Ф. И. Фирсов Сталин и проблемы политики единого фронта[73]

Сталинизм оказал негативное воздействие на развитие мирового коммунистического движения, его теории и политики. Развязанный Сталиным террор против ленинских кадров большевистской партии сопровождался репрессиями и против кадров Коминтерна, представителей многих братских коммунистических партий. Жертвами этого произвола стали многие коммунисты-политэмигранты, искавшие убежище в СССР от преследований реакции. В числе тех, кто оказался в тюрьмах и лагерях Ежова и Берии, погиб мучительной смертью, были руководящие деятели и рядовые члены компартий Австрии, Венгрии, Германии, Латвии, Литвы, Польши, Румынии, Финляндии, Эстонии, Югославии и ряда других стран. Все это не могло не подорвать Коминтерн, не сказаться на эффективности проводимого в предвоенные годы курса на мобилизацию всех демократических и миролюбивых сил против фашизма и угрозы войны.

Одним из наиболее тяжких последствий сталинского вмешательства в деятельность Коминтерна, навязанных Сталиным установок было сектантско-догматическое извращение политики единого фронта, принесшее огромный вред борьбе коммунистов за сплочение рабочего класса.

Ленинские принципы единого фронта

Суть этой политической линии объединения трудящихся масс В. И. Ленин весной 1922 года раскрыл следующим образом: «Цель и смысл тактики единого фронта состоит в том, чтобы втянуть в борьбу против капитала более и более широкую массу рабочих, не останавливаясь перед повторными обращениями с предложением вести совместно такую борьбу даже к вождям II и II? Интернационалов»[74].

Эта политика в мировом пролетарском движении возникла в начале 20-х годов на основе стремления масс к сплочению, чтобы противостоять натиску капитала и политической реакции. Она ставила своей целью объединить усилия рабочих вокруг неотложных и близких массам практических требований, вовлечь в движение самые различные отряды трудящихся, включая и ге, которые находились под влиянием реформистов, содействовать революционному воспитанию пролетариата в процессе этой борьбы. С инициативой выступила в январе 1921 года Компартия Германии, обратившаяся к другим пролетарским организациям с предложением совместных действий. Этот шаг был предпринят по совету представителя Исполкома Коминтерна в Германии К. Радека.

Ключевое значение для успеха политики единого фронта имело то, как будут развиваться взаимоотношения коммунистов и социал-демократов, поскольку под влиянием социал-демократии находились основные массы рабочего класса в странах капитала. В условиях послеоктябрьского революционного подъема, когда развернулся процесс размежевания революционного и реформистского течений в рабочем движении, для этих отношений была характерна ожесточенная идеологическая и политическая борьба. Однако и в те годы в ряде случаев, особенно когда возникала общая опасность, как это было, например, в Германии весной 1920 года, в связи с реакционным капповским путчем, они ощущали потребность действовать совместно. С изменением ситуации, вызванным спадом революционной волны и переходом капитала в наступление, когда на передний план выдвинулись задачи оборонительной борьбы трудящихся, принципиальные расхождения между коммунистами и социал-демократами в подходе к разрешению коренных вопросов классовой борьбы пролетариата уже не являлись непреодолимым препятствием на пути совместных действий. Ленин в то время подчеркивал необходимость для коммунистов, не прекращая идейной борьбы против социал-реформизма, найти пути подхода к рабочим, находящимся под его влиянием. Отвергая искусственное обострение конфронтации с социал-демократическими организациями, он придавал первостепенное значение воспитанию в массах духа совместных действий.

Коминтерн в 1921–1923 годах выдвигал лозунг рабочего и рабоче-крестьянского правительства как альтернативу буржуазному правительству, основанную на сотрудничестве и взаимодействии пролетарских и демократических организаций. Таким образом, формулировалась идея развития революционного процесса в капиталистических странах через развертывание общенародной борьбы против наступления капитала и реакции и мобилизацию масс на достижение целей, которых могут совместно добиваться разные отряды трудящихся.

Уяснение и особенно реализация этой политики встретили на своем пути огромные трудности. В первую очередь они были связаны с позицией правой социал-демократии, ее антикоммунизмом и антисоветизмом, с ее курсом на классовое сотрудничество с буржуазией и враждебностью к совместным действиям с коммунистами. Препятствием были и левацкие представления среди части коммунистов, вызванные недостаточным политическим опытом, настроениями «революционного нетерпения», упрощенным пониманием задач и сущности революционного авангарда. В то же время среди них проявлялись и уравооппортунистические настроения в сторону отказа от четкой идейной позиции партии, прекращения идейной борьбы с социал-реформизмом, сползания на позиции социал-демократизма. Однако более распространенным было левачество, нежелание учитывать конкретную ситуацию, трактовка лозунга единого фронта лишь как маневра в целях разоблачения реформистов и как можно более скорого отрыва от них масс.

Видный деятель Компартии Чехословакии К. Крейбих в начале 1922 года писал: «При обсуждении вопроса о едином фронте у нас было немало сомнительных высказываний. Так, например, что это только маневр для преодоления мертвой точки движения, что мы хотим лишь обмануть социал-патриотов. Разоблачение социалистических вождей выставлялось как подлинная цель акции. Такие и подобные высказывания свидетельствуют о том, что мы еще не поняли всей серьезности и обширности этой проблемы». Такой сектантский подход облегчал реформистам саботирование единого фронта, и Ленин. Исполком Коминтерна настойчиво боролись за отказ от ошибочных представлений о политике единого фронта, за ее проведение в жизнь. «…Тактика единого фронта будет иметь решающее значение для новой эпохи», — заявил IV конгресс Коминтерна в декабре 1922 года.

Зиновьев и Сталин ревизуют тактику единого фронта

Однако сектантско-левацкие представления о едином фронте полностью в то время преодолеть не удалось, и они вновь проявились осенью 1923 года в момент обострения ситуации в Германии и назревания в стране революционного кризиса. Выразителем таких настроений был председатель Исполкома Коминтерна Г. Е. Зиновьев, который первоначально выступил против курса на единый фронт, затем под влиянием Ленина частично пересмотрел свои взгляды и доказывал важность единых действий. При этом он делал акцент не на вопросах сотрудничества, а на разоблачении социал-демократии в ходе совместных действий. Зиновьева в пересмотре ленинской установки на единый фронт активно поддержал И. В. Сталин, переносивший на проблему взаимоотношений коммунистов и социал-демократов опыт борьбы большевиков с меньшевиками. В основе подхода Зиновьева и Сталина к социал-демократии лежало мнение, что она представляет собой кучку предателей, которую можно быстро разоблачить и изолировать от масс. Причины сохранения влияния социал-демократии в рабочем классе они видели прежде всего в неумении коммунистов раскрыть массам глаза на измену реформистских лидеров и полагали, что путем лавирования и маневров это влияние удастся преодолеть.

На совещании в ИККИ в сентябре 1923 года, созванном для обсуждения ситуации в Германии, Сталин внес предложение, направленное на то, чтобы ускорить раскол среди германской социал-демократии и, как можно скорее дискредитировав лидеров левой социал-демократии, привлечь рабочих на сторону коммунистов. Не совместные действия коммунистов и социал-демократов, их сотрудничество в борьбе за обеспечение интересов пролетариата, в ходе которой массы получают необходимый политический опыт, а лишь маневр с целью разоблачения социал-демократов — так интерпретировал Сталин вслед за Зиновьевым тактику единого рабочего фронта.

Такой подход к проблеме единого фронта Сталин сохранил и позднее. Сравним, например, высказывания о тактике единого фронта Зиновьева и Сталина. В ноябре 1923 года Зиновьев писал: «Нужно раз навсегда понять, что для Коминтерна тактика единого фронта была и остается только стратегическим маневром в борьбе с контрреволюционными вождями социал-демократии, методом агитации среди рабочих, доверяющих еще социал-демократии. И только. Надо раз навсегда распроститься с мыслью о том, что тактика единого фронта есть нечто большее…» Три года спустя, в речи на заседании Президиума ИККИ 7 августа 1926 года, Сталин заявил: «Коммунисты идут вообще в блоке с реформистскими вождями рабочих для того, чтобы добиться своей гегемонии, добиться того, чтобы стать руководящей силой внутри блока, а потом во всех массовых организациях рабочего класса, изолировав и изгнав оттуда реформистов».

Трактовка тактики единого фронта лишь как маневра с целью разоблачения социал-демократии была извращением ленинской постановки проблемы единого фронта, направленной в первую очередь на обеспечение единых действий трудящихся масс. Ориентация компартий на нанесение основного удара по социал-демократии вообще и левым социал-демократам в особенности, обоснованная Сталиным в работах «Об основах ленинизма» и «К международному положению» как важнейший элемент стратегии, отталкивала от коммунистов те группы левых социал-демократов, которые необходимо было максимально приблизить и сплотить с ними, сводила на нет политику t диного фронта. Эти положения, вошедшие в документы Коминтерна, в решения его V (1924 г.) и VI (1928 г.) конгрессов, создали значительные трудности для работы компартий в массах, способствовали левосектантским ошибкам и искривлениям на практике, серьезно затормозили борьбу за единство рабочего класса.

«Разоблачительный» подход Сталина к социал-демократии сопровождался утверждением, будто социал-демократия перешла на сторону фашизма. Этим Зиновьев и Сталин объясняли причины неудачи революционной борьбы германских рабочих осенью 1923 года. Таким образом, явления, отличные друг от друга по социальной природе, политическому содержанию, объявлялись взаимосвязанными и взаимообусловленными. «…За последнее время произошла передвижка сил, передвижка мелкобуржуазных социал-демократических сил в сторону контрреволюции, в лагерь фашизма, — заявил Сталин вслед за Зиновьевым в январе 1924 года на Пленуме ЦК РКП(б). — Вывод: не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашизированной власти». А в сентябре того же года Сталин сформулировал тезис о социал-демократии как объективно умеренном крыле, близнеце фашизма. Тем самым социал-демократия, за которой шло большинство рабочего класса в капиталистических странах, оптом как бы отбрасывалась в лагерь самой черносотенной реакции. Отсюда и появление пресловутой теории «социал-фашизма», сыгравшей роковую роль в последующих событиях.

Борьба в Коминтерне по вопросам единого фронта

Подобные сектантско-догматические установки, получавшие поддержку у тех коммунистов, которые тяготели «влево», не могли не вызывать протеста среди наиболее опытных и теоретически зрелых кругов в коммунистических партиях. Пленум ЦК Коммунистической рабочей партии Польши 23 декабря 1923 года обратился с письмом к ЦК РКП(б), в котором среди других критических замечаний содержалось возражение против формулы «единого фронта снизу», что справедливо расценивалось как отказ от единого фронта и переходных лозунгов. Критикуя подобные сектантские установки, выдающаяся деятельница германского и международного рабочего и коммунистического движения К. Цеткин на VI пленуме ИККИ в феврале 1926 года говорила: «Рабочий не мог понять такой двойственности, когда товарищ говорит ему как члену профсоюза: «Приди в мои объятия, товарищ пролетарий, да здравствует единый фронт в профсоюзах», а как члену социал-демократической партии…: «Ты — фашист и предатель, я тебя хвачу по башке».

В связи с тем, что социал-демократия во второй половине 20-х годов проводила политику блокирования с буржуазными партиями, ИККИ в конце 1927 — начале 1928 года выдвинул лозунг «Класс против класса», направленный на заострение удара против социал-демократии, которая характеризовалась как «буржуазная рабочая партия». Рабочие ориентировались на выступления без участия социал-демократии и реформистских профсоюзов. Борьба между коммунистами и социал-демократами усиливалась, раскол рабочего класса углублялся.

На VI конгрессе Коминтерна часть делегатов настойчиво требовала включения в документы конгресса констатации того, что «социал-империализм» перерос в «социал-фашизм», а социал-демократия стала «фашистской рабочей партией». На заседании политической комиссии конгресса 15 августа 1928 года П. Тольятти от имени делегации Итальянской компартии возражал против попытки внести в тезисы конгресса о международном положении и задачах Коммунистического Интернационала подобные оценки. Однако высказывалось и другое мнение. «Разве мы не вправе назвать социал-демократическую партию социал-фашистской, коль скоро мы говорим в тезисах, что фашизм заимствует свою политику у социал-демократического руководства, что он не только опирается на социал-демократию, но и вбирает в себя некоторые ее элементы (мы имели это в Германии, Польше и т. д.), — заявил С. А. Лозовский, возглавлявший руководство Красного Интернационала профсоюзов. — Весьма возможно, что часть этого социал-демократического руководства будет играть активную роль в фашизме».

Делегация Компартии Венгрии отстаивала тезис о том, что социал-демократия становится орудием «своеобразной фашизации рабочего движения», идет по пути превращения в «фашистскую рабочую партию, колеблясь между либеральной и фашистской рабочей политикой», что «социал-либерализм» становится «социал-фашизмом». И делегация Компартии Германии в своих поправках к проекту Программы Коминтерна высказала мнение, что социал-демократия по своей идеологии приближается к фашизму, что «социал-империализм» переходит в международном масштабе в «социал-фашизм».

Выступая с заключительным словом по вопросу о Программе Коминтерна, Н. И. Бухарин, заметив, что «социал-демократии свойственны социал-фашистские тенденции», предупредил вместе с тем, что «было бы неразумно валить социал-демократию в одну кучу с фашизмом. Нельзя этого делать как при анализе положения, так и при намечении коммунистической тактики». И хотя термин «социал-фашизм» в Программе не употреблялся, однако в нее было включено положение, гласившее, что «социал-демократия в моменты наиболее для капитализма критические нередко играет фашистскую роль».

Этот термин появился в передовой статье журнала «Коммунистический Интернационал» в апреле 1929 года (№ 14), а затем в статьях и различных документах в связи с расправой полиции над участниками запрещенной первомайской демонстрации в Берлине. С этого момента он стал широко применяться для характеристики социал-демократии, и это, разумеется, исключало любую попытку достижения единства действий коммунистических и социал-демократических партий.

Пропагандистское заострение борьбы с социал-демократией, доведение этих оценок до крайности вызывали возражение со стороны Г. В. Чичерина, многие годы возглавлявшего Наркомат по иностранным делам Советской страны, но в тот момент тяжело больного и длительное время лечившегося в Германии и Швейцарии. Он 20 июня 1929 года послал письмо Сталину, в котором предупреждал, что основывать политику на ложной информации, на агитационной трескотне — «это значит вести Коминтерн к гибели». Чичерин назвал нелепым вздором «крики о социал-фашизме». Однако Сталин не захотел внять предупреждению Чичерина.

Пагубная оценка

X пленум ИККИ (3—19 июля 1929 г.) официально охарактеризовал социал-демократию в целом как «социал-фашизм». Сталин, правя проект тезисов пленума, внес в него, в частности, такое добавление: «Пленум ИККИ предлагает обратить особое внимание на усиление борьбы против «левого» крыла социал-демократии, задерживающего процесс распада соц. — демократии путем сеяния иллюзий об оппозиционности этого крыла к политике руководящих с.-дем. инстанций, а на деле всемерно поддерживающего политику соц. — фашизма». В документах пленума термин «социал-фашизм» употреблялся как оценка участия социал-демократии в проведении политики империалистического государства в процессе фашизации страны, как особая форма фашизма в странах с сильными социал-демократическими партиями.

И этот тезис о «социал-фашизме», линия на сосредоточение основного удара по социал-демократии настойчиво навязывались Сталиным в годы мирового экономического кризиса, когда опасность фашизма все более нарастала. Они повторялись в решениях пленумов ИККИ, указаниях, которые получали компартии от руководства Коминтерна. На XVI съезде ВКП(б) в докладе Сталина и в выступлении В. М. Молотова также содержались установки на развертывание всемерной борьбы с «социал-фашизмом». Молотов, в частности, заявил: «…компартии и Коминтерн в целом должны выдвинуть задачи борьбы с фашизмом и социал-фашизмом, задачи разоблачения фашизма и социал-фашизма перед рабочими массами и задачи организации рабочих масс на основе большевистского проведения тактики единого фронта снизу для всемерного отпора наступающему фашизму и социал-фашизму». Таким образом, исключалась всякая возможность установления контактов между компартиями и социал-демократическими и социалистическими партиями с целью создания единого фронта рабочего класса против наступления фашизма. Такие рекомендации способствовали усилению сектантства, фактически сводили на нет возможность создания единого антифашистского фронта.

Практика антифашистской борьбы заставляла преодолевать эти догматические препоны. ИККИ в июне 1932 года, учитывая усиление фашистской опасности в Германии, рекомендовал добиваться вовлечения в единый фронт низовых организаций реформистских профсоюзов. И XII пленум ИККИ (август — сентябрь 1932 г.) попытался несколько расширить рамки единого рабочего фронта, признав возможным обращение к низовым организациям социал-демократических партий. Однако общие установки на единый фронт только снизу и оценка социал-демократии как «социал-фашизма» сохранились.

Эти сектантские формулы были на руку правым социал-демократам, заявлявшим о недопустимости контактов с коммунистами и ориентирующимся на сотрудничество с буржуазно-либеральными силами, на проведение политики «меньшего зла», что на деле облегчало реакции наступать на жизненные интересы трудящихся, расчищало путь нараставшей фашистской угрозе.

Одним из первых, кто осознал ошибочность сектантских взглядов, был руководитель Западноевропейского бюро Коминтерна Г. Димитров. В октябре 1932 года в письме в ИККИ он критиковал такой подход к совместным действиям, когда социал-демократам предлагали: «Идите к нам! Боритесь вместе с нами!» Димитров считал необходимым проводить тактику единого фронта с позиции: «Рабочие, без различия партийной и организационной принадлежности, создавайте на основе пролетарской демократии собственные, вами сообща избранные боевые органы, принимайте коллективное конкретное решение о совместном боевом выступлении против грабежа зарплаты и пособий, против фашизма, полицейского и национал-социалистского террора, в защиту ваших рабочих прав, ваших организаций, ваших боевых позиций, вашей жизни и жизни ваших вождей». Это был зародыш будущих решений VII конгресса Коминтерна, но в конкретной ситуации осени 1932 года предложения Димитрова не были реализованы.

Трудный путь преодоления сектантских установок

Ход событий, особенно в связи с захватом в Германии власти гитлеровцами, настоятельно требовал отказа от обанкротившейся трактовки социал-демократии как «социал-фашизма» и перехода к конструктивному взаимодействию с ней. Осознание этой необходимости возникло не сразу, так же как и понимание того, что дело отнюдь не должно сводиться к новой кампании по разоблачению социал-демократии.

6 февраля 1933 года семь социалистических партий Европы обратились к руководству Коминтерна и Рабочего социалистического интернационала (РСИ) с предложением созвать конференцию двух Интернационалов для выработки плана совместных действий против фашизма. 19 февраля Бюро РСИ опубликовало воззвание, в котором заявляло о согласии вести переговоры с Коминтерном и предлагало прекратить взаимные нападки коммунистов и социал-демократов.

Первоначально составленный в ИККИ проект ответа от имени трех компартий — Германии, Франции и Англии носил весьма ультимативный характер. В нем содержались утверждения типа: «Сейчас вопрос стоит не о фашизме или парламентской демократии, а о диктатуре буржуазии или диктатуре пролетариата… Предлагаемое партиями II-го Интернационала заключение «пакта о ненападении», т. е. отказ от критики, фактически означало бы отказ от нападения на буржуазию. Пакт с союзником классового врага есть пакт с классовым врагом» и т. д. В то же время в нем говорилось о готовности участвовать в совместной конференции.

25 февраля секретарь ИККИ И. А. Пятницкий послал проект ответа Сталину и Молотову с просьбой дать «указания, можно ли этот ответ послать и опубликовать, или указать, как его переработать». После получения от Сталина соответствующих указаний проект был переработан и 28 февраля вновь послан ему с просьбой дать замечания.

Опубликованный в виде воззвания ИККИ к рабочим всех стран от 5 марта 1933 г. этот документ содержал программу антифашистской борьбы и предложение компартиям добиваться установления единого фронта с социал-демократическими партиями. Однако в нем ничего не говорилось о готовности Коминтерна вести переговоры непосредственно с РСИ. Это послужило для лидеров последнего предлогом отвергнуть предложение ИККИ. Таким образом, снятие из проекта ответа заявления о готовности Коминтерна пойти на переговоры с РСИ помешало в тот момент осуществлению зтого мероприятия, которое могло содействовать подъему антифашистского движения.

Однако настроения в пользу переговоров Коминтерна с РСИ усиливались. 7 апреля руководители компартий Франции и Чехословакии М. Торез и К. Готвальд прислали в ИККИ телеграммы, предлагавшие Коминтерну пойти на эти переговоры. Вместо этого руководство ИККИ. получив указание Сталина, разослало компартиям директивы, содержавшие требование «усилить кампанию против 2-го Интернационала, который не только замалчивает измену германской социал-демократии, прекращает кампанию против германского фашизма, но и отказывается от единого фронта с коммунистами по настоянию германской социал-демократии. 2-й Интернационал и его секции срывают борьбу с фашизмом и наступлением капитала против рабочего класса. Необходимо подчеркнуть переход германской социал-демократии в лагерь фашизма». Здесь, разумеется, вновь сказалось отношение Сталина к социал-демократии и его влияние на политику Коминтерна.

Позиция Сталина в связи с событиями в Германии и его отношение к социал-демократии видны также по его правке весной 1933 года статьи одного из руководителей Компартии Германии, Ф. Геккерта, «Что происходит в Германии». На первой странице рукописи Сталин задает себе вопрос и отвечает на него: «Соц. — фашисты? Да». К словам автора о том, что социал-демократия перешла на сторону фашизма, Сталин приписал: «И почему коммунисты именуют социал-демократов вот уже три года социал-фашистами».

И позднее, в ответ на поставленный Г. Димитровым в его письме от 1 июля 1934 года вопрос: «Правильной ли является огульная квалификация социал-демократии как социал-фашизма?» — Сталин написал: «Насчет руководства — да, только не «огульная». Таким образом, и в период, когда компартии в ряде стран Европы, прорывая существовавшую стену недоверия между коммунистами и социал-демократами, добивались создания единого фронта, когда под руководством Димитрова в Исполкоме Коминтерна начался пересмотр несостоятельных схем и догм, Сталин еще сохранял свои представления о социал-демократии. На вопрос Димитрова: «Правильно ли считать социал-демократию везде и при всяких условиях главной социальной опорой буржуазии?» — он ответил: «В Персии, конечно, нет. В основных капстранах — да». На вопрос: «Правильно ли считать все левые социал-демократические группировки при всяких условиях главной опасностью?» — Сталин ответил: «Объективно — да».

В этом письме Димитров, излагая основные идеи своего будущего доклада на VII конгрессе Коминтерна, предложил вместо применения тактики единого фронта «исключительно как маневра для разоблачения социал-демократии без серьезных попыток создать действительное единство рабочих в борьбе… превратить ее в действенный фактор развертывания массовой борьбы против наступления фашизма». Сталин на полях написал: «Должны», а также: «Против кого этот тезис?»

Такие вопросы Сталин задавал и по поводу других предложений Димитрова. Это свидетельствовало не только о подозрительности Сталина, но и о нежелании отказаться от сектантского подхода к проблеме единства действий коммунистов и социал-демократов.

Пометки Сталина отражают, как представляется, возникшие у него колебания в правильности прежних схем. Однако, они это тоже показывают достаточно четко, его при этом весьма беспокоила мысль, не станет ли ясно, кто навязывал все подобные установки.

Документы свидетельствуют, что в руководстве Коминтерна при выработке новых установок понимали, что речь идет о преодолении сталинских догм. Так, на заседании комиссии по 2-му пункту повестки дня конгресса работник аппарата Коминтерна немецкий коммунист С. Шваб 2 августа 1934 года говорил: «Я полагаю, что ни один тезис Сталина не использовали столь беззастенчиво, как тезис о близнецах. Его цитирование стало удобным приемом, чтобы избавиться от выявления отличий, разницы в методах».

Весьма красноречивым является признание секретаря ИККИ Д. З. Мануильского 14 июня 1934 года в комиссии по подготовке конгресса: «Как мы себе представляли развитие раньше? Мы себе представляли, что развитие будет такое: борьба с социал-демократией на исторической арене, класс против класса, буржуазия — пролетариат, и для того, чтобы мы возглавили пролетариат, надо разгромить социал-демократию. Мы себе представляли две группы: коммунисты и социал-демократы. Вот мы себе представляли, какие две группы борются между собой. Мы представляли себе, что в конце концов мы победим социал-демократию, но вышло не так, как мы думали на VI конгрессе. Социал-демократию разгромили не коммунисты, а фашисты. Все наши указания были таковы, что социал-демократия — это наш главный враг. Вопрос заключается в том, что, игнорируя борьбу с фашизмом, мы сосредоточивали весь огонь на социал-демократии и считали, что, борясь с социал-демократией, мы тем самым громили фашизм… Я думаю, вывод такой, что вопрос о борьбе с фашизмом сейчас должен быть поставлен несколько иначе, чем мы его ставили до сих пор».

В политике коммунистических партий, в развитии коммунистического движения настойчиво пробивала себе дорогу тенденция к сплочению всех революционных и демократических сил в борьбе за свержение фашистских диктатур и установление режимов народного фронта или подобных им антифашистских демократических режимов. Это было восстановлением и развитием в новых условиях ленинских положений о едином фронте и решении задач переходных этапов в классовой борьбе пролетариата. Эта линия легла в основу исторических директив VII конгресса Коминтерна (июль — август 1935 г.), взявшего курс на создание единого рабочего и широкого народного фронта. В ней сочетались общедемократические, гуманистические цели сохранения мира, отпора фашизму с борьбой за социальный прогресс. Тем самым создавались благоприятные возможности для совместных действий, сотрудничества различных политических течений, и в первую очередь коммунистов и социал-демократов.

VII конгресс на деле означал серьезную попытку вернуть Коминтерну значение коллективного руководящего органа коммунистического движения, органа, проводящего свою деятельность на марксистско-ленинских принципах, учитывающего как интернационалистскую основу движения, так и его национально-специфические черты в различных странах. Это свидетельствовало об огромных идейно-политических потенциях коммунистического движения, росте его зрелости. Осуществление компартиями политики антифашистского единства, сплочения демократических и антивоенных сил, провозглашенное VII конгрессом Коминтерна, означали завершение в целом процесса становления коммунистических партий как партий нового типа, важный шаг к укреплению их самостоятельности.

Решения VII конгресса, которые были приняты в атмосфере набиравшего безудержный размах культа личности Сталина, фактически отбросили многие господствовавшие тогда в коммунистическом движении сектантские установки, автором которых был Сталин. На практике эти решения, опиравшиеся на успехи в создании единого рабочего фронта во Франции, Италии, Испании и некоторых других странах, содействовали возникновению движения народного антифашистского фронта. Однако оно не получило в предвоенные годы такого размаха, который мог обеспечить перевес демократических сил над силами, подготавливавшими развязывание второй мировой войны.

Разумеется, подготовка VII конгресса Коминтерна, выработка проектов его решений не могли идти без Сталина и вопреки его мнению. Можно допустить, что в создавшейся ситуации Сталин счел целесообразным согласиться с предложениями Г. Димитрова и других руководителей Коминтерна. Это в определенной мере совпадало с внешнеполитическими акциями Советского правительства, направленными на создание системы коллективной безопасности. Однако Сталин, как это отмечали советские историки Б. М. Лейбзон и К. К. Шириня, «публично нигде не выразил своего отношения к новой политике Коминтерна… Это было скорее молчаливое согласие с решениями конгресса, чем их активная поддержка». К этому можно добавить, что процессы 1936–1938 годов, смерч террора, который обрушил на советских людей Сталин и который не миновал Коминтерна и компартий, подорвали не только возможности осуществления единого фронта в предвоенные годы, но и нанесли непоправимый удар Коминтерну.

В этой ситуации все попытки Коминтерна добиться создания в международном масштабе единого фронта коммунистов и социал-демократов, особенно в связи с необходимостью оказания помощи испанскому народу в его героической борьбе с франкистскими мятежниками, опиравшимися на прямую поддержку и военную интервенцию итало-германского фашизма, оказались безуспешными. И в этот период правая социал-демократия вновь упорно отказывалась от сотрудничества с коммунистами, считая, что единственным средством предотвращения опасности войны является ориентация на западные державы. Намечавшиеся в ряде случаев контакты коммунистов и социал-демократов были сорваны вследствие воздействия на мировое общественное мнение позорных судебных процессов конца 30-х годов, организованных Сталиным и его подручными, и яростной кампании в печати против тех, кто посмел заявить об их фальсифицированном характере. Все это роковым образом препятствовало созданию единого антифашистского фронта. И к началу второй мировой войны такого фронта не существовало. Лишь значительно позднее в огне движения Сопротивления фашистским поработителям, в ходе национально-освободительной борьбы политика антифашистского единства, выработанная VII конгрессом Коминтерна, воплотилась в жизнь, способствуя успеху в разгроме фашизма.

Таким образом, сталинизм, аккумулировав сектантско-догматические взгляды на политику единого фронта и навязав эти установки коммунистическому движению, сыграл отрицательную роль в том, что к моменту решающих для судеб человечества испытаний, связанных с развязыванием фашистскими агрессорами второй мировой войны, не удалось добиться создания единого фронта коммунистов и социал-демократов, тех сил, которые могли стать цементирующим началом сплочения всех противников войны.

Урон, нанесенный Сталиным коммунистическому движению, его идеологии, его стратегии и тактике, его борьбе за сплочение широких масс трудящихся, огромен. Развенчание сталинизма до конца, полное преодоление его последствий — насущная задача современности. Сегодня это необходимо прежде всего для сплочения во имя спасения мира и человечества всех противников войны. И в этом смысле сотрудничество коммунистов и социал-демократов имеет особо важное значение.