40. ПАРТИЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

40. ПАРТИЯ

Голод — характерное явление отсталых стран. Советская Россия в 1921 году была отсталой страной. Промышленность была разрушена, транспорт парализован, война еще не отшумела, крестьяне не хотели собирать урожай для большевистских продотрядов, а Поволжье и Украина были поражены засухой. Максим Горький обратился «ко всем честным людям>^ за помощью. Он просил хлеба и медикаментов. Конференция представителей европейских правительств, встретившаяся в Брюсселе и в Париже, объявила о своей готовности взвесить вопрос о помощи при условии, что Советы признают государственный долг царской России. Герберт Гувер пообещал оказать немедленную помощь от имени АРА (Американской администрации помощи).

Летом 1921 года в одном только Поволжье голодало 25 миллионов человек. АРА начала операции в России в сентябре 1921 года и вела их до июля 1923. Миллионы жизней были спасены этой организацией в Поволжье и на Украине.

Теперь главным политическим вопросом был вопрос экономики. В начале нэпа корреспондент лондонского «Обсервера» Майкл Фарбман спросил Радека, не угрожает ли партии опасность перерождения или преобразования. Радек отвечал: «Конечно, мы с каждым днем преобразуемся. В швейцарской эмиграции мы никакого внимания не обращали на дождь, так были заняты марксистскими дискуссиями. А теперь дождь и засуха занимают нас куда больше, чем Мах и Авенариус. Осинский теперь нарком земледелия, а тогда он переводил Верлена и был совершенно равнодушен к пахоте и севу. Киселев все время думал только о том, как бы досадить буржуазии, а теперь всецело отдался организации трамвайного транспорта в Москве… Раньше мы думали, что буржуй стоит только того, чтобы его в расход вывести, а теперь мы думаем, получится из него хороший директор завода или нет»{877}.

Пришел век целесообразности, век Ленина. Доктрина была свергнута с престола экономическим бедствием; чтобы достичь хозяйственного успеха, большевики жертвовали идеологией. Большевистская революция была скачком из мировой войны в гражданскую. Следующий скачок был из царства мечты в царство необходимости. Революции угрожало поражение на экономическом фронте, и Ленин прилагал гигантские усилия, чтобы возродить хозяйство России.

В сталинской истории ВКП(б) говорится: «Общая продукция сельского хозяйства в 1920 году составляла лишь около половины довоенной… Выплавка чугуна за весь 1921 год составляла всего лишь 116,3 тысячи тонн, т. е. около 3 % довоенного производства чугуна. Не хватало топлива. Транспорт был разрушен. Имевшиеся в стране запасы металла и мануфактуры были почти исчерпаны. В стране был острый недостаток самого необходимого: хлеба, жиров, мяса, обуви, одежды, спичек, соли, керосина, мыла»{878}.

Социализм как в наше время принято называть государственный капитализм, привлекателен для отсталых стран. Благодаря гражданской войне и интервенции, в 1921 году Россия была более отсталой, чем в 1917. Марксисты решили, что страна нуждается в дополнительном периоде частного капитализма, прежде чем перейти к социализму. Отсталость капитализма позволила большевикам победить. Дальнейшее развитие капитализма должно было теперь помочь им остаться в седле. Предполагалось, что в будущем частный капитализм уступит место тотальному государственному капитализму.

Некоторым коммунистам хотелось большего. Ленин дал им отпор. 19 февраля 1921 года он писал Г. Кржижановскому, руководившему Госпланом: «О плане Милютин пишет вздор… Мы нищие. Голодные, разоренные нищие. Целый, цельный, настоящий план для нас теперь = «бюрократическая утопия». Не гоняйтесь за ней. Тотчас, не медля ни дня ни часа, по кусочкам выделить важнейшее, минимум предприятий, и их поставить»{879}. В том же духе Ленин писал в «Правде» от 21 февраля 1921 года: «Суть дела в том, что у нас не умеют ставить вопросов и живую работу заменяют интеллигентским и бюрократическим прожектерством… мы должны научиться Россией управлять… Поменьше интеллигентского и бюрократического самомнения…»{880}.

В практичности Ленина иногда проскальзывало что-то плюшкинское: «Сбор хлама, отбросов, мертвых материалов. Использование их для обмена на хлеб», — писал он Кржижановскому в апреле 1921 года{881}. Распоряжение наркомпроду от 30 мая: «Ускорить посылку мешков для Укрнаркомпрода, а также посылку товаров для товарообменного фонда Украины», «…о последующих распоряжениях… сообщайте ежедневно формально и письменно… Личная ответственность…»{882}

Теперь тонна хлеба в глазах Ленина весила больше, чем том Маркса. Идеологических рассуждений как не бывало: для них не оставалось времени. «По имеющимся сведениям в пределах Чувашреспублики имеется 35 тыс. пудов мяса, неподвезенного к станциям желдорог вследствие отсутствия гужевого транспорта. Ввиду близкого наступления оттепелей, возможной порчи мяса, предлагаем в боевом порядке принять меры к обеспечению Компрода транспортом для вывоза мяса. О принятых мерах немедленно телеграфируйте»{883}.

Ленин стал так чувствителен к настроению масс, он так остро осознавал слабость режима, что в середине апреля 1921 года дал Молотову такие инструкции: «Если память мне не изменяет, в газетах напечатано письмо или циркуляр ЦК насчет 1 мая, и там сказано разоблачать ложь религии или нечто подобное. Это нельзя. Это нетактично. Именно по случаю пасхи надо рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать безусловно всякого оскорбления религии. Надо издать дополнительно письмо или циркуляр. Если Секретариат несогласен, то в Политбюро». Требуемый циркуляр был опубликован в «Правде» 21 апреля{884}.

(До болезни Ленин никогда не диктовал, а писал заметки, распоряжения и телеграммы от руки. В середине письма секретарю, Л. Фотиевой, он как-то заметил между прочим: «Чернила у меня, как видите, дрянь», — и попросил: «пришлите, пожалуйста, баночку хороших, для наливного пера»{885}.)

Не забывал Ленин и о Вандерлипе с его концессиями. В апреле 1921 года он отправил меморандум Чичерину: «Разъяснено ли Вандерлипу, что мы могли бы сдать американцам в концессию громадные нефтяные площади (Баку, Грозный, Эмба, Ухта) и этим бы Америка побила Англию? Позвоните, как только прочтете это»{886}.

Коммунисты и рабочие продолжали возражать против концессий. Ленин спорил с несогласными: «Можно ли ставить задачей нам сейчас: сладить самим, или это левое ребячество, или глупое доктринерство… 1/4 отдать? Идеал для учебы. 1/4 отдать, 2/4 догнать, — 3/4 недостижимый идеал. Тогда через 30 лет (срок концессии средний) обеспечена мирная победа, а вероятно через 15 выкупим…» Он пытался убаюкать оппозицию пророчествами.

Концессии Ленин мотивирует так: «Ввиду гигантской опасности провала Советской власти из-за экономической разрухи и отсталости… задачу ставить только так: при помощи союза с иностранным капиталом догнать»{887}. Никакие средства не смущали Ленина.

Как видно, Ленин понимал, что положение отчаянное. 13 апреля 1921 года он писал Кржижановскому:

«Надо предположить, что мы имеем 1921–1922 такой же или сильнее

неурожай

топливный голод…»

Ленин предлагал пожертвовать частью и без того нищенского золотого запаса для закупки продовольствия, топлива и промышленного оборудования за границей. Все эти покупки должны быть оправданы детально, писал он Кржижановскому{888}. Все издержки за счет золотого фонда производились под непосредственным надзором Ленина, проявлявшего почти феноменальную скупость.

Мрачные предсказания о неурожае в следующем году, которые делал Ленин, основывались на опыте русской истории: за одним неурожайным годом обычно следовал другой, потому что крестьяне съедали посевной материал. Кроме того, Ленин вовсе не был уверен, что вести об отмене реквизиций дошли до деревни и убедили крестьян-скептиков, не имевших оснований доверять коммунистам. Поэтому три речи Ленина, «О потребительской и промысловой кооперации», «О продовольственном налоге или продналоге» и «О концессиях и о развитии капитализма», были записаны на граммофонных пластинках в конце апреля 1921 года{889}. (8 пластинок с записями речей Ленина было изготовлено еще в 1919 году. Оригиналы всех пластинок хранятся в Архиве ИМЭЛ.) Поскольку советское радиовещание было еще в колыбели, пластинки проигрывались в селах заезжими пропагандистами, чтобы мужики могли услышать «голос хозяина».

В речи о продналоге, обращенной непосредственно к крестьянам, Ленин подчеркивает строго официальный характер декрета о налоге, изданного ВЦИКом и подтвержденного особым законом, который опубликовал Совнарком. «Почему была необходима замена разверстки продналогом? Потому, что разверстка оказалась непомерно тяжела и неудобна для крестьян… Кроме того, от бескормицы усилился падеж скота, ослабел подвоз дров из лесов, ослабела работа фабрик, дающих продукты в обмен на крестьянский хлеб… Продналог почти вдвое меньше разверстки… Размер налога точно известен наперед, т. е. еще с весны каждому крестьянину. От этого будет меньше злоупотреблений при взыскании налога. От этого у крестьянина будет больше интереса расширять посевы, улучшать свое хозяйство, стараться об увеличении урожаев». «Крестьяне возьмутся теперь за свое хозяйство с большей уверенностью и с большей старательностью, а это самое главное».

В речи о концессиях простыми словами описывается сущность концессий и объясняется, что «капиталистический арендатор» не опасен «рабочим и крестьянам»: «Да, это значит развивать капитализм, но это не опасно, ибо власть остается в руках рабочих и крестьян, а собственность помещиков и капиталистов не восстанавливается». Ленин думал, как видно, что крестьяне опасаются возвращения помещиков.

Потребительская кооперация, говорил Ленин, поможет в распределении продуктов. Партийные и советские работники должны всячески способствовать ее развитию. «Промысловая кооперация, — объяснял Ленин, — поможет развитию мелкой промышленности… с целью производства и сбыта разных продуктов, как земледельческих (напр., овощи, молочные продукты и тому подобное), так и не земледельческих (всяческие продукты промышленности, изделия из дерева, из железа, из кожи и т. д.)… Это сразу даст облегчение крестьянству и улучшит его положение…» Таким образом, Ленин поощрял создание вольного рынка.

Голод в стране усиливался. АРА открыла кухни и столовые для детей в Москве и в Петрограде и начала помогать голодающим на востоке. Сфера ее деятельности распространялась до самого Оренбурга на Урале. Четверть населения России, 35 миллионов человек, страдала от постоянного острого голода. Наблюдались многочисленные случаи людоедства. Миллионы беспризорных блуждали в городах, селах и вдоль железных дорог, добывая пропитание нищенством или воровством и грабежами.

Между тем число сторонников Кремля падало. В письме ЦК, составленном в начале мая 1921 года, говорится о «хиреющих партийных ячейках» и о том, «что между коммунистами и беспартийными рабочими выросла стена»{890}.

Письмо ЦК было новой редакцией письма, составленного Лениным незадолго перед этим. Оно начиналось так: «Опыт беспартийных конференций вполне доказал, что они стали ареной для агитации меньшевиков и эсеров». В письме ЦК это замечание тоже фигурирует, но оно помещено в середине, а не в начале, и смысл его затушеван: сказано, что меньшевики и эсеры, «поскольку они выступают с открытым забралом, значительного успеха не имеют» и поэтому «все чаще перекрашиваются под беспартийность». Ленин против этих изменений в тексте письма не возражал. В проекте письма он предупредил: «Нужна величайшая осторожность в устройстве беспартконференций, отнюдь не допуская их без предварительной самой тщательной подготовки по каждом отдельной фабрике. Губкомпарты должны отвечать перед партией за то, что они ручаются за успех каждой беспартконференции»{891}.

Это значило, что подозреваемых меньшевиков и эсеров перед конференциями арестовывали.

Целью конференции было оправдать политику партии перед беспартийными и вызвать «энтузиазм рабочих масс». На конференциях часто выступали представители ЦК. Один такой представитель (или «инструктор»), Г. К. Королев из Иваново-Вознесенска, как видно, хотел избежать назначения и направил Ленину особый запрос о его «целесообразности». Ленин ответил 31 мая 1921 года: «Решение ЦК об ответственных разъездных работниках есть решение Пленума ЦК. Значит, бесспорно (я, лично, вполне согласен с ним)… Аппарат ЦК надо усилить и сблизить с местами». Королев, очевидно, жаловался, что слаб в теории. Ленин его утешил: «Теоретиком не надо быть. Достаточно быть партийцем»{892}.

Партия и пролетариат были в подавленном настроении. В конспекте речи на заседании коммунистической фракции IV Всероссийского съезда профсоюзов Ленин отметил «крайнюю нервность, возбуждение, недовольство рабочих… глубочайшее возмущение их при наблюдении таких явлений, как «зажигалки», хищения и т. п.»{893}.

«Зажигалки» приобрели такое значение, что о них вынужден был говорить правитель государства: спичек не было, или были скверные, незажигающиеся; рабочие на заводах тратили время на изготовление самодельных зажигалок для себя и для продажи. На производство более сложных промышленных продуктов не хватало ни сырья, ни топлива, ни энергии. 22 мая Ленин предложил резолюцию, которую немедленно одобрило Политбюро: «На обязанность профсоюзов… ложится теперь достигнуть необычайно быстрого сокращения числа предприятий и рабочих путем сосредоточения последних в минимуме лучших и крупнейших предприятий»{894}. За 6 дней до этой резолюции Ленин писал Кржижановскому из Госплана «особое внимание обратить на промышленность, дающую предметы, годные для обмена на хлеб». Он требовал «максимального сокращения, почти уничтожения, флота и расходов не него», сокращения армии до 1,6 млн. к 1 сентября 1921 года («Затем, — прибавлял он, — условный расчет на половину этой величины»), сокращения «совслужащих» на 25 или на 50 %.

Эти меры наткнулись на жесточайшее сопротивление со стороны профсоюзов. На коммунистической фракции съезда ВЦСПС была принята резолюция Д. Б. Рязанова, отражавшая недовольство рабочих. Ленин назвал ее антипартийной. Вождь профсоюзов Томский не только не выступил против этой резолюции, «но даже не довел до сведения фракции проект резолюции, выработанный комиссией ЦК». Пленум ЦК отстранил и Рязанова, и Томского от профсоюзной работы. Только после того, как Ленин выступил на заседании фракции, «последняя громадным большинством голосов отвергла резолюцию Рязанова и приняла резолюцию ЦК»{895}.

Что-то подгнило в советской республике.

Бандитизм процветал на почве нищеты и политической смуты. В Воронежской губернии, например, еще в мае 1921 года остатки партизан Антонова «совершали убийства партийных и советских работников»{896}. Ленин распорядился принять карательные меры.

У самого Ленина если и бывали минуты подавленного настроения, то, во всяком случае, он всегда владел собой, а в товарищах пытался не допускать «духа уныния». 16 мая 1921 года сотрудник НКИД М. Г. Соколов представил Ленину проект своего содоклада на общем собрании ячейки РКП наркомата по иностранным делам. Ленин немедленно откликнулся довольно длинным письмом (две страницы){897}. Соколов резко критиковал брошюру Ленина о продналоге: с одной стороны, писал он, «насаждается государственный капитализм», и земля сдается в аренду иностранным и даже местным капиталистам, а с другой стороны — «Ленин толкует об экспроприации помещиков».

Ленин отвечал, что помещики и капиталисты останутся экспроприированными, а аренда — всего лишь «договор на срок».

Далее Соколов утверждал: «Самодеятельность масс возможна лишь тогда, когда мы сотрем с лица земли тот нарыв, который называется бюрократическими главками и центрами».

«Я, хотя и не бывал на местах, — писал Ленин, — но знаю этот бюрократизм и весь его вред. Ваша ошибка — думать, что его можно, как «нарыв», сразу уничтожить… Можно прогнать царя, — прогнать помещиков, — прогнать капиталистов. Мы это сделали. Но нельзя «прогнать» бюрократизм в крестьянской стране… Можно лишь медленным, упорным трудом его уменьшить… Хирургия в этом случае абсурд, невозможность; только медленное лечение — все остальное шарлатанство или наивность. Вы именно наивны, извините меня за откровенность. Но вы сами пишете о своей молодости». Ленин упрекнул еще Соколова за то, что его настроение «похоже на отчаяние». «А нам отчаиваться либо смешно, либо позорно… Не падать духом. Если будете читать свой доклад (я абсолютно не возражаю против этого), прочитайте и мое письмо к вам, пожалуйста. Жму руку и прошу не допускать в себя «духа уныния». Ленин».

Наркомзем Осинский вернулся в Москву из поездки по стране с впечатлением, что крестьяне считают продналог временной мерой и не принимают его всерьез. Мужики теперь были стреляные воробьи, их трудно было провести на большевистской мякине. А что было всего хуже, местные партийные работники накануне X партконференции обращались «по секрету» к членам ЦК с вопросами: «Будет ли осенью восстановлена разверстка?»{898} Многие партийные работники считали нэп просто хитрой уловкой. Поэтому Ленин созвал специальную конференцию, чтобы подтвердить долговременный характер новой политики.

В дни Ленина каждый год созывался партсъезд, воля которого была законом в Советской России (при Сталине, когда политика стабилизировалась, съезды собирались все реже и реже: между XIV и XV съездом прошло 2 года, между XVII и XVIII — пять лет, между XVIII и XIX — почти четырнадцать лет). В промежутках — при Ленине — созывались партконференции для обсуждения ситуации и решения насущных вопросов, X съезд закрылся 16 марта 1921 года. Но доклад Осинского о недоверии крестьян заставил Ленина созвать 26 мая 1921 года особую конференцию. Ленин выступал на ней три раза{899}. Он пообещал крестьянам, что продналог не будет отменен. Рабочим он объяснил, что они смогут торговать с крестьянами. «Поскольку крестьяне входят, как составная часть капиталистического общества, рабочий класс остается также составной частью этого общества, — сказал он. — Следовательно, если крестьянин торгует, то и нам надо торговать». Меньшевики и эсеры оказывали влияние на рабочий класс. «Они тем более опасны в тот момент, когда рабочему классу приходится переживать периоды перерыва производства», — т. е. периоды безработицы. В результате, «состояние неуравновешенности, неопределенности, отчаяния, безверия овладевает известными слоями рабочих». Не одни крестьяне были предметом опасений Ленина.

Только международное положение обнадеживало Ленина. Во внутренней политике оставалось надеяться на труд и агитацию: будущее наступало медленно.

Почему народ не восстал против коммунистов?

Ленин не умел дружить с людьми, он был слишком расчетлив. Сегодня его чтят миллионы, при жизни сотни тысяч преклонялись перед ним, перед его железной волей, смелостью, умом, твердокаменной решимостью. Он любил только одну женщину — Инессу Арманд. Его любили многие. Но единственным его другом был, по всей вероятности, Ю. Мартов, вождь меньшевиков, когда-то сотрудничавший с Лениным в газете «Искра». Ленин уважал его за способности, честность и революционную прямоту. Мартов был единственным человеком, если не считать ближайших родных и Инессы Арманд, к которому Ленин обращался на ты. В Лондоне, в 1902 году, они как-то выпили на брудершафт. В третьем томе (с. 399) «Ленинского сборника» напечатано письмо Мартова, в котором он обращается к Ленину на ты. Письмо помечено Цюрихом, 17 апреля 1902 года. Мартов вряд ли стал бы обращаться к Ленину на ты, если бы это обращение не было взаимным. Но позднее побратимы поссорились. Политика свела их, политика их разъединила. В 1920 году, после польской войны, германские социалисты обратились к Ленину с просьбой выпустить Мартова из России.

Политическое и экономическое положение было настолько угрожающим, что Ленин опасался, как бы ЧК, не подчинявшаяся никаким законам, кроме своих собственных, не арестовала Мартова и не сделала из него мученика. Поэтому он лично способствовал отъезду Мартова. Сотрудник Мартова Р. А. Абрамович последовал за своим вождем за границу спустя несколько месяцев, а 23 февраля 1921 года, во время петроградских забастовок, предшествовавших Кронштадтскому восстанию, Б. И. Николаевский и другие меньшевики были схвачены и отправлены на Лубянку.

С партии меньшевиков сняли голову.

После правоэсеровских восстаний в Северной России в 1918 году и московского мятежа левых эсеров в июле 1918 года вожди партии социалистов-революционеров либо вынуждены были бежать на Запад, либо были арестованы. За остальными был установлен строгий надзор. Их организация рухнула.

Русские буржуазные партии были запрещены еще раньше. К 1921 году их руководители были либо мертвы, либо в эмиграции.

Успешная революция невозможна без эффективного руководства.

Народ, только что прошедший одну гражданскую войну и видящий вокруг себя оставленные ею развалины, не станет восставать, чтобы не начать новой гражданской войны. Кроме того, голодающий народ — плохой материал для революции. К революции может повести не отчаяние, а надежда, или надежда и отчаяние вместе, но не одно лишь отчаяние. Когда-то Россия надеялась на революцию, теперь она отчаялась в революционных приемах.

Революция вспыхивает, когда разваливается администрация. Администрация в России разваливалась в 1917 году, а не в 1921. Советское правительство с его длинной карающей рукой ЧК, с его всеслышащими ушами и всевидящими глазами, стояло перед запуганным, голодным, издерганным и раздробленным народом, как некий непобедимый колосс, только что справившийся с легионом внутренних и внешних врагов (недаром Ленин так часто напоминал об этих победах). Приученная к покорности царизма, Россия покорилась Ленину.

Ключом к ленинскому коммунизму была партия. История, может быть, скажет, что величайшим новаторством Ленина была замена политической деятельности партийной организацией. Таков был новый «марксизм»: партия, государство, народ и вождь сливались воедино, и этому единосущному идолу все были обязаны верностью. В этом и заключается тоталитаризм. Партия — выше государства, выше правительства и выше нравственности, но не выше личности. Но личность действует через партию, и если она теряет контроль над партией, то она утрачивает свое значение. Зато, если личность достигает неограниченной власти над партией и государством, то она становится предметом культа. В советской истории самым ценным политическим призом стала руководящая позиция в партии.

До 1917 года Ленин представлял себе коммунистическую партию как организацию профессиональных революционеров. Большевистская революция преобразовала партию в воинствующий монашеский орден. Коммунист с оружием в руках сражался на поле брани, завоевывал умы пропагандой, благодаря энергии, планомерности и особой технике принуждения, одерживал победы на хозяйственном фронте. Наградой за доблесть служило ему назначение на еще более трудный и опасный пост. Доходные местечки противоречили коммунистическому нравственному кодексу. Аскет Ленин лично показывал пример сурового пуританизма.

Но власть заманчива и для сильных, стремящихся взять ее в свои руки, и для слабых, преклоняющихся перед нею. Власть влечет за собой особые привилегии, особенно в бедных странах, где автомобиль или отдельная квартира или, как в революционной России, право пользования особой столовой и особым распределителем, представляют собою не только символ высокого положения в обществе, но и всю разницу между нуждой и комфортом. Поэтому советская коммунистическая партия привлекала и беззаветных идеалистов и отъявленных рвачей.

В марте 1920 года, ко времени IX партсъезда, в партии было 611978 членов. Через год, к X съезду, юна выросла почти до «трех четвертей миллиона»{900}. Никто точно не знал, по каким мотивам люди вступали в партию. Но партия предполагала, что среди ее членов были «примазавшиеся». С другой стороны, те, кто верил, что коммунизм чуть ли не за углом, разочаровались после наступления нэпа и ушли из партии, вследствие чего ей стал угрожать наплыв оппортунистов.

Ленин приказал провести чистку.

Чистка приняла вид перерегистрации. Каждый член партии должен был заново вступать в нее после проверки и регистрации. Нежелательные элементы отсеивались. Ленин сам составил условия перерегистрации, Политбюро одобрило их, внеся некоторые изменения, 21 июня 1921 года{901}.

В каждой ячейке регистрацию проводила «группа старых членов РКП (не менее 5–7 лет в партии) и обязательно рабочих».

Леонард Шапиро приводит следующие данные о составе партии в 1921 году: только 8 % членов партии вступило в нее до марта 1917, и только 41 % всех членов составляли рабочие. Не все из указанных 8 % подошли бы под ленинскую категорию «не менее 5–7 лет в партии». Таким образом, ответственность за перерегистрацию падала на примерно 3 % членов партии. Из них многие, наверное, не обладали достаточной проницательностью и политическим опытом. Тут, может быть, проект Ленина подправили партийные аппаратчики. Ленин, считая, что принадлежность к рабочему классу есть достаточная гарантия преданности и дисциплинированности, предлагал «свести на минимум» формальности по отношению к «действительным рабочим, действительно работающим на своей фабрике», «и по отношению к крестьянам, занятым на своем участке земли, чтобы таких лиц не затруднять перерегистрацией». Он знал, что многие из тех, которые числились в партийных анкетах рабочими, на самом деле выполняли «руководящую работу» и наслаждались недавно приобретенной властью и привилегиями бюрократа.

«Из партии должны быть удалены все сколько-нибудь сомнительные, ненадежные, не доказавшие своей устойчивости члены РКП, с правом обратного приема после дополнительной проверки и испытания», — предписывал Ленин. Особой проверке должны были быть подвергнуты «вступившие из других партий после октября 1917, вступившие из среды чиновников и должностных лиц, бывших на службе старых правительств, занимавшие должности, связанные с какими-либо привилегиями, принадлежащие к совслужащим». При перерегистрации каждый коммунист должен был представить рекомендации в письменной форме, «причем в числе рекомендующих должно быть непременно несколько рабочих со стажем 5–7 лет в партии». Во время перерегистрации прием в партию прекращался на 6 месяцев.

Несмотря на привязанность Ленина к рабочим, их процент в партии упал с 57 в 1918 году до 41 в 1921, в то время как процент служащих и интеллигенции поднялся до 31 %{902}. Попытки изменить это соотношение за счет увеличения процента рабочих в партии не увенчались успехом, потому что рабочие и крестьяне испытывали вполне естественное желание продвинуться вперед, вступив в партию, что им и удавалось, так как они пользовались особым доверием и получали административные назначения, увеличивая собою число бюрократов. Постепенно партия из подвижнического ордена превратилась в привилегированную касту. Одной из ее привилегий была власть. Эти привилегии коммунисты старательно отрабатывали, укрепляя диктатуру, в то время как идеологию партии разъедал нэп, а ее моральную устойчивость расшатывал террор. Существование партии и диктатуры стало самоцелью.

Как бы то ни было, партия оставалась надежным орудием правления. Но Ленина беспокоил вопрос о марксистской чистоте партии. Для беспокойства нашелся повод. В 1893 году, в Самаре, Ленин познакомился с сосланным туда за революционную деятельность Исааком Христофоровичем Лалаянцем. Семья Ленина в то время жила в доме торговца Рытикова в Самаре. Ленин представил Лалаянца всем членам семьи и ввел его в революционные круги города.

Между тремя единомышленниками — Лениным, Лалаянцем и Алексеем Поповым — быстро завязались близкие отношения. Эта «тройка» встречалась у Ленина или у Попова или в какой-нибудь пивной на волжской пристани и вела беседы на политические темы «за кружкой жигулевского пива», как вспоминает Лалаянц, «чем отвлекала от себя внимание посторонних». В последующие годы они встречались время от времени. Лалаянц стал одним из основателей РСДРП, сотрудничал в «Искре», провел несколько лет в сибирской ссылке и в европейской эмиграции, — в общем, типичная биография русского революционера{903}.

5 сентября 1921 года Ленин получил известие о Ла-лаянце. Он ответил в тот же день: «Очень благодарю за вести о Лалаянце. Мне крайне жаль, что он оказался вне рядов РКП. Если можно, просил бы Вас написать мне подробнее о том, почему он стоит вне партии, когда вышел из нее, как жил при Колчаке в Сибири и прочее». Ленин спрашивал также, целесообразно ли искать для Лалаянца работу, «может быть в Москве»{904}. 12 января 1922 года Лалаянц посетил Ленина в Кремле. Он принял пост в Наркомпросе, но в партию вступить отказался, хотя Ленин его рекомендовал Сталину как «несомненно преданного революционера»{905}.

Ленина явно беспокоило то, что старый революционер, когда-то бывший членом партии, отказывается вступить в партию после того, как она произвела, наконец, долгожданную революцию. Лалаянц был не один. Советское государство привлекало карьеристов и часто отталкивало преданных революционеров своим оппортунизмом.