В. В. Соколов Заместитель наркома иностранных дел Борис Стомоняков[49]

Путь в дипломатию Страны Советов болгарского интернационалиста Бориса Стомонякова, агента «Искры», члена боевой группы РСДРП, друга многих близких соратников В. И. Ленина еще по годам подпольной работы и эмиграции, был по тем временам обычным. Он вошел в историю советской внешней политики в результате своей активной деятельности на посту первого советского торгпреда в Германии, заместителя наркома внешней торговли, а затем члена коллегии НКИД и заместителя наркома иностранных дел СССР. С его именем связана борьба Советского правительства за улучшение отношений с Германией, за наполнение заключенного в 1922 году Рапалльского договора реальным конкретным содержанием.

Особенно велика роль Б. С. Стомонякова в отстаивании ленинского принципа монополии внешней торговли. Вместе с наркомом внешней торговли Л. Б. Красиным он многое сделал, чтобы отразить наскоки на монополию ряда тогдашних руководящих деятелей партии. Именно на посту советского торгпреда в Берлине Б. С. Стомоняков снискал большой авторитет среди внешнеполитических работников и уважение В. И. Ленина.

Но особенно его талант и большие дипломатические способности развернулись после того, как ЦК партии направил его на руководящую работу в Наркоминдел, где он координировал и направлял деятельность ряда отделов наркомата и полпредств. При его личном участии велась активная подготовка к заключению Советским Союзом договоров о ненападении с Китаем, Польшей, Прибалтийскими странами и Финляндией. Его подпись стоит под многими договорными актами, которые закрепляли в международно-правовом отношении интересы СССР. Много внимания он уделял вопросам улучшения отношений СССР с соседними странами Востока.

Коллегию считать ликвидированной

Закончившийся XVII съезд ВКП(б) был ознаменован 9 февраля военным парадом и демонстрацией трудящихся на Красной площади. Иностранных дипломатов, находившихся в Москве, пришлось срочно извещать по телефону. Собрались почти все, некоторые с женами и взрослыми детьми. Парад произвел на дипломатов большое впечатление, особенно впервые показанное прохождение советских танков. Демонстранты шли, как обычно, с песнями. В состоявшихся затем беседах иностранные дипломаты неизменно выражали свое восхищение парадом и дружеские чувства. Борис Спиридонович, к своему удивлению, заметил, что на трибунах дипкорпуса не было никого из немцев. За текучкой дел (приближался визит польского министра) он так и не уяснил себе, была ли это политическая демонстрация или просто недоработка Протокольного отдела НКИД.

Б. С. Стомоняков, присутствовавший по гостевому билету на некоторых заседаниях съезда, был преисполнен чувства великой гордости за партию, советский народ, построивший фундамент социалистического общества. Не мог он тогда, как и многие другие, предположить, что очень скоро делегаты этого «съезда победителей» станут участниками «съезда расстрелянных».

Одна из резолюций съезда призывала к искоренению канцелярско-бюрократических методов работы, повышению личной ответственности руководителей и укреплению единоначалия. В развитие этого решения съезда ЦИК СССР и Совет Народных Комиссаров СССР приняли 15 марта 1934 года постановление «Об организационных мероприятиях в области советского и хозяйственного строительства». Это постановление ЦИК и СНК СССР имело непосредственное влияние на дальнейшую деятельность Стомонякова. В соответствии с упомянутым постановлением 11 мая 1934 года ЦИК СССР постановил:

— Коллегию Народного комиссариата по иностранным делам считать ликвидированной.

— Утвердить первым заместителем народного комиссара по иностранным делам тов. Крестинского Николая Николаевича и вторым заместителем — тов. Стомонякова Бориса Спиридоновича.

Постановление подписали председатель ЦИК Союза ССР М. И. Калинин и секретарь ЦИК СССР А. С. Енукидзе.

Ликвидация коллегии не вызвала особых пересудов в НКИД, поскольку ее значение к этому времени сильно упало. Борис Спиридонович вспоминал заседания коллегии при Г. В. Чичерине, когда ее члены активно обсуждали все вопросы, отстаивая каждый свое мнение. Не раз бывали случаи, когда отдельные члены коллегии, например М. М. Литвинов, обращались непосредственно в Центральный Комитет с записками, выражавшими их личное мнение по некоторым внешнеполитическим вопросам, которое нередко не совпадало с мнением наркома и позицией коллегии. Но это не ставилось им в вину, если дело не сводилось к склоке. С тех пор положение изменилось. Коллегия стала менее авторитетной.

Твердый стиль руководства со стороны М. М. Литвинова и внутрипартийные чистки способствовали созданию в НКИД к середине 30-х годов обстановки строгой сдержанности. Был наведен порядок в расходовании инвалютных средств. Сам Борис Спиридонович отказался от поездок на лечение за границу, что он делал по установившейся традиции в течение нескольких лет. Укрепление партийной и государственной дисциплины соответствовало умонастроению Б. С. Стомонякова, который всегда рассматривал себя рядовым партии, любил порядок и не участвовал в оппозиции.

Видимо, последнее обстоятельство, а также рекомендация М. М. Литвинова предопределили назначение Б. С. Стомонякова заместителем наркома. Это было, несомненно, признанием его заслуг на дипломатической работе. Новое назначение Стомонякова с удовлетворением встретили в наркомате, где хорошо были известны и ценились его разносторонние знания, тщательная исполнительность, умение искусно и терпеливо вести переговоры с буржуазными дипломатами. С большим уважением относились к нему и иностранные дипломаты, о чем свидетельствуют оценки, даваемые Б. С. Стомонякову высокопоставленными чиновниками британского Форин офис и внешнеполитического ведомства Германии. Так, бывший германский посол в Москве фон Дирксен отмечал в своих мемуарах точность мышления, ум и порядочность заместителя наркома.

Один из старейших работников Наркоминдела — Е. А. Гнедин, возглавлявший в 30-е годы отдел печати, в феврале 1983 года вспоминал: Борис Спиридонович, уже будучи заместителем наркома, оставался по-прежнему «въедливым», то есть вникающим во все детали, человеком. Он требовал досконального знания предмета. И сам знал, и требовал этого от других.

В связи с новым назначением НКИД разослал 14 мая ноты в посольства и миссии Афганистана, Персии, Турции, Монголии, Китая и Японии в Москве, в которых сообщил, что делами I Восточного отдела и соответствующих стран будет заниматься Н. Н. Крестинский, а делами II Восточного отдела НКИД и упомянутых стран Дальнего Востока — Б. С. Стомоняков.

Таким образом, наряду с теми вопросами, которыми он занимался как член коллегии НКИД, а именно отношениями СССР со странами Прибалтики и Скандинавии, ему предстояло теперь взять на себя руководство развитием отношений СССР со странами Востока, то есть теми проблемами, которыми до него занимался прежний заместитель наркома Лев Михайлович Карахан, направленный Советским правительством полпредом в Турцию. По существу, в его непосредственные обязанности входило теперь поддержание и укрепление отношений СССР почти со всеми соседними странами. Естественно, это распределение обязанностей между наркомом и его заместителями было несколько условным, поскольку Стомонякову приходилось заменять отсутствовавшего по каким-либо причинам Н. Н. Крестинского, исполнять иногда временно обязанности наркома, а также курировать работу некоторых функциональных отделов НКИД.

* * *

Международное положение СССР в этот период оставалось сложным. Вторжение Японии в Китай в сентябре 1931 года при попустительстве Англии и США, оккупация северо-восточных провинций (Маньчжурии) и создание плацдарма агрессии против СССР, МНР и Китая обострили отношения между Японией и соседними государствами. Возник очаг войны на Дальнем Востоке.

Приход фашистов к власти в Германии, торжество идей реванша подорвали основу стабильности межгосударственных отношений в Европе и тем самым создали угрозу возникновения еще одного очага войны в непосредственной близости от советских границ. Выход Японии и Германии из Лиги Наций и уход с конференции по разоружению дали новый толчок росту вооружений. В этой обстановке ЦК ВКП(б) и Советское правительство приняли ряд мер по дальнейшему укреплению оборонной мощи СССР. В 1932 году было принято решение о создании Тихоокеанского флота, а на следующий год — Северного. Поездка большой группы военных работников на Дальний Восток во главе с наркомом К. Е. Ворошиловым помогла решить многие практические вопросы, связанные с укреплением советских дальневосточных границ. Была увеличена численность Красной Армии.

Одновременно развернулось крупное внешнеполитическое наступление, имевшее целью укрепить позиции СССР и ослабить позиции агрессоров. Еще в декабре 1933 года в ЦК ВКП(б) был утвержден разработанный в Наркоминделе план, предусматривавший вступление СССР на определенных условиях в Лигу Наций, заключение регионального соглашения о взаимной помощи от агрессии со стороны Германии, участниками которого были бы соседи СССР — Польша, Чехословакия, Прибалтийские государства и Финляндия, а на Западе — Франция и Бельгия (Восточный пакт), установление дипломатических отношений СССР с государствами — членами Лиги Наций.

Эти советские предложения в сочетании с предпринятыми шагами по созданию системы коллективной безопасности в Азии в виде заключения Тихоокеанского пакта с участием СССР, США, Китая и Японии, а также, возможно, и других держав представляли собой целую программу мира, основанную на концепции неделимости мира, его сохранении и упрочении.

По тактическим соображениям в целях скорейшего достижения успеха СССР предоставил инициативу выдвижения проекта Восточного пакта правительству Франции, поскольку Советский Союз не имел еще тогда дипломатических отношений с некоторыми будущими участниками соглашения. Однако уже первые зондажи, проведенные французской дипломатией, показали, что против создания Восточного пакта выступает прежде всего Польша, без участия которой весь проект терял смысл.

Польско-советское сближение

Самое серьезное внимание Борис Спиридонович уделял отношениям с Польшей, ближайшим и крупнейшим соседом на западных границах СССР. Заключение в 1932 году пакта о ненападении, а в следующем году — конвенции об определении агрессии содействовало росту взаимного доверия между двумя странами. Приход Гитлера к власти в Германии, разнузданная реваншистская пропаганда, сеющая ненависть к славянским народам, создавали, казалось бы, общность интересов, вытекающих из растущей опасности для польского и советского народов. Широкие общественные круги Польши стали открыто выступать за тесное сотрудничество с СССР, за развитие культурных, научных и экономических связей. Однако этот процесс происходил в острой борьбе противоборствующих сил.

Уже в ходе предварительного обсуждения при внесении на ратификацию в сейм советско-польского Договора о ненападении депутат от Польской социалистической партии (ППС) К. Чапиньский критиковал те польские круги, которые выступали против улучшения отношений с СССР. В частности, он напомнил, что, когда Япония захватила Маньчжурию и начала провокационные атаки на «ключевые позиции большевистской России на Дальнем Востоке», главный редактор газеты «Слово» С. Мацкевич выступил со статьей «Банзай, Япония!».

— Большевики всегда кричали, что готовится вооруженная интервенция, — продолжал Чапиньский, — кричали, несомненно, Преувеличенно, но, что помыслы об интервенции были и бродили в некоторых головах и головках, это совершенно очевидно, и все мы это видели. Поскольку Польша трактовалась в этих планах интервенций как непосредственный кулак, угрожающий Востоку, хорошо, что Пакт о ненападении, если не делал невозможной, то, во всяком случае, затруднял интервенцию.

Это признание некоммуниста, высказанное не совсем в дружественных тонах в отношении СССР, отражало тем не менее настроения широких слоев польского общества, выступающих за расширение сотрудничества с Советским Союзом. В течение 1933 года Советский Союз подписал с польской стороной ряд конвенций и соглашений, призванных нормализовать и улучшить отношения между двумя странами, в частности конвенцию о порядке расследования и разрешения пограничных инцидентов и конфликтов, конвенцию о сплаве лесоматериалов по пограничным рекам, таможенное соглашение, протокол о завершении передачи Польше архивных материалов, а также ряд торговых соглашений по конкретным областям экономического сотрудничества.

Но особый, невиданный размах получило развитие научных и культурных связей. Опрос польских писателей показал, что подавляющее их большинство высказалось за сотрудничество с СССР. Советская литература становилась в Польше одной из самых популярных. Борис Спиридонович с интересом ознакомился с информацией сотрудника полпредства в Варшаве Г. А. Александрова, выполнявшего обязанности уполномоченного ВОКС, в которой он сообщал, что за постановку в польских театрах пьес «Мольер» и «Мертвые души» советскому писателю Михаилу Булгакову выплачен аванс в размере 150 злотых. Переведены романы Михаила Шолохова «Поднятая целина» и Бориса Пильняка «Волга впадает в Каспийское море». Польские организации предлагали контракты на переводы только что вышедших в СССР и уже нашумевших произведений И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок» и Бруно Ясенского «Человек меняет кожу». Варшаву посетил Борис Лавренев и договорился о переводах ряда своих пьес, в том числе «Сорок первый».

В октябре 1933 года вышел специальный номер газеты «Вядомости литерацке», посвященный советской литературе и искусству. На ее страницах выступили со специальными статьями деятели советской культуры, в том числе А. В. Луначарский, В. Э. Мейерхольд, В. И. Пудовкин, А. Я. Таиров, А. Н. Толстой, Б. Е. Шумяцкий, С. М. Эйзенштейн и многие другие. Номер газеты, иллюстрированный большим количеством фотоснимков, разошелся моментально, несмотря на то что его тираж намного превышал обычный тираж газеты.

В Варшаве с успехом прошла выставка советского изобразительного искусства, а соответствующая польская экспозиция (215 экспонатов) была размещена в Третьяковской галерее в Москве. 12 ноября польскую выставку посетили Н. Н. Крестинский, Б. С. Стомоняков и другие сотрудники НКИД, многочисленные представители советского искусства. На открытии выставки была также делегация польских летчиков во главе с директором департамента авиации военного министерства Л. Райским, приглашенная Советским правительством на празднование годовщины Великого Октября.

Вечером состоялся большой прием в польской миссии в Москве, которая приурочила его сразу к нескольким мероприятиям: открытию выставки изобразительного искусства, гастролям польских артистов и пребыванию польских летчиков. Среди многочисленных гостей был Б. С. Стомоняков.

Выступления польских артистов К. Шимановского, Э. Бандровской-Турской и Г. Фительберга были с восторгом встречены всеми присутствовавшими, дипломатами, журналистами, в том числе советскими деятелями искусства композитором А. В. Александровым, режиссерами В. И. Немировичем-Данченко, В. Э. Мейерхольдом, А. Я. Таировым, писателем Б. А. Пильняком и другими.

А накануне, 11 ноября, Борис Спиридонович вместе с супругой слушал выступление польских артистов в Большом зале консерватории. Он сидел в ложе польского посланника вместе с членом коллегии Наркомвнешторга Я. С. Ганецким и представителями Наркомата просвещения. Советские музыканты Д. Д. Шостакович, А. Б. Гольденвейзер, Л. Н. Оборин высоко оценили искусство польских исполнителей.

Спустя две недели в Москву прибыла в связи с организацией выставки польского современного искусства группа крупнейших польских художников и скульпторов: профессор Краковской академии художеств В. Яроцкий, профессор Варшавской академии, основатель польской школы гравюры на дереве В. Скочилис, искусствовед М. Третер, ректор Варшавской академии художеств Т. Прушковский, профессор по декоративным искусствам В. Дашевский, один из лучших скульпторов — К. Дуниковский. Их встречали советские художники И. Э. Грабарь, К. Ф. Юон, А. И. Кравченко, Д. Н. Домогацкий.

Получили некоторое развитие и научные связи между двумя странами. В августе 1933 года делегация советских историков приняла участие в работе VII Международного конгресса историков в Варшаве. В состав делегации входили В. П. Волгин, Н. С. Державин, Н. М. Лукин, президент Белорусской Академии наук П. О. Горин, А. М. Панкратова и П. Ф. Преображенский. Советские ученые выступили с рядом докладов, в том числе «От Бабефа к Марксу» (Волгин), «Славяне и Византия в VI веке» (Державин), «Интернационал и Парижская коммуна» (Лукин), «Национальная политика Царизма в Польше в XX веке» (Горин). Н. С. Державин и В. П. Волгин дали ряд интервью представителям польской печати. Большое внимание польских научных кругов, студенчества и интеллигенции привлекла выставка советской исторической книги, открытая в здании Варшавского политехнического института.

И хотя спрос на советские издания был довольно большой, польская цензура конфисковала многие советские книги, особенно жестко она подходила к периодическим изданиям. Нередко владельцы книжных магазинов и киосков подвергались арестам.

То же касалось и демонстрации советских фильмов. Цензура не разрешала прокат уже закупленных польскими фирмами советских фильмов, таких, как «Броненосец «Потемкин», «Чапаев», «Златые горы», «Встречный» и т. д. Не состоялись запланированные по инициативе польской стороны гастроли в Варшаве театра имени Вахтангова, так как не удалось достичь соглашения о приемлемых условиях выступлений театра. В письме Б. С. Стомонякова на имя наркома просвещения РСФСР А. С. Бубнова говорилось: «Мы отсрочиваем поездку в Варшаву театра им. Вахтангова до зимы 1935 г.» Но осуществить гастроли не удалось и позже. В этом сказывалась вся противоречивость политики польского правительства.

Б. С. Стомоняков хорошо видел эту двойственность в политике Польши. Анализируя информацию, полученную от советского полпреда в Варшаве В. А. Антонова-Овсеенко, он счел необходимым сделать ему ряд замечаний, поскольку тот под впечатлением некоторого улучшения отношений между двумя странами ставил многие факты с ног на голову.

«Закулисное поведение Польши доказывает, — писал Борис Спиридонович, — что Польша ведет весьма сложную дипломатическую игру, которая учитывает не только возможность дальнейшего улучшения советско-польских отношений, но и возможность ухудшения их. Именно все это обязывает нас к весьма большой настороженности по отношению к Польше и к серьезному недоверию к польской политике».

В связи с этим Б. С. Стомоняков сослался на циркулирующие слухи о польско-германских политических переговорах, на которые настойчиво обращали внимание французские политические и государственные деятели Э. Даладье и Ж. Поль-Бонкур, приезд в Варшаву первого гитлеровского президента гданьского сената Г. Раушнинга и подчеркнуто дружественный прием, устроенный ему поляками, сдержанность польской печати по отношению к Германии.

Из этого вытекает основная установка в политике СССР в отношении Польши, заключал Борис Спиридонович в письме полпреду: принимать все меры к усилению тех тенденций и сил в Польше, которые ориентируются на противодействие реваншистским устремлениям Германии, и всемерно стремиться к укреплению, развитию и углублению наших отношений с Польшей.

Однако не прошло и нескольких месяцев, как опасения Б. С. Стомонякова относительно изменения внешнеполитического курса Польши подтвердились.

В середине ноября 1933 года Б. С. Стомоняков встретился с польским посланником Ю. Лукасевичем и поинтересовался позицией Польши в связи с обсуждением вопроса о разоружении после ухода Германии 19 октября с конференции по разоружению и ее выхода из Лиги Наций. Однако посланник смущенно сообщил, что у него имеется другая информация из Варшавы.

— Новый польский посланник в Германии Ю. Липский был у Гитлера. Германское телеграфное агентство сообщило о предстоящем подписании польско-германской декларации о ненападении. В этом же духе комментирует события польская печать.

— Значит, доходившие до нас сведения о подготовке заключения пакта о ненападении между Германией и Польшей верны, — спросил Борис Спиридонович, — и развитие идет в этом направлении?

— Да, как будто так… Дело идет в этом направлении.

— Это важное событие, — подчеркнул Стомоняков, — которое окажет влияние на всю международную ситуацию.

Лукасевич пытался представить это событие как служащее делу мира.

— Хотя я не имел информации, — продолжал он, — но чувствовал, что готовятся большие дела, поскольку Липский после вручения верительных грамот срочно вернулся из Берлина в Варшаву и был принят Ю. Пилсудским.

Ведь маршал нас, посланников, принимает только в очень редких случаях, когда у нас имеются большие дела.

Полпред в Варшаве В. А. Антонов-Овсеенко сообщал в НКИД:

— Между тем обстановка меняется. За срыв темпов нашего сближения работают большие силы, учитывающие рост значения Советского Союза в связи со всеми его успехами…

Несмотря на наши предостережения, в Галиции велась разнузданная антисоветская травля, создавшая благоприятную обстановку для покушения на наше консульство во Львове.

В результате этого покушения сотрудник советского консульства Алексей Маилов был убит, а другой сотрудник, Иван Джугай, — ранен. И хотя преступники были наказаны, антисоветские организации не были запрещены и продолжали свою деятельность. Все это отягощало советско-польские отношения. Но Советское правительство продолжало последовательно проводить политику на сближение с Польшей.

Состоявшийся в январе 1934 года XVII съезд ВКП(б) констатировал «перелом к лучшему в отношениях между СССР и Польшей». Одновременно в отчетном докладе ЦК ВКП(б) содержалось предостережение от излишнего оптимизма: «Это не значит, конечно, что наметившийся процесс сближения можно рассматривать как достаточно прочный, обеспечивающий конечный успех дела. Неожиданности и зигзаги политики, например в Польше, где антисоветские настроения еще сильны, далеко еще нельзя считать исключенными»[50].

Это оценка оказалась справедливой.

Польское правительство, защищавшее интересы буржуазии и помещиков, проводило внешне так называемую политику «равновесия», «балансирования» между СССР и фашистской Германией. На деле же, строя свою политику на платформе антикоммунизма, оно искало пути сговора с гитлеровской Германией и милитаристской Японией, вопреки жизненным интересам польского народа. Не случайно на совещании генералитета и особо доверенных лиц в Бельведерском дворце фактический глава польского государства Ю. Пилсудский назвал Советский Союз в качестве главного противника в будущей войне. Поэтому правящие круги Польши отрицательно относились к инициативе СССР по коллективной защите мира в Восточной Европе от угрозы германской агрессии.

Возросший авторитет СССР во всем мире и инициативно действующая советская дипломатия привели к значительному упрочению внешнеполитических позиций Советского Союза. В сентябре 1934 года по приглашению 30 государств СССР был принят в Лигу Наций и получил постоянное место в Совете Лиги.

В том же году СССР установил дипломатические отношения с рядом государств Восточной Европы: Венгрией, Румынией, Чехословакией, Болгарией и Албанией. Наконец-то Борис Спиридонович стал получать иногда весточку со своей родины — Болгарии.

Одновременно Советское правительство, учитывая рост числа военных провокаций японцев на дальневосточных границах СССР и МНР, предприняло по взаимной договоренности с правительством Монголии ряд дополнительных шагов по укреплению политического, экономического и военного сотрудничества.

За нормализацию отношений с Японией

Политика японских милитаристов на Дальнем Востоке становилась все более агрессивной. И хотя японское правительство, учитывая возросшую мощь Советского Союза на Дальнем Востоке и определенную изоляцию Японии на международной арене, вынуждено было в начале 1934 года отказаться от намечавшегося прямого вторжения на территорию СССР, агрессивная сущность японской политики, направленной против СССР, МНР и Китая, оставалась прежней, приобретая лишь новые формы. Борис Спиридонович никогда не был на Дальнем Востоке. Многое ему приходилось узнавать о жизни народов этих стран из постоянных бесед с товарищами, приезжавшими из Китая, Монголии и Японии, особенно работниками полпредств, торгпредств и других учреждений, многих из которых он знал лично. Он изучал материалы и отчеты, поступавшие из отделов НКИД и других организаций, в том числе Наркомвнешторга, Разведупра РККА и других. Знакомился он и с новинками японской политической литературы, большая часть которой была посвящена перепевам различных милитаристских догм, прославлению «японского духа», «исторической роли» Японии в осуществлении ее господства на Дальнем Востоке. Б. С. Стомоняков хорошо помнил «меморандум Г. Танака» 1927 года, в котором провозглашались далеко идущие экспансионистские планы японского империализма. К этому времени бывший премьер-министр уже ушел в мир иной, но в Японии продолжали развивать те же идеи агрессивной войны против СССР.

Одним из первых вопросов, который пришлось рассматривать Б. С. Стомонякову, когда он стал заниматься проблемами советско-японских отношений, был рыболовный. Японцы всячески старались обойти положения советско-японской рыболовной конвенции 1928 года, выработанной также при участии Б. С. Стомонякова и устанавливавшей в целях сохранения рыбных богатств определенные ограничения на хищнический лов рыбы. Нередко японские дипломаты пытались оспаривать решения советских органов о количестве сдаваемых в аренду рыболовных участков и об их ценах.

После длительных проволочек летом 1934 года в Москве начались советско-японские переговоры по рыболовному вопросу. Однако посетивший Б. С. Стомонякова 11 июня японский посол в СССР Т. Ота пытался навязать советской стороне ряд предварительных условий для начала переговоров. Заместитель наркома решительно отклонил эти японские домогательства. Сообщая об этой беседе полпреду СССР в Японии К. К. Юреневу, Б. С. Стомоняков писал, что «японцы будут всемерно затягивать переговоры под любыми предлогами».

Со второй половины 1934 года японские войска в Маньчжурии все чаще стали нарушать советскую границу.

— Особую активность японская военщина проявляла на участках Гродековского и Посьетского пограничных отрядов, — вспоминал позже в беседе с автором бывший посол СССР в Китае А. С. Панюшкин, командовавший в тот период одним из участков 58-го пограничного отряда. — Только на нашем гродековском направлении, — продолжал он, — японские подразделения численностью в 40–60 человек дважды, 23 и 26 июня 1935 года, демонстративно вторгались на советскую территорию.

Провокации на границе смыкались с воинственными выпадами японских официальных лиц против советских учреждений в Маньчжурии и в Токио. Нередко с антисоветскими речами выступали и политические деятели. Так, по дороге в Венгрию глава японской парламентской делегации Макияма дал интервью, в котором потребовал эвакуации советских войск с Дальнего Востока, угрожая, что в противном случае «война неизбежна».

Газета «Правда» 28 июня 1936 года в связи с этим писала: «Петушиное заявление г-на Макияма… конечно, никого в СССР не напугает. Но г-н Макияма, сам того не подозревая, разоблачает перед всем миром авантюристические замыслы японской военщины, подготовляющей и провоцирующей новую войну».

Борис Спиридонович, как никто другой, понимал, что при рассмотрении вопросов обеспечения безопасности Советского Союза на Дальнем Востоке необходимо учитывать угрозу, нависшую над западными и северо-западными границами СССР, поскольку польские и финские реакционные круги были не прочь сговориться с заправилами фашистской Германии и милитаристской Японией. Сведения о различного рода контактах на антисоветской основе между этими странами постоянно доходили до Стомонякова. Воистину положение таково, как в японской пословице, сказал однажды Борис Спиридонович в беседе с заведующим Восточным отделом Б. И. Козловским: «Гонишь от ворот тигра, а в заднюю дверь ломится волк».

В конце февраля 1936 года группа «молодых офицеров», одержимых идеей быстрейшего осуществления японских экспансионистских планов, попыталась с помощью обманутых ими солдат совершить в Токио путч с целью установления в стране военно-фашистского режима. Путч провалился, но стал еще одним толчком к дальнейшей милитаризации и фашизации Японии. Именно так оценивал Борис Спиридонович эти события в Японии в письме полпреду СССР в Китае Д. В. Богомолову, когда писал, что они «приведут во всяком случае к усилению влияния военно-экстремистских элементов на японскую политику».

Японская военщина продолжала провокации на советско-маньчжурской границе. 9 января 1936 года японский военный самолет, нарушив советскую границу, совершил посадку в районе села Покровка. Б. С. Стомоняков вызвал в связи с этим японского посла Т. Ота и заявил ему протест.

30 января отряд японо-маньчжурских войск снова вторгся на советскую территорию в районе Гродеково, у пади Мещерякова, и углубился на 3 километра в глубь советской территории. Вооруженный конфликт продолжался около девяти часов. Японцы бросили подкрепление. В бою участвовало с обеих сторон уже не менее двух батальонов. Потеряв более 50 человек убитыми, японо-маньчжуры были вынуждены покинуть советскую территорию.

Была уже ночь, когда Борису Спиридоновичу пришлось вновь вызвать японского посла. Часы показывали 0 часов 45 минут.

По поводу этого нового и тяжелого нарушения советской границы, приведшего к жертвам со стороны советских пограничников, заместитель наркома от имени Советского правительства заявил решительный протест и потребовал передать это заявление министру иностранных дел Японии К. Хирота. Он напомнил, что Советское правительство уже много раз предупреждало японское правительство в связи с провокациями на советской границе и указывало «на тяжелые последствия, которые могут произойти в результате того, что японское правительство не принимает необходимых мер против незаконных действий японо-маньчжурских военных властей».

14 февраля 1936 года японский посол Ота посетил НКИД и сообщил лживую версию о произошедшем инциденте, спровоцированном японцами. По его словам, не японо-маньчжурский отряд напал на советских пограничников, а будто бы советские пограничники совместно с восставшей маньчжурской ротой напали на японо-маньчжур, причем якобы на маньчжурской территории.

Б. С. Стомоняков с негодованием отверг эту версию японских военных властей, как представляющую грубый вымысел и клевету. Заместитель наркома подчеркнул, что японские власти в Маньчжурии, организующие нападения на территорию СССР и нагромождающие конфликты на границе, стремятся путем подобных версий ввести в заблуждение японскую и мировую общественность.

Вместе с тем Б. С. Стомоняков убедился, что следует более решительно давать отпор японским захватчикам.

СССР на стороне монгольского народа

При всей многогранной деятельности, направленной на укрепление дальневосточных рубежей СССР и создание атмосферы мира и спокойствия как на Дальнем Востоке, так и во всем Тихоокеанском бассейне, ЦК ВКП(б) и Советское правительство придавали первостепенное значение обеспечению независимости и безопасности Монгольской Народной Республики, первого в Азии государства, идущего по социалистическому пути. Наскоки японской военщины на МНР после захвата Маньчжурии участились. Как выяснилось позже, начальник штаба Квантунской армии генерал С. Итагаки связывал планы по захвату МНР с дальнейшей японской экспансией против СССР. «Если Внешняя Монголия будет присоединена к Японии и Маньчжурии, то безопасности советского Дальнего Востока будет нанесен сильнейший удар…»

Тогда же японская военщина только начинала прощупывать прочность монгольской границы. 24 января 1935 года японо-маньчжурские войска, проникнув на 2 километра в глубь территории МНР, спровоцировали в районе монастыря Халхин-Сумэ вооруженный инцидент с монгольскими пограничниками, в результате которого были убитые и раненые с обеих сторон.

В беседе с японским поверенным в делах Ш. Сако 3 февраля 1935 года Б. С. Стомоняков выразил озабоченность Советского правительства событиями на монголо-маньчжурской границе и высказал пожелание «получить от японского правительства соответствующую информацию и ознакомиться с его намерениями». При очередной встрече 14 февраля Сако проинформировал Б. С. Стомонякова, что «маньчжурская сторона не имеет намерения нарушать территорию Внешней Монголии хотя бы даже на один вершок».

Однако японские провокации продолжались, несмотря на то что в феврале начались переговоры между представителями командования погранчастей МНР и японо-маньчжурских войск. 4 июля 1935 года японо-маньчжурская делегация предъявила монгольской делегации ультиматум, в котором потребовала направления в ряд пунктов МНР своих представителей для постоянного пребывания и проведения для связи с ними телеграфной линии. Об этом монгольские друзья проинформировали советскую сторону.

На другой день, 5 июля, Б. С. Стомоняков направил телеграмму советскому полпреду в Японии К. К. Юреневу, в которой поручил немедленно посетить министра иностранных дел Хирота и сделать заявление от имени Советского правительства. В этом заявлении указывалось, что требования квантунского командования, предъявленные 4 июля монгольскому правительству, вызывают у Советского правительства серьезные опасения, что они создают предлог «для занятия японо-маньчжурскими войсками территории Монгольской Народной Республики в районе Тамсаг-Сумэ». Советское правительство, говорилось далее в заявлении, заинтересовано с точки зрения защиты собственной границы в неприкосновенности территории МНР.

Получив информацию об этом шаге Советского правительства, правительство МНР направило 9 июля письмо в адрес Советского правительства с выражением «величайшего безграничного удовлетворения и благодарности» по поводу советского демарша перед Японией.

В конце октября 1935 года Председатель Совета Министров МНР Гендун[51] направил советским руководителям письмо, в котором сообщалось о ряде мероприятий, проводимых в Монголии по укреплению политического и экономического положения страны. В письме выражалась уверенность, что Советский Союз «и впредь будет оказывать МНР всяческую организационную, техническую и финансовую помощь».

Б. С. Стомоняков от имени советских руководителей передал через советского полпреда в МНР В. X. Таирова приглашение Гендуну посетить Москву для обсуждения вопросов советско-монгольских отношений.

Правительственная делегация МНР во главе с Председателем Совета Министров Гендуном нанесла визит в СССР с 11 декабря 1935 года по 9 января 1936 года и была принята на самом высоком уровне — И. В. Сталиным, К. Е. Ворошиловым и другими официальными лицами. В состоявшихся переговорах, в которых принял участие и Б. С. Стомоняков, особое внимание было уделено вопросам укрепления обороноспособности МНР, в том числе техническому оснащению и боевой подготовке монгольской армии, защите границ от японо-маньчжурских захватчиков. В связи с состоявшимися переговорами Советское правительство приняло в конце января 1936 года решение об оказании МНР помощи вооружением, снаряжением и транспортными средствами на сумму в 8 миллионов тугриков.

Одновременно Советский Союз сделал серьезное предупреждение Японии. Вызвав японского посла, Б. С. Стомоняков заявил ему 21 февраля 1936 года, что «учащающиеся столкновения на границах Монгольской Народной Республики и Маньчжоу-Го представляют еще один очаг опасности для мира на Дальнем Востоке и вызывают серьезное беспокойство у правительства СССР». В связи с этим он, напомнив, что Советское правительство, поддерживающее неизменно с 1921 г. дружественные отношения с Монгольской Народной Республикой, предложил образовать смешанную пограничную комиссию для предупреждения и урегулирования всех пограничных инцидентов.

12 марта 1936 года в Улан-Баторе был подписан Протокол о взаимопомощи между СССР и Монгольской Народной Республикой, согласно которому договаривающиеся стороны обязывались в случае угрозы нападения принять все меры, необходимые для обеспечения безопасности, и «оказать друг другу всяческую, в том числе и военную, помощь».

Информируя полпреда СССР в Японии К. К. Юренева о происходящих событиях, Б. С. Стомоняков писал 28 марта: «Улан-баторский протокол является новым звеном в той цепи последовательных действий, которыми мы обуздываем японскую агрессию против МНР. Теперь Япония уже конечно не сомневается в том, что завоевание ею Монголии привело бы к войне с Советским Союзом».

В июле 1936 года монгольский народ широко отмечал 15-летнюю годовщину со дня провозглашения Монгольской Народной Республики.

10 июля Б. С. Стомоняков направил министру иностранных дел МНР Амору[52] от имени НКИД СССР приветственную телеграмму, в которой поздравил министра и весь монгольский народ по случаю 15-летия Монгольской Народной Республики. При этом он выразил сожаление, что вследствие занятости не смог воспользоваться приглашением правительства МНР принять личное участие в юбилейных торжествах в Улан-Баторе.

На торжества в Монголию выехала делегация ЦИК СССР во главе с заместителем наркома легкой промышленности Ш. З. Элиавой. Одновременно, как сообщал Б. С. Стомоняков советскому полпреду в Улан-Баторе, ЦК ВКП(б) и Советское правительство приняли решение направить в МНР в качестве подарков монгольскому правительству 4 самолета гражданской авиации, 12 агитавтомобилей с оборудованием и киноустановками, 12 походных амбулаторий на автомашинах, походную типографию с монгольским шрифтом, кинофильмы и другое оборудование.

28 октября 1936 года в Москву прибыл Председатель Совета Министров, министр иностранных дел МНР Амор. На другой день, 29 октября, Амора принял глава Советского правительства В. М. Молотов. На этом приеме присутствовал Б. С. Стомоняков. В тот же день Амор нанес визит М. М. Литвинову и Б. С. Стомонякову. Был продолжен обмен мнениями по принципиальным вопросам советско-монгольского сотрудничества. В частности, было рассмотрено положение, сложившееся на Дальнем Востоке после подписания между СССР и МНР протокола о взаимопомощи ввиду непрекращавшихся пограничных инцидентов и конфликтов на советско-маньчжурской и монголо-маньчжурской границах, постоянно провоцируемых японской военщиной.

В соответствии с советско-монгольским соглашением о взаимопомощи в Монголию были введены в сентябре 1937 года советские воинские части. Их расквартировали вдоль юго-восточной границы МНР. Наряду с этим значительно увеличилось число советских инструкторов и военных специалистов в Монгольской народно-революционной армии, что способствовало повышению ее боеспособности, улучшению боевой подготовки монгольских солдат и командиров и овладению ими новейшей советской военной техникой.

«Вопрос о едином фронте в Китае назрел»

В связи с «тихой» японской агрессией продолжало ухудшаться положение в Китае. Поддерживая своих ставленников среди китайских милитаристов в отдельных провинциях, Япония обосновалась к концу 1935 года в провинциях Чахар, Хэбей и частично Шаньси и повела наступление на провинцию Суйюань. Японские империалисты пытались создать так называемое автономное правительство Северного Китая.

Перед лицом этих суровых событий Чан Кайши, неоднократно уклонявшийся от встреч с советским полпредом, вынужден был вновь пойти на переговоры.

В соответствии с полученными директивами полпред Д. В. Богомолов в беседе с Чан Кайши 18 октября 1935 года заявил «о желании Советского правительства вообще улучшить советско-китайские отношения», указав при этом на конкретные пути их дальнейшего развития, а именно заключение торгового договора и Пакта о ненападении. Его собеседник выразил согласие с советскими предложениями, однако намекнул на желательность пойти еще дальше, вплоть до заключения военного соглашения.

В письме полпреду Стомоняков подробно остановился на отдельных моментах советско-китайских отношений. «Мы согласны на предложение Чан Кайши о сотрудничестве и взаимной помощи против японской агрессии, — писал он. — Мы исходили при этом из целесообразности поддержания усиливающегося в Китае течения за оказание вооруженного сопротивления против японской агрессии. Мы готовы оказать посильную поддержку Китаю, если бы он действительно вступил в освободительную войну против Японии».

В этом письме Б. С. Стомоняков затронул также проблему взаимоотношений Чан Кайши и китайских красных армий, выразив убеждение, что «без реализации единого военного фронта войск Чан Кайши с частями Красной Армии Китая невозможна серьезная борьба против японской агрессии». При этом он дал понять, что Чан Кайши «имеет полную возможность договориться непосредственно с китайской компартией».

Борис Спиридонович знал, что основа для такого соглашения появилась после принятого КПК 1 августа 1935 года по предложению Исполкома Коминтерна «Обращения к народу об отпоре Японии и спасении родины». В этом документе КПК предложила всем без исключения партиям, политическим и военным группировкам, в том числе и частям гоминьдановской армии, прекратить гражданскую войну, объединиться для сопротивления японской агрессии. В обращении предлагалось создать правительство национальной обороны из представителей различных политических, военных и других группировок, единое командование и объединенную антияпонскую армию. С трибуны VII конгресса Коминтерна в Москве об этом же заявил на весь мир официальный представитель КПК Ван Мин.

По поручению Б. С. Стомонякова полпред со всей определенностью сказал: «Мы приветствовали бы установление политического единства Китая, но это должно быть сделано руками самих китайцев». В последующих беседах с Чан Кайши, когда полпред получил прямое указание Б. С. Стомонякова, он со всей категоричностью заявил: «Никакой посреднической роли в его (Чан Кайши. — Авт.) переговорах с китайской компартией мы играть не будем, и это внутреннее дело Китая».

Касаясь возможного военного сотрудничества между двумя странами, писал полпред, Чан Кайши все время уходил от конкретизации взаимных обязательств и высказал пожелание «сохранять его в секрете» не только от Японии, но и от Англии, «пока не будет подготовлена почва в Англии и Америке».

На это Борис Спиридонович в ответной телеграмме полпреду от 29 февраля 1936 года указал, что, поскольку Чан Кайши «все еще колеблется и все еще не решил для себя окончательно вопроса о сопротивлении японской агрессии», наши заявления должны находиться «в соответствии с теми неопределенными позициями, которые он сам занимает…

В Вашей беседе с Чан Кайши Вы должны по-прежнему исходить из того, что соглашение между СССР и Китаем несравненно более выгодно для Китая, чем для Советского Союза».

Летом 1936 года Борис Спиридонович получил политический доклад полпредства, в котором анализировалось внутриполитическое положение в Китае в 1935–1936 годах. Ему как заместителю наркома в вопросах отношений с Китаем приходилось больше полагаться на полпредство, поскольку китайское руководство почему-то не доверяло своим дипломатам, находившимся в Москве, и предпочитало, боясь утечки информации, вести переговоры с советскими дипломатами в Нанкине.

Борис Спиридонович читал доклад, подчеркивая синим карандашом заинтересовавшие его места. В докладе отмечались глубокие антияпонские настроения среди китайской интеллигенции и буржуазии, особенно наглядно проявившиеся в студенческом движении.

«Неизбежность столкновения Чан Кайши с Японией, — констатировало полпредство, — пусть не для защиты Севера, пусть только для защиты центральных провинций, ставит в порядок дня вопрос о создании единого фронта. Популярность идеи единого фронта среди китайской молодежи (как это показало студенческое движение), среди массы интеллигенции (как это показывают многие официальные и неофициальные выступления их), среди рядовых гоминьдановцев… и, наконец, среди части лидеров гоминьдана не оставляют никаких сомнений в том, что вопрос о едином фронте в Китае безусловно назрел».

Борис Спиридонович не мог не согласиться с этим совершенно четким выводом. Он вспомнил недавнюю информацию полпреда, в которой говорилось, что один из генералов, Чжан Сюэлян, не только в принципе за соглашение с красными армиями для общей борьбы против Японии, но что даже фактически заключил перемирие с коммунистами. Стомоняков задумался о метаморфозах жизни: отец Чжан Сюэляна — маршал Чжан Цзолинь, некоронованный король Маньжчурии, был ярым антисоветчиком, антикоммунистом и «большим другом Японии, павшим от руки наглых террористов», как писали токийские газеты. А теперь сын его одним из первых прокладывает путь к антияпонскому единому фронту.

Д. В. Богомолов видел все тонкости политической игры Чан Кайши. Отметив в докладе, что не только часть лидеров гоминьдана, но и сам Чан Кайши понимает, что успех сопротивления в антияпонской войне будет возможен только после прекращения всех раздоров между отдельными политическими группировками, полпред делал вывод:

«Чан Кайши, однако, понимает и то, что соглашение о едином фронте предполагает развертывание сил всех прогрессивных элементов в стране и неизбежную демократизацию всей системы, а это как раз самое последнее, на что он может пойти». Из этого следует, что, «как бы Чан Кайши ни понимал необходимость единого фронта для борьбы с Японией, он пойдет на него только тогда, когда будет к этому принужден событиями: только после того, как война с Японией станет фактом, он может пойти на соглашение о едином фронте».

Борьба за единый фронт в Китае активизировалась. Все попытки гоминьдановской клики противостоять этому всенародному Движению и договориться с японцами терпели неудачу.

В декабре 1936 года произошел так называемый сианьский инцидент, который вновь поставил Китай на грань междоусобной войны. В ночь на 12 декабря Чан Кайши и группа сопровождавших его гражданских и военных деятелей центрального правительства были арестованы в городе Сиань патриотически настроенными офицерами из армии маршала Чжан Сюэляна. Эта акция, как оказалось, была проведена с согласия некоторых руководителей китайской компартии.

В ряде органов японской и китайской печати пытались взвалить вину за сианьские события на СССР, обвинив его в неискренности: мол, на словах выступает за создание единого фронта, а на деле способствует разжиганию гражданской войны.

В ответ на это Советское правительство и лично Б. С. Стомоняков предприняли энергичные усилия, чтобы убедить центральное правительство в непричастности СССР к этим событиям. «Правда» в передовой статье от 14 декабря 1936 года писала: «Политике раздробления и закрепощения Китая, политике создания хаоса, выгодного врагу, противопоставляется политика объединения и консолидации всех сил для защиты подлинной независимости Китая».

Через две недели сианьский инцидент был ликвидирован, и Чан Кайши возвратился в Нанкин. Решающую роль в этом деле сыграли китайские коммунисты, на практике осуществлявшие решения VII конгресса Коминтерна, призвавшего к созданию единого фронта в борьбе против фашизма и войны.

Б. С. Стомоняков в телеграмме временному поверенному в делах СССР в Китае И. И. Спильванеку писал: «Выразите наше полное удовлетворение тем, что конфликт закончился без кровопролития и без гражданской войны, и заявите еще раз, что мы искренне желаем полного объединения и укрепления всего Китая».

После урегулирования сианьского инцидента наступление, которое вели армии Чан Кайши против районов Китая, контролируемых китайскими коммунистами, фактически прекратилось. Началось формирование единого национального фронта.

Бек против коллективной безопасности

Б. С. Стомоняков, несмотря на занятость, по-прежнему держал в поле зрения развитие советско-польских отношений. Его удручало нежелание польских правящих кругов улучшать отношения с СССР.

— Я за последние два месяца, к сожалению, не имею столько возможностей, как раньше, следить за польскими делами, — говорил он польскому послу в СССР Ю. Лукасевичу, — но все же знаю ряде крайне недружелюбных, а иногда и прямо враждебных по отношению к нам статей в польской прессе. В то же время мне неизвестна ни одна статья в советской прессе, направленная против Польши.

Отвечая на упреки посла о перепечатке в советских газетах неблагоприятных отзывов французских газет о политике Польши Борис Спиридонович сказал, что Польше было бы более естественно обращаться с таким вопросом к своей союзнице Франции, чем к СССР, который не является ее союзником. Он перечислил неоднократные обращения советской стороны к польскому правительству с целью выработки совместных действий против агрессора, однако они остались без ответа. Заместитель наркома напомнил, что переговоры Польши с Германией велись втайне от СССР в момент, казалось бы, наилучших отношений между двумя странами.

— Разрешите мне просто, по-человечески, в совершенно частном порядке сказать, — продолжал Стомоняков, — что я вас не понимаю. Вы хорошо знаете, что в советско-польских отношениях СССР всегда был активной стороной, которая добивалась расширения и углубления отношений. Вы этого не хотели и пошли другим путем. Так почему же теперь вы жалуетесь и говорите, что вы огорчены? Если наши отношения не таковы, какими они могли быть и должны были бы быть, то ведь исключительно по воле польской стороны. Жалуйтесь поэтому на самих себя, а не на нас.

Борис Спиридонович никогда не видел Лукасевича в более затруднительном состоянии. На лице посла появились красные пятна, он явно растерялся.

Но отрицательная позиция Польши к реализации советско-французской идеи о создании Восточного регионального пакта взаимопомощи осталась без изменений. Однажды Б. С. Стомоняков прочитал информацию о беседе полпреда Я. X. Давтяна с польским премьер-министром Л. Козловским. На вопрос полпреда, что думают в Польше о введении в Германии в нарушение Версальского договора всеобщей воинской повинности и увеличении германской армии до 12 корпусов, польский премьер-министр с солдатской прямотой сказал:

— Я имею 30 дивизий, и неплохих дивизий, и я спокоен за Польшу. СССР не должен опасаться германской агрессии, ибо на пути ее стоит Польша и ее 30 дивизий. Германия иначе не может попасть в СССР, как через Польшу, которая ее не пустит.

В июле 1935 года стало известно о поездке министра иностранных дел Польши Ю. Бека в Берлин, где он имел беседу с Гитлером. В ходе этой беседы польский министр заверил германского канцлера, что Польша никогда не будет «орудием русской политики» и не станет участником Восточного пакта, который был бы направлен против Германии и который растворил бы в «общих коллективных договорах» польско-германское соглашение.

Но Борис Спиридонович знал, что существует другая, народная Польша, которая тесно связана узами совместной революционной борьбы с русским народом и которая понимает, что без дружбы с СССР не может быть независимой Польши.

Поэтому он с большим удовлетворением читал документы польской компартии, в которых она разоблачала агрессивные планы польской реакции. Обращаясь к трудовому народу, ЦК КПП писал в сентябре 1934 года: «Польская буржуазия во главе с Пилсудским создает военный фронт вместе с японской буржуазией и с гитлеровской Германией. Мы, трудящиеся Польши, стоим по ту сторону фронта. Мы находимся и должны находиться в едином фронте с победоносным пролетариатом СССР».

Тем не менее Советское правительство не могло игнорировать информацию об антисоветских планах польских правящих кругов, включавших захват Украины с ее столицей Киевом и даже выход к Черному морю.

«Пока что германо-польский флирт продолжается вовсю», — писал Б. С. Стомонякову полпред СССР в Польше Я. X. Давтян, анализируя позицию польского правительства по основным вопросам европейской политики. Он перечислил различные турне в Германии с лекциями видных польских писателей, поездки представителей Варшавского и Краковского муниципалитетов в Дрезден на шопеновские торжества, выставки польской графики, радиопереклички и т. д. «Польская пресса по-прежнему занимает исключительно дружественную позицию в отношении Германии, — продолжал полпред, — а корреспонденты «Газеты польской» в Берлине и других городах Европы превозносят Гитлера и его политику».

Сейчас главной целью польской внешней политики является, заключал полпред, противодействие нашему сближению с Францией как основе коллективной безопасности и стремление «вообще изолировать нас от Европы».

В мае 1935 года умер фактический диктатор Польши Ю. Пилсудский. После его смерти положение в Польше усложнилось. Власть стали оспаривать группа «полковников», среди них и министр иностранных дел Ю. Бек, и «генеральская» группа, объединившаяся вокруг Э. Рыдз-Смиглы. Последний и был назначен преемником Пилсудского.

Состоявшиеся в сентябре выборы в Польше показали, что большинство взрослого населения страны высказалось против внутренней и внешней политики правительства.

Высказывая прогноз о будущей политике польского правительства в отношении СССР, Борис Спиридонович писал полпреду Я. X. Давтяну, сообщая о своей беседе с польским послом в Москве Лукасевичем: «Более вероятно, однако, что польское правительство начинает беспокоить изоляция, в которую завела Польшу ориентация на Германию, и в особенности разоблачение агрессивности польской политики в глазах общественности всего мира. Я считаю не исключенным, что польское правительство хотело бы добиться улучшения отношения мировой общественности к Польше посредством некоторого внешнего улучшения польско-советских отношений».

Роковые тридцатые…

Наступила вторая половина 30-х годов. Казалось, все было по-прежнему: советские люди, полные энтузиазма, несмотря на неимоверные лишения, строили социализм. Ширилось стахановское движение. Возводились новые заводы и фабрики, строились каналы, где давалась «путевка в жизнь» возросшему числу заключенных, постепенно укреплялся колхозный строй в деревне, несмотря на неоправданные репрессии и ограничения хозяйственной деятельности.

Принятие новой Советской Конституции, зафиксировавшей победу нового общественного строя в СССР, укрепляло веру советских людей в правильность линии партии, ее руководящего ядра во главе с И. В. Сталиным. Они еще не знали, что уже давно наметился отход от ленинских принципов построения социализма и что новая «сталинская» Конституция не сможет защитить их от судебного произвола и нарушений гражданских прав правоохранительными органами.

20 августа 1936 года в «Правде» было опубликовано «Обвинительное заключение» по делу Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, Г. Е. Евдокимова, И. Н. Смирнова, И. Н. Бакаева и других. Всего 16 человек. Начался первый открытый процесс «троцкистско-зиновьевского террористического центра». Подсудимые были люди разного калибра, но все они обвинялись в убийстве Кирова и подготовке убийств Сталина, Ворошилова, Жданова, Кагановича и других тогдашних руководителей партии и Советского правительства. Все обвинения строились лишь на показаниях немногочисленных свидетелей и самих обвиняемых. Никаких действительных фактов и вещественных доказательств не приводилось Страна была потрясена. Ведь судили видных деятелей партии, работавших вместе с Лениным.

Но это было только начало. Стали бесследно исчезать работники различных учреждений. Растущая шпиономания пугала людей. Даже сотрудники Наркоминдела стали избегать встреч с иностранцами, реже ходить на приемы в иностранные посольства. Борис Спиридонович вначале несколько удивлялся, когда видные деятели культуры — писатели, музыканты, театральные работники, — только недавно охотно принимавшие приглашения НКИД и иностранных посольств и миссий на различные приемы и встречи, вдруг стали уклоняться от приглашений под различными предлогами. Все чаще стали исчезать отдельные работники Наркоминдела, об аресте которых даже не ставилось в известность руководство наркомата.

Обстановка становилась тревожней… Но напряженный режим работы, заканчивавшейся глубокой ночью, сохранялся. С привычками Сталина приходилось считаться.

И в те дни ежедневно просматривая газеты, Борис Спиридонович отмечал наряду с внешнеполитическими событиями все, что делается нового в стране. Событий было много. Сообщалось о разном: о принятом решении снести Триумфальную арку на улице Горького, у Белорусского вокзала, в целях улучшения транспортного движения, о беспримерном по дальности перелете В. П. Чкалова, Г. Ф. Байдукова и А. В. Белякова на туполевском самолете АНТ-25 по маршруту Москва — остров Удд на Дальнем Востоке, о пребывании в Москве и Грузии знаменитого французского писателя Андре Жида.

Почести, казалось, раздавали всем, кто сумел проявить себя. Славили наркома обороны К. Е. Ворошилова и Н. И. Ежова с его «ежовыми рукавицами», стахановцев и колхозников-ударников, знаменитых летчиков и узбекскую школьницу Мамлакат, собравшую больше всех хлопка.

И конечно, везде на первом месте присутствовал И. В. Сталин. Он — скромный человек, один из героев в стране, где «героем становится любой». Но работники Наркоминдела и иностранные дипломаты знали, что без его согласия ничего не делается в стране.

Хотя и скромно, но должное все же было, к удивлению многих дипломатов, отдано находившемуся несколько лет в опале бывшему наркому Г. В. Чичерину, скончавшемуся 7 июля 1936 года. Газеты поместили его большой портрет, сообщения от правительства, от Наркоминдела, медицинское заключение, биографическую справку. Прощание с покойным наркомом происходило в конференц-зале НКИД на Кузнецком мосту.

Народу было немного. В связи со смертью Г. В. Чичерина на имя Б. С. Стомонякова поступило соболезнование от временно исполняющего обязанности министра иностранных дел Турции Ш. Сараджоглу.

Жизнь и смерть шли рядом… Простившись со старым наркомом, страна уже через десять дней чествовала действовавшего наркома.

17 июля 1936 года М. М. Литвинову исполнилось 60 лет. В этот день постановлением ЦИК СССР он был награжден орденом Ленина. Юбилей отмечался широко. Приветствие СНК СССР и ЦК ВКП(б) было направлено от имени В. М. Молотова и И. В. Сталина. Иосиф Виссарионович — «скромный человек», он позволяет, чтобы его подпись стояла второй. Теплую телеграмму послали М. М. Литвинову, находившемуся на международной конференции в Монтрё, руководящие работники Наркоминдела, в том числе Б. С. Стомоняков.

В «Правде» были опубликованы статьи и приветствия в адрес М. М. Литвинова видных советских дипломатов Н. Н. Крестинского, Б. С. Стомонякова, И. М. Майского, Ф. Ф. Раскольникова, Б. Е. Штейна.

В статье «Верный сын большевистской партии» Борис Спиридонович писал: «Имя тов. Литвинова войдет в историю как имя одного из крупнейших представителей великой эпохи Октябрьской революции и строительства социализма, как человека, который… олицетворял и олицетворяет внешнюю политику Советского Союза и его борьбу за обеспечение мира между всеми народами».

Источником успеха М. М. Литвинова во внешней политике, подчеркивал Стомоняков, является то, что он в своей деятельности «остается революционером-большевиком и проводит неуклонно линию своей партии».

Б. С. Стомоняков был сыном своего времени. От некоторых устоявшихся клише он, конечно, отказаться не мог. Но и славословить Сталина он не хотел. Поэтому в отличие от 20-х годов начисто из печати исчезли его интервью и статьи, которые публиковались под его фамилией. Он, видимо, верил, что то, что происходит в стране, явление временное.

Наблюдая за международными событиями, Борис Спиридонович видел и в других странах массу противоречий и сложностей. Растущая агрессивность японского империализма не исключала наличия настроений в пользу мирного сожительства с СССР. Японская газета «Джапан таймс», сославшись на высказывания японского посла в Москве Т. Ота о возможном заключении Пакта о ненападении с СССР, отмечала, что «в Японии имеется много людей, которые желают заключения пакта с СССР с целью устранения опасности возможного конфликта между СССР и Японией».

В начале июля 1936 года в Москву прибыл председатель японской нефтяной концессии на Сахалине адмирал Сакондзи. В сопровождении японского посла он нанес визит наркому тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе и заместителю наркома иностранных дел Б. С. Стомонякову. Обсуждались вопросы дальнейшего сотрудничества.

Но именно в этой области, в области торговли, был неоправданно взят курс на сокращение связей с зарубежными фирмами. Начались частые смены в руководстве наркомата. 10 июля 1936 года состоялось первое заседание Совета при наркоме внешней торговли. Присутствовали все торгпреды СССР, председатели экспортных и импортных объединений Наркомвнешторга, руководящие работники наркомата, специалисты. Вступительное слово сделал нарком внешней торговли А. П. Розенгольц, который подчеркнул, что валютная задолженность СССР сократилась и Советский Союз приступил к созданию валютных резервов. Но несмотря на этот мажорный тон, Б. С. Стомоняков понимал, что сокращение закупок иностранного оборудования неблагоприятно отразится на развитии советской промышленности.

Зато порадовали события в его родной Болгарии, где компартия фактически вышла из подполья.

Постоянно следя за событиями в Болгарии, Борис Спиридонович из информации, получаемой от советского полпреда Ф. Ф. Раскольникова и бесед с болгарскими посланниками в Москве, был прекрасно осведомлен о развитии политических и культурных связей между двумя странами. Его возмущало, что болгарские власти вели непрерывную борьбу с растущими симпатиями населения к СССР. Даже такой фильм, как «Челюскин», не попадал на болгарский экран, не говоря уже о революционном фильме «Окраина». Единственное, что пропускало болгарское правительство, так это книги по различным отраслям знаний и кинофильмы типа «Гроза» по пьесе А. Н. Островского.

Весной 1935 года в Болгарию нанес визит фашист № 2 Герман Геринг. Ему был оказан торжественный прием, хотя болгарский посланник утверждал, что оказанный прием был связан с наличием в свите Геринга родственника болгарского царя. По его словам, визит германского деятеля будто бы не имел никакого политического значения. Посланник Д. Михалчев высказал Б. С. Стомонякову мнение, что в Болгарии еще слишком живы воспоминания о первой мировой войне, когда сотрудничество с Германией ничего, кроме несчастья, Болгарии не принесло. Это было действительно так, но правящие круги Болгарии не сделали тогда правильных выводов и вновь связали судьбу своей страны с политикой фашистской Германии.

Советское правительство внимательно следило за экспансией фашистской Германии на Балканах. В одной из бесед с новым болгарским посланником в Москве Н. Антоновым Б. С. Стомоняков однозначно заявил:

— Мы будем судить о политике Болгарии по ее поведению в Лиге Наций и ее отношению к фашистской Германии.

В середине 1936 года произошло некоторое перераспределение обязанностей между руководящими работниками Наркоминдела. Борис Спиридонович более активно начал заниматься делами Турции и Ирана наряду с вопросами дальневосточной политики СССР, которые по-прежнему входили в его компетенцию. Вопросами Скандинавских стран и Прибалтики стали заниматься нарком и его первый заместитель Н. Н. Крестинский.

В связи с этим полпред СССР в Литве М. А. Карский писал:

«Уважаемый Борис Спиридонович. Искренне сожалею, что Вы перестаете руководить I Западным отделом. Уверен, что это сожаление разделяют со мной все прибалтийцы».

Теплое письмо прислала 7 июня 1936 года из Стокгольма полпред СССР в Швеции А. М. Коллонтай:

«Дорогой Борис Спиридонович,

Позвольте выразить Вам мое искреннее сожаление, что наши страны выходят из-под Вашего руководства. Мы так хорошо с Вами сработались за все эти годы, и Ваши указания всегда были ценными, помогая в работе.

Помимо всего, мое личное дружеское чувство к Вам заставляет меня сожалеть также и чисто лично о том, что наше сотрудничество прерывается. Спасибо за все прошлые годы хорошей совместной работы.

Желаю Вам успехов на самом ответственном участке. Тепло и сердечно жму Вам руку.

А. Коллонтай».

Б. С. Стомоняков долго рассматривал небольшой желтоватый лист гербовой бумаги, на котором было написано письмо. С А. М. Коллонтай они были дружны много лет, еще с дореволюционных времен. Заканчивался еще один период его дипломатической деятельности.

Договор с Китаем

Начавшаяся сначала «ползучая», а затем и открытая японская агрессия против китайского народа создавала потенциальные возможности для зарождения союзнических отношений между народами СССР и Китая в их общей борьбе против японских агрессоров.

На пути этого союза стояло много препятствий: антисоветская и антикитайская политика японского милитаризма, стремившегося разобщить два великих народа, политика японского правительства, направленная на раздробление Китая путем поддержки китайских милитаристов в различных провинциях страны, реакционная внутренняя и внешняя политика китайского правительства во главе с Чан Кайши, политика поощрения экспансии японского агрессора против СССР, проводимая западными странами во главе с США.

И вот среди суммы этих слагаемых ЦК ВКП(б) и Советское правительство нашли ту единственно правильную линию, которая осторожно и последовательно подводила правящие круги Китая к необходимости сотрудничества с передовыми силами своего народа в лице китайской компартии и ее вооруженных сил. Проводимая китайской компартией тактика единого фронта совпала с усилиями СССР по налаживанию сотрудничества с Китаем по государственной линии в общей борьбе против японских агрессоров.

Правительство Чан Кайши шло на налаживание такого сотрудничества с СССР неохотно, все время оглядываясь на западные державы, которые толкали его на присоединение к политике умиротворения японского агрессора, которую они проводили на Дальнем Востоке.

Но железная логика событий убеждала китайский народ в том, что другого пути, кроме налаживания сотрудничества с СССР, у Китая нет. Чан Кайши не мог не прислушаться к широким настроениям китайской общественности.

Сианьские события в декабре 1936 года показали, что СССР не на словах, а на деле стоит за национальное объединение Китая, в чем смогло убедиться и центральное китайское правительство. А советское осуждение прямого неспровоцированного нападения японских милитаристов на китайские войска у моста Лугоуцяо, близ Пекина, 7 июля 1937 года, развязавшего новый этап агрессии японского империализма, продемонстрировало всему миру, что только СССР встал на прямую защиту правого дела китайского народа.

Оценивая происходящие события в Китае, «Правда» 31 июля 1937 года писала, что они со всей ясностью показывают, что «японские агрессивные военные элементы твердо и упорно проводят свою политику захвата и закабаления по частям всего Китая. Японская военщина… приступила к решению этой задачи железом и кровью».

В условиях нового этапа войны, когда гоминьдановские войска, встретившись с хорошо подготовленными в военном отношении японскими агрессорами, сдавали один за другим жизненно важные центры страны, в том числе Пекин и Шанхай, необходимо было принимать срочные меры.

В эти напряженные дни Б. С. Стомонякову пришлось решать самые неотложные вопросы, связанные с оказанием помощи Китаю. В то же время следовало избегать шагов, которые могли бы ввергнуть Советский Союз в войну с Японией, которой так жаждал весь империалистический мир. Было решено направлять помощь Китаю через Синьцзян, не дожидаясь решения некоторых юридических аспектов советско-китайских отношений.

Сказалось здесь все то положительное, что уже сделал Советский Союз по оказанию в свое время экономической помощи провинциальному правительству Синьцзяна, и установившиеся с ним хорошие отношения. Эта прозорливость Б. С. Стомонякова способствовала теперь налаживанию снабжения китайской армии через западные провинции Китая.

Одновременно срочно были урегулированы некоторые международно-правовые вопросы советско-китайских отношений, в частности подписаны торговый договор, Договор о ненападении и некоторые другие важные документы.

Конечно, важнейшим политическим актом было подписание Советским Союзом и Китаем 21 августа 1937 года в Нанкине Договора о ненападении. Но Договором о ненападении он был только по названию. Фактически же это был договор о взаимопомощи, причем одностороннего характера. В преамбуле договора говорилось о желании обеих сторон «содействовать сохранению всеобщего мира» и «укрепить существующие между ними дружественные отношения на твердой и постоянной основе».

Стремясь ускорить международно-правовое оформление отношений сотрудничества с Китаем, советская сторона предложила ввести в действие Договор о ненападении между СССР и Китаем немедленно, то есть без его ратификации.

Информируя об этом полпреда, Б. С. Стомоняков писал: «Китайскому послу, обратившемуся к нам сегодня по этому вопросу, мы дали исчерпывающие разъяснения».

В условиях начавшейся японской агрессии против Китая этот договор имел колоссальное значение не только как политическая и моральная поддержка дружественному китайскому народу, но и как официальное осуждение японской агрессии. Это был мужественный шаг со стороны Советского правительства, не побоявшегося возможности дальнейшего ухудшения отношений с милитаристской Японией, что вскоре и произошло. (Не прошло и года, как японцы спровоцировали военный конфликт на советской границе у озера Хасан.) Но это был одновременно акт интернациональной солидарности с китайским народом, продемонстрировавший воочию, что только Советский Союз действительно борется за мир и безопасность народов.

Полпредства СССР в Китае и Японии постоянно информировали НКИД и Б. С. Стомонякова о попытках японской дипломатии помешать сближению Китая с Советским Союзом. По сообщению японских газет «Асахи», «Иомиури» и др., в этой политике Япония получала полную поддержку со стороны Англии, Германии и США.

Бориса Спиридоновича радовало, что в Китай начали прибывать первые советские специалисты, которые искренне и не щадя сил действительно стремились к укреплению боеспособности китайской армии, что не могло не остаться незамеченным. Руководство РККА в кратчайший срок решило этот вопрос. Ведь после достигнутой с китайским правительством договоренности не прошло и месяца.

Советские военные советники не были чем-то новым в Китае. Некоторых из них Чан Кайши знал лично и высоко ценил, поскольку именно они в значительной степени обеспечивали в 20-х годах победу гоминьдана над реакцией в период гражданской войны.

Теперь же положение в Китае оказалось еще более сложным. И хотя гражданская война была прекращена в результате достижения в сентябре 1937 года соглашения между Компартией Китая и центральным правительством и создан единый национальный фронт, японская агрессия продолжалась. Японцы захватили не только северные и восточные провинции Китая, но и вторглись в Центральный Китай.

При этом действия японской военщины отличались особой жестокостью. Так, 7 декабря 1937 года японская авиация нанесла массированный удар по временной столице Китая Нанкину и подвергла его варварской бомбардировке. В налете участвовало 90 самолетов (по тому времени неслыханная цифра). 12 декабря японские оккупанты ворвались в город, и началась резня, которая продолжалась пять дней и пять ночей. «Тигры», как называли себя японские штурмовые части, отличались садистской жестокостью: закапывали людей заживо, возводили посреди улицы пирамиды из человеческих голов, насаживали детей на штыки. Всего в городе было истреблено около 300 тысяч человек.

Зверства японских милитаристов, осуществлявших воздушный бандитизм, требовали принятия незамедлительных мер по защите мирных городов Китая. Советское правительство срочно направило в Китай большую группу советских летчиков-добровольцев.

18 февраля 1938 года советские летчики получили первое боевое крещение в китайском небе. В воздушном бою над Уханем они сбили 12 японских самолетов. 29 апреля 54 японских самолета совершили новый налет на Ухань и получили еще более сокрушительный отпор советских летчиков. Был сбит 21 японский самолет. После третьего воздушного боя над городом Уханем 31 мая японцы недосчитались еще 14 самолетов.

Советские летчики-истребители защищали от налетов японских бомбардировщиков города Чунцин, Ланьчжоу, Чэнду, Сиань и др. Более 200 советских летчиков отдали жизнь в борьбе за победу китайского народа.

Немалая заслуга в оказании интернационалистской помощи китайскому народу принадлежит и советским дорожникам, шоферам, авиаторам и другим работникам, которые совершили вместе с китайскими рабочими настоящий подвиг, построив автомобильную дорогу от Турксиба до города Ланьчжоу. В крайне тяжелых условиях, зачастую на высоте 1,5–2 тысячи метров, советские дорожники обеспечили ввод в строй автодороги к ноябрю 1937 года протяженностью почти 3 тысячи километров. Если ранее грузы находились в пути месяцами, то теперь они доставлялись за 20 дней. Срочные грузы доставлялись транспортными самолетами.

Тем самым была сорвана политика японской военщины, направленная на изоляцию Китая.

Встречи с Сунь Фо

В январе 1938 года китайское правительство направило в СССР, Англию и Францию миссию во главе с Сунь Фо для изложения просьбы об оказании помощи Китаю в борьбе против японской агрессии. Видный политический деятель, председатель Законодательного юаня Китая Сунь Фо прибыл 17 января 1938 года в Москву «со специальной миссией». На вокзале его встречал Б. С. Стомоняков. Там же, на вокзале, у них состоялся краткий разговор протокольного характера.

— Мы очень рады Вашему приезду, — говорил Б. С. Стомоняков, — и в особенности рад этому я, так как уже несколько лет занимаюсь Китаем. Мы много слышали о Ваших плодотворных усилиях в отношении сближения между нашими странами.

— Китай и Советский Союз должны находиться в очень тесных отношениях в целях обеспечения мира на Дальнем Востоке, — ответил Сунь Фо.

Вопрос о визите Сунь Фо в СССР встал еще в ноябре 1937 года. Советское правительство, зная, каким большим влиянием пользовался в Китае этот миллионер, доверенное лицо Чан Кайши, пошло навстречу желанию китайского правительства. Ему был оказан в СССР необычайно дружественный прием. Во время своего длительного пребывания в Москве и Ленинграде он присутствовал на заседаниях сессии Верховного Совета СССР, принимал участие в торжествах по случаю XX годовщины Красной Армии, посетил ряд музеев. Сунь Фо принял нарком иностранных дел М. М. Литвинов.

21 января 1938 года в официальной беседе с Б. С. Стомоняковым Сунь Фо заявил, что в войне против японских интервентов «китайский народ черпает силы в симпатии и поддержке со стороны СССР». Борис Спиридонович подтвердил, что весь советский народ «действительно полон горячих симпатий к великому китайскому народу и горячо желает ему победы».

Сунь Фо остановился на цели поездки, предпринятой по поручению китайского правительства, которая состояла, по его словам, в выяснении возможности более тесного сотрудничества с СССР. Китайское правительство полагает, продолжал он, что сотрудничество с Советским Союзом «необходимо не только в настоящее время; необходимо установить базис совместной работы, имеющей целью постоянный мир на Дальнем Востоке…Поэтому весь китайский народ обращает свои взоры к СССР в надежде не только на моральную, но и на материальную поддержку в борьбе против фашизма и войны». Б. С. Стомоняков выразил надежду, что «приезд Сунь Фо окажет новое содействие более прочному укреплению дружбы между нашими странами».

В заключение беседы Сунь Фо просил Б. С. Стомонякова организовать его встречу с И. В. Сталиным и М. И. Калининым, которым он хотел бы лично вручить письма от руководящих деятелей Китая.

В начале февраля Сунь Фо встретился с советскими руководителями в Кремле, где наряду с обсуждением общеполитических проблем был поставлен вопрос о постройке железной дороги через Синьцзян, которая бы связала Китай с Советским Союзом. Советские руководители обещали положительно рассмотреть этот вопрос.

В ходе визита советская сторона подтвердила свою готовность предоставить Китаю кредит на покупку вооружения и другого оборудования. В отличие от обычной практики, существующей в отношениях между государствами, поставки советской военной техники в Китай начались за несколько месяцев до оформления соглашения о кредите на сумму 50 миллионов американских долларов, подписанного 1 марта 1938 года. К тому времени в Китай было уже отправлено 282 самолета.

В соответствии с соглашением о кредите Советский Союз только по первым трем контрактам поставил в Китай 297 самолетов, 82 танка, 425 орудий, 1825 пулеметов, 360 тысяч снарядов, 10 миллионов винтовочных патронов, 400 автомашин и другие военные материалы.

17 мая 1938 года председатель Законодательного юаня Сунь Фо вновь прибыл в Москву. По словам китайского министра иностранных дел Ван Чунхоя, писал полпред, «китайское правительство отдало приказ Сунь Фо выехать в Москву, где передать лично нашему правительству благодарность за оказываемую Советским Союзом моральную и материальную помощь Китаю, благодаря чему Китай успешно ведет освободительную войну».

19 мая в беседе с Сунь Фо Б. С. Стомоняков поинтересовался итогами его поездки в Англию, Францию и другие страны. Сунь Фо, поблагодарив за дружественную помощь, оказываемую Советским Союзом китайскому народу, сказал, что его пребывание в Англии «не дало каких-нибудь реальных результатов». «Ему приходилось, — говорил Сунь Фо, — выслушивать многочисленные заверения в симпатиях и сочувствии Китаю, но дальше этого дело не пошло. Не был разрешен основной вопрос об оказании Англией финансовой помощи Китаю».

На это заместитель наркома заметил:

— Мы сожалеем о безрезультатности переговоров Сунь Фо в Англии и Франции, но для нас позиция этих держав не является неожиданностью. Мы и ранее предполагали, что английское правительство только на словах собирается помочь Китаю, а в действительности известные английские круги проводят политику сговора с агрессором, рассчитывая использовать затруднения, испытываемые Японией в начавшейся войне, для достижения своих собственных целей.

Б. С. Стомоняков обратил внимание на высказывание одного видного английского политического деятеля, который отметил, что «СССР, даже не участвуя в японо-китайской войне, оказывает Китаю огромную помощь фактом существования на маньчжурской границе мощной ОКДВА, чем сковываются значительные японские воинские силы, не имеющие возможности принять участие в военных действиях против Китая».

На вопрос Сунь Фо, может ли Китай и в дальнейшем рассчитывать на дружескую помощь со стороны Советского Союза, Борис Спиридонович ответил, что «наша позиция в этом вопросе остается неизменной».

Свидетельством неизменной советской политики стало подписание в Москве 20 июня 1938 года нового контракта о поставке в Китай специального имущества на сумму более 21,8 миллиона американских долларов, в том числе 120 самолетов и боекомплектов к ним и др.

1 июля 1938 года в Москве было подписано второе соглашение о реализации советского кредита Китаю на сумму 50 миллионов американских долларов, в рамках которого СССР поставил Китаю вооружение и военные материалы, в том числе 180 самолетов, 300 орудий, 1500 ручных пулеметов, 500 станковых пулеметов, 300 грузовых автомашин, снаряды, патроны и другие военные материалы.

Только с сентября 1937 года по сентябрь 1939 года Советский Союз поставил Китаю более 980 самолетов, более 80 танков и 1300 орудий. Вместе с тем в Китай для подготовки офицерских кадров было направлено 3600 советских военных специалистов, многие из которых (В. И. Чуйков, П. С. Рыбалко, П. Ф. Батицкий и другие) стали позже видными полководцами Великой Отечественной войны.

Трудные, горькие дни…

Наступил страшный 1937 год. В период, когда на международном небосводе все более сгущались тучи войны, Сталин и его окружение развязали кампанию массовых репрессий и уничтожение лучших кадров страны из числа дипломатов, военных, деятелей науки и культуры. Репрессии нанесли большой вред советской дипломатической службе и внешней политике, подорвали международный авторитет СССР.

Борис Спиридонович, привыкший мыслить, анализировать и давать оценку событиям, происходящим в других странах, не мог понять логику тех руководящих деятелей партии, которые посылали на смерть все новых и новых людей. Даже к мучившей его много лет язве и появившимся новым болезням можно было привыкнуть, но нельзя было привыкнуть к потере друзей. А они один за другим бесследно исчезали из системы Наркоминдела.

Вспоминая атмосферу тех дней, бывший сотрудник НКИД, а ныне посол в отставке А. А. Рощин писал:

«Часто случалось так: сговоришься с коллегой встретиться по какому-либо вопросу, а на другой день его уже нет в наркомате — арестован. Не скрою, что все мы, работники НКИД, были обескуражены вакханалией прокатившихся репрессий. Каждый из нас находился в тягостном ожидании, опасаясь участи, которая постигла многих коллег».

Конечно, не оставляли эти мысли и Бориса Спиридоновича после того, как были арестованы многие его товарищи, даже работавшие в других учреждениях. Он понимал, что оснований для его ареста по тем временам было более чем достаточно: встречался с Л. Д. Троцким, когда в конце 1907 года приездом в Болгарию останавливался у него в Вене, «был связан» с «врагами народа», бывшими заместителями наркома Л. М. Караханом, Н. Н. Крестинским, X. Г. Раковским, Г. Я. Сокольниковым, со многими арестованными полпредами, заведующими отделами НКИД. А если вспомнят, что он работал с заместителями наркома внешней торговли А. М. Лежавой и М. И. Фрумкиным и даже дружил со студенческих лет с Глебом Ивановичем Бокием, работавшим в органах государственной безопасности и «исчезнувшим», как многие сотни других, без суда и следствия, то надежд на спасение у него не было, и он готовился к этому.

Особенно его угнетало, что зачастую приходилось становиться невольным соучастником акций, предпринятых против отдельных полпредов. С легким сердцем, ничего не подозревая, он слал телеграмму Д. В. Богомолову, только что подписавшему в августе 1937 года советско-китайский Договор о ненападении, сообщая о своем согласии на предоставление ему отпуска, а уже через несколько недель Богомолова не стало.

Информируя полпреда в Японии К. К. Юренева о переводе в Берлин, он не предполагал, что за этим последуют новые репрессии. Один за другим навсегда ушли видные советские дипломаты А. Я. Аросев, А. А. Бекзадян, С. И. Бродовский, Я. X. Давтян, Л. Я. Гайкис, И. Л. Лоренц, Б. Е. Сквирский и многие другие. Некоторые «были взяты» позже, уже после «ухода» Б. С. Стомонякова из НКИД, как, например, А. С. Черных, Г. А. Астахов и другие. Но были и те, которым повезло. Так, арестованный как японский шпион заведующий 2-м Восточным отделом НКИД Б. И. Козловский сумел передать из тюрьмы письмо на имя И. В. Сталина, в котором показал всю абсурдность возведенных против него обвинений, напомнив при этом, что японцы даже не дали ему агремана, когда Советское правительство назначило его полпредом в Японию после отзыва К. К. Юренева. Б. И. Козловский был освобожден и работал затем долгие годы в Библиотеке имени В. И. Ленина.

Случались и трагедии… Когда арестовали находившегося в доме отдыха НКИД на станции Клязьма полпреда СССР в Норвегии И. С. Якубовича, его жена в порыве отчаяния сразу же повесилась там. Но его потом выпустили…

Поэтому Борис Спиридонович в душе завидовал известию о безвременной кончине в сентябре 1937 года полпреда СССР в Эстонии Алексея Михайловича Устинова, с которым они были знакомы еще по Берлину. В прошлом А. М. Устинов — член партии эсеров. От этой партии он входил в состав Военно-революционного комитета по руководству Октябрьским вооруженным восстанием, был членом ВЦИК и только в 1920 году вступил в партию большевиков. «Отличительной чертой тов. Устинова, — говорилось в некрологе, подписанном М. М. Литвиновым, В. П. Потемкиным и Б. С. Стомоняковым, — была редкая скромность и исключительная работоспособность».

В те дни редко о ком писали некрологи. А руководящие работники НКИД продолжали исчезать… Были арестованы заведующий 1-м Восточным отделом С. К. Пастухов, заведующий правовым отделом А. В. Сабанин.

Инициаторы этих арестов зачастую не утруждали себя поиском каких-либо видимых причин для репрессий. Достаточно было установить «связь» с «врагом народа». И ее находили… С. К. Пастухов был арестован за связь с «врагом народа» Л. М. Караханом, то есть с человеком, которому он непосредственно подчинялся по службе. Невозвращение в СССР бывшего полпреда в Болгарии Ф. Ф. Раскольникова истолковывалось, что «враги народа» действительно существуют и своим бегством они пытаются уйти от ответственности.

Все это породило в Наркоминделе атмосферу наушничества, лжесвидетельства, всеобщей подозрительности и страха, чего там раньше никогда не было. Деятельность партийной организации наркомата была перегружена рассмотрением персональных дел, заочным исключением из партии бывших «врагов народа», принятием хвалебных резолюций в поддержку внутриполитического и внешнеполитического курса Сталина, а заниматься вопросами непосредственной работы наркомата, подчиненных ему полпредств и консульских учреждений времени не оставалось.

В сложившейся ситуации, когда отделами НКИД руководили врио (временно исполняющие обязанности), а в некоторых полпредствах и консульствах не осталось никого из руководящих лиц, Советское правительство по инициативе наркома пошло на закрытие ряда советских учреждений за границей. Это, по-видимому, было поспешным шагом. В эти годы значительно сократилась консульская сеть в Иране, Китае, Германии и в других странах. Иногда это имело долговременные последствия. Так, после ареста Н. Т. Тюрякулова, а затем К. А. Хакимова, советского полпреда в Саудовской Аравии, Советский Союз с 1938 года и до сих пор не имеет там своего дипломатического представительства, хотя между двумя странами и поддерживаются дипломатические отношения.

Значительно сократилась в СССР сеть иностранных консульских учреждений. Те же «чистки» дипагентств, которые поддерживали рабочие связи с иностранными консульствами внутри страны, а также аресты советских сотрудников этих консульств привели во многих случаях к вопросу об их закрытии. И они были закрыты.

Рядовые сотрудники отделов наркомата едва успевали рассматривать «арестные дела», многочисленные просьбы и протесты иностранных посольств и консульств об освобождении арестованных в СССР иностранных и советских граждан, просьбы о выезде отдельных членов семей из смешанных браков и т. д. Подготовкой аналитических документов с оценкой международной ситуации и результатов внешнеполитических шагов Советского Союза занимались все меньше и меньше. Да и кто из рядовых мог высказать свежую мысль, не рискуя оказаться в лагере троцкистов или «правых». Поэтому все ждали указаний сверху.

В обстановке острой нехватки опытных кадров Б. С. Стомонякову приходилось все больше брать на себя, писать телеграммы и письма полпредам, анализировать внешнеполитическую обстановку, выражаясь его словами, «как будто ничего не случилось».

«Его рабочий день заканчивался, как правило, ночью, — вспоминает посол А. А. Рощин. — Несколько раз, заходя в кабинет Б. С. Стомонякова, заставал его в необычном положении: голова была укутана в мокрое полотенце. Из-за постоянных перегрузок у него к концу рабочего дня развивалась сильная головная боль, которую он пытался ослабить холодной примочкой».

В НКИД стали приходить новые сотрудники, в том числе выпускники Института дипломатических и консульских работников.

После ареста Н. Н. Крестинского весной 1937 года заместителем наркома был назначен Владимир Петрович Потемкин, который прошел школу дипломатической работы, будучи советником полпредства СССР в Турции, полпредом СССР в Греции, Италии и Франции. Правда, в центральном аппарате НКИД он не работал, и ему пришлось некоторые вопросы осваивать заново.

Однако Борис Спиридонович понимал, что немалую роль при решении вопроса о назначении В. П. Потемкина, видимо, сыграл тот факт, что он не был в эмиграции, а следовательно, не имел старых связей с деятелями оппозиции, так как вступил в члены партии только при Советской власти.

Б. С. Стомоняков все больше чувствовал себя в НКИД последним из славной ленинской гвардии. Он ожидал, что разгул беззакония и несправедливости может в любой момент затронуть его, и даже порой удивлялся, что «закон в сапогах» обходил его стороной.

В начале августа 1938 года, когда ему «шепнули», что «за ним пришли»… он решил было сам уйти из жизни. Но рана оказалась не смертельной… Приказом по НКИД СССР от 3 августа 1938 года Б. С. Стомоняков был освобожден от занимаемой должности. Но арестовали его только 19 декабря 1938 года в его квартире № 59 по Хоромному тупику, д. 2/6. С ним увезли и его супругу Марию Осиповну.

Почти три года провел он в тюрьме, пройдя через многочисленные допросы и другие испытания. Наступила Великая Отечественная война. Фашисты рвались к Москве. Но он погиб не на фронте, а в тюрьме. 16 октября 1941 года Бориса Спиридоновича Стомонякова не стало.

Он погиб как верный солдат ленинской партии, и Родина не забыла его. Сын двух братских народов, Борис Спиридонович Стомоняков остается в строю.