1.Кордегардія Таврическаго дворца

1.Кордегардія Таврическаго дворца

Нельзя отрицать, что в первые дни Петербург пережил пароксизм лихорадки массовых арестов, временно превративших далее зданіе Таврическаго дворца, гд?, по выраженію Зензинова, билось "сердце русской революціи", в какую-то революціонную кордегардію. Мемуаристы л?ваго сектора русской общественности — Керенскій не представляет в данном случа? исключенія — всем?рно стараются снять с себя отв?тственность за насилія, учиняемыя именем революціи, и довольно р?шительно отклоняют приписываемую им иниціативу в д?л? "самозащиты" революціи. То было инстинктивное, самопроизвольное устремленіе масс, носившее "партизанскій характер". Руководители революціи пытались лишь регулировать анархическую иниціативу самозванных групп, придав ей н?которым образом законную форму. Так поясняет Суханов в своих "записках". "Самочинныя группы, одна за другой — вспоминает он — подносили членам Исп. Ком. ...написанные ими приказы об арестах, как невинных, так и д?йствительно опасных; как безразличных, так и на самом д?л? зловредных слуг царскаго режима... Не дать своей подписи в таких обстоятельствах, значило, в сущности, санкціонировать самочинное насиліе, а, быть может, и эксцессы по отношенію к нам?ченной почему-либо жертв?. Подписать же ордер, означало в одних случаях пойти навстр?чу вполн? ц?лесообразному акту, в других — просто доставить личную безопасность челов?ку, ставшему под подозр?ніе. В атмосфер? разыгравшихся страстей нарваться на эксцессы было больше шансов при противод?йствіи аресту, ч?м при самой процедур? его. Но я не помню ни одного случая ( и даже могу утверждать, что такого не было ), когда тот или иной арест состоялся бы по постановленію Исп. Ком. или по иниціатив? его. С перваго момента революція почувствовала себя слишком сильной для того, чтобы вид?ть необходимость в самозащит? подобным способом"[119].

Память н?сколько изм?нила мемуаристу, и факты далеко не всегда совпадают с его категорическим утвержденіем. Как ни скромны документальные сл?ды этих дней в архивах, но они говорят об иниціатив?, проявленной членами Исп. Ком.: вот, напр., "приказаніе", отданное подп. Ст. Шиманскому "отправиться на основаніи полученных св?д?ній для производства ареста б. предс?дателя Сов?та министров Бориса Штюрмера и доставить его в пом?щеніе Государственной Думы" — приказаніе пом?чено датой 8 ч. 45 м. утра 28-го и подписано за предс?дателя военной комиссіи Врем. Ком. Гос. Думы ст. лейт. с. р. Филипповым, не состоявшим даже членом Исп. Ком.[120].

Само собой разум?ется, что иниціатива ареста правительственнаго аппарата принадлежала не взбунтовавшейся солдатской толп?, а руководителям движенія, которые в первый момент исходили в гораздо большей степени из соображеній революціонной ц?лесообразности, ч?м гуманности. Для объясненія этого естественнаго посл?дствія возстанія, когда борющаяся сторона пыталась изолировать и обезвредить представителей старой власти, вовсе н?т надобности становиться в искусственную позу безупречнаго революціоннаго Дон-Кихота. Сам Керенскій разсказывает, что Думскій Комитет поздно вечером 27-го, приняв временныя бразды правленія, р?шил арестовать старое правительство в Маріинском дворц? (очень сомнительно, чтобы такое постановленіе Врем. Комитета существовало, но какія-то попытки в этом отношеніи были сд?ланы, как устанавливает процитированный выше документ из архивов военной комиссіи). Еще раньше, даже до формальнаго образованія Врем. Комитета, по распоряженію уже диктаторствовавшаго в кулуарах Керенскаго было отдано в революціонном порядк? предписаніе об арест? предс?дателя Гос. Сов?та Щегловитова. Это вновь разсказал сам Керенскій в н?сколько противор?чивом пов?ствованіи о событіях первых дней революціи, и разсказ его подтвердил в своих воспоминаніях литовскій депутат Ичас. По словам Керенскаго, в толп?, собравшейся в Тавр. дворц?, говорили о необходимости суровых м?р в отношеніи представителей и защитников стараго режима и интересовались его "мн?ніем". Керенскій отв?тил, что т?, кто особенно опасны, будут немедленно арестованы, и назвал Щегловитова, тут же приказав, чтобы посл?дній немедленно был к нему приведен (tut amen? sur le champ devant moi). Отпадает таким образом приводимая Сухановым и другими, распространенная при посредств? "очевидцев" версія о том, что какой-то студент, "неизв?стно по чьему распоряженію", арестовал Щегловитова, пригласив к себ? на помощь с улицы случайную группу вооруженных солдат. Надо думать, что тогда же было дано распоряженіе и об арест? мин. вн. д. Протопопова, задержать котораго пыталась еще в 11 ч. утра по собственной иниціатив? какая-то группа инсургентов при помощи солдат Преображенскаго и Волынскаго полков, которых еще не было в Таврич. дворц? (эту совершенно неправдоподобную версію приводит Керенскій).

Щегловитов был приведен. По вс?м почти воспоминаніям проходит сцена, разыгравшаяся в кулуарах между предс?дателем Думы и считающим себя на д?л? диктатором л?вым депутатом[121]. Из этих мемуарных версій выберем ту, которую дает Ичас: он был не только непосредственным свид?телем, но и д?йствующим лицом; его изложеніе привлекает своей ясной простотой — затерянное к тому же среди газетных сообщеній, оно мен?е изв?стно, ч?м воспоминанія Керенскаго, Родзянко, Суханова, которыя легко сравнить между собой. В то время, когда "300 членов Думы" бродили по "унылым залам", ожидая р?шенія Временнаго Комитета, "два студента с саблями наголо" ввели Щегловитова и обратились к Ичасу с вопросом: гд? Керенскій? "Я вел?л отвести Щегловитова в приставскую комнату и сказал, что сам пойду за Керенским" — разсказывает Ичас. Керенскій отв?тил: "сейчас приду, пусть подождут". "Минут десять мы его ждали. Т?м временем толпа с улицы уже проникла в пом?щеніе и стала окружать нас. Керенскій приб?жал в комнату и громко спросил, озираясь: кто меня звал? Тогда студент, конвоировавшій Щегловитова, указал на арестованнаго. Керенскій взволнованным голосом спросил: "Так вы — Щегловитов?" и... прибавил: "Ив. Гр., вы тот челов?к, который может нанести самый опасный удар ножем в спину революціи, и мы вас в такой момент не можем оставить на свобод?". При этих словах вышел из своего кабинета, окруженный членами Комитета, предс?датель Гос. Думы Родзянко: "Ив. Гр., как вы сюда попали? А. Ф., в?дь в Комитет? постановленія об арест? его не было?" "Я еще до избранія Комитета распорядился его арестовать" — отв?тил Керенскій. "Так пойдемте в кабинет, обсудим этот вопрос. Ив. Гр., пойдемте со мной, посидите, пока мы обсудим этот вопрос" — продолжал Родзянко, протягивая Щегловитову руку. Тогда молодой студент с саблей оборвал предс?дателя Думы: "Не по вашему распоряженію мы его арестовали и не можем отпустить его с вами". "Отведите г. Щегловитова в министерскій павильон и приготовьте ему кровать" — распорядился Керенскій и вошел вм?ст? с комитетскими в кабинет предс?дателя"[122]...

Арест Щегловитова, по словам Керенскаго, вызвал чрезвычайное возбужденіе среди "умеренных" членов Думы. Они настаивали на освобожденіи предс?дателя Гос. Сов?та во имя принципа неприкосновенности членов законодательных собраній, они протестовали против превращенія Гос. Думы в дом тюремнаго заключенія и, в?роятн?е всего, отнюдь еще не желали вступить на революціонный путь. Но фактическій "диктатор" был тверд, несмотря на вс? протесты Врем. Ком., о которых говорит Родзянко. В воспоминаніях Керенскій высказывает удивленіе, как его коллеги не понимали, что освобожденіе Щегловитова в этот момент означало бы не только умаленіе престижа Думы в глазах масс, но и передачу его возмущенной толп? на линчеваніе. Это было безуміе, на которое предвид?вшій посл?дствія будущій генерал-прокурор революціи пойти не мог.

Министерскій павильон быстро наполнился арестованными сановниками — элитой бюрократическаго міра[123]. Сюда приводили арестованных по законным "правительственным" ордерам, выдаваемым от имени членов обоих Испол. Комитетов и их военной комиссіи; сюда поступали приведенные любителями творить самочинно революціонное правосудіе, согласно офиціальному объявленію доставлять сановников и генералов в Таврич. дворец, "буде таковых придется задерживать" (подобныя объявленія могли лишь толкать населеніе на производство арестов); сюда сажали добровольно явившихся в ц?лях самосохраненія — зд?сь они чувствовали себя, как за "каменной ст?ной", по выраженію секретаря Родзянко. В хаос? "черезполосицы" невозможно разобраться и опред?лить случаи, когда вожди революціи в предписаніи арестов проявляли активную иниціативу и когда лишь вынужденно легализировали революціонное беззаконіе. Ордера посылались на бланках, которые были под рукой, и немудрено, напр., что с-р. Мстиславскій, член военной комиссіи, по собственному признанію, заполнил, не им?я на это никакого права, бланки тов. пред. Гос. Думы. Мало понятно, на основаніи каких полномочій чл. Врем. Комитета Караулов, занявшій 28-го временно пост коменданта Тавр. дворца, отдавал 1 марта приказ о немедленном арест? "вс?х чинов наружной и тайной полиціи и корпуса жандармов", но совершенно очевидно, что аресты в этой сред? производились вовсе не в соотв?тствіи с "приказом № 1", как утверждал впосл?дствіи отчет думской "комиссіи по принятію задержанных военных и высших гражданских чинов".

Керенскій с перваго же момента сд?лался вершителем судьбы представителей того режима, который свергла революція. Может быть, поэтому естественно, что его имя вн? зависимости от офиціальнаго поста, который он занял 2-го марта, оказалось особо т?сно сопряженным с волной арестов, прокатившейся по Петербургу. Отм?чая "поразительную планом?рность" арестов, несмотря на неоднократное, будто бы, объявленіе со стороны Врем. Ком, об их "незаконом?рности", Родзянко намекает на специфическую роль Керенскаго — по крайней м?р? воинскіе чины, производившіе аресты, указывали "имя члена Гос. Думы Керенскаго, как руководителя их д?йствіями"[124]. В своем стремленіи охранить революцію от насилія ("в благородных усиліях", чтобы "Тавр. дворец не обагрился кровью") Керенскій проявлял временами, д?йствительно, чрезм?рное рвеніе. С н?которой наивностью разсказывает он сам эпизод, им?вшій м?сто при арест? б. мин. вн. д. и юстиціи Макарова. Гд?-то и к?м-то арестованный Макаров был освобожден депутатами по "сердечной доброт?": они не понимали, что только арестом и проявленіем изв?стной строгости — повторяет Керенскій свой излюбленный мотив — можно было воспрепятствовать массовым судам Линча. Керенскій сп?шит исправить оплошность депутатов, не подумавших о том, что сд?лано было бы с этим бывшим министром, если бы господа демагоги и агенты-провокаторы узнали об освобожденіи министра, знаменитаго своей неосмотрительной фразой в Дум? по поводу ленских разстр?лов в 12-ом году: "так было и так будет" (этой фраз? тогда придали н?сколько иной смысл, ч?м тот, который вкладывал в нее ее произносившій). Узнав, что б. министр Макаров, боясь ночью возвращаться домой, нашел себ? пристанище в частной квартир?, расположенной в антресолях дворца, член Гос. Думы Керенскій, захватив двух вооруженных солдат, б?гом поднялся наверх; перепугал даму, ему открывшую дверь на звонок, извинился, арестовал Макарова и водворил его в министерскій павильон. Д?ло, конечно, было не только в личной экспансивности лидера думской трудовой группы. В?роятно, и соображенія о гуманности привлечены были в данном случа? мемуаристом задним числом. Эпизод скор?е надо объяснить сугубо отрицательным отношеніем Керенскаго, выступавшаго в роли разоблачителя ленских событій, к тогдашнему министру вн. д., заслужившему, однако, общественную амнистію своим независимым поведеніем в посл?дній період царскаго правленія, когда он вызвал неблаговоленіе к себ? со стороны имп. А. Ф. и должен был покинуть министерскій пост. И, может быть, не так уже не правы были т? члены Думы, которые рекомендовали арестованному и освобожденному Коковцову, как он разсказывает в воспоминаніях, итти скор?е домой, пока на него "не набрел Керенскій".

Побуждала ли обстановка в Таврическом дворц? перваго марта к принятію таких экстраординарных м?р, если даже допустить, что имя Макарова было пенавистно масс? так же, как оно ненавистно было Керенскому? Мемуаристы противоположнаго лагеря по иным, конечно, основаніям явно сгущают атмосферу. Прим?ром может служить пов?ствованіе все тоге же Шульгина. Он чрезвычайно картинно разсказывает, как в Дум? "поб?жало особое волненіе", когда пришел добровольно арестовываться или отдаться "под покровительство Гос. Думы" Протопопов (это было в тот же вечер, когда произошел эпизод с Макаровым), и как Керенскій проявил вс? силы своего "актерскаго дарованія". От озлобленной толпы распутинскому ставленнику "ждать ничего хорошаго не приходилось". "И в то же мгновеніе я увид?л в зеркал? — живописует Шульгин — как бурно распахнулась дверь... и ворвался Керенскій. Он был бл?ден, глаза гор?ли... рука поднята. Этой протянутой рукой он как-бы р?зал толпу... — Не см?ть прикасаться к этому челов?ку... Вс? замерли... И толпа разступилась... Керенскій проб?жал мимо, как горящій факел революціоннаго правосудія, а за ним влекли тщедушную фигуру в помятом пальто, окруженную штыками"... Сам Керенскій разсказал о появленіи Протопопова в Дум? мен?е картинно с вн?шней стороны, ч?м то сд?лал сторонній очевидец происходившаго. По словам Керенскаго, его в одном из корридоров дворца остановила фигура страннаго вида, обратившаяся к нему с титулованіем "Ваше Превосходительство". Это оказался Протопопов. И Керенскій провел, не вызвав ничьего вниманія, этого наибол?е ненавистнаго в Россіи челов?ка в "павильон министров". Сам Протопопов так разсказал о своем арест? в дневник?: "Я спросил какого-то студента провести меня в Исп. Ком. Узнав, кто я, он вц?пился в мою руку. "Этого не надо, я не уб?гу, раз сам сюда пришел" — сказал я; он оставил меня. Стали звать А. Ф. Керенскаго. Он пришел и, сказав строго, что его одного надо слушать, ибо кругом кричали солдаты, штатскіе и офицеры, повел меня в павильон министров, гд? я оказался под арестом". Еще бол?е прозаична была отм?тка в № 3 "Изв?стій" комитета журналистов, утверждавшая, что появленіе Протопопова не вызвало в Дум? никаких страстей.

Всегда представляется н?сколько сомнительным, когда мемуаристы в однородных тонах и с однородными деталями сообщают разные эпизоды, хотя и возможно себ? представить, что в аналогичных условіях должны были получаться однотипный картины. Совершенно в дух? Шульгина н?сколько раньше Суханов изображал эпизод с арестом столь же ненавистнаго Штюрмера. Только роль Керенскаго в этом случа? сыграл трудовик в форм? прапорщика — Знаменскій, обладавшій зычным голосом. Надлежало провести в спасительный "министерскій павильон" через враждебную и вооруженную толпу группу арестованных, во глав? со Штюрмером и Курловым, под охраной ненадежных конвойных, "самочинно арестовавших и доставивших ненавистных правителей в Таврич. дворец". "Не см?ть трогать" — крикнул во все свое могучее горло Знаменскій, открывая шествіе. Толпа разступилась, злобно поглядывая на арестованную партію, и "ненавистные министры" были охранены от самосуда. "Трудн?е будет уберечь Сухомлинова, о котором постоянно спрашивали в толп?, и против котораго возбужденіе было особенно сильно" — будто-бы подумал тогда же Суханов, присутствовавшій при том, как. Знаменскій вел группу арестованных сановников. И если Сухомлинова оберегли от самосуда, то зд?сь, в изображеніи Керенскаго. исключительно его заслуга. Кто-то "бл?дный и трясущійся от страха" приб?жал сообщить Керенскому, что привели Сухомлинова, и что солдаты находятся в чрезвычайном возбужденіи (surexcitation terrible) и готовы изм?нника-генерала разорвать на куски. Керенскій и через десять л?т не мог вспоминать без чувства ужаса ту кошмарную сцену, которая готова была разыграться. Увидав приближающагося с охраной Керенскаго и поняв, что жертва может ускользнуть, толпа бросилась на Сухомлинова, и Керенскій собственным т?лом его прикрыл. Он воззвал к чести солдат, заклиная их не опозорить революцію пролитіем крови в ст?нах Думы. Он один противостоял негодованію озв?р?лой толпы солдат, твердо заявив, что они коснутся своей жертвы только через его, Керенскаго, труп. Керенскій почувствовал колебанія в толп? и понял, что он выиграл игру.

Отдадим должное мужественному поступку мемуариста. В?роятно, н?что подобное было в д?йствительности. В отношеніи Сухомлинова атмосфера должна была быть сгущенной — в?дь около его личности была сосредоточена вся ненависть и вся агитація в період вс?х неудач во время войны. Враждебность к Сухомлинову не могла быть показательной для революціонных настроеній. И все-таки закрадываются н?которыя сомн?нія — не чрезм?рно ли мемуарное перо и поздн?йшее воспріятіе остро в свое время пережитого сгустили краски. Невольная случайная очевидица того, как толпа на улиц? требовала выдачи Сухомлинова для растерзанія, тоже приведенная в Таврическій дворец — гр. Клейнмихель, вид?ла, как "юноша, почти мальчик, в офицерской форм?, хватал его за руки и толкал" свою жертву — мундир на Сухомлинв? был изорван, погоны ср?заны, ордена похищены... Депутаты спасли бывшаго военнаго министра, окружив его т?сным кольцом. Надо сказать, что у старой графини было чрезвычайно живое воображеніе. В ея воспоминаніях можно было бы подчеркнуть яркія бытовыя сцены для эпохи, если бы он? не были приправлены подчас слишком уже фантастическими аксессуарами даже тогда, когда она говорит о своих собственных приключеніях и своих собственных переживаніях[125]. В личных воспоминаніях Сухомлинов совс?м по иному рисует обстановку своего ареста. Взятый у себя на квартир? (к моменту революціи он был освобожден из Петропавловской кр?пости и находился под домашним арестом) "какой-то компаніей вооруженных людей", Сухомлинов был отвезен в Таврическій дворец. "Во время пере?зда в грузовом автомобил? студент в очках держал против моего виска браунинг, дуло котораго стукало мн? в голову на ухабах. Полн?йшее мое равнодушіе к этому боевому его пріему привело к тому, что он вскор? спрятал оружіе в кобуру. Н?сколько заданных вопросов относительно моего д?ла и совершенно спокойные мои отв?ты на них закончились т?м, что первоначальное непріязненное ко мн? отношеніе превратилось в благожелательное. У Тавр. дворца снаружи и в залах, по которым я проходил, была масса народа, и никаким оскорбленіям я не подвергался, как об этом нев?рно сообщали газеты". Сухомлинов вначал? был приведен к Энгельгардту, а потом повели к Керенскому. "В небольшом корридор? просили обождать. Я с?л у колонны и наблюдал то столпотвореніе, которое вокруг происходило... Подошел ко мн? какой-то приличный господин и просил очень в?жливо, чтобы я спорол погоны, и подал мн? ножницы. Я их просто отвязал и отдал ему — тогда он попросил и мой георгіевскій крест, но я его не отдал и, к моему удивленно, бывшій тут часовой, молодой солдатик, вступился за меня и сказал: "Вы, господин,... этого не понимаете, это заслуженное и так, отнимать, да еще такой крест, не полагается". Наконец, пригласили меня тут-же рядом в с?ни, гд? стоял взвод солдат с ружьями, и появился Керенскій... Мн? он ничего не говорил, а обратился к нижним чинам и в приподнятом тон? сказал, что вот, мол, бывшій военный министр царскій, который очень виноват и его будут судить, а пока он им повел?вает, чтобы волос с головы моей не упал... Т?м все и кончилось... Я вышел на внутренній подъ?зд дворца, гд? стоял тот самый автомобиль, в котором меня привезли; мой почетный караул... присутствовал, когда я в него садился, а мои уже старые знакомые конвоиры дружески встр?тили меня... От них же я узнал, что меня повезут в Петропавловскую кр?пость, куда приблизительно через полчаса меня и доставили"... Зд?сь — подчеркивает Сухомлинов, "со много вс? были в?жливы — принесли даже котлету с картофелем и чай... Арестованных еще не было никого... и я занял опять свой № 55".

Легко можно допустить сознательную тенденцію Сухомлинова при разсказ?, но в дальн?йшем изложеніи, говоря о содержаніи в Петропавловской кр?пости, он отнюдь не щадит "обнагл?вших со зв?риными физіономіями в с?рых шинелях". Неожиданно в н?которых своих частях разсказ Сухомлинова находит подтвержденіе в напечатанном 9 марта в "Изв?стіях" письм? прап. 171 п?х. зап. полка Чиркунова, находившагося во глав? отряда, который забирал Сухомлинова на его квартир?. Между прочим, зд?сь устанавливалось, что солдаты хот?ли первоначально сорвать с изм?нника погоны, но посл? р?чи Сухомлинова о том, что он невиновен, погоны были оставлены. Как будто бы очевидно, что отряд прап. Чиркунова должен был по распоряженію новой власти перевести подсл?дственнаго Сухомлинова с привилегированнаго домашняго положенія, с ч?м так боролись до революціи думскіе д?ятели из состава прогрессивнаго блока, на старое кр?постное. Почему понадобилось провести такую техническую операцію через революціонный штаб, каким являлся в тот момент Таврическій дворец, не совс?м понятно.

Как примирить дв? столь противоположныя версіи, которыя выступают в изложеніи Керенскаго и Сухомлинова? — истина должна быть гд?-то по середин? между двумя крайностями. При таких условіях сухомлиновскій эпизод будет достаточно характерен. Он как бы подтверждает положеніе, что атмосфера в Таврическом дворц? вовсе не была насыщена электричеством той злобности, при которой эксцессы пріобр?тают кровавый характер[126]. Трудно пов?рить показаніям, принимавшаго непосредственное участіе в "сл?дственной комиссіи" кн. Мансырева, который говорит о том, как уже вечером перваго дня революціи "толпа" в Таврическом дворц? "неистово" избивала "кулаками и прикладами" арестованных "жандармских офицеров и полицейских чиновников" — трудно пов?рить потому, что подобная сцена р?зко противор?чит фактической обстановк?, которую можно установить для революціоннаго штаба 27 февраля и посл?дующих дней.