А. Е. Бовин[3] Суровая школа Бреста

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

В ноябре 1917 года Норвежская социал-демократическая партия внесла в Комитет по Нобелевским премиям предложение присудить премию мира за 1917 год Председателю Совета Народных Комиссаров Советской Республики В. И. Ленину. «До настоящего времени, — говорилось в обосновании, — для торжества идеи мира больше всего сделал Ленин, который не только всеми силами пропагандирует мир, но и принимает конкретные меры к его достижению». Нобелевский комитет отклонил предложение социал-демократов, сославшись на то, что «заявки» на текущий год принимаются не позже 1 февраля.

Откровенно говоря, я не представляю себе Ленина в качестве лауреата Нобелевской премии мира. Уж слишком образ вождя мирового пролетариата, вождя социалистической революции в России расходится с образом респектабельного политика, увенчанного нобелевскими лаврами. Да, Ленин ненавидел войну, был страстным поборником мира. Но он никогда не был пацифистом, для которого мир — это абсолютная ценность. Он рассматривал борьбу за мир как часть общей борьбы против империализма, подчиненную интересам революции. Выступая за справедливый мир, Ленин вовсе не отрицал права народов на справедливую войну ради достижения такого мира. Вместе с тем он понимал, что бывают ситуации, когда любой мир — даже самый несправедливый, самый гнусный и унизительный — дороже, нужнее самой «красивой», самой справедливой войны.

Вспомним нашу революцию в начале 1918 года. Партия большевиков переживала тяжелый кризис. Формально он был связан с образованием «левой» оппозиции, борьбой сторонников и противников мира с Германией. По существу же речь шла о том, выживет или нет русская революция, удастся или нет сохранить новую власть, новое государство.

В наиболее концентрированном виде напряженнейший драматизм тех дней представлен, пожалуй, в стенографическом отчете о VII экстренном съезде РКП(б), который открылся 6 марта 1918 года в Таврическом дворце (Петроград). Нам, привыкшим к размеренно-торжественному ходу партийных съездов, трудно представить себе это яростное столкновение блестящих интеллектов, противоположных политических позиций. Люди, которые хорошо знали друг друга, которые вместе готовили революцию и вместе победили, теперь, через несколько месяцев после Октября, решительнейшим образом разошлись между собой по вопросу о том, как спасти революцию.

Неразрывная связь русской революции и революции мировой воспринималась тогда как аксиома. «…При всевозможных мыслимых перипетиях, — говорил В. И. Ленин в докладе на VII съезде, — если немецкая революция не наступит, — мы погибнем»[4]. Конфликт между Советской Республикой и международным империализмом является неизбежным. Здесь, подчеркивал Ленин, «величайшая трудность русской революции, ее величайшая историческая проблема: необходимость решить задачи международные, необходимость вызвать международную революцию, проделать этот переход от нашей революции, как узконациональной, к мировой. Эта задача стала перед нами во всей своей невероятной трудности»[5]. С этим были согласны все.

Разногласия начинались тогда, когда от общих тезисов надо было переходить к конкретной политике. Облегчит ли мир с Германией — грабительский, похабный мир — положение Советской России? Приблизит ли мир с Германией немецкую — и мировую — революцию? Спасет ли мирная передышка Советскую власть?

В. И. Ленин настаивал на том, что надо в максимальной мере использовать все возможности, которые могут дать мир, мирная передышка. Н. И. Бухарин, отбрасывая эти возможности, делал ставку на революционную войну. Л. Д. Троцкий, пытаясь «синтезировать» оба подхода, занял межеумочную позицию: войну не ведем, но мира не заключаем.

Мысль В. И. Ленина, его аргументация шли, так сказать, от противного. Россия изнурена, обессилена войной. Русская армия воевать не хочет и не будет. Продолжение войны с Германией неизбежно приведет к поражению России и гибели революции. А мир с Германией даст мирную передышку, позволит, если действовать умно, укрепить положение революции, накопить силы, продолжить революционизирующее воздействие на буржуазную Европу. Да, мир унизительный, позорный, но «надо уметь отступать, — заявил на съезде Ленин. — Невероятно горькой, печальной действительности фразой от себя не закрыть; надо сказать: дай бог отступить в полупорядке. Мы в порядке отступить не можем, — дай бог отступить в полупорядке, выиграть малейший промежуток времени, чтобы больная часть нашего организма хоть сколько-нибудь рассосалась. Организм в целом здоров: он преодолеет болезнь. Но нельзя требовать, чтобы он преодолел ее сразу, моментально, нельзя остановить бегущую армию… Если европейская революция опоздала родиться, нас ждут самые тяжелые поражения, потому что у нас нет армии, потому что у нас нет организации, потому что этих двух задач решить сейчас нельзя. Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун, и не потому я предлагаю так идти, что это мне нравится, а потому, что другой дороги нет, потому что история сложилась не так приятно, что революция всюду созревает одновременно».

В общем, нужно сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти революцию в России. Такова позиция В. И. Ленина.

Что же касается «левых» коммунистов, то надежды Ленина на использование передышки они называли иллюзиями. Мирная передышка ничего не даст, утверждали они. Не мир, а именно война позволит сплотить народ, сплотить армию, ослабить германский империализм, приблизить немецкую революцию. «…Перед нами, — заключил в своем содокладе Бухарин, — получается весьма реальная перспектива, которую нужно принять, потому что это есть единственная перспектива, единственная в смысле возможности и необходимости перспектива, — война против международного капитала, которая будет носить характер гражданской войны с этим капиталом».

В. И. Ленин, как реально мыслящий политик, допускал возможность поражения революции. Но Ленин категорически был против самоубийства революции, а последнее, то есть сознательное принесение русской революции в жертву революции мировой, безжалостное, как говорилось на съезде, «харакири» над Советской властью прямо вытекало из позиции «левых» коммунистов. «Если мы падем кругом, — говорил делегат из Донбасса В. Ф. Стожок, — то наша кровь только, может быть, промоет глаза иностранному пролетариату, а то он еще очень слеп. Может быть, нужны новые жертвы; я, может быть, тоже слепо смотрел недавно на это дело, но что промыло мне глаза — это кровь братьев, которые пали с оружием в руках. Мы оружие не бросим, пока не переступят через наши трупы».

Чтобы лучше почувствовать атмосферу, настроение тех дней, приведу отрывок из воспоминаний Л. Ступоченко, бывшей в то время членом Петроградского Совета. «Опьяненные победой, — пишет она, — гордые своей ролью застрельщика и зажигателя мировой революции, окруженные атмосферой восторгов международного пролетариата, из самого унизительного рабства вознесшиеся почти мгновенно на высоту «вершителей судеб капиталистического мира», могли ли мы склонить свое знамя под пыльный сапог германского шуцмана… Мы видели вспыхнувшее над всем миром зарево революции и верили, что шатающиеся троны не нынче завтра падут под натиском пролетариата, и под обломками капитализма будет погребена и эта кровавая война. Зачем же тогда такое унижение и позор. Не лучше ли с оружием в руках умереть за торжество столь близкой мировой революции. Все было так просто, так достижимо».

Можно понять людей, произносивших такие красивые фразы. Это были убежденные коммунисты, преданные революции и готовые умереть за революцию. Но бывают ситуации, когда смерть означает дезертирство, когда гораздо больше мужества требуется, чтобы не умереть, а выжить, выжить, несмотря ни на что, выжить и спасти революцию. Съезд выбрал второй, ленинский путь. При поименном голосовании на утреннем заседании 8 марта делегаты приняли написанную В. И. Лениным резолюцию о войне и мире (30 — за, 12 —против, 4 — воздержались). 15 марта IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов, собравшийся в Москве в нынешнем Колонном зале Дома союзов, проголосовал за мир (784— за, 261 — против, 115— воздержались). Брестский мир был ратифицирован…

История любит парадоксы. Советская Россия вышла на международную арену со знаменитым ленинским Декретом о мире; с декретом, который предложил всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о заключении «справедливого демократического мира», то есть мира без аннексий и контрибуций. И первый мирный договор, который подписала Советская Россия, был образцом несправедливости и недемократичности, содержал в себе и аннексии (от Советской России отторгались территории площадью около 780 тысяч квадратных километров с населением 56 миллионов человек), и контрибуции (Советская Россия обязалась уплатить 3 миллиарда рублей «для покрытия расходов на содержание пленных»).

Удивляться не приходится. Декрет о мире исходил из перспективы международной социалистической революции. В Смольном никто не рассчитывал на то, что империалистические хищники «осознают» и превратятся в кротких агнцев. Расчет был другой — на превращение войны империалистической в войну гражданскую, на то, чтобы довести до конца и дело мира, и дело освобождения трудящихся от всякого рабства и всякой эксплуатации. Но события стали развиваться по другому сценарию. Нам пришлось иметь дело не с народами, не, как говорил Ленин, с «международной демократией», а с империалистическими правительствами. И пока мы были слабы, приходилось жить не по законам справедливости, а по законам сильных.

Кайзеровской Германии мир на Востоке был нужен для того, чтобы энергичнее вести войну на Западе. Но для Петрограда это не имело решающего значения. Рабочие и крестьяне России не чувствовали себя связанными союзническим долгом по отношению к промышленникам Великобритании или финансистам Франции. И 26 ноября 1917 года в районе Паневежа советские парламентеры перешли в немецкие окопы. Имевшееся у них удостоверение гласило:

«Именем Российской Республики,

По уполномочию Совета Народных Комиссаров, я, Народный Комиссар по Военным и Морским делам и Верховный Главнокомандующий армиями Российской Республики, уполномочиваю парламентеров: 9-го Гусарского Киевского полка поручика Владимира Шнеура и членов армейского комитета V армии военного врача Михаила Сагаловича и вольноопределяющегося Георгия Мерена, обратиться к высшему начальнику германской армии на участке, где будут приняты эти парламентеры, с просьбой запросить высшее командование германской армии, согласно ли оно прислать своих уполномоченных для открытия немедленных переговоров об установлении перемирия на всех фронтах воюющих стран, в целях начатия затем мирных переговоров.

В случае удовлетворительного ответа со стороны высшего командования германской армии, парламентерам поручено установить место и время для встречи уполномоченных обеих сторон.

Народный Комиссар по Военным и Морским делам,

Верховный Главнокомандующий

Н. Крыленко».

Немцы были оперативны. На следующий день генерал-лейтенант фон Гофмейстер сообщил парламентерам, что Берлин готов начать переговоры о перемирии 2 декабря в Ставке командования Восточным фронтом (Брест-Литовск). Фактически переговоры начались 3 декабря. Советскую делегацию, включавшую четырех большевиков, двух «левых» эсеров и четырех беспартийных (рабочий, крестьянин, солдат и матрос), возглавлял А. А. Иоффе. Делегацию Четверного союза (Германия, Австро-Венгрия, Турция и Болгария) — главнокомандующий армиями Восточного фронта принц Леопольд Баварский, а на деле — его начальник штаба генерал Макс Гофман. 15 декабря перемирие было подписано.

Через неделю, 22 декабря, начались переговоры о мире. Предложенные нам условия были тяжелыми. В. И. Ленин понимал, что при данном соотношении сил рано или поздно придется принять любые условия. Решили по возможности затягивать переговоры, чтобы использовать трибуну Бреста для обращения к народам обеих воюющих сторон. К середине января тактика затягивания исчерпала себя, и Ленин дает указание: держимся до ультиматума и сдаем позиции.

Усиливается борьба внутри партии. 21 января проходит совещание ЦК РСДРП(б) с партийными работниками. В. И. Ленин зачитывает и обосновывает свои «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира». За тезисы высказываются 15 участников совещания, за революционную войну — 32, за формулу «ни мира, ни войны» — 16. На заседании ЦК 24 января эта формула собрала 9 голосов против 7. На совещании ЦК с представителями разных течений 3 февраля большинство (9:5) отвергло возможность подписания в данный момент мира с Германией.

Страницы документов тех воспаленных дней позволяют реконструировать, воссоздать необычный характер дискуссии в высших партийных инстанциях. Это была не только политическая дискуссия на злободневную и спорную тему. Это было выяснение теоретических истоков происходящего. Это был анализ конкретной и нестандартной ситуации в широкой исторической системе координат.

Так, например, таблица голосования, составленная для совещания 3 февраля, включала в себя следующие вопросы:

I. Допустим ли вообще мир между социалистическим и империалистическим государствами?

II. Допустимо ли сейчас подписать Германский аннексионистский мир?

III. Затягивать ли переговоры или нет?

IV. Дотягивать ли их до разрыва их немцами?

V. Разорвать ли переговоры немедленно?

VI. Допустимо ли подписать Германский аннексионистский мир в случае разрыва ими переговоров и ультиматума?

VII. Нужно ли в таком случае подписать мир?

VIII. Нужно ли подписать мир, если Кюльман (статс-секретарь МИД Германии, к тому времени — глава делегации Четверного союза. Авт.) под давлением революционного движения внутри Германии согласится на первоначальные условия нашей делегации?

IX. Нужно ли создавать Красную Армию?

Х. Допустимы ли экономические договоры социалистического государства с империалистическим?

Тактика… Стратегия… Теория революции… Одновременное рассмотрение вопросов с этих точек зрения плюс, конечно, воздействие непревзойденной ленинской мысли превратили эпизод внутрипартийной борьбы в исходный пункт для творческого осмысления новых задач в новой, неожиданной обстановке, для продвижения вперед по такой неизведанной — и практически, и теоретически — территории, как отношения между социалистическим и капиталистическим государствами. И даже теперь, когда указанная территория освоена достаточно хорошо, партийные документы семидесятилетней давности, посвященные Брестскому миру, воспринимаются не только как исторические свидетельства…

9 февраля немцы потребовали немедленно подписать мирный договор. 10 февраля на заседании политической комиссии в Брест-Литовске Троцкий, возглавлявший с 9 января советскую делегацию, отказался подписать договор.

«В ожидании того, — заявил народный комиссар по иностранным делам, — мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, подобно трудящемуся народу России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны. Наш солдат-пахарь должен вернуться к своей пашне, чтобы уже нынешней весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещиков передала в руки крестьянина. Наш солдат-рабочий должен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания и совместно с пахарем строить новое социалистическое хозяйство.

Мы выходим из войны. Мы извещаем об этом все народы и их правительства. Мы отдаем приказ о полной демобилизации наших армий, противостоящих ныне войскам Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии. Мы ждем и твердо верим, что другие народы скоро последуют нашему примеру. В то же время мы заявляем, что условия, предложенные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, в корне противоречат интересам всех народов… Мы отказываемся санкционировать те условия, которые германский и австро-венгерский империализм пишет мечом на теле живых народов. Мы не можем поставить подписи русской революции под условиями, которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ.

Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они свое дело творят открыто. Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора».

В этот же день специальной телеграммой, посланной из Бреста, наркоминдел предписывает Ставке издать приказ о прекращении состояния войны с Германией. На основании этой телеграммы главковерх Н. В. Крыленко распорядился прекратить военные действия и приступить к демобилизации армии. Получив сообщение об этом, В. И. Ленин предписывает по телеграфу Ставке: задержать все телеграммы за подписями Л. Д. Троцкого и Н. В. Крыленко о демобилизации армии, так как мир еще не заключен[6]. На следующий день СНК подтверждает указание Ленина. 16 февраля немцы сообщили, что они возобновят военные действия в 12.00 18 февраля.

Наступили самые драматические дни. Вечером 17-го ЦК РСДРП(б) отклонил (6: 5) предложение В. И. Ленина немедленно предложить Германии вступить в переговоры для подписания мира. 18 февраля состоялось два заседания ЦК. Утром предложение Ленина вновь отклонили (7: 6). И только вечером, когда немцы развернули наступление по всему фронту, большинством 7 голосов при 6 против и 1 воздержавшемся ЦК принял предложение Ленина возобновить переговоры и заключить мир.

Неделя с 18 по 24 февраля 1918 года, писал В. И. Ленин, «войдет как один из величайших исторических переломов в историю русской — и международной — революции»[7]. Эта неделя, неделя наступления империалистической Германии на Советскую социалистическую республику, «явилась горьким, обидным, тяжелым, но необходимым, полезным, благодетельным уроком».

19 февраля СНК сообщает Берлину о согласии заключить мир.

22 февраля Троцкий слагает с себя звание народного комиссара по иностранным делам, а Бухарин заявляет о выходе из состава ЦК и слагает с себя звание редактора «Правды». 23-го утром в Петроград приходит датированный 21 февраля ответ Берлина. Новые немецкие условия хуже, тяжелее прежних. Берлин диктует: «Вышеуказанные условия должны быть приняты в течение 48 часов. Российские уполномоченные должны немедленно отправиться в Брест-Литовск и там подписать в течение трех дней мирный договор, который подлежит ратификации не позже чем по истечении двух недель».

Цитирую начало протокола № 45 заседания ЦК РСДРП(б)

23 февраля 1918 года.

«Присутствовали: Бубнов, Крестинский, Дзержинский, Иоффе, Стасова, Урицкий, Зиновьев, Свердлов, Бухарин, Сталин, Троцкий, Ломов (Оппоков), Ленин, Сокольников, Смилга.

Гости: Фенигштейн, Смирнов, Шотман и Пятаков.

Тов. Свердлов оглашает германские условия…

Тов. Ленин считает, что политика революционной фразы окончена. Если эта политика будет теперь продолжаться, то он выходит и из правительства и из ЦК. Для революционной войны нужна армия, ее нет. Значит, надо принимать условия».

После обмена мнениями состоялось голосование. Ввиду принципиальной важности данного голосования для судеб революции назову фамилии. За предложение Ленина немедленно принять германские условия — 7 (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга), против — 4 (Бубнов, Урицкий, Бухарин, Ломов), воздержались — 4 (Троцкий, Крестинский, Дзержинский, Иоффе).

Новую делегацию, отправившуюся в Брест-Литовск, возглавил Г. Я. Сокольников. 3 марта договор был подписан.

Немцы, как известно, большие аккуратисты. Через некоторое время германское правительство прислало в Москву текст мирного трактата, напечатанного по-русски и по-немецки великолепным шрифтом, на великолепной бумаге, в великолепном переплете. Ленин, вспоминает управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич, подержал книжку в руках и, смеясь, сказал: отпечатано красиво, но не пройдет и шести месяцев, как от этой красивой бумажки не останется и следа. Так и произошло. Но прежде чем так произошло, Советской власти пришлось почувствовать когти других империалистических хищников, натиск внутренней контрреволюции.

Правительство Советской России неоднократно пыталось привлечь Антанту, бывших союзников России, к мирным переговорам. И если пришлось подписать сепаратный договор, то лишь потому, что Антанта жаждала войны до победного конца. Почти символическое совпадение. 26 февраля, в тот день, когда СНК утвердил проект переезда правительства в Москву, большая часть послов Антанты выехала из Петрограда в Вологду — политические разногласия были как бы закреплены географически. Из Вологды дипломаты перебрались в Архангельск, оттуда — в Кандалакшу. Осенью начался исход из России.

Почему именно Вологда, почему Север? Это стало ясно чуть позднее, когда на Севере началось вторжение интервентов. 9 марта 1918 года англо-французский и американский десанты были высажены в Мурманске. 5 апреля японские войска, а затем американские и английские высадились во Владивостоке. Англичане появились в Туркестане и Закавказье. К лету 1918 года гражданская война охватила Сибирь, Урал, Поволжье и Юг. К осени 1918 года три четверти территории Советской Республики с населением 82 миллиона оказались под властью интервентов и белогвардейцев.

Революция сумела защитить себя. Мир с немцами дал возможность чуть-чуть передохнуть, осмотреться, начать формирование Красной Армии.

Брест-Литовский договор — первый и последний неравноправный договор, заключенный Советской страной, всего на четыре дня пережил революцию в Германии. 9 ноября 1918 года кайзеровская монархия была сметена. 13 ноября ВЦИК РСФСР торжественно заявил: «…условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор… в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным.

Все включенные в Брест-Литовский договор обязательства, касающиеся уплаты контрибуции или уступки территорий и областей, объявляются недействительными».

Вспоминая о Брестском мире, В. И. Ленин говорил о периоде бессилия, «из которого мы вышли победителями». Уже через год, обращаясь к делегатам VIII Всероссийской конференции РКП(б), Ленин смог констатировать такие успешные результаты «в области военной», которые «раньше были бы, вероятно, признаны невозможными»[8].

Отвечая на вопрос, как могло случиться это «чудо», как могла социалистическая Россия удержаться против всемирного империализма, В. И. Ленин на первый план выдвигает международную поддержку нашей революции. «Когда мы с самого начала говорили, что ставим ставку на всемирную революцию, над этим смеялись и сотни раз объявляли и сейчас объявляют это несбыточным. Но мы за два года получили точный материал для проверки. Мы знаем, что если говорить об этой ставке в смысле надежды на быстрое непосредственное восстание в Европе, то этого не было. Но что эта ставка оказалась в основе своей глубоко верной и что она вырвала с самого начала почву для вооруженного вмешательства Антанты… это бесспорнейший исторический факт. Было достаточно самого небольшого количества из имевшихся у Антанты армий, чтобы нас задавить. Но мы смогли победить врага, потому что в самый трудный момент сочувствие рабочих всего мира показало себя»[9]. Международная поддержка пришла не в той форме, на которую первоначально надеялись Ленин и ленинцы. Но она пришла. И поэтому, заявил Ленин, «главные трудности у нас позади»[10].

Брест, первые контакты с империализмом — суровая была школа. Но мы старались хорошо учиться. И искусству дипломатическому, и искусству военному. Право на существование было завоевано. Это позволило В. И. Ленину раздвинуть внешнеполитический горизонт и увидеть принципиальную возможность мирного «сожительства» государств разного типа. Тактика, говоря ленинскими словами, удержания «оазиса Советской власти среди бушующего империалистического моря»[11] стала тем политическим фундаментом, на котором постепенно формировалась стратегия мирного сосуществования.