В. А. Матвеев[25] Что раскрывают архивы (Как были преданы в Мюнхене Чехословакия и всеобщий мир)

О «мюнхенском предательстве» осенью 1938 года, повлекшем за собой фашистскую оккупацию Чехословакии, написаны горы книг, исследований. Увидевшие свет архивные материалы дополняют панораму событий того периода фактами, подробностями, подтверждающими, что в мировой истории — немного страниц, сравнимых по постыдности содеянного с тем, что произошло в течение двух последних дней сентября того года в Мюнхене.

В 12 часов 45 минут 29 сентября главы правительств Великобритании и Франции Чемберлен и Даладье сели за стол с Гитлером и Муссолини, а вечером того же дня оформили сделку, жертвой которой стала Чехословакия. От нее к гитлеровской Германии отходили районы, уменьшавшие территорию страны на треть, а население — с 15 миллионов до 10 миллионов человек. Она лишалась половины своих производственных мощностей, в том числе до 90 процентов энергетики, четверти тяжелой промышленности, половины легкой. Выпуск вооружений в аннексированных нацистами районах превосходил все, что тогда в этой области производила Италия. В руки оккупантов попало около 10 тысяч оборонительных сооружений. Железнодорожная сеть Чехословакии разрезалась в 58 пунктах. Более страшной «ампутации» суверенного государства представить было трудно.

Американский журналист Уильям Ширер, находившийся в те дни в Мюнхене, так описывал виденное им вечером 29 сентября: «Из обрывков воспоминаний о той роковой ночи мне запомнилось: победоносный блеск в глазах Гитлера, когда он с важным видом спускался по широким ступеням «фюрер-хауза» после конференции, самонадеянность затянутого в мундир Муссолини, зевающего Чемберлена…»

Участники сговора вызвали в Мюнхен представителей Чехословакии, когда уже вынесли ей приговор, не подлежавший обжалованию. Им в таких выражениях и было сказано о принятом решении. Президент Бенеш, получив утром 30 сентября текст Мюнхенского соглашения, сразу связался по телефону с советским полпредством в Праге и просил сообщить ему, что думает советское руководство о «двух возможностях»: бороться или капитулировать Чехословакии? Другие великие державы, сказал Бенеш, «позорным образом принесли Чехословакию в жертву Гитлеру». Для него было важно знать мнение Москвы не позднее вечера того же дня. Советское полпредство направило срочную телеграмму в Москву. Тем временем полпред СССР С. С. Александровский решил посетить президента Бенеша для дополнительной информации, но встречи не произошло: секретарь Бенеша сообщил, что правительство приняло условия Мюнхенского соглашения, и необходимость в ответе Москвы на посланный запрос отпала. Об этом полпредство сообщило в Москву во второй телеграмме. Она расшифровывалась почти одновременно с первой, поскольку промежуток между ними был небольшой.

Между тем в Берлине были поражены, узнав, какая им досталась добыча, особенно военная техника, которая по условиям соглашения должна была на оккупированных территориях передаваться захватчикам в сохранности. У Чехословакии имелись и отмобилизованная армия, и мощное вооружение, чтобы дать эффективный отпор агрессору.

Руководство вооруженными силами страны, миллионы людей выступали за решительное сопротивление. 22 сентября С. С. Александровский сообщал в Москву: «В Праге происходят потрясающие сцены. Полпредство окружено полицейским кордоном. Несмотря на это, толпы демонстрантов при явном сочувствии полиции проходят к полпредству, высылают делегации, требующие разговора с полпредом. Толпы поют национальный гимн и буквально плачут. Поют «Интернационал». В речах первая надежда на помощь СССР, призывы защищаться, созвать парламент… Офицеров качают, заставляют произносить патриотические речи. Гитлер и Чемберлен одинаково возбуждают ненависть».

А вот что писал в депеше в Москву 2 октября из Лондона полпред СССР И. М. Майский после посещения чехословацкого посла Масарика, чтобы выразить глубокое сочувствие его народу. Масарик упал ему на грудь и расплакался, как ребенок. «Они продали меня в рабство, — сквозь слезы восклицал он, — как когда-то негров продавали в рабство в Америке».

В марте 1939 года вермахт оккупировал оставшуюся территорию Чехословакии. Были захвачены ключевые позиции для нападения на Польшу, а затем на Францию, Бельгию, Нидерланды, Данию, а позднее — и на Советский Союз. Была предана не только Чехословакия, а и всеобщий мир. После мюнхенской сделки и в результате ее вторая мировая война стала, по сути, неизбежной в масштабах, обошедшихся человечеству тяжелейшей ценой. До «Мюнхена» еще можно было ограничить такие масштабы, ликвидировать фашистскую агрессию в более короткие сроки, избежать миллионов жертв, громадного ущерба. Закрепившись с поглощением Австрии весной 1938 года и расправой с Чехословакией в самом центре Европы, нарастив за счет чехословацкого арсенала свой военный потенциал, верхушка «третьего рейха» пришла к выводу, что настал час развязывания большой войны.

Планы, намерения Гитлера и его окружения, исходившие из завоевания мирового господства, освещены в нашей и зарубежной литературе широко. Тут трудно что-либо добавить существенно новое, неизвестное.

Сложнее обстоит дело с анализом предвоенного политического курса держав Запада — Великобритании, Франции, США. В нашей исторической литературе политика этих держав нередко сваливалась в одну кучу — без достаточного выявления особенностей, специфики поведения каждой из них. Факты показывают, что в роли ведущей силы в капиталистическом мире, стремившейся к сговору с фашистскими хищниками за счет жизненных интересов других государств, в первую очередь — СССР, выступало стоявшее у власти в Великобритании правительство Н. Чемберлена.

Однако в такой линии оно отражало взгляды, устремления лишь наиболее реакционной, близоруко мыслившей части британской буржуазии. В ее среде не было единодушия, какого курса действий придерживаться в складывающейся обстановке. Группировка У. Черчилля в консервативной партии, а также лейбористская партия, профсоюзы, широкие слои интеллигенции, не объединяясь между собой (что было немалым политическим минусом), осуждали соглашательский курс Чемберлена как пагубный для мира и для национальных интересов самой Великобритании.

Понадобились суровые события весны — лета 1940 года — гитлеровский «блицкриг» в Западной Европе, — чтобы клика Чемберлена оказалась сметенной с политической арены, уступив место правительству Черчилля.

Франция. Правительство Даладье, не одержимое в такой степени, как Чемберлен, антисоветскими помыслами, связанное с Чехословакией и Советским Союзом договорами о взаимопомощи, более чуткое в силу исторического опыта к угрозе германского милитаризма, в критические недели и месяцы 1938 года колебалось между взаимоисключавшими себя курсами верности взятым перед Чехословакией обязательствам или равнением на британского партнера. Верх взяла последняя линия, и это имело роковые последствия для судьбы Чехословакии и европейского мира.

США. Истинная позиция правительства Ф. Рузвельта, пожалуй, наименее исследована или исследована наименее удовлетворительно. Для этого есть свои объективные причины. Позиция правительства США характеризовалась крайней непоследовательностью, противоречивостью. При желании ее можно изобразить и темными тонами, и светлой краской. Историческая правда требует беспристрастного, всестороннего исследования.

Советский Союз. Наша страна не только не имела никакого отношения к «Мюнхену», но многое в подготовке этой сделки диктовалось глубоко враждебными замыслами участников сговора в отношении СССР, демократических сил вообще.

Данный аспект «Мюнхена» немало авторов на Западе, особенно связанных с официальными кругами, хотели бы затушевать, игнорировать.

Документальных свидетельств, доказательств на сей счет — масса, и, поскольку среди западных историков продолжаются дискуссии на эту тему, есть необходимость продолжать освещать ее во всеоружии фактов и аргументов.

Но это не все, касающееся «советского фактора». В последнее время некоторые наши историки, публицисты, обращаясь к событиям 50-летней давности, особенно же к тому, что непосредственно предшествовало развязыванию войны в Европе в сентябре 1939 года, подвергают в той или иной степени критике действия Советского Союза во внешней области в то время.

Объектом пристального рассмотрения является договор о ненападении между СССР и Германией, подписанный 23 августа 1939 года. Поскольку спустя несколько дней гитлеровская армия вторглась в Польшу, между этим договором и действиями Гитлера некоторые историки усматривают определенную связь, хотя решение в Берлине о нападении на Польшу было принято значительно раньше 23 августа.

Из исторической цепи выхватывается, иными словами, одно звено. Но ведь между «Мюнхеном» и началом войны — отрезок всего в один год. Это по времени. А по сути происходившего? Тут, если иметь в виду политику правительства Великобритании и следовавшей за ним Франции, вообще нет разрыва, а налицо цепь шагов, содействовавших агрессивным замыслам Берлина.

Речь не в последнюю очередь идет о целеустремленных попытках правительства Чемберлена изолировать СССР на международной арене, поставить нашу страну в такое положение, когда бы СССР оказался в состоянии вооруженного конфликта с гитлеровской Германией, причем без единого союзника, партнера. Между тем нацистская верхушка имела бы в лице Чемберлена и, весьма вероятно, Даладье руководителей, видевших в фашизме «противоядие» коммунизму.

Подобная грозная перспектива, являвшаяся до «Мюнхена» для нас еще предположительной, проблематичной, приняла после сентября 1938 года конкретные формы, очертания. Это, несомненно, оказало решающее воздействие на Сталина и советское руководство в целом. Сталину не надо было прибегать к нагнетанию страстей внутри страны на тему о «внешней опасности», что предпринималось им с конца 20-х годов и в целях укрепления своих авторитарных позиций. В 1938–1939 годах наша страна в самом деле столкнулась с крайне сложным положением. В Лондоне и Париже ее пытались изолировать, поставить перед «свершившимися фактами». Самым серьезным для СССР была угроза движения гитлеровской Германии на Восток, против нашей страны.

Как в Москве должны были реагировать на публичные заявления высокопоставленных деятелей Великобритании, выдержанные в антисоветском духе в то время, когда Гитлер открыто заявлял о подготовке Германии к войне? В феврале 1938 года Чемберлен утверждал в парламенте: «Мир в Европе должен зависеть от четырех крупных держав — Германии, Италии, Франции и нас самих». Позднее в тот же день ему был задан вопрос: почему не был упомянут Советский Союз? Ответ гласил: «Россия — частично европейская держава, частично азиатская».

Депеши в Москву наших дипломатов на Западе были заполнены сведениями, полученными из официальных источников, о готовности британского правительства и влиятельных кругов других стран Запада пожертвовать целыми странами во имя «умиротворения» нацистов Германии. 11 мая 1938 года И. М. Майский сообщил в Москву о беседе с главным секретарем Чемберлена и, как его характеризовал наш полпред, фактически творцом внешней политики Лондона Горацием Вильсоном. Тот заявил Майскому: «Чемберлен вполне считается с возможностью германской экспансии в Центральной и Юго-Восточной Европе и даже с возможностью поглощения Германией (в той или иной форме) ряда небольших центральноевропейских и Балканских государств. Однако он полагает, что это меньшее зло, чем война с Германией в непосредственном будущем». Вильсон добавлял, что, по мнению Чемберлена, «создание большого, пестрого конгломерата стран и народов под гегемонией Германии… ввело бы в игру различные «смягчающие влияния», разбило бы нынешнюю монолитную структуру германского режима…».

Такую «политику» делали в кабинетах Уайтхолла в то критическое время!

Положение, в котором оказывалась наша страна, характеризует телеграмма в Москву 27 июля 1938 года полпреда СССР во Франции Я. З. Сурица: «Ни одно решение, которое до сих пор принималось по чехословацкому вопросу (будь то в Лондоне или Париже), ни разу с нами предварительно не обсуждалось и не согласовывалось и доводилось до нашего сведения (и то не всегда) лишь постфактум».

Речь шла о решениях, так или иначе становившихся известными публике. Но многое готовившееся британской дипломатией было окутано покровом секретности, поскольку представляло ходы в коварной стратегии, объектом, более того, жертвой которой должен был стать Советский Союз.

На этот счет имеются неопровержимые документы из британских, германских, французских архивов.

Показательно, что «дипломатия умиротворителей» начала активизироваться как раз тогда, когда Гитлер и его подручные приступили вплотную к составлению оперативных планов развязывания войны. Очевидно, в Лондоне что-то об этом пронюхали, поскольку принялись с особой настойчивостью подталкивать фашистскую экспансию в восточном направлении.

5 ноября 1937 года Гитлер созвал совещание политических и военных руководителей и дал им следующие директивы. Готовиться к войне на Западе, исходя из установки: «наибольшие захваты наименьшей ценой». Прежде чем совершить бросок на Западную Европу, укрепиться в Центральной Европе за счет аннексии Австрии и Чехословакии. Действовать, таким образом, исходя из того, что правительства Англии и Франции не пойдут на сотрудничество с Советским Союзом, поскольку считают Германию оплотом против коммунизма.

Спустя две недели после этого совещания у Гитлера Берлин посетил в качестве личного представителя Чемберлена лорд Галифакс. В ходе переговоров с фюрером он не жалел слов, превознося его «великие заслуги», выразившиеся, как говорил Галифакс, в том, что «в результате уничтожения коммунизма в своей стране он преградил путь последнему в Западную Европу». В силу этого, по словам Галифакса, «Германия по праву может считаться бастионом Запада против большевизма».

Британский визитер высказался за объединение вокруг Германии как упомянутого «бастиона» других стран Запада. При этом он бросил прозрачный намек, что «заслуги» Гитлера не останутся без вознаграждения. Галифакс заявил, что не должна исключаться никакая возможность изменения существующего положения в Европе, упомянув при этом о Данциге, Австрии и Чехословакии, на которые открыто притязали в Берлине.

Значительно сдержаннее реагировал посланец из Лондона на слова Гитлера о необходимости удовлетворения колониальных требований Германии. Это касалось уже непосредственно империалистических интересов Великобритании. Галифакс сказал, что такие требования должны быть рассмотрены в рамках «общего урегулирования». Термин расплывчатый, но в контексте того, что он говорил об антикоммунизме фюрера, имеющий совершенно конкретный смысл. Фюреру давалось понять, что от него ожидают в Лондоне не просто пропаганду, а нечто большее — действия. Но ведь компартия была запрещена нацистами в стране. Быть «бастионом против коммунизма» значило служить орудием против Советского Союза. Это составляло основное ядро чемберленовской концепции «общего урегулирования». О «решении русского вопроса» глава британского правительства еще будет с глазу на глаз говорить с Гитлером, проявляя крайнюю слепоту в отношении своих возможностей манипулировать, как хочет, политикой нацистской верхушки. У нее были свои замыслы.

На упомянутом совещании со своими приближенными Гитлер акцентировал внимание на «недопустимом», по его убеждению, господстве Великобритании на морях, в колониях, что, дескать, ставило Германию в положение, с которым она никак не могла мириться и как крупная торговая держава.

Следовательно, межимпериалистические противоречия давали на практике знать о себе тогда с силой более значительной, чем противостояние двух общественных систем — социализма и капитализма. Гегемонистские притязания фашистских держав подогревали такие противоречия до взрывоопасной точки.

Это видели, понимали в Лондоне, Париже, Вашингтоне, но в лице в первую очередь Чемберлена считали возможным направить ход событий в такое русло, когда остроту межимпериалистических противоречий можно было притупить активизацией антикоммунистического, антисоветского курса фашистских держав. В Берлине не могли не видеть, почему деятели типа Галифакса столь охотно распространяются о «заслугах фюрера» на поприще антикоммунизма. Не раскрывая окончательно своих карт, там не колебались максимально использовать близорукую веру западных деятелей в то, что Германия сыграет до конца отведенную ей роль «орудия против коммунизма», гарантировав мир Великобритании и Франции.

Отсюда — упор, который делался «умиротворителями» на том, чтобы фюрер не прибегал к военной силе в центре Европы и получил требуемое путем «мирного урегулирования». Для этого в ход пускалось грубое давление на жертву, какую облюбовали нацистские главари. От нее добивались максимальной уступчивости.

И. М. Майский докладывал в Москву, что ставший министром иностранных дел Галифакс почти каждую неделю вызывал к себе чехословацкого посла Масарика и «советовал, указывал, предостерегал, даже грозил, требуя все новых уступок Генлейну» — вожаку распоясавшихся нацистских сторонников среди жителей немецкого происхождения в Чехословакии, большая часть которых населяла Судетскую область. Ее присоединения к Германии требовал Гитлер.

Неудивительно, что нацисты считали возможным говорить с британскими и другими деятелями Запада языком ультиматумов. В депеше из Лондона в Москву от 6 августа приводились подробности шифровки в Форин офис из Берлина, с которой был ознакомлен англичанами Масарик. Он поделился с советским дипломатом информацией о том, как, приняв британского представителя Гендерсона, Риббентроп накричал на него, после чего тот ударил рукой по столу и воскликнул, что не потерпит подобного языка в отношении своего отечества, и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.

В начале августа из Лондона в Прагу прибыл в качестве «посредника» между Чехословакией и Германией 68-летний виконт Ренсимен — богатый судовладелец, эмиссар Чемберлена. К тому времени силы вермахта уже вплотную нависли над Чехословакией, Гитлер с каждым днем все крикливее угрожал этой стране.

Миссия Ренсимена должна была явиться важной составной частью «плана Зет», выработанного в недрах кабинетов Уайтхолла. О существовании такого плана стало известно после второй мировой войны из рассекреченных британских архивных документов. Чемберлен полагал, что «план Зет» может одним махом «изменить всю ситуацию». Решающая ставка делалась им на личных переговорах с Гитлером. Он надеялся убедить фюрера, что «у него есть необыкновенная возможность поднятия своего собственного престижа и выполнения столь часто декларированной цели, а именно — достижения англо-германского взаимопонимания, что будет предшествовать урегулированию чехословацкого вопроса».

Детали такого взаимопонимания Чемберлен намеревался довести до сведения фюрера, когда встретится с ним с глазу на глаз. В течение лишь одной недели в сентябре 1938 года Чемберлен два раза летал в Германию для встречи с фюрером. Беседы шли не очень гладко не потому, что Чемберлен сопротивлялся Гитлеру. Отнюдь нет. С первых же минут во время первой встречи визитер с берегов Темзы дал понять, что ему «решительно все равно, войдет Судетская область в состав рейха или нет». Дискуссии разворачивались, как вести дело к удовлетворению фашистских домогательств.

Видя, насколько податливы в Лондоне и Париже, нацистский главарь уже не очень склонялся к «мирному урегулированию», поскольку оно ограничило бы его добычу частью Чехословакии. А он считал, что с помощью военной силы сумеет быстро захватить всю страну. В расчет в Берлине принималось то, что правительство Чехословакии не демонстрировало должной твердости перед лицом наглевшего агрессора. Вряд ли для Берлина было тайной то, что президент Бенеш заявил 17 мая 1938 года в узком кругу: «Союз с Россией — это второстепенный фактор… Если Западная Европа перестанет интересоваться Россией, то и Чехословакия потеряет всякий интерес к этому союзу».

Вряд ли в Берлине не знали, какие настроения царили в официальных кругах Лондона. Чем более обострялась обстановка, тем сильнее давали знать о себе в чемберленовской среде антисоветские установки. Ссылаясь на сведения, полученные от одного французского министра, Я. З. Суриц сообщал в Москву 3 сентября, что во время бесед с ответственными англичанами этот министр слышал от них следующее: «Они больше всего боятся интервенции СССР в европейские дела из опасения, что успех советского оружия может проложить дорогу коммунизму в Центральной Европе».

Такова была одна причина, по которой Лондон так настойчиво добивался отказа Гитлера от применения военной силы. Была и другая — внутриполитическая. Чемберлен строил свою тактику на изображении себя деятелем, способным добиться «мирного урегулирования» с Гитлером. Такие уверения производили впечатление на часть публики. Вот почему в ходе своих двух встреч с Гитлером Чемберлен чуть ли не молил его о том, чтобы он не пускал в ход военную силу против Чехословакии, а согласился бы оформить отторжение от нее Судетской области за столом конференции. В конце концов фюрер такое согласие дал.

Даже в тот момент еще можно было спасти Чехословакию. Для этого требовалось в первую очередь, чтобы Чехословакия не поддавалась нажиму со стороны Лондона, а встала на защиту своей целостности, суверенитета. Если бы это произошло, правительству Франции, связанному с Чехословакией обязательствами о помощи, было бы политически крайне трудно объявить о том, что оно бросает Чехословакию на произвол судьбы. Кабинет Даладье вряд ли удержался бы у власти в таком случае. Вступление в действие Франции оказало бы влияние и на Лондон, тем более что позиции Чемберлена и его сторонников не укреплялись, а слабели.

Поворота в обстановке в сторону коллективных усилий для спасения Чехословакии, пресечения агрессии добивались в Москве, понимая, что поставлено на карту. Пользовавшийся большим авторитетом у общественности, у многих государственных деятелей на Западе, М. М. Литвинов на посту народного комиссара иностранных дел СССР в те недели, месяцы бросил весь свой вес большевика-дипломата на чашу борьбы против фашистской угрозы. Благодаря в немалой степени его усилиям во второй половине марта и в начале сентября 1938 года были предприняты шаги для мобилизации сил в международном масштабе в целях отпора гитлеровской агрессии.

В интервью для прессы после нацистской оккупации Австрии М. М. Литвинов от имени Советского правительства предложил принять немедленные твердые коллективные меры для отстаивания мира и защиты стран, над которыми нависла угроза.

Ответом Чемберлена было заявление о нежелании его правительства создавать в Европе замкнутые группировки. Официальные деятели Парижа, Вашингтона, не повторяя таких фраз, звучавших издевательством над здравым смыслом, реагировали в целом прохладно на инициативу Москвы.

С усилением угрозы для Чехословакии и еще более настойчивыми попытками Лондона и Парижа заставить ее пойти на беспрецедентные уступки агрессору Москва решила сделать по дипломатическим каналам серьезное предостережение инициаторам подобного соглашательского курса. 17 августа И. М. Майский сообщил в Москву, что в соответствии с полученными директивами сделал заявление Галифаксу. В нем указывалось, что «СССР все больше разочаровывается в политике Англии и Франции, что он считает эту политику слабой и близорукой, способной лишь поощрить агрессора к дальнейшим «прыжкам», и что тем самым на западные страны ложится ответственность приближения и развязывания новой мировой войны».

Содержание заявления не оставляло сомнений, что оно было санкционировано на высшем уровне в Москве. Наша страна не играла в прятки. Она доводила до сведения правительств Великобритании и Франции свою крайнюю встревоженность складывающейся ситуацией. Но эффект и данного демарша был нулевой.

В первых числах сентября М. М. Литвинов направил телеграмму С. С. Александровскому в Прагу с копиями в Лондон и Париж, указывая на неотложную необходимость, ввиду сложившегося положения, проведения консультации генеральных штабов СССР, Чехословакии и Франции. В телеграмме была подтверждена ранее неоднократно выражавшаяся готовность СССР оказать военную помощь Чехословакии в случае нападения на нее. Кроме того, было выдвинуто предложение о постановке вопроса об угрозе для Чехословакии в Лиге Наций.

Отрицательная реакция британского правительства обрекла и эту инициативу Москвы на безрезультатный исход.

М. М. Литвинову и другим советским дипломатам, добивавшимся организации фронта отпора агрессору, приходилось считаться и с таким фактором, серьезно осложнявшим их усилия, каким был крайне неблагоприятный резонанс в мире на состоявшиеся в Москве в 1936–1938 годах судебные процессы, на гибель в ходе репрессий, развязанных Сталиным и его карательным аппаратом, многих советских партийных, государственных, военных деятелей.

Две депеши от И. М. Майского весной 1938 года в этом смысле весьма показательны. В одной, от 22 марта, полпред СССР сообщал, что члены английского правительства «усиленно втолковывают французам, что СССР не выполнит своих обязательств по чехословацко-советскому пакту». И. М. Майский не уточнял подоплеку такой обработки французов, но в следующей телеграмме в Москву от 24 марта давал более наглядное представление, что же именно использовали на Западе явные недруги сотрудничества с нашей страной в такой своей активности. Они распространяли самые тенденциозные версии о том, что ввиду внутренних событий в СССР не может быть и речи о способности советских вооруженных сил быть противовесом вермахту.

Сторонники сотрудничества с Советским Союзом в среде влиятельных деятелей Запада были серьезно обеспокоены. Это вытекало из содержания упомянутой телеграммы в Москву И. М. Майского, в которой он излагал сказанное ему У. Черчиллем в беседе. «Нам до зарезу, — заявил он, — нужна сильная Россия, мне же многие говорят, что в результате недавних событий Россия перестала быть серьезным фактором международной политики. Дайте мне ответ на мои сомнения».

«Мне пришлось прочитать Черчиллю довольно длинную лекцию по политграмоте…» — сообщал И. М. Майский.

Наш полпред в тех условиях ничего больше сделать и не мог. Он указывал в депеше, что, прослушав его, Черчилль воскликнул: «Ну, слава богу, Вы меня сильно обнадежили. Я ненавижу Троцкого, давно уже слежу за его деятельностью и считаю злым гением России. Я целиком за политику Сталина. Сталин создает сильную Россию, это как раз то, что сейчас больше всего нужно».

Возможно, Черчилль в самом деле был обнадежен услышанным от советского дипломата. Но вряд ли то же самое можно было сказать о реакции на сталинскую «чистку» всех людей на Западе, связывавших с сотрудничеством с нашей страной надежды на устранение фашистской угрозы. Их беспокойство не уменьшалось в результате вестей о том, что происходило в нашей стране в ходе «чисток». А в это время из среды тех, кто добивался сговора с фашистскими агрессорами, распространялись злостные версии о том, будто в военном отношении СССР перестает быть весомой величиной.

Как явствовало из депеши И. М. Майского от 22 марта, авторы стратегии «умиротворения» стремились изобразить СССР как державу, неспособную оказать действенную помощь Чехословакии. Это должно было, по расчетам таких кругов, парализовать волю Чехословакии и Франции к сопротивлению Гитлеру, расчистить дорогу к желанному «общему урегулированию».

По понятным причинам ни наши дипломаты, ни средства информации не имели аргументов, доводов, способных из черного сделать белое: уверить мир, будто репрессии, повлекшие гибель многих лучших сынов и дочерей советского народа, не причинили громадного ущерба в целом стране и нашей обороне в особенности. Таких доводов просто не существовало в природе.

Для Сталина, как видно, важнее было убрать с дороги всех, в ком он в силу своей патологической подозрительности видел несогласных с его действиями — или считал их способными быть такими несогласными, — чем подумать о последствиях для Советского Союза «чисток» во внутренней и внешней областях.

Сталин привел в действие пропагандистскую машину, убеждавшую, что идет суровая борьба с «врагами народа», наймитами, агентами иностранных держав. Открытые процессы в Москве, в ходе которых делались «признания», подтверждавшие виновность привлеченных к суду людей, оказывали свой эффект. Кто знал о закулисной стороне получения таких, с позволения сказать, «признаний»? Очень немногие. Кто знал, что в тюремных камерах очутились — или были расстреляны — не два-три десятка видных в недавнем прошлом советских деятелей, а десятки, сотни тысяч таких же невинных людей? Все это стало известно значительно позднее, когда Сталина не было в живых.

А в то время миллионы советских людей шли за Сталиным, безоговорочно верили ему, считали, что страна не ослаблена, а, наоборот, укреплена в результате «ликвидации врагов народа».

В случае необходимости Сталин и в целом советское руководство были способны мобилизовать народные массы против реальной внешней угрозы, в защиту жертв фашистской агрессии за рубежом, в данном случае — Чехословакии.

К тому времени материальная база оборонной промышленности СССР была создана самоотверженным трудом советских людей, в том числе многими, кто погиб в ходе сталинских «чисток». Вооруженные силы оснащались новой техникой, снаряжением. Реальный потенциал для отражения агрессии — пусть и не очень совершенный — имелся. А это значило, что был и необходимый потенциал для оказания военной помощи попавшей в беду Чехословакии.

В Китае, Испании тогда действовало советское оружие, и советские специалисты, советники помогали его осваивать, использовать в защите этих стран от интервенции фашистских держав. Силу, эффективность такого оружия ощутила на собственном «опыте» фашистская военщина.

Готовя удар против Чехословакии, нацистские главари не тешили себя иллюзиями о том, что им можно игнорировать Советский Союз как державу, способную оказать Чехословакии помощь. В директиве фюрера вермахту от 30 мая 1938 года указывалось: «Надо предвидеть вероятность военной поддержки Чехословакии со стороны России, преимущественно силами авиации». В анализе обстановки, подготовленном 25 августа 1938 года разведотделом генерального штаба сухопутных войск вермахта, отмечалось, что, «исходя из предполагаемого нейтралитета Польши, активное участие в войне Советского Союза ограничится преимущественно военными действиями на Балтийском море. Кроме того, — говорилось в докладе, — следует ожидать налетов авиации на Восточную Пруссию и Балтийское побережье, а также периодических налетов на Берлин».

На деле и сухопутные войска в западных областях СССР были в критические дни сентября 1938 года приведены в состояние мобилизационной готовности. То же самое было предпринято в Белорусском и Калининском военных округах. Киевскому особому военному округу было предписано начать выдвижение войск к государственной границе. Из запаса было призвано до 330 тысяч человек. Об этих мерах советское командование информировало 25 сентября французское командование. Полностью в курсе дел о готовности СССР оказать ему помощь находилось правительство Чехословакии, причем с советской стороны такая помощь уже не обуславливалась обязательно аналогичной помощью Франции.

Могут задать вопрос, а не очень ли рискованно вело себя советское руководство в условиях, когда в Лондоне и в меньшей степени в Париже плели интриги, направленные на то, чтобы довести дело до советско-германского конфликта? Такой вопрос, однако, звучал бы с большим основанием после мюнхенского предательства.

Пока Чехословакия оставалась боеспособной державой с хорошо отмобилизованными силами (до 35 дивизий), можно и нужно было сделать все, чтобы преградить путь агрессору, даже если бы первоначально Франция не выступила на помощь Чехословакии. Как уже указывалось, вооруженное сопротивление Чехословакии захватчику, тем более с помощью, оказываемой Советским Союзом, вероятнее всего, заставило бы и Францию выйти из состояния паралича, встать на путь противодействия агрессору.

Как раз потому, что существовала реальная возможность успешного отпора агрессору, правящие круги Лондона столь беспокоились, как бы в Праге не решились отвергнуть путь капитуляции.

Имелась еще одна причина для такого беспокойства Чемберлена. Впоследствии стало известно, что поздним летом 1938 года внутри германского генералитета группа деятелей, опасавшихся, что Гитлер потерпит крах в планах молниеносного захвата Чехословакии, решила подготовить его устранение, до того как он решит пойти на военную акцию. Один из гитлеровских генералов — Бек — был смещен, когда осмелился в формальном докладе высказать сомнения в целесообразности вооруженного выступления против Чехословакии.

В Лондоне знали в то время о подготовке такого заговора. Сведения об этом передал туда один из генералов вермахта, полагавший, что в результате британское правительство встанет на сторону антигитлеровской группировки. Это оказало обратный эффект. Чемберлен стал с еще большей лихорадочностью добиваться того, чтобы Гитлер смог бы без войны получить требуемое. Соглашатели, предавая Чехословакию, спасали Гитлера!

На мюнхенской конференции была предрешена не только ликвидация независимого существования Чехословакии.

Чемберлен, по свидетельству очевидцев, зевал, когда рассматривал этот вопрос. Для него тут было «все ясно», и он хотел поскорее отделаться от этого «вопроса», чтобы перейти к главному, ради чего он старался ублажить фюрера. На следующий день после подписания Мюнхенского соглашения британский премьер, не скрывая возбуждения, придвинул при встрече с Гитлером для подписи ему текст англо-германской декларации о ненападении. Через несколько недель была оформлена аналогичная франко-германская декларация.

Все это на публике. А за кулисами? В увидевших свет британских документах имеется указание на то, что в Мюнхене Чемберлен заговорил на встрече с Гитлером о «решении русского вопроса». Всего одна фраза… Но какая! Собеседник фюрера напряженно ждал его реакции. Но Гитлер тему не подхватил, промолчал. У него были свои планы. Впоследствии, выступая 22 августа 1939 года перед генералитетом, он заметил: «Наши противники — жалкие черви. Я видел их в Мюнхене».

Потребовалось бы объемистое исследование, чтобы описать все ходы Чемберлена и Даладье после мюнхенского сговора, направленные на подталкивание гитлеровской Германии против Советского Союза. Дело доходило до того, что близкие к Чемберлену деятели доводили до сведения нацистских эмиссаров свою заинтересованность в совместной с Германией эксплуатации природных богатств СССР, когда, как они рассчитывали, вторгшиеся в пределы СССР фашистские орды добьются своего. 4 января 1939 года германский посол в Лондоне Дирксен сообщал в Берлин, ссылаясь на услышанное от ответственных британских деятелей, что германская экспансия против СССР была бы принята в Англии тем охотнее, если бы для Лондона прибавился такой «стимул», как учет его экономических интересов в развитии «нового государства».

А в беседе с Муссолини 13 января того же года Чемберлен прямо заявил, что западные державы не будут противодействовать нападению Германии на СССР, если та обязуется не выступать против Западной Европы.

Поистине, кого судьба хочет наказать, того лишает разума.

Прошло не так много времени, и тень свастики распростерлась не только над Чехословакией, но и над большими пространствами в Европе. С лета 1940 года смертельная угроза нависла над Великобританией. Вермахт вышел к Ла-Маншу.

Всего этого можно было избежать, когда в Европе еще существовала пусть и не очень совершенная, но все же реальная система союзов с участием нашей страны, способная обречь фашистскую агрессию на крах на ее начальном этапе. Никто не в состоянии упрекнуть Советский Союз в недостатке усилий в таких целях. Ответом Запада был «Мюнхен». Мир в результате сорвался с точки опоры. Завоевывать его пришлось уже в ожесточенных битвах с фашистским хищником.