27. ДВЕ ДУШИ В ОДНОЙ ГРУДИ
27. ДВЕ ДУШИ В ОДНОЙ ГРУДИ
Осенью 1919 года Петр Охрименко, писатель и переводчик, приехал с Украины из Каменки, занятой белогвардейцами, в Москву, по его выражению, «гол, как сокол». Чтобы заработать, он перевел какие-то английские стихи Эдварда Карпентера и отнес их в «Правду», где секретарем редакции тогда была Мария Ильинична Ульянова. Стихи были напечатаны 7 ноября 1919 года. Через несколько дней, придя в редакцию за гонораром, Охрименко рассказал Ульяновой о своем тяжелом материальном положении. Ульянова рассказала об этом брату. Ленин написал записку А. С. Енукидзе, Л. Б. Каменеву и Е. Д. Стасовой: «Очень прошу устроить помощь, одежду, квартиру, продовольствие, подателю, тов. Петру Охрименко. Если будут трудности того или иного рода при оказании помощи, очень прошу созвониться со мной. В. Ульянов (Ленин)»{651}.
Это был далеко не единственный случай доброты Ленина по отношению к товарищам. Многие свидетельствуют, что он любил детей — и кошек. В Женеве у него была рыжая кошка. Придя в гости к Ленину в Горках после покушения на его жизнь, Анжелика Балабанова видела у него в доме двух кошек. Линкольн Айр, американский журналист, побывавший в квартире Ленина в Кремле, заметил любовь диктатора к его многочисленным котам{652}.
Личные привязанности и политическая беспощадность Ленина не имели точек соприкосновения. «Мартова Ленин любил», — говорит Б. И. Николаевский, видный публицист-меньшевик. Но Ленин ненавидел, преследовал и запрещал партию меньшевиков, которой руководил Мартов. Это не было шизофренией. Ленин был похож на солдата, который ни в коем случае не совершил бы убийства в гражданской жизни, но убивает на войне. В пропасти, разделяющей личную мораль и общественную аморальность, лежит большая часть мирового зла.
Анжелика Балабанова, дружившая с Муссолини, пока тот был социалистом, дружившая с Лениным, опытная социалистка со связями в западных социалистических партиях, была неофициальной представительницей Советской России в Стокгольме. Ей поручали возбуждать среди европейских левых симпатии к коммунизму. «Каждую субботу приходили в Стокгольм корабли из Петрограда, привозя мне ящики с газетами и очень много денег». Ей не хотелось тратить эти деньги, в то время как советские граждане голодали, а советская промышленность и сельское хозяйство лежали в развалинах. Она написала об этом Ленину. «Дорогой товарищ! — ответил он. — Спасибо, спасибо, спасибо (каждое спасибо подчеркнуто трижды. — Л. Ф.) Вы очень хорошо послужили нашему движению. Но прошу вас не экономить. Тратьте деньги миллионами, да, десятками миллионов». Вернувшись в Москву после того, как Ленин был ранен, она поехала в Горки и привезла с собой немного шведского сыру. Подали чай. Ленин попросил прощения за «привилегии», которыми он пользовался: «Сахар мне прислали с Украины, хлеб из Средней России, мясо мне велел есть врач, не знаю, откуда оно». Балабанова предложила ему сыру. «Отдайте московским детям», — сказал он{653}.
В марте 1918 года секретарь Совнаркома Н. П. Горбунов по соглашению с Бонч-Бруевичем поднял жалование Ленина с 500 до 800 руб. в месяц. Ленин потребовал объяснений. Их не последовало. В официальной бумаге, датированной 23 мая 1918 года, Ленин поставил на вид «незаконность этого повышения… в прямое нарушение декрета СНК» и объявил Горбунову «строгий выговор». «Следует отметить, — вспоминал Горбунов, — что за несколько дней до этого Владимир Ильич дал мне поручение принять меры к повышению жалованья по отдельным наркоматам, в частности по Наркомфину т. Гуковскому, до 2000 рублей»{654}
Ленин не терпел роскоши. Суровый аскетизм его личной жизни и быта напоминал о первоначальных социалистических принципах. Другим, как он знал, это давалось нелегко.
Балабанова уехала из Стокгольма. Ленин ее назначил наркомом иностранных дел советской Украины, — как будто Украина была независимой страной. Киевская действительность поразила Балабанову. «Безобидных людей арестовывали и часто казнили… Когда эвакуировалась область, ЧК расстреливала значительную часть населения, чтобы они не оказали какой-нибудь помощи врагу».
Балабанову особенно расстроило присутствие на Украине некоего «мерзавца», притворявшегося иностранным послом. Он спекулировал деньгами, торговал паспортами и выдавал своих клиентов ЧК. Разъяренная этим, Балабанова поехала в Москву и пошла к Дзержинскому. Он сказал ей, что «мерзавец» — агент ЧК. Она пожаловалась Ленину. «Товарищ Балабанова, — сказал Ленин, — когда вы начнете понимать жизнь? Провокаторы? Если б я только мог, я бы поместил провокаторов в армии у Корнилова»{655}.
Ленин считал, что цель оправдывает любые средства.
В глазах Балабановой, такие средства уничтожали цель.
Благодаря внутренней свободе, Балабанова, хотя она еще была в России, могла позволить себе роскошь критиковать низкие действия правительства. А Ленина согнула в три погибели тяжесть государственной власти, которую он нес на плечах. Все государства лгут и шпионят. Но есть разные степени низости. Диктатура, благодаря строгому надзору над печатью и общественным мнением и неограниченной полицейской власти, обычно отличается беспринципностью, в особенности в военное время, — а при диктатуре время всегда военное.
Судя по тому, как часто Ленин выступал в защиту своего решения о роспуске Учредительного собрания, судя по тому, сколько раз пытался он заново «объяснить» свою книгу «Государство и революция», и то, и другая, должно быть, причиняли ему острое неудобство. 11 июля 1919 года, в разгаре гражданской войны, он выступил в Свердловском университете с лекцией «О государстве»{656}. В первые же две минуты лекции он три раза повторил, что вопрос о государстве «трудный», «один из самых сложных, трудных и едва ли не более всего запутанных буржуазными учеными, писателями и философами». Через минуту он снова вернулся к «трудности» этого вопроса: «Я уже говорил о том, что едва ли найдется другой вопрос, столь запутанный умышленно и неумышленно представителями буржуазной науки, философии, юриспруденции, политической экономики и публицистики, как вопрос о государстве. Очень часто этот вопрос смешивают до сих пор с вопросами религиозными, очень часто не только представители религиозных учений… но и люди, которые считают себя от религиозных предрассудков свободными… пытаются построить учение о том, что государство есть нечто божественное, нечто сверхъестественное…»
Вопрос о государстве стал «фокусом всех политических вопросов и всех политических споров современности». Этот вопрос Ленин ставит так: «Является ли государство в капиталистической стране, в демократической республике, — особенно такой, как Швейцария или Америка, — в самых свободных демократических республиках, является ли государство выражением народной воли, сводкой общенародного решения, выражением национальной воли и т. д., — или же государство есть машина для того, чтобы тамошние капиталисты могли держать свою власть над рабочим классом и крестьянством? Это — основной вопрос, около которого вертятся сейчас во всем мире политические споры. Что говорят о большевиках? Буржуазная пресса ругает большевиков. Вы не найдете ни одной газеты, которая бы не повторила ходячего обвинения против большевиков в том, что они являются нарушителями народовластия… В настоящее время нет ни одной из богатейших газет богатейших стран… которая не повторила бы… что Америка, Англия и Швейцария, это — передовые государства, основанные на народовластии, большевистская же республика есть государство разбойников, что оно не знает свободы и что большевики являются нарушителями идеи народовластия и даже дошли до того, что разогнали учредилку. Эти страшные обвинения большевиков повторяются во всем мире. Обвинения эти подводят нас целиком к вопросу: что такое государство?»
Тут Ленин упомянул об Энгельсе, который, по его словам, учит, «что всякое государство, в котором существует частная собственность на землю и на средства производства, где господствует капитал, что, как бы демократично оно ни было, оно есть государство капиталистическое, оно есть машина в руках капиталистов, чтобы держать в подчинении рабочий класс и беднейшее крестьянство. А всеобщее избирательное право, Учредительное собрание, парламент — это только форма, своего рода вексель, который нисколько не меняет дела по существу».
«Какими бы формами ни прикрывалась республика, — говорил далее Ленин, — пусть то будет самая демократическая республика, но если она буржуазная, если в ней осталась частная собственность на землю, на заводы и фабрики и частный капитал держит в наемном рабстве все общество… то это государство — машина, чтобы угнетать одних другими. И эту машину мы возьмем в руки того класса, который должен свергнуть власть капитала. Мы отбросим все старые предрассудки о том, что государство есть всеобщее равенство, — это обман: пока есть эксплуатация, не может быть равенства. Помещик не может быть равен рабочему, голодный — сытому. Ту машину, которая называлась государством, перед которой люди останавливаются с суеверным почтением и верят старым сказкам, что это есть общенародная власть, — пролетариат эту машину отбрасывает и говорит: это буржуазная ложь. Мы эту машину отняли у капиталистов, взяли ее себе. Этой машиной или дубиной мы разгромим всякую эксплуатацию, и когда на свете не останется возможности эксплуатировать, не останется владельцев земли, владельцев фабрик, не будет так, что одни пресыщаются, а другие голодают, — лишь тогда, когда возможностей к этому не останется, мы эту машину отдадим на слом. Вот точка зрения нашей коммунистической партии».
В утопическом «Государстве и революции» Ленин пообещал, что государство начнет отмирать сразу после прихода большевиков к власти. Теперь он отложил эту окончательную развязку до греческих календ, до той поры, «когда на свете не останется возможности эксплуатировать».
В заключении Ленин сказал свердловцам: «Надеюсь, что к этому вопросу мы в следующих лекциях вернемся — и неоднократно». Хотел ли он бросить еще один камень в стеклянную утопию «Государства и революции» Возможно. 29 августа 1919 года он прочел в Свердловском университете еще одну лекцию, запись которой, как утверждают редакторы собрания его сочинений, не сохранилась{657}. Случайно ли она не сохранилась, или была уничтожена, сказать трудно. Что еще мог Ленин сказать после того, как по сути дела отказался от одной из важнейших своих теоретических работ?
Две души жили в груди у Ленина — душа теоретика-пропагандиста и душа государственного деятеля. Эти две души никогда не соприкасались, потому что, если бы они встретились, мирно сосуществовать они не смогли бы. Ленин не обременял свою деятельность абстракциями. Его абстракции жили в несуществующем мире, совершенно отдельно от его практической деятельности.
Не были ли его постоянные пророчества о скором приходе мировой революции одной из таких абстракций, вроде той, что он повторял в 1917 году, настаивая на скором отмирании государства? Он повторил этот неизбежный припев 20 июля 1919 года в ответ на вопросы агентства «Юнайтед Пресс». «Капитализм дозрел и перезрел, — утверждал Ленин. — Он пережил себя… Крах капитализма неизбежен… На смену ему пришла Советская республика… Победа международной Советской республики обеспечена».
Ленин не верил, что мирное сосуществование возможно в мире реальности. Он ставил извечный вопрос, вопрос о борьбе: «Кто кого?» — и предлагал ответ: коммунизм уничтожит капитализм. Но срока Ленин не назначил.
Покамест, и в заключение, он дал агентству «Юнайтед Пресс» образчик своего юмора: Советская Россия готова соревноваться с Америкой или с любой иной страной. «Маленькая иллюстрация, — писал Ленин о подавлении свободы в капиталистическом обществе: — американская буржуазия обманывает народ, хвалясь свободой, равенством, демократией в ее стране. Но ни эта, ни какая иная буржуазия, ни одно правительство в мире не сможет принять, побоится принять состязание с нашим правительством на началах действительной свободы, равенства, демократии; допустим, договор обеспечивает за нашим правительством и за любым иным свободу обмена… брошюрами, от имени правительства издаваемыми на любом языке и содержащими текст законов данной страны, текст конституции, с объяснением ее превосходства над другими. Ни одно буржуазное правительство в мире не осмелится пойти на такой мирный, цивилизованный, свободный, равный, демократический договор с нами. Почему? Потому, что все, кроме Советских правительств, держатся угнетением и обманом масс»{658}.
Все это было сказано до эпохи железного занавеса, берлинской стены, заглушения советскими зуммерами иностранных радиопередач и всех других приемов, с помощью которых коммунисты препятствуют свободному обмену мнениями. К этим приемам некоторые демократии прибавили свои собственные.
В книге «Государство и революция» Ленин объявил, что свобода и государство несовместимы. Отказавшись от идеи отмирания государства, он похоронил и идею несовместимости государства и свободы. Советское государство демократично, заявил он. В письменном интервью с журналистом «Чикаго Дэли Ньюс» Айзаком Дон Левином он пошел еще дальше, собственноручно написав по-английски в ответ на вопрос журналиста: «Да, советское правительство самое демократичное правительство из всех правительств мира. Мы готовы это доказать»{659}.
Как он мог бы это доказать?