Гимера и создание «карфагенской угрозы»
Гимера и создание «карфагенской угрозы»
В то же самое время, когда карфагеняне были поглощены экономической экспансией на Сардинии, им неожиданно пришлось вступить в войну на Сицилии. Поводом послужила просьба о помощи, с которой обратился в 483 году Терилл, греческий тиран Гимеры, города на севере острова, к своему другу-гостю Гамилькару, предводителю Магонидов, влиятельного политического клана в Карфагене. Терилл бежал из Гимеры, когда город захватила армия Гелона, тирана Сиракуз, самого могущественного греческого города на Сицилии, стремившегося подчинить себе другие греческие поселения.
Магониды поддерживали тесные связи с Сицилией, и мать Гамилькара была родом из Сиракуз. Положение друга-гостя (подразумевавшее хлебосольство и вручение подарков) в сочетании с обеспокоенностью судьбой западных портов острова (жизненно важных для карфагенской торговли) обязывало его предпринимать конкретные действия. Все же затеянная им экспедиция имела характер частной инициативы, не санкционированной карфагенским государством. Гамилькар собрал огромную армию, состоявшую не только из карфагенян, но и многочисленных наемников, представлявших чуть ли не все регионы Центрального и Западного Средиземноморья, в том числе ливийцев, испанцев, сицилийцев, сардинцев, корсиканцев{377}. К ним присоединилось войско Анаксилая, греческого тирана Регия в Южной Италии, женившегося на дочери Терилла.
В 480 году Гамилькар высадился в портовом городе Панорм и, желая застигнуть противника врасплох, сразу же направился к Гимере. Однако преимущество, которое давало внезапное нападение, было утеряно: Гелон перехватил секретные письма, содержавшие тактические планы карфагенян. Более того, в спешке Гамилькар не подготовил должным образом свои войска к сражению. Армии сошлись подле Гимеры, и итог битвы для Магонидов был плачевным: их армия потерпела сокрушительное поражение, а Гамилькара убили. Позже греческий писатель Полиэн дал такую версию причин поражения. Гелон приказал командиру своих лучников, обладавшему поразительным внешним сходством с тираном, перевоплотиться в него. Лучники затем, переодевшись в жрецов и скрывая луки в ветвях мирта, вышли вперед во главе с командиром якобы для жертвоприношений. Когда Гамилькар поступил таким же образом, они вынули свои луки и расстреляли карфагенского полководца, когда он готовился угощать богов{378}. Согласно же Геродоту, во время сражения Гамилькар оставался в полевом лагере и призывал на помощь богов, сжигая в огромном жертвенном костре туши животных{379}. Если он и получил какие-либо позитивные сигналы, то они уже были бесполезны: его люди бежали с поля битвы. Видя, что проигрывает, Гамилькар решил совершить последнее и самое главное жертвоприношение пуническим богам: сам бросился в костер. Он потерял почти всю свою армию: в Карфаген вернулись лишь несколько перепачканных кровью и грязью человек, сообщивших о катастрофе.
От Диодора мы узнаем о последствиях поражения, понесенного Магонидами у Гимеры. Узнав о страшной беде, карфагеняне стали готовиться к вторжению Гелона, укрепляя городские стены{380}. Одновременно они отправили на Сицилию послов, подобранных из самых толковых граждан. Посланники обратились за содействием к супруге тирана Дамарете и после заключения мира отблагодарили ее, вручив корону, сделанную из ста талантов золота. На встрече карфагенской депутации с Гелоном он вел себя как триумфатор, а пунические посланники умоляли его пощадить их город{381}.
Победа обогатила Гелона и его союзников. Они получили не только ценные трофеи, но и множество военнопленных для того, чтобы использовать их в реализации амбициозных строительных проектов{382}. В Акраганте гигантские колонны, поддерживавшие архитрав храма, посвященного олимпийским богам, как полагают, были скульптурными изображениями пунических рабов{383}.
В Карфагене панические настроения улеглись, и никаких политических репрессий не последовало. Позднее, правда, произошли некоторые политические перемены: появились Трибунал ста четырех, институт суффетов и Народное собрание, которые просуществуют вплоть до времен гибели города{384}.[171] Создание Народного собрания, в котором могли участвовать все граждане вне зависимости от их социально-экономического статуса, можно расценить как одну из мер по демократизации политической системы в Карфагене, но это было далеко не так. Скорее главной целью политических преобразований было формирование более четкой и действенной структуры исполнительной власти. Полномочия Народного собрания были крайне ограниченными. Как с удовлетворением отмечал древний афинский политолог Аристотель, только богатство определяло пригодность человека к тому, чтобы занимать политический или государственный пост{385}. Города Сардинии переняли многие политические реформы Карфагена[172].
Инициатором преобразований была карфагенская элита, и это подтверждается тем, что господствовавшим политическим кланом оставались Магониды, которые и проводили реформы. Хотя институт суффетов не был наследственным и кандидаты подбирались из среды знати, государственные посты монополизировались определенными индивидами. Это означает, что представители определенного клана могли занимать основные государственные должности{386}. О доминировании Магонидов свидетельствует хотя бы то, что Гамилькар избежал посрамления, которому обычно подвергали командующих, потерпевших поражение такого масштаба. Напротив, его имя окружили почестями, ему возводили монументы и от его имени совершали жертвоприношения по всему пуническому миру{387}. Гамилькара превозносили как мученика, положившего свою жизнь на алтарь дружбы, и это, видимо, импонировало карфагенской общественности. Возможно, его репутацию спасли достаточно умеренные требования, выдвинутые Гелоном. Карфаген должен был заплатить 2000 талантов серебра в порядке компенсации военных затрат Гелона и построить два храма, в которых надлежало хранить копии мирного договора. Гимера теперь стала вотчиной Сиракуз[173].
Более полувека карфагеняне не трогали Сицилию. Они даже игнорировали реальные возможности для вторжения — к примеру, приглашение афинян вступить в альянс против их злейшего врага Сиракуз[174]. В то же время трудно найти какие-либо признаки экономического упадка в Карфагене вследствие понесенного поражения. Именно в V веке существенно изменился физический облик города, возникла четко спланированная сетка улиц, соединившая старые и новые районы. Волнистую городскую территорию веером покрыли улицы, взбирающиеся по южному и восточному склонам Бирсы. Новые кварталы выросли у береговой линии, где также появились монументальные ворота и стена с набережной{388}. Хотя город и опоясывали кладбища, на его окраинах также были построены новые жилые и производственные зоны{389}.
Поражение у Гимеры все-таки имело для Карфагена косвенные последствия. Событие, произошедшее далеко от Греции, предоставило врагам Карфагена на Сицилии возможность изображать его в роли варвара, напавшего и попытавшегося изничтожить западных греков, а не доброхота, пришедшего на помощь своему греческому союзнику. В первые два десятилетия V века сварливые города-государства Греции дважды объединялись для отражения нападений армий Персии, самой могущественной державы той эпохи. Для Греции тогда стало чрезвычайно важно сформулировать идеи относительно того, что значит быть греком. Исключительность и превосходство греческого этноса противопоставлялись остальному миру «варваров», то есть «не греков»{390}.
Гелон сам успел продемонстрировать нежелание помогать материковым грекам в отражении интервенции персов в 480 году. Когда над Грецией нависла угроза вторжения персов, греческие города отправили посланников, чтобы заручиться поддержкой всего эллинского сообщества. Сиракузы были в числе первых городов, куда приехали послы, но на их призыв вместе дать отпор варварам Гелон ответил встречным предложением, коварно рассчитанным на то, чтобы обнажить надменное отношение материковых греков к своим западным собратьям. Он придет на помощь, если возглавит объединенные греческие силы. Гелон был уверен, что его предложение будет отвергнуто. Далее он начал выражать свое недовольство тем, что в прошлом собратья-греки отказывались помогать ему в борьбе с карфагенянами и местными сицилийцами, отвергли предложение освободить греческие торговые фактории от засилья варваров. Из его слов было ясно, что сицилийские греки не считаются полноценными членами эллинского клуба, и посланцам материковой Греции пришлось возвращаться домой с пустыми руками. Мало того, Гелон отправил в Грецию собственного посланника Кадма с тремя кораблями и огромной суммой денег, поручив ему дождаться исхода войны. Если победит великий персидский царь, то Кадм должен передать ему деньги и заверить его в лояльности Гелона. Если одержат победу греки, то он должен сразу же вернуться с деньгами в Сиракузы{391}.
В свете побед объединенных греческих сил, одержанных над персами под эгидой Афин и Спарты, столь же значимым представляется и триумф Гелона под Гимерой. Тиран Сиракуз заслуживал того, чтобы возглавить коалицию греческих государств, и отказ признать его лидером «западного фронта» против Персии и ее союзников отчасти объясняет неучастие Сиракуз в войне{392}. Карфаген могли притянуть к персам финикийцы: они как вассалы персидского царя были обязаны предоставить ему значительный контингент рекрутов и корабли. Более того, взбунтовавшиеся недавно на Кипре греческие города вновь оказались под игом финикийских царей Китиона, которыми управляли персы[175]. В то же время Диномениды, правящий клан в Сиракузах, использовали все свое богатство и влияние для того, чтобы убедить греческий мир в правоте притязаний на Гимеру. В главных греческих религиозных центрах Дельфы и Олимпия были воздвигнуты величественные монументы, а самым знаменитым поэтам заказаны пеаны, прославляющие победу. К примеру, Пиндар написал такие строки во славу Ферона, брата и преемника Гелона:
«Я, сын Крона, молю, чтоб умолк и оставался дома боевой клич финикийцев и этрусков, ибо они уже видели, в какую беду высокомерие ввергло их корабли при Кумах (победа Сиракуз над флотом этрусков в 474 году). Им пришлось пострадать, потому что их поверг правитель Сиракуз: он сбросил их юношей в море с быстро бегущих кораблей и избавил эллинов от невыносимого рабства»{393}.
В греческом сообществе пропагандистская кампания имела успех. Геродот пришел к выводу, что знаменитое морское сражение при Саламисе в сентябре 480 года, когда объединенный греческий флот одержал победу над превосходящими силами персов, происходило в один день с битвой под Гимерой. А позже афинский ученый Эфор высказал идею, будто оба сражения были результатом сговора между карфагенянами и персами{394}. Тем не менее не все греческие интеллектуалы, несмотря на пропагандистские усилия Сиракуз, верили в то, что карфагеняне были сателлитами персов{395}. Аристотель категорически отвергал теорию заговора Карфагена и Персии, утверждая, что, несмотря на совпадение по времени, эти два сражения не были связаны друг с другом{396}. Действительно, если монархию Персии в Афинах многие презирали, то политическим устройством Карфагена восхищались{397}. Аристотель включил Карфаген, Спарту и Крит в число государств с превосходной системой правления{398}. По его мнению, именно благодаря совершенной политической системе в Карфагене никогда не было восстаний и тиранов. Возможно, делая такое заявление, он бросал камень в огород Сиракуз, где Карфаген упорно считали «Персией на Западе»{399}.[176]
Афинский философ Платон, учитель Аристотеля, конструируя модель совершенного государства, приводил пример Карфагена, где строжайшие законы запрещали пить вино на службе магистратам, присяжным, советникам и лоцманам, а рабам — в любое время. Вообще всем карфагенянам возбранялось принимать спиртные напитки днем, если это не было связано с обрядом или снадобьем, а супругам не разрешались возлияния и ночью, если они задумали зачать ребенка{400}.[177]
Спустя несколько десятилетий после разгромного для карфагенян сражения при Гимере Афины вступят в альянс с ними против Сиракуз. Торговые связи карфагенян с Грецией и Эгейским регионом, похоже, в этот период лишь укрепились, о чем свидетельствует значительное количество аттической керамики, завезенной в Карфаген и другие пунические города{401}. Афинский поэт V века Гермипп упоминает красочные многоцветные ковры и подушки, вроде бы экспортировавшиеся в Грецию{402}. Пунические торговцы везли греческие товары в Испанию, а испанского тунца — в Грецию. Исследования транспортных амфор IV века, найденных археологами в Карфагене, показали: двадцать процентов сосудов привезены с Ионических островов, в четыре раза больше, чем из Леванта{403}. О нормальных коммерческих взаимоотношениях свидетельствует и то, что в материковой Греции и эгейских городах обосновались общины пунических купцов[178].
В самой Сицилии исход сражения при Гимере вначале никак не повлиял на давний синергический характер культурных и религиозных отношений между различными этническими группами. Мало что изменилось и в политической сфере. Греческие города-государства по-прежнему добивались поддержки Карфагена в разрешении споров с соседями. Тем не менее, согласно оценкам таких влиятельных историков из Сиракуз, как Антиох и Филист, Гимера породила новую идеологию, игнорировавшую сложную систему политических и культурных связей между сиракузянами, пунийцами и местным населением, длительное время определявшую колониальный ландшафт Центрального Средиземноморья{404}. В ее основу легли иные сюжетно-тематические стереотипы, разжигание межэтнической вражды и пропаганда угрозы Карфагена западным грекам.