3. Англо-франко-советские переговоры
3. Англо-франко-советские переговоры
В острый военно-политический кризис весны 1939 года, связанный с оккупацией нацистами Чехословакии, Москва вошла в условиях политической изоляции, особенно усугубившийся в результате Мюнхенского сговора Англии, Франции и Германии. Предпринятые наркомом иностранных дел Литвиновым в марте — апреле внешнеполитические акции, направленные на прорыв этой изоляции и установление союзнических отношений с Западом, потерпели полный провал. В этой связи Литвинов был снят с занимаемой должности, а на его место назначен Молотов. Естественно, что это назначение свидетельствовало о смене внешнеполитического курса советского руководства, суть которой сводилась к выходу из изоляции страны путем лавирования между Западом и Германией.
Уже в начале мая Москве стали известны намерения Гитлера начать войну против Польши. В этой связи у Сталина были три возможные стратегии поведения:
— заключить военно-политический союз с Западом, принудив Германию вести войну на два фронта и на территории Польши и Румынии разбить своего смертельного врага;
— заключить союз с Германией и попытаться направить фашистскую агрессию на Запад в надежде, что оба наши противника обескровят друг друга;
— вообще не предпринимать никаких действий, дожидаясь дальнейшего развития международных событий.
Безусловно, наиболее выгодным для СССР был первый вариант стратегии и Сталин буквально до последней минуты (по крайней мере, до 18 августа) активно пытался реализовать его. Однако Запад был явно не намерен идти на равноправный союз с Москвой. Для Чемберлена военный союз с коммунистической Россией изначально казался абсолютно неприемлемым вариантом. Тем не менее, уже в ходе мартовского международного кризиса Запад был вынужден начать диалог с СССР.
18 марта на следующий день после получения Лондоном информации о германском ультиматуме Румынии английский посол в Москве Сидс обратился к Литвинову с запросом: какую позицию займет Советский Союз в случае германской агрессии против Румынии. В этот же день Сидсу было передан ответ Советского правительства с предложением о созыве международной конференции с участием СССР, Англии, Франции, Польши, Румынии и Турции с целью выработки на ней решений о коллективных мерах по защите мира и безопасности в Европе, которые могли бы остановить фашистских агрессоров.
19 марта Галифакс заявил советскому полпреду в Лондоне, что созыв предложенной советским правительством конференции был бы преждевременным.
21 марта британское правительство выступило с предложением, чтобы Англия, Франция, СССР и Польша опубликовали декларацию о том, что в случае каких-либо действий, представляющих угрозу политической независимости любого европейского государства, они
«обязуются немедленно совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления таким действиям».
Опубликование такой декларации не могло быть сколько-нибудь серьезным средством противодействия агрессии. Но поскольку и такая декларация могла явиться хотя бы небольшим шагом вперед в деле создания фронта защиты мира, СССР на следующий же день дало свое согласие на ее опубликование.
Однако через несколько дней заместитель министра иностранных дел Англии Кадоган сообщил советскому полпреду, что
«поляки совершенно категорически, румыны в менее решительной форме заявили, что они не примкнут ни к какой комбинации (в форме ли декларации или какой-либо иной), если участником ее будет также СССР».
15 апреля Сидс официально предложил Москве опубликовать декларацию о том, что любой европейский сосед Советского Союза может рассчитывать в случае агрессии на советскую помощь, если он признает эту помощь желательной. Это предложение предусматривало оказание Советским Союзом помощи как Польше и Румынии, которые имели англо-французские гарантии, так и другим европейским соседям СССР — Латвии, Эстонии и Финляндии, которые таких гарантий не имели.
По сути, английское предложение было чистейшей провокацией. Лондон предлагал Советской России, относительно которой считал, что: «ее наступательные возможности ничтожны», принять на себя односторонние гарантии целому ряду стран, которые категорически выступали против таких гарантий со стороны СССР, ни чего при этом не получая взамен. В результате такого шага Москва, даже против своей воли, могла быть вовлечена в войну с Германией, чего Чемберлен и добивался все эти годы. Естественно, эти предложения Москва отклонила.
17 апреля Советский Союз обратился к Англии и Франции с предложением о заключение между Англией, Францией и СССР соглашения о взаимной помощи, предусматривающей оказание тремя державами поддержки стран Восточной Европы, граничивших с СССР, в случае агрессии против них. В соответствии с советскими предложениями три державы должны были в кратчайший срок заключить военную конвенцию и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждой из них жертве агрессии. В документе говорилось:
«1. Англия, Франция, СССР заключают между собой соглашение сроком на 5 — 10 лет о взаимном обязательстве оказывать друг другу немедленно всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.
2. Англия, Франция, СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с СССР, в случае агрессии против этих государств.,
3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение її 1 и 2…
6. Англия, Франция и СССР обязуются, после открытия военных действий, не вступать в какие бы то ни было переговоры и не заключать мира с агрессорами отдельно друг от друга и без общего всех трех держав согласия».
Предложения Москвы были встречены английским и французским правительствами в штыки. Так, например, в записке, подготовленной Кадоганом для внешнеполитического комитета правительства говорилось, что советское предложение ставит нас в
«чрезвычайно затруднительное положение. Мы должны взвесить пользу от бумажного обязательства России присоединиться в войне к нам и ущерб, который мы потерпим от открытого объединения с Россией».
Кадоган утверждал, что с практической точки зрения все говорит «против принятия русского предложения». Однако если Англия открыто отвергнет советское предложение, то существует опасность того, что Советы могут заключить с Германией какое-то соглашение о невмешательстве.
При рассмотрении 26 апреля советских предложений на заседании английского правительства Галифакс высказался против соглашения с СССР. Главный его аргумент заключался в том, что подписание Англией и Францией союза с СССР отрицательно отразилось бы на англо-германских отношениях, и сделало бы невозможным достижение нового англо-германского соглашения, а английское правительство считало это своей главной целью. В результате советские предложения были признаны неприемлемыми. На этом же заседании глава Северного департамента МИД Англии Л. Кольер констатировал, что правительство не желает связывать себя с СССР, «а хочет дать Германии возможность развивать агрессию на восток за счет России».
Несмотря на демонстративное расторжение 28 апреля Германией германо-польского соглашения о ненападении и англо-германского морского соглашения 3 мая на заседании правительства Чемберлен поставил вопрос о желательности возобновления англо-германских экономических переговоров, которые оказались прерванными в связи с захватом Германией Чехословакии. При этом он продолжал выражать уверенность в том, что «все взоры господина Гитлера обращены к Восточной Европе». Его полностью поддержал Галифакс, заявив: единственное, что Гитлер будет требовать от Англии, это — «свобода рук в Восточной Европе».
В тоже время 8 мая английское правительство вновь обратилось к СССР, по сути, с провокационным предложением о том, чтобы Советское правительство взяло на себя одностороннее обязательство, оказать помощь Англии и Франции, если они, выполняя взятые на себя обязательства в отношении некоторых восточноевропейских стран, окажутся вовлеченными в войну. При этом Запад не желал брать на себя никаких обязательств по отношению к Советскому Союзу. Москва, естественно, отказалась брать на себя такие односторонние обязательства.
В этих условиях советское правительство решило обратиться со своими предложениями непосредственно к Варшаве. 10 мая заместитель наркома иностранных дел СССР Потемкин во время встречи с Беком сообщил: «СССР не отказал бы в помощи Польше, если бы она того пожелала». Однако на следующий же день польский посол в Москве Гжибовский явился к Молотову и заявил, что Польша не желает англо-франко-советских гарантий и «не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР». 25 мая советский полпред в Польше Шаронов вновь вернулся к этой теме в беседе с Беком: «Мы, конечно, готовы были бы помочь, но чтобы помочь завтра, надо быть готовым сегодня, т. е. заранее знать о необходимости помогать». Но Бек оставил это заявление без ответа.
19 мая в английском парламенте состоялись дебаты по вопросам внешней политики, на которых с резкой критикой правительственной позиции в вопросе о соглашении с СССР выступил Черчилль:
«Я никак не могу понять, — заявил он, — каковы возражения против заключения соглашения с Россией… против его заключения в широкой и простой форме, предложенной русским Советским правительством?
Предложения, выдвинутые русским правительством, несомненно, имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией… Единственная цель союза — оказать сопротивление дальнейшим актам агрессии и защитить жертвы агрессии. Я не вижу, что в этом предосудительного?.. Ясно, что Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками… могут привести к успеху…
Перед нами предложение — справедливое, и, по-моему, более выгодное, чем те условия, которых хочет добиться наше правительство. Это предложение проще, прямее и более действенно. Нельзя допускать, чтобы его отложили в сторону, чтобы оно ни к чему не привело».
Так что есть все основания считать, что если бы Черчилль стал во главе английского правительства на год раньше, то англо-франко-советское соглашение могло быть принято, после чего Гитлер уже не смог бы начать ВМВ.
Однако Чемберлен имел совсем иную точку зрения на обсуждавшиеся проблемы. В заключение парламентских дебатов он выступил с заявлением по вопросам внешней политики, в котором сформулировал основные принципы своего правительства:
«Я все же прошу палату представителей помнить, что в данном вопросе мы стремимся не к альянсу между нами и другими странами, а к созданию мирного фронта против агрессии, и мы бы не имели успеха в такой политике, если бы, гарантируя сотрудничество одной страны, изображали другую как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами».
Так что не входило в планы Чемберлена создание военно-политического альянса с СССР. Достаточно сказать, что в те дни Кадоган записал в своем дневнике: «Премьер-министр заявил, что он скорее подаст в отставку, чем подпишет союз с Советами». Английский премьер желал создания «мирного фронта против агрессии», под которым понимал переговоры между Берлином и Варшавой под патронажем Англии и Франции. А переговоры в создавшейся ситуации могли идти только относительно уступок части польской территории в пользу Германии. Английские «гарантии», по мысли Чемберлена, должны были лишь сдержать Гитлера от попытки решить германо-польские проблемы военным путем. Поэтому он и не желал изображать фашистскую Германию «как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами» страну.
Для того чтобы принудить Лондон отказаться от его обструкциониской позиции Сталин предпринял демонстративные шаги по нормализации политических и экономических отношений с Германией. Вскоре такая тактика начала приносить свои результаты. В Лондоне вдруг осознали, что его отказ от конструктивных переговоров с СССР может привести к заключению соглашения между Москвой и Берлином. В результате 27 мая Запад дает свое согласие на проведение переговоров о заключении англо-франко-советского договора о взаимопомощи.
Оппоненты Сталина, часто, утверждают, что если бы СССР послушался Запада и подписал предложенный Лондоном вариант договора то, несмотря на его фиктивность, фашисты, опасаясь одновременной войны с Советским Союзом и с Западом, не посмели напасть на Польшу. Однако такие утверждения совершенно голословны и ничем не подкреплены. Ведь Варшава неоднократно публично заявляла, что не допустит пропуска по своей территории войск Красной Армии для боевого соприкосновения с немцами.
Польское руководство русских боялось больше чем немцев. И определенные основания для таких опасений у поляков были. Ведь именно Польша в 1919 году начала агрессию против Украины, Белоруссии и Литвы, силой отторгла и аннексировала территории Западной Украины и Западной Белоруссии, преимущественно заселенные белорусами и украинцами. И это положение назвать нормальным было нельзя, даже по западным меркам. Достаточно было вспомнить о признанной в Лондоне и Париже линии Керзона.
Гитлеру все это было прекрасно известно, поэтому он с очень большой вероятностью мог полагать, что СССР просто не сможет прийти на помощь Варшаве, как в свое время Москва не смогла прийти на помощь Чехословакии. В этой связи все советские гарантии Польше в глазах Гитлера могли бы стать не более чем пустой бумажкой.
О такой позиции фюрера свидетельствуют множество документов. Прежде всего, это относится к самому плану Вайс, где черным по белому (по Вайсу) было записано:
«Содействие России, если она вообще окажется на него способна, Польша никак не сможет принять, поскольку это означало бы ее уничтожение большевизмом».
Тем временем опрос общественного мнения, проведенный в Англии в конце апреля — начале мая, показал, что 87% населения страны выступало за заключение союза между Англией, Францией и СССР. Только после подписания германо-итальянского стального пакта 22 мая, английское правительство фактически против своей воли оказалось вынужденным, наконец, дать согласие на начало переговоров с СССР о заключении англо-франко-советского политического соглашения.
Какие цели английское правительство преследовало при начале этих переговоров хорошо видно из секретного меморандума Форин офиса, датированного 22 мая. Если будет заключен подобный договор, отмечается в меморандуме, то может сложиться впечатление, что «правительство его Величества окончательно отказалось от всякой надежды добиться урегулирования с Германией». А ведь именно это и было главной целью политики Чемберлена.
Другой «минус» трехстороннего пакта составители меморандума усматривали в следующем. После его заключения, как говорится в цитируемом документе, могла возникнуть ситуация, когда Англия:
«В результате неспособности Польши или Румынии оказать сопротивление германскому нападению или в результате нападения Германии на Советский Союз морем или через прибалтийские государства может быть втянута в войну не с целью защиты независимости какого-либо малого европейского государства, а для оказания поддержки Советскому Союзу против Германии».
А поддержка СССР в войне с Германией уж никак не входила в планы Чемберлена.
На заседании правительства 24 мая лорд Галифакс был вынужден признать, что срыв переговоров Англии и Франции с СССР может побудить Гитлера начать войну против Запада. Однако тут же было решено сделать целый ряд оговорок, которые должны были фактически свести на нет значение будущего договора.
В результате на переговоры в Москву была отправлена английская миссия во главе с Уильямом Стрэнгом — дипломатом, работавшим ранее в посольстве в Москве и хорошо говорившего по-русски, но малоизвестным как у себя в стране, так и за ее пределами. Тот факт, что сотрудника столь низкого ранга поставили во главе миссии, которой предстояло вести переговоры напрямую с Молотовым и Сталиным, ясно давал понять русским, что Чемберлен не принимал всерьез идею создания союза, способного остановить Гитлера.
Ведь когда Лондону нужно было решить вопрос о Судетах, то 69-летний Чемберлен впервые в жизни сел на самолет и лично пошел на переговоры с Гитлером. А тут встает вопрос о войне и мире, в Москву согласен ехать Идеен, но его туда не пускают, а переговоры поручают вести второстепенному чиновнику МИДа.
Целый месяц переговоров стороны потратили только на то чтобы убедить Англию снять свой совершенно немотивированный отказ распространить гарантии на Литву, Латвию и Эстонию. Советский Союз вполне резонно рассматривал это, как попытку Чемберлена столкнуть СССР с Германией в Прибалтике, а самому остаться при этом в стороне.
Наконец 1 июля Англия и Франция дали согласие распространить гарантии трех держав и на Прибалтийские страны. При этом они, однако, предложили, чтобы страны, получающие гарантии, были перечислены не в самом договоре, а в протоколе, который не подлежал бы опубликованию. По их мнению, в списке соответствующих стран следовало указать Эстонию, Финляндию, Латвию, Польшу, Румынию, Турцию, Грецию, Бельгию, Люксембург, Голландию и Швейцарию. В то же время Англия и Франция соглашались на помощь Прибалтийским странам только при прямом вооруженном нападении на них. В случае косвенной агрессии они по-прежнему были согласны только на консультации, тем самым оставляли за собой возможность уклониться от оказания помощи.
Сталин в этих ограничениях резонно почуял подвох и потребовал принять такую формулировку косвенной агрессии, которая не давала бы Западу повода от уклониться принятых на себя обязательств.
Надо заметить, что вопрос о косвенной агрессии не был каким-то надуманным вопросом, как это часто пытаются изобразить западные историки. Ведь захват Австрии и Чехословакии был осуществлен фашистами именно в форме косвенной агрессии. Кроме того, в опубликованном 6 апреля англо-польское коммюнике было записано, что между Англией и Польшей достигнута договоренность о взаимной помощи «в случае любой угрозы, прямой или косвенной, независимости одной из сторон». Тем не менее, распространить на Прибалтику такую же формулировку Запад категорически отказался.
Нельзя забывать и о том, что в то время были слишком свежи воспоминания о том, как Франция проигнорировала взятые на себя обязательства и бросила в Мюнхене на произвол судьбы свою союзницу — Чехословакию. А позднее ни Англия, ни Франция не пришли на помощь оставшейся после оккупации немцами Судет части Чехословакии, целостность которой они гарантировали в Мюнхене, да и о своих обязательствах Мемелю Запад даже не вспомнил. Между потенциальными союзниками царила обстановка взаимного недоверия. В результате чего политические переговоры зашли в тупик, формально зациклившись на вопросе об определении косвенной агрессии.
Впрочем, для Чемберлена переговоры с СССР изначально были лишь политической ширмой. Об этом однозначно свидетельствуют оценки этих переговоров, которые давались в то время английскими лидерами. Так, например, на заседании внешнеполитического комитета 4 июля Галифакс сказал:
«Наша главная цель в переговорах с СССР заключается в том, чтобы предотвратить установление Россией каких-либо связей с Германией». Удивительное скудоумие. Ведь факт вялотекущих переговоров СССР с Западом мог лишь подхлестнуть Гитлера со своей стороны делать существенно более весомые предложения и идти на гораздо большие уступки Москве чем, в случае если бы таких переговоров не было вовсе.
Опубликованное в Москве 21 июля сообщение о том, что между СССР и Германией начались торговые переговоры, вынудило англичан и французов дать 23 июля согласие на одновременное вступление в силу политического и военного соглашений. Через два дня они сообщили и о своем согласии начать переговоры с целью согласования текста военного соглашения. Однако чтобы прибыть в Москву английским и французским военным представителям понадобилось целых 17 дней! В результате военные переговоры могли начаться только 12 августа. До начала войны оставалось менее трех недель…
Впрочем, со стороны Запада эти переговоры были, скорее всего, похожи на фарс. Не случайно состав англо-французских военных делегаций был, мягко выражаясь, не слишком представительным, а их инструкции предусматривали, что:
«Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обязательства, которые могли бы связать нам руки при тех или иных обстоятельствах. Поэтому следует стремиться свести военное соглашение к самым общим формулировкам. Что-нибудь вроде согласованного заявления о политике отвечало бы этой цели…
До заключения политического соглашения делегация должна… вести переговоры весьма медленно, следя за развитием политических переговоров».
При этом французская делегация имела полномочия только на ведение переговоров, но не на подписание договора, а английская делегация вообще не имела никаких официально подтвержденных полномочий!
То насколько скептически оценивали эти переговоры в Берлине хорошо видно из донесения от 1-го августа германского посола в Лондоне Дирксена:
«К продолжению переговоров о пакте с Россией несмотря на посылку военной миссии, или вернее, благодаря этому, здесь относятся скептически. Об этом свидетельствует состав английской военной миссии: адмирал, до настоящего времени комендант Портсмута, практически находился в отставке и никогда не состоял в штабе адмиралтейства; генерал — точно такой же простой строевой офицер; генерал авиации — выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения».
Впрочем, сходная оценка этим переговорам давалась и одним из ее участников. Как пишет в своих мемуарах член французской миссии генерал Бофр:
«Можно заключить, что англичане не имели никаких иллюзий в отношении результата предстоявших переговоров и что они стремились, прежде всего, выиграть время. Это было далеко от того, о чем мечтало общественное мнение».
В самом начале военных переговоров глава советской военной миссии Ворошилов сформулировал кардинальный вопрос переговоров. Поскольку СССР не имел с Германией общих границ, то участие России в войне было возможно только на территории соседних с ним государств, прежде всего, Польши и Румынии. При этом Ворошилов уточнил, что имеется в виду проход советских войск через ограниченные районы Польши, а именно: Виленский коридор на севере и Галицию на юге. Советская военная миссия заявила, что без положительного решения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР, заранее обречено на неуспех. При этом Ворошилов выполнял инструкцию Сталина, где прямо говорилось:
«Переговоры свести к дискуссии по отдельным принципиальным вопросам, главным образом о пропуске наших войск через Виленский коридор и Галицию, а также через Румынию.
Если выяснится, что свободный пропуск наших войск через территорию Польши и Румынии является исключенным, то заявить, что без этого условия соглашение невозможно, так как без свободного пропуска советских войск через указанные территории оборона против агрессии в любом ее варианте обречена на провал, что мы не считаем возможным участвовать в предприятии, заранее обреченном на провал».
Такая изначально жесткая позиция советского руководства была обусловлена тем обстоятельством, что Сталину уже порядком надоели многочисленные фокусы английской дипломатии и поэтому он хотел добиться однозначного ответа на основной вопрос: готов ли Запад воевать в союзе с СССР против Германии, или нет. Любой иной вариант договора Москву не устраивал, прежде всего, потому, что после Мюнхена, сдачи Чехословакии и Мемеля, СССР не питал доверия к руководству Англии и Франции, а согласие союзников на проход Красной армии через территорию Польши и Румынии не позволил бы им дать задний ход и пойти на новый Мюнхен в отношении Польши.
Это прекрасно понимал и Черчилль, который в своей книге «Вторая мировая война» писал:
«Мюнхен и многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут, и что даже в этом случае от них будет мало проку».
Соглашался Черчилль и с военной целесообразностью сталинских требований:
«Требование маршала Ворошилова, в соответствии с которым русские армии, если бы они были союзниками Польши, должны были бы занять Вильнюс и Львов, было вполне целесообразным военным требованием».
Часто в качестве оправдания того, что Запад не мог согласиться на проход советских войск по территории Польши, говорится о категорическом отказе Варшавы допустить Красную армию на свою территорию. Однако рецепт выхода из этой якобы тупиковой ситуации был дан Ллойд Джорджем еще 3 апреля во время парламентских дебатов по поводу английских гарантий, данных Чемберленом Польше:
«Я не могу понять, почему перед тем, как взять на себя такое обязательство, мы не обеспечили заранее участия России… Если Россию не привлекли только из-за определенных чувств поляков, которые не хотят мириться с присутствием русских у себя в стране, мы должны поставить такое присутствие в качестве условия, и если поляки не готовы принять это единственное условие, при котором мы сможем оказать им результативную помощь, то они должны нести за это ответственность».
К тому же в это время советская разведка доносила из Лондона, что английское правительство не намерено заключать равноправный договор с Советским Союзом. Так, например, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки» Гай Берджесс сообщал в те дни в Москву:
«Во всех правительственных департаментах и во всех разговорах с теми, кто видел документы о переговорах, высказывается мнение, что мы никогда не думали заключать серьезного военного пакта. Канцелярия премьер-министра открыто заявляет, что они рассчитывали, что смогут уйти от русского пакта».
15 августа начальник Генерального штаба Красной Армии Шапошников изложил на англо-франко-советских военных переговорах подробно разработанный советской стороной план военного сотрудничества трех держав. Он сообщил, что СССР готов выставить против агрессора в Европе 136 дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий, 9-10 тысяч танков и 5–5,5 тысяч боевых самолетов. В докладе Шапошникова были рассмотрены три варианта совместных действий вооруженных сил СССР, Англии и Франции в следующих случаях агрессивных действий со стороны Германии: нападения агрессоров на Англию и Францию; нападения на Польшу и Румынию; нападения на СССР через Прибалтику.
Вариант 1. Агрессор совершит нападение на Англию и Францию. В этом случае СССР обязывался выставить 70% тех вооруженных сил, которые будут направлены против агрессора Англией и Францией. Польша, согласно ее договорам с Францией и Англией, должна принять участие в борьбе всеми своими силами.
Вариант 2. Нападение агрессора на Польшу и Румынию. Оба названных государства выставляют все имеющиеся у них силы. Англия и Франция немедленно должны объявить войну агрессору. СССР обязуется выставить 100% тех вооруженных сил, которые выставят Англия и Франция против Германии.
Вариант 3 предусматривал, что главный удар агрессор направит против СССР через Прибалтику. В этом случае Англия и Франция должны были немедленно вступить в борьбу с агрессором. Польша, по договорам с Англией и с Францией, также должна вступить в борьбу. СССР развертывает 120 пехотных и 16 кавалерийских дивизий. Англия и Франция должны выставить 70% от указанных сил Советского Союза.
Однако ответ на поставленный советской делегацией вопрос о проходе советских войск через территорию Польши и Румынии не был получен ни 15, ни 16, ни 17 августа, после чего по предложению Дракса переговоры были прерваны до 21 августа.
Со стороны критиков советской политики того времени часто выдвигается совершенно надуманная версия о том, что СССР якобы сам не желал заключать какой-либо договор с Западом и намеренно завел советско-англо-французские переговоры в тупик. То, что это не соответствует действительности прекрасно видно, скажем, из телеграммы, посланной 17 августа 1939 года главой французской делегации генералом Думенко в военное министерство Франции:
«Нет сомнения в том, что СССР желает заключить военный пакт и что он не хочет, чтобы мы представили ему какой-либо документ, не имеющий конкретного значения».
Впрочем, английское и французское правительства, видимо осознав, что попали в расставленную ими же ловушку, начали срочные переговоры с Варшавой о проходе частей Красной армии через территорию Польши. Но сразу же получили от Варшавы категорический отказ. На соответствующий запрос, министр иностранных дел Польши Бек 18 августа заявил французскому послу Леону Ноэлю, что русские «не заслуживают внимания с военной точки зрения», а, начальник польского главного штаба генерал Стахевич добавил, что Польша не получит «никаких выгод от того, что Красная Армия будет действовать на ее территории».
А 20 августа Бек уже официально отклонил англо-французскую просьбу. Тогда Галифакс через своего посла в Варшаве попытался нажать на польского министра иностранных дел, чтобы тот пересмотрел позицию Польши, поскольку она торпедировала военные переговоры в Москве. Но Бек оставался непреклонен:
«Я не могу допустить даже каких-либо обсуждений возможности предоставления части нашей территории в распоряжение иностранных войск. У нас нет военного соглашения с СССР. И мы не хотим такого соглашения».
21 августа ответа на поставленный Советским правительством вопрос о проходе советских войск через территорию Польши и Румынии получено так и не было. В этой связи Ворошилов заявил, что нет практической необходимости собираться на новые заседания до того, как будут получены соответствующие ответы от английского и французского правительств. А ответы эти и не могли быть даны ни Лондоном, ни Парижем, поскольку Польша категорически отказалась допустить советские войска на свою территорию.
Поляки находились в плену иллюзий относительно «могущества» своих вооруженных сил и военной силы своих западных союзников. Польская верхушка не могла понять, что Англия и Франция в 1939 году были уже не теми торжествующими победителями, какими они были в 1918 году, а польская армия безнадежно отстала, все еще оставаясь на уровне армии ПМВ. Кроме того, поляки думали, что западные державы будут соблюдать все свои обязательства, и все это обеспечит победу Польши над Германией без какой-либо помощи со стороны СССР.
Надо отметить, что сразу после заключения советско-германского соглашения английское правительство резко усилило давление на Польшу, с тем, чтобы заставить ее капитулировать перед Германией, не доводя дело до войны. В дневниках помощника Галифакса О. Харви от 27 августа отмечается, что готовится
«новый Мюнхен и предательство поляков… Горас Вильсон и Р. А. Батлер неистово действуют в этом направлении».
В этих условиях Чемберлен считал, что достижение договоренности с Гитлером все еще возможно. Излагая позицию Гитлера, как он ее себе представлял, Чемберлен заявил 26 августа на заседании правительства:
«Главное заключается в том, что если Англия оставит господина Гитлера в покое в его сфере, то он оставит в покое нас».
Лондон был готов к новой сделке с Гитлером на такой основе. 27 августа Чемберлен и Галифакс снова передали Гитлеру через курсировавшего между Лондоном и Берлином неофициального посредника шведского промышленника Далеруса, что они «стремятся к достижению соглашения с Германией».
А как команда Чемберлена представляла это соглашение, видно из высказываний английского военного атташе в Москве Файэрбрейса:
«В будущей войне Германия, напав превосходящими силами на Польшу, захватит ее в течение одного-двух месяцев, В таком случае вскоре после начала войны германские войска окажутся на советской границе. Несомненно, Германия затем предложит западным державам сепаратный мир с условием, что ей предоставят свободу для наступления на восток».
Собственно говоря, именно так все и могло бы произойти. Немцы в течение месяца захватили Польшу, а 6 октября Гитлер заявил в рейхстаге о своих «усилиях» к улучшению отношений с Англией и Францией. Однако при этом в качестве предварительного условия мира с Западом он потребовал от Лондона и Парижа признания всех территориальных захватов Германии и передела колоний.
Одного только не учли умиротворители, силу общественного мнения, которое очередной раз спутало Чемберлену все его карты и принудило его отказаться от позорных для Запада условий, предложенного Гитлером мира.
Аналогичная оценка начала Второй мировой войны была высказана и министром внутренних дел США Икесом. Характеризуя политический курс Англии того периода он писал в своем дневнике, что Англия давно могла прийти к соглашению с СССР, но она
«лелеяла надежду, что ей удастся столкнуть Россию и Германию друг с другом и таким путем самой выйти сухой из воды».