9. ЧЕЛОВЕК ДЕЛАЕТ ИСТОРИЮ
9. ЧЕЛОВЕК ДЕЛАЕТ ИСТОРИЮ
Пока Ленин лишь стремился к той власти, которую он завоевал 7 ноября 1917 года, он решительно отвергал достижение мира путем переговоров. Он считал международную революцию сиамским близнецом мира. В «Резолюции о войне», составленной для партийной конференции в мае 1917 года, Ленин писал: «Конференция протестует еще и еще раз против клеветы, распространяемой капиталистами против нашей партии, именно, будто бы мы сочувствуем сепаратному (отдельному) миру с Германией». Эта идея была отвратительна Ленину: «Мы считаем германских капиталистов такими же разбойниками, как капиталистов русских, английских, французских и пр., а императора Вильгельма таким же коронованным разбойником, как Николая Второго и монархов английского, итальянского, румынского и всех прочих». Затем Ленин сформулировал свое предписание: «…эту войну можно окончить… только посредством перехода всей государственной власти, по крайней мере, в нескольких воюющих странах, в руки класса пролетариев и полупролетариев (крестьян-бедняков. — Л.Ф.)…» Он объяснил, как это может произойти: «Революционный класс… принял бы ряд мер, подрывающих экономическое господство капиталистов… и немедленно и открыто предложил бы демократический мир всем народам на основе полного отказа от каких бы то ни было аннексий и контрибуций. Эти меры и это открытое предложение мира создали бы полное доверие рабочих воюющих стран друг к другу и неизбежно привели бы к восстаниям пролетариата против тех империалистических правительств, которые воспротивились бы предложенному миру»{215}.
Войну можно было окончить путем прямого выступления мятежного пролетариата, а не путем сепаратных мирных переговоров. Тем временем Ленин выступал в защиту братания между русскими и вражескими солдатами на фронте. Плеханов, некогда — марксистский ментор Ленина, возражал. «Нет, господин бывший социалист, — отвечал Ленин 17 мая 1917 года, — братание, которое мы поддерживаем на всех фронтах, ведет не к «сепаратному» миру, а к всеобщему миру между революционными рабочими всех стран вопреки капиталистам всех стран против капиталистов, для свержения их ига»{216}.
Однако большевиков продолжали обвинять в стремлении к сепаратному миру. Это раздражало Ленина. Он приветствовал «фактическое перемирие» на русском фронте. «Что же дурного в фактическом перемирии? — спрашивал он своих противников. — Нам возражают, что оно установилось только на одном фронте и что поэтому оно грозит сепаратным миром. Но это возражение явно несостоятельно. Ибо если ни русское правительство, ни русские рабочие и крестьяне не хотят сепаратного мира с германскими капиталистами (против такого мира наша партия, как известно, тоже протестовала не раз…), если никто в России не хочет сепаратного мира с сепаратными капиталистами, то как, откуда, каким чудом может придти такой мир? Кто может навязать его??»{217}
27 мая 1917 года Ленин выступил с лекцией под названием «Война и революция», впервые опубликованной в «Правде» за 23 апреля 1929 г.{218} В этой лекции он остановился на происхождении войн, утверждая: «Мы, марксисты, не принадлежим к числу безусловных противников всякой войны… Бывают войны и войны. Надо разобраться, из каких исторических условий данная война вытекла, какие классы ее ведут, во имя чего». «Ибо, — объясняет он, цитируя своего любимого Клаузевица, — война есть продолжение политики иными средствами». Характер войны определяется тем, какой класс у власти. Если правят капиталисты, то война является несправедливой, империалистической.
Будучи империалистической, Первая мировая война велась ради старых или новых аннексий. По определению Ленина, «всякий народ, который присоединен к другому народу не по добровольному желанию своего большинства, а по решению царя или правительства, есть народ аннексированный, народ захваченный». Ленин не определил слова «большинство». Он не сказал «рабоче-крестьянское большинство», а просто «большинство». Воля большинства не поддается официальной оценке. Ее можно определить только с помощью свободного голосования.
В качестве примеров насильной аннексии Ленин привел Польшу и Курляндию: «Курляндию и Польшу они вместе делили, эти три коронованных разбойника (Ленин имеет в виду правителей России, Пруссии и Австрии). Они делили сто лет, они рвали по живому мясу, и русский разбойник урвал больше, потому что тогда был сильнее». Теперь крепнувшая Германия подвергла сомнению прежний раздел: «Она говорит: давайте переделим». Такое же соперничество имеет место во всем мире, говорит Ленин. «Вот к чему сводится эта война».
Ленин продолжает: «Здесь я перехожу к последнему вопросу. Это — вопрос о том, как кончить войну… Какая бессмыслица, будто бы мы стоим за окончание войны сепаратным миром! Войну, которую ведут капиталисты всех богатейших держав, войну, которая вызвана десятилетней историей экономического развития, окончить отказом от военных действий с одной стороны, — это такая глупость, что нам даже смешно ее опровергать… Войну, которую ведут капиталисты всех стран, нельзя кончить без рабочей революции против этих капиталистов… Рабочая революция растет во всем мире. Конечно, в других странах она труднее. Там нет таких полоумных, как Николай с Распутиным. Там лучшие люди своего класса во главе управления». И все-таки революция «неизбежна». Будущее — за революционерами, «и рабочие во всех странах должны победить».
Тем не менее, Ленин не предлагал насильственной революции. «Захвата» власти мы не хотим, — утверждал он, — так как весь опыт революций учит, что только та власть прочна, которая опирается на большинство населения. Поэтому «захват» власти будет авантюрой, и наша партия на это не пошла бы». Но «если правительство будет правительством большинства… если бы власть взял Совет рабочих и солдатских депутатов, а германцы продолжали войну, — что бы мы сделали?» Здесь Ленин повторяет слова, сказанные им в 1915 году в Швейцарии: «Если революционный класс России, рабочий класс, окажется у власти, он должен предложить мир. И если на наши условия ответят отказом германские капиталисты или другой, какой угодно, страны, тогда он весь будет за войну. Мы не предлагаем кончить войну одним ударом. Мы этого не обещаем. Мы такой невозможной и невыполнимой вещи, как окончание войны по воле одной стороны, не проповедуем».
Сходные мысли были высказаны Лениным в сокращенном виде в «Правде» за 7 июня. Он прибавил: «Япония не отдаст Киао-Чао, Англия — Багдад и колонии в Африке без революции»{219}.
Через 13 дней в «Правде» появилась статья Ленина под заглавием «Есть ли путь к справедливому миру?» Он снова вернулся к своему коньку, поставив точки над i. Путь к миру без аннексий лежит «через рабочую революцию против капиталистов всех стран».
«…Мир возможен. Мир справедливый есть мир без аннексий, без захватов. Пусть знают разбойники-капиталисты немецкие с их коронованным разбойником Вильгельмом, что мы не будем договариваться с ними, что захватом их мы считаем не только то, что заграбили они после войны, но и Эльзас и Лотарингию, и датские и польские земли Пруссии.
Захватом русских царей и капиталистов мы считаем и Польшу, и Финляндию, и Украину, и прочие невеликорусские земли.
Захватом английских, французских и прочих капиталистов мы считаем все их колонии, Ирландию и так далее».
Вместо того, чтобы в общих словах призывать к рабочей революции «по крайней мере, в нескольких воюющих странах» как к необходимому условию справедливого мира, Ленин теперь назвал эти страны: Германию и Францию, и прибавил: «Если капиталисты Англии, Японии и Америки попытаются сопротивляться такому миру», тогда произойдет мировая революция, в результате которой рабочие «победят капиталистов всего мира»{220}.
8 сентября в одной из газетных статей Ленина появляется несколько необычная нота. Он находит, что «англо-французские империалисты сейчас вести переговоры о мире не согласны, а немецкие империалисты согласны». А причина та, что немцы думают достичь соглашения с западными державами путем «обмена аннексий»{221}, т. е. обмена территориями и колониями.
Газета Милюкова писала: «Германским правительством было поручено Ленину пропагандировать мир». В ответ Ленин назвал своих обвинителей «рыцарями гнусной клеветы».
После мятежа, поднятого Корниловым в сентябре 1917 года, встал вопрос, поддержат ли большевики Временное правительство в обороне страны ввиду напряженности внутреннего положения. Но Ленин упорствовал в своей вражде к Керенскому. Большевики, решил Ленин, будут продолжать антиправительственную агитацию, но «надо учесть момент, сейчас свергать Керенского мы не станем… Мы станем оборонцами лишь после перехода власти к пролетариату, после предложения мира, после разрыва тайных договоров и связей с банками, лишь после. Ни взятие Риги, ни взятие Питера не сделает нас оборонцами… До тех пор мы за пролетарскую революцию, мы против войны, мы не оборонцы»{222}.
В последнюю неделю сентября Ленин написал брошюру, озаглавленную «Грозящая катастрофа и как с ней бороться»{223}. Она была напечатана в октябре. В ней Ленин нарисовал в мрачных красках экономическое положение страны: «Надвигается голод. Полная бездеятельность правительства». Ленин предлагал Керенскому немедленно провести следующие мероприятия: «1) Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями или национализация банков. 2) Национализация синдикатов, т. е. крупнейших, монополистических союзов капиталистов, — синдикаты: сахарный, нефтяной, угольный, металлургический и т. д. 3) Отмена коммерческой тайны. 4) Принудительное синдицирование, т. е. принудительное объединение в союзы, промышленников, торговцев и хозяев вообще. 5) Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль над ним».
Ленин знал, что ему никого не удастся обмануть такой программой: «большинство описываемых здесь мер, в сущности, не демократические, а уже социалистические меры», и буржуазная, эсеровская и меньшевистская пресса поднимет шум: «Дескать, мы не созрели для социализма». Ленин возражал: «В России капитализм стал монополистическим». В военное же время наблюдалось «перерастание монополистического капитализма в государственно-монополистический капитализм». «Это и есть шаг к социализму, — объявляет Ленин, — …социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией».
Как социализм может быть государственно-капиталистической монополией, если при социализме государство немедленно начнет отмирать? Оно не может отмереть, если в его руках сосредоточена вся промышленность и торговля или контроль над ними. Кроме того, если, как предполагал Ленин, различие между капиталистической и государственно-капиталистической монополией заключалось в том, что последняя обращена на пользу всего народа, в то время как первая не преследует такой цели, то тогда государственный капитализм или социализм, не служащий благосостоянию всего народа, будет неотличим от частного капитализма и ничем не лучше его. Под «всем народом» Ленин, надо думать, подразумевал всех отдельных лиц данной нации, а не только один класс; народ как людей, а не народ как государство. Пошел ли новый строй им на пользу — это вопрос, касающийся всей истории советского государства с 1917 года. Слова Ленина, во всяком случае, остались в силе: «Социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия». Социализм — это государственный капитализм, а если последний и отличается от частного капитализма в целях и достигнутых результатах, он все-таки остается капитализмом по своей структуре и своей сущности.
Установив, таким образом, что социализм только разновидность капитализма, Ленин приступил к изложению взгляда, чрезвычайно характерного для него: «Тут середины нет… от монополий… вперед идти нельзя, не идя к социализму. Либо быть революционным демократом на деле — тогда нельзя бояться шагов к социализму. Либо бояться шагов к социализму… и тогда неминуемо… реакционно-бюрократически подавлять «революционно-демократические» стремления рабочих и крестьянских масс. Середины нет».
Для Ленина середины никогда не было. Он всегда преувеличивал: или-или, красное или черное. Но нельзя ли быть и красным и черным, продвигаться вперед к государственному капитализму («социализму») и «реакционно-бюрократически» подавлять демократическое стремления масс? Возможна и такая интерпретация истекших десятилетий советской истории.
Теперь Ленин подходит к основному пункту. Война, объясняет он, превращала монополистический капитализм в государственно-монополистический и «тем самым необычайно приблизила человечество к социализму. Империалистическая война есть канун социалистической революции».
В течение той же последней недели сентября Ленин написал тайную декларацию, не напечатанную до 1921 года, «Большевики должны взять власть»{224}. «Большинство народа за нас, — утверждал он, не приводя никаких статистических доказательств. — Почему должны взять власть именно теперь большевики? Потому, что предстоящая отдача Петрограда сделает наши шансы во сто раз худшими… И учредительного Собрания «ждать» нельзя, ибо той же отдачей Питера Керенский и К° всегда могут сорвать его. Только наша партия, взяв власть, может обеспечить созыв учредительного Собрания… Сепаратному миру между английскими и германскими капиталистами помешать можно и должно, только действуя быстро».
Тут уже пошла совсем другая музыка. Ленин предложил партии осуществить «вооруженное восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства. Вспомнить, продумать слова Маркса о восстании: «восстание есть искусство» и т. д.».
«Ждать формального большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет».
Теперь Ленин был готов начать насильственную революцию с помощью большевистского меньшинства. По его настоянию началась подготовка к перевороту.
* * *
Слова Ленина о том, что в западных странах революция будет труднее, потому что там нет таких полоумных как Николай и Распутин, свидетельствуют о важной роли, которую он отводил личности. Такую роль сыграл в последующих событиях он сам. Э. Карр пишет о победе большевиков в ноябре 1917 года: «Триумф партии можно приписать почти исключительно Ленину, сумевшему навязать ей свою личную волю и увлечь за собою часто колебавшихся товарищей»{225}. Джон Рид приводит слова, сказанные Лениным 3 ноября: «6 ноября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 6-го не все еще делегаты на Съезд прибудут. С другой стороны, 8 ноября будет слишком поздно действовать: к этому времени съезд сорганизуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 7-го, в день открытия Съезда…»{226}
За день до восстания все еще скрывавшийся Ленин написал нетерпеливое, раздраженное послание к членам Центрального Комитета: «Яснее ясного, что теперь, уж поистине, промедление смерти подобно… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д. Нельзя ждать!! Можно потерять все!!»{227}
Лев Троцкий дает такую же оценку роли Ленина: «Если бы мы не взяли власть в октябре, мы бы ее не взяли совсем. Силу нашу перед октябрем составлял непрерывный прилив к нам массы, которая верила, что эта партия сделает то, чего не сделали другие. Если бы она увидела с нашей стороны в тот момент колебания, выжидательность, несоответствие между словом и делом, она отхлынула бы от нас в течение двух-трех месяцев, как перед тем отхлынула от эсеров и меньшевиков. Буржуазия получила бы передышку. Она использовала бы ее для заключения мира… Вот это именно Ленин понимал, осязал и чувствовал. Отсюда вытекали его беспокойство, тревога, недоверие и неистовый нажим, оказавшийся для революции спасительным»{228}
Каменев и Зиновьев были настроены против Переворота. Другие руководящие большевики считали его преждевременным. Если бы партией руководил Каменев или кто-нибудь другой, подобный ему, революция, может быть, не произошла бы. Своевременность лежит в основе политики. Ленин умел назначить срок.
История создает удобные случаи. Война предоставила удобный случай для большевизма. Ленин ухватился за этот эфемерный шанс.
Марксизм Ленина не был волшебной формулой. 11 сентября 1917 года он заявил: «Мы не претендуем на то, что Маркс или марксисты знают путь к социализму во всей его конкретности. Это вздор. Мы знаем направление этого пути, мы знаем, какие классовые силы ведут по нему, а конкретно, практически это покажет лишь опыт миллионов, когда они возьмутся за дело».
Как все политики, Ленин шел ощупью, приноравливая теорию к практике. Его величие лежало в умении угадывать удобный случай и пользоваться им. В этом смысле он был монументальным оппортунистом. Сначала он выступал за правление большинства и поддерживал Учредительное Собрание, которое должно было воплотить волю большинства. В соответствии с этим он говорил, что не хочет насильственного захвата власти. Затем он бездоказательно заявил, что большинство за ним, захватил власть военной силой и разогнал Учредительное Собрание, потому что большинство депутатов были его противниками.
Было ли обещание Ленина не свергать правительства Керенского путем вооруженного переворота криводушием с его стороны? Попыткой замаскировать подготовку к восстанию и защитить партию от преследований? Или, выступая в защиту власти большинства, он думал привлечь на сторону большевиков демократически настроенное большинство народа?
В период между падением царя и падением Керенского Ленин громогласно повторял обещания не заключать сепаратного мира. Пытался ли он таким образом избавиться от клички «немецкий агент», вредившей его партии?
С другой стороны, Ленин, несомненно, верил в «неизбежность» мировой революции и считал войну ее инкубатором. Искренна или нет была его вера в мировую революцию, сказать трудно. Во всяком случае, пропаганда, которую он вел в ее пользу не была свободна от задних мыслей. Русскому народу нужен был мир. Ленин пообещал народу мир в обмен на политическую поддержку. Мира можно было достичь двумя путями — сепаратным или всеобщим, который положил бы конец войне повсюду. Требовать сепаратного мира было бы неудобно и непрактично. Всеобщий мир вследствие революции «по крайней мере» во Франции и в Германии казался, в условиях революционной России, логичным предложением. А для Ленина это было самой лучшей политической платформой: большевистская революция в России зажигает европейскую революцию, которая принесет мир.