 года в Арзамас, главнокомандующему Вацетису: «Крайне удивлены и обеспокоены замедлением с взятием Ижевского и Боткинского». (Речь идет о подавлении мятежа на двух заводах в Вятской губернии, который начался в августе 1918 года.) «Просим принять самые энергичные меры к ускорению. Телеграфируйте, что именно предприняли. Предсовнаркома Ленин. Председатель ВЦИК Свердлов»{589}. К середине ноября Ижевск и Воткинск были взяты.
Ленин Вацетису, 23 декабря 1918 года: «Совет обороны запрашивает: 1) Верно ли, что в боях в районе Балашова недели две назад нашими частями в продолжение 2–3 дней сдано противнику 25–30 орудий, и если это верно, что сделано Вами для привлечения виновных к ответственности и предотвращения подобных явлений? 2) Верно ли, что две недели назад издан Вами приказ о взятии Оренбурга, и если это верно, почему приказ не приводится в исполнение? 3) Что сделано для того, чтобы упрочить положение наших частей в районе Перми, требующих от Центра срочной помощи?»{590}
Ленин Троцкому, в Курск по месту нахождения, 2 или 3 января 1919 года: «Из оперативной сводки начальника штаба Кавказского фронта № 4873 видно, что красновцы заняли Райгород на берегу Волги южнее Сарепты, угрожая, во-первых, нашим военным грузам, идущим из Владимировки в Царицын, во-вторых, целости линии Астрахань — Саратов. Просьба принять меры. Из той же оперативной сводки видно, что английский флот, силой четырех судов, обстрелял Старотеречную, южнее Астрахани, зажег две наши баржи и ушел невредимым в море, захватив наше госпитальное судно «Алескер» с медицинским персоналом. Где наш флот и что он делает? Ленин»{591}. (В примечании сказано, что телеграмма написана Сталиным и подписана Лениным. Троцкий, находившийся под Курском, вряд ли мог знать, что творилось на Каспийском море, или сделать что-нибудь в связи с происходившими там событиями. Сталин и Зиновьев все время пытались настроить Ленина против Троцкого, что им на этот раз, по-видимому, и удалось.)
2 марта 1919 года, в Москве, Ленин выступил с приветственной речью на открытии I конгресса Коммунистического Интернационала. 4 марта он выступил перед делегатами, большинство которых — за исключением русских — представляло слабые или вообще несуществующие иностранные партии, с кратким изложением тех доводов, которые он сформулировал раньше в брошюре «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Конгресс прошел скучно.
Но Ленин бодро, а иногда и просто наивно, занимался пропагандой. 12 марта он говорил в Петроградском совете: «Мы видим, что Советы приобретают на Западе все большую и большую популярность, и за них борются не только в Европе, но и в Америке. Повсюду создаются Советы, которые рано или поздно возьмут власть в свои руки. Интересный момент переживает сейчас Америка, где создаются Советы». На VIII съезде РКП(б) Ленин сообщил более достоверную новость: большевистская революция произошла в Венгрии. «Мы уверены, — сказал он при закрытии съезда, — что это будет наше последнее трудное полугодие. Нас особенно укрепляет в этой уверенности то известие, которое мы на днях сообщили съезду — известие о победе пролетарской резолюции в Венгрии. Если до сих пор Советская власть побеждала только внутри среди входивших в состав бывшей Российской империи народов, если до сих пор близорукие люди, особенно трудно расстающиеся с рутиной, со старыми привычками мысли (хотя бы они и принадлежали к лагерю социалистов), могли думать, что только особенности России вызвали этот неожиданный поворот к пролетарской советской демократии, что в особенностях этой демократии, быть может, отражаются, как в кривом зеркале, старые особенности царской России, — если такое мнение еще могло держаться, то теперь оно разрушено до основания… Трудности венгерской революции, товарищи, громадны. Эта маленькая по сравнению с Россией страна гораздо легче сможет быть задушена империалистами. Но каковы бы ни были трудности, несомненно стоящие еще перед Венгрией, мы имеем здесь, кроме победы Советской власти, нашу моральную победу… издыхающий зверь международного империализма… погибнет и социализм победит во всем мире»{592}.
Венгрия и Россия, конечно, отличались друг от друга. Но и в буржуазной Венгрии и в царской России капиталистический класс был слаб. Это обстоятельство, плюс пережитки феодальной экономики и феодального мировоззрения, делало обе страны особо уязвимыми. В десятые годы Ленин считал, что в России (и в Китае) необходимо дальнейшее развитие капитализма, соглашаясь с Марксом, что только страны, достигшие полной меры развития капитализма, можно считать созревшими для коммунизма. Таков был тезис его книги Империализм: монополистический капитализм послужит прямым путем к социализму. Но после захвата власти в России и поражения германской революции 1918 года оказалось, что все происходит совсем наоборот. Чем слабее капитализм и чем сильнее феодализм, тем больше шансов на успех у резолюции. В такой ситуации обычно необходим добавочный политический фактор, чтобы осуществить революцию. В России этим фактором было падение царизма, в Венгрии — падение империи Габсбургов. Оба события привели к анархии в достаточной степени, чтобы подорвать государство и облегчить мятежникам путь к власти. Из-за малых размеров Венгрии, делавших ее более чувствительной к давлению извне, судьбы двух революций — венгерской и русской — разошлись, но Ленин надеялся заставить их сойтись.
22 марта в 5 часов вечера Ленин попросили к радиоаппарату. Говорила Чепельская радиостанция в Будапеште. Через 20 минут Москва ответила: «Ленин у аппарата. Прошу к аппарату тов. Бела Куна». Из Будапешта ответили, что Кун занят на совещании. Вместо него говорил Эрнст Пор: «Венгерская Советская республика предлагает русскому Советскому правительству вооруженный союз против всех врагов пролетариата. Просим немедленного сообщения о военном положении»{593}.
Ленин понял: Венгрии была нужна военная поддержка. Но он не хотел рисковать. Ему нужны были гарантии. Поэтому 23 марта он послал Куну радиограмму: «Сообщите, пожалуйста, какие Вы имеете действительные гарантии того, что новое венгерское правительство будет на самом деле коммунистическим, а не только просто социалистическим, то есть социал-предательским? Имеют ли коммунисты большинство в правительстве. Когда произойдет съезд Советов?..»
Чтобы не подумали, что он требует точной венгерской копии русской советской системы, Ленин прибавил: «Совершенно несомненно, что голое подражание нашей русской тактике во всех подробностях при своеобразных условиях венгерской резолюции было бы ошибкой. От этой ошибки я должен предостеречь, но я хотел бы знать, в чем Вы видите действительные гарантии»{594}. Сомнения Ленина вызывались тем, что в кабинет Куна входило несколько мягкотелых социал-демократов. Однако скоро он перестал колебаться: коммунистическая Венгрия открывала перед ним розовые дали. Европейский континент бурлил. Армии склонялись к мятежу. Надеждой красных все еще оставалась Германия. Цитируя в своей речи статью из «Франкфуртер Цайтунг» от 23 марта, Ленин говорил: «…Искра может каждое мгновение перелететь из Будапешта в Вену и, может быть, даже в Прагу и дальше…» Если Москва сможет спасти Венгрию, считал Ленин, Европа сможет спасти Россию. Чтобы спасти Венгрию, по мнению Кремля, надо было пересечь Румынию, отделявшую советскую Украину от красной Венгрии. 26 марта советский главнокомандующий Вацетис телеграфировал Антонову-Овсеенко, руководившему операциями вокруг Киева, чтобы тот установил «прямой тесный контакт с советскими армиями в Венгрии»{595}. Несколько недель прошло в приготовлениях и «прощупывании» врага. 13 мая Ленин телеграфировал Куну: «Вчера украинские войска, победив румын, перешли Днестр»{596}. Красная Армия была на пути в Венгрию. Атаману Григорьеву, вождю крестьянских партизан, воевавшему на стороне большевиков под Херсоном и Одессой, был дан приказ предпринять поход на Бессарабию, аннексированную в январе 1918 года румынами.
Как раз в этот момент атаман Григорьев выступил против большевиков, вероятно из-за насильственной мобилизации крестьян в Красную Армию и конфискации зерна. Москва вынуждена была отправить войска на борьбу с ним. Еще более сильным ударом по советской мечте о походе в Венгрию через Румынию было мартовское наступление Колчака, продвинувшегося из Сибири до самой Волги. В апреле он был совсем близко. Западная печать сообщала, что он идет на Москву. Одновременно с Колчаком начал наступление Деникин, занявший Донбасс. В мае Юденич повел свои русские и эстонские части на Петроград. 18 июня Ленин послал Бела Куну шифрованную депешу через Чичерина, советуя начать мирные переговоры с Антантой{597}. Венгерское коммунистическое правительство Куна пало 1 августа 1919 года.
Советской России приходилось думать о своей собственной безопасности. Весна 1919 года принесла с собой величайшую угрозу. Попытки раздуть революционный огонь за границей пришлось оставить. Ленин сыпал телеграммами. Сокольникову, в реввоенсовет Южного фронта, 20 апреля: «Я крайне обеспокоен замедлением операций против Донецкого бассейна и Ростова. Ускорение необходимо, но, конечно, лишь с серьезными силами… Верх безобразия, что подавление восстания казаков затянулось. Отвечайте подробнее»{598}. Казаки выступили на стороне Деникина.
Командующему Украинским фронтом, 22 апреля 1919 года: «Сокольников телеграфирует мне, что Деникин в Донбассейне великолепно использовал отсрочку, укрепился и собрал более свежие силы, чем наши. Опасность громадная… Из материалов Подвойского я вижу, что военного имущества на Украине, даже не считая Одессы, имеется масса, надо не копить его, а тотчас формировать и донецких рабочих и новые части для взятия Таганрога и Ростова. Мобилизовали ли вы всех офицеров на Украине? Во что бы то ни стало надо быстро и значительно увеличить силы против Деникина. Телеграфируйте подробнее и заставьте ваших шифровальщиков шифровать аккуратнее, чтобы все можно было понять»{599}.
Ленин Украинскому советскому правительству, 24 апреля 1919 года: «Во что бы то ни стало, изо всех сил и как можно быстрее помочь нам добить казаков и взять Ростов, хотя бы ценой временного ослабления на западе Украины, ибо иначе грозит гибель»{600}.
Несмотря на это распоряжение, Ленин в тот же день приказывает реввоенсовету Запфронта возвратить Вильно, занятый белыми. Через 24 часа он приказывает Антонову (копия Раковскому, Подвойскому, Каменеву) «перебросить украинские войска для взятия Таганрога обязательно тотчас и во что бы то ни стало».
В конце апреля 2-я Украинская советская армия отбила у Деникина несколько французских танков и прислала один в подарок Ленину. Это был старый обычай — слать образцы трофеев в подарок монарху. Ленин воспользовался случаем для пропаганды. «Этот подарок дорог нам всем, дорог рабочим и крестьянам России, как доказательство геройства украинских братьев, дорог также потому, что свидетельствует о полном крахе казавшейся столь сильной Антанты»{601}. У этой телеграммы были три задачи: она должна была доказать прочность русско-украинской дружбы, от которой зависела победа над Деникиным, заклеймить Деникина как иностранного агента и пробудить надежду на скорую победу. В то же время Ленин распорядился, чтобы редакция «Правды» детально доказала, что эсеры, игравшие важную роль на Украину, были настроены в пользу кулачества и отделения от России, таким образом помогая Деникину, Колчаку и буржуазии{602}. Эсерам вменялось в вину то, что «объективно» они помогали белым, так как «дробили» силы революции.
Коммунисты рассылались по всем фронтам. М. М. Костеловская получила назначение на Восточный фронт в качестве начальника политотдела Второй армии. Она обратилась к Ленину с вопросом: как понимать это назначение? Он ответил: «Понимать так, как есть: решение ЦК. Времена военные. Все — но наиболее трудное» {603}.
Воли Ленин не давал никому. «Не капризничайте, — писал он Бадаеву, бывшему в то время комиссаром продовольствия Петроградской трудовой коммуны, — Вы не барышня. Работайте, отставку не принимаем. Вперед исполняйте все распоряжения центра и не говорите неприличного вздора о «происках». Привет! Ленин»{604}.
У Ленина были длинные руки. Поток его телеграмм сообщал прифронтовым советам и провинциальным комиссариатам чувство лихорадочной спешки, владевшее им. Он наказывал, награждал, хвалил, увольнял, пересылал с места на место, объявлял выговоры. Закон диктатуры требовал, чтобы ее вождь казался вездесущим. Не будучи в состоянии всего сделать лично, он колким и властным словом заставлял выполнять свою волю. 6 мая Ленин дал нагоняй реввоенсовету Южфронта за промедление с подавлением восстания Григорьева. «Не послать ли еще добавочные силы чекистов? Телеграфируйте подробнее»{605}.
В середине мая Юденич подошел к Петрограду — колыбели революции. Ленин не терпел самостоятельных действий со стороны петроградских властей, хотя руководителем там был сам Зиновьев. Он телеграфировал Зиновьеву, требуя «исчерпывающего ответа»: по каким соображениям было решено эвакуировать некоторые заводы Петрограда и окрестностей? Кем и почему дано было распоряжение о потоплении судов? Сколько рабочих мобилизовано и сколько осталось на заводах? Используются ли на нужды обороны все мобилизованные?{606}
Спешная телеграмма в реввоенсовет Южфронта, 19 мая: «Наступление на Петроград удесятеряет опасность и крайнюю необходимость подавить восстание» — Григорьева — «немедленно, во что бы то ни стало… Прибывают ли отправленные к вам воронежские и тамбовские коммунисты, не надо ли еще подкреплений и каких именно? Проволочки опасны чрезвычайной. Пред совнаркома Ленин»{607}.
С запада и юга угрожала опасность. Внезапно на востоке занялась заря победы. Колчак, шедший на Москву, был приостановлен. Его армия стала разлагаться. Ленин с трудом верил сообщениям об этом. Он хотел подтверждения. 12 мая он телеграфирует в реввоенсовет Пятой армии: «Ручаетесь ли, что не преувеличены приписываемые вам сообщения о разложении колчаковцев и массовом переходе их к нам? Если да, то какие меры приняты, во-первых, для ускорения наступления и закрепления победы, во-вторых, для рассылки во все части и Восточного и Южного фронта способных поднять дух нашей армии перебежчиков от Колчака, испытавших его зверства?»{608} Сообщения оказались верными. Колчак отступал. Как раз когда Верховный совет союзников в Париже признал его «Верховным правителем» России, власть его пошатнулась.
С другой стороны, на Украине быстро продвигался вперед генерал Деникин. 25 июня он взял Харьков. 1 июля красные оставили Царицын. В Петрограде уже чувствовалось дыхание Юденича. Ожидания Ленина, что первая половина 1919 года будет «последним трудным полугодием», не оправдались. «Вторая половина 1919 года была еще тяжелее первой», — писала Крупская{609}.