Глава XIII. Новые повелители — старые порядки

После завершения войн с Московским княжеством в бурной истории Великого княжества Литовского наступает очень короткая, протяженностью всего в 2–3 года, пауза. Мы погрешили бы против истины, если бы взялись утверждать, что данный период был наполнен мирным, созидательным трудом подданных Литовского государства и его повелителей. Набеги крестоносного воинства продолжались с неизменной немецкой пунктуальностью, и на земле Литвы по-прежнему гибли люди. Но в эти годы витязям князя Ольгерда не нужно было защищать несколько границ одновременно, а внутреннее положение в стране и правящей династии оставалось достаточно стабильным. Очень скоро пламя войны вновь будет полыхать не только на Немане, Гедиминовичи сойдутся в ожесточенной междоусобице, а события начнут меняться с головокружительной скоростью. Поэтому, уважаемый читатель, используем эту краткосрочную паузу для того, чтобы познакомиться с внутренней организацией и некоторыми сторонами жизни удельных княжеств, из которых, как мы отмечали ранее, и состояло в XIV в. Литовское государство. А заодно составим некоторое впечатление о государственных и общественных порядках, которые пришлось осваивать русинам после того, как Киевщина, Волынь, Чернигово-Северщина и Подолье стали полноправными уделами Великого княжества Литовского.

Оговоримся сразу, что воздействие центральной власти Вильно на далекие юго-восточные княжества было очень слабым. Как отмечает М. Грушевский, эти «обширные княжества жили своей жизнью, не особенно даже чувствуя свою принадлежность к Великому княжеству Литовскому». Такому положению способствовали не столько огромные расстояния, разделявшие Вильно и столицы удельных княжеств, сколько обычная для феодального общества отстраненность великого литовского князя от вмешательства в дела его вассалов. Поэтому неудивительно, что, к примеру, правивший в Новгород-Северском княжестве Дмитрий-Корибут Ольгердович мало считался с центральной властью и проводил собственную внешнюю политику в отношении соседей по пограничью — московского и тверского князей. На далеком Подолье, по замечанию Н. Яковенко, не очень обременяли себя обязанностями «покорности» озабоченные соседством татар братья Кориатовичи.

В своем стремлении стать как можно более самостоятельными, Гедиминовичи находили понимание у местного населения, которое из всей многочисленной династии литовских князей чаще всего знало только одного «своего» князя. А князь этот, пишет М. Грушевский «…хотя происходил из литовской династии, за несколько десятков лет своего пребывания в данной земле — иногда даже родившийся и выросший в ней, успел сжиться со своей землею, приноровиться к ее жизни». Именно поэтому коренные жители не воспринимали «приученных к традициям местного быта» Гедиминовичей в качестве завоевателей, а русинская знать, прибравшая к своим рукам доходные места в удельных княжествах, полностью поддерживала их независимую по отношению к Вильно позицию.

Огромным владениям удельных повелителей вполне соответствовали столь же необъятные их права. По словам Н. Яковенко, потомков Гедимина связывала лишь «покорность», то есть признание верховности великого князя, а в остальных вопросах они распоряжались «с полным правом и панством». Обладая политической властью и являясь одновременно главными землевладельцами в своих уделах, Гедиминовичи по собственному усмотрению распоряжались землей княжества, раздавая отдельные участки боярам и церкви, собирали дань, судебные сборы и торговые пошлины, следили за выполнением повинностей, контролировали исполнение военной службы боярами и другими слоями населения, осуществляли правосудие, освобождали от выплаты податей и т. д.

Исполнение столь многочисленных обязанностей удельные князья осуществляли при помощи ближайшего окружения, высших придворных чинов и иерархов православной церкви, входивших в состав совещательного органа — «рады». Ф. М. Шабульдо отмечает, что при участии рады рассматривались наиболее важные вопросы законодательного регулирования, управления, пожалования земельных владений, отношений с церковью, а иногда и внешней политики. Управление же в волостях и поветах осуществлялось при помощи назначаемых наместников («державцев», воевод), обладавших всей полнотой административно-судебной и военной власти. В свою очередь им подчинялись тиуны, которые собирали дань и творили суд в селах, местечках и волостях, а также надзирали за княжескими хозяйствами.

Характерной чертой литовского государственного управления была система «кормлений», при которой часть поступавшей от населения дани использовалась для содержания наместников. В связи с этим наместничества стали важным источником доходов наиболее влиятельной местной знати, занимавшей все значимые административные должности («уряды»). Таким образом, отмечает М. Грушевский, под властью литовского удельного правителя фактически правили «…местные бояре, по старым порядкам и правам, так что если населению не было лучше под новым правлением, то во всяком случае и ощутительных перемен оно не чувствовало, и национальная жизнь не терпела никаких стеснений, никто не отодвигал на задний план местных людей, не стеснял их языка и книжности. Новые князья по мере сил и возможности старались содействовать украинской культуре и церкви». На эту особенность обращает внимание и В. Антонович, указывая, что области Руси получили благодаря объединению с Литвой гарантии для спокойного развития своей внутренней жизни, а «…литовские князья не только не стесняют этого развития, но с удивительным политическим тактом и беспристрастием поддерживают его».

Верхушку знати удельных княжеств составляли крупные бояре (паны или магнаты), обладавшие наследственными землями и определенными правами, защищавшими их от верховной власти. Среднее и мелкое боярство, носившее название «земян», служило у князей и магнатов, за что получало в условное владение земли или доходы с них в порядке «кормлений». Это боярство являлось основой вооруженных сил удельного княжества, его феодального ополчения, в которое «земяне» должны были являться «конно и збройно». В состав ополчения включались также хоругви князей, панов и магнатов, и военнообязанные крестьяне из владений удельного князя.

Значительная часть сельского населения Великого княжества Литовского в XIV в. состояла из свободных крестьян, владевших или пользовавшихся земельными участками на основе древнего обычного права. Они отбывали определенные повинности в пользу вотчинника, но сохраняли возможность перейти к другому землевладельцу или же на незанятые земли. Сельское население делилось на «тяглых людей» и на военно-служилых, отличавшихся друг от друга своими обязанностями. «Тяглые люди» выполняли основное государственное «тягло» — работы по укреплению городов и оборонных замков, а также платили государству различные дани и подати. Дань взималась в основном в форме натурального оброка, состоявшего из меда, пушнины и зерна, а некоторые ее виды взимались и деньгами. Военно-служилое крестьянство, как и следовало из его названия, привлекалось к военной службе и нередко освобождалось от государственного тягла и податей («коли на войну ходят, тогды подимщины не дают»). Их единственной повинностью было «на войну ходити».

Помимо боярства к привилегированным слоям населения относились также высшее духовенство и городская верхушка. Как отмечает Яковенко, «…по городам, как и раньше, торговый и ремесленный люд живет по “праву городскому рускому”. Наконец, стремительно поднимаются богатство и влияние Церкви, которая получила в лице обращенных в новую веру язычников щедрых благодетелей. Например, на средства Кориатовичей восстанавливается из руин Бакотский скальный монастырь. Ревностным патроном Киево-Печерского монастыря становится Владимир Ольгердович».

* * *

Получив общее представление об административном и общественном устройстве удельных княжеств Литовского государства, рассмотрим присущие им особенности на примере наиболее крупного удела — Киевского княжества. Как мы помним, после присоединения Поднепровья к Литве первым киевским князем стал один из старших сыновей Ольгерда, Владимир. О тридцатилетием княжении в Киеве князя Владимира известно немного, что позволило П. Г. Клепатскому вполне обоснованно заявить, что от тех времен дошло «всего несколько отрывочных фактов, из которых никакой цельной картины создать нельзя». Тем не менее, постараемся эти несколько фактов изложить.

Одно из первых летописных известий, относящихся к периоду правления Владимира Ольгердовича, связано с трагическими обстоятельствами в жизни Киева. В 1366 г. из-за сильной жары «моровое поветрие» (очевидно, чума) опустошило город. Спасаясь от мора, князь Владимир, воевода и другие представители администрации на целых два года оставили столицу княжества. Отметим, что эта беда произошла, когда еще не были залечены последствия эпидемии 1352 г., о которых летописец со скорбью извещал: «Бысть мор силен зело в Смоленске, и в Киеве, и в Чернигове, и в Суждале, и во всей земле Русстей, смерть люта, и напрасна, и скора… В Глухове же тогда ни един человек не остася, вси изомроша».

Судя по всему, «милостью Божьей князь Киевский» Владимир Ольгердович довольно быстро нашел взаимопонимание с русинской знатью. По мнению историков, появление в Киеве одного из представителей литовского великокняжеского рода соответствовало давнему стремлению местного боярства превратить древний центр Руси в столицу более или менее независимого княжества. Именно поэтому бояре поддержали не только стремление князя проводить самостоятельную политику, но и желание Владимира Ольгердовича распространить свою власть на соседние земли. По свидетельству летописных источников, расширение территории Киевской земли началось еще до установления власти Литвы и происходило, в основном, путем присоединения земель Чернигово-Северщины, бывшего Переяславского княжества и отчасти за счет контролируемых Ордой южных территорий. После изгнания татар и утверждения Владимира Ольгердовича, расширение владений Киевского княжества приобрело целенаправленный и постоянный характер. Очень скоро, по образному выражению того же Клепатского, Киевская земля «…раскинулась на своих границах так далеко и широко, что захватила, с одной стороны, часть глубокого Полесья, а с другой — выдвинулась в беспредельную степь; с одной стороны, погрузилась в болото, а с другой — прошлась по гранитным и меловым кряжам».

Более точно границы Киевской земли того периода определяет Ф. М. Шабульдо. Со ссылкой на датируемый 1396 г. «Список русских городов дальних и ближних» он пишет: «Для второй половины XIV в. за южную границу Киевского княжества можно условно принять на Левобережье течение р. Ворсклы, а на правом берегу Днепра линию, проходившую по р. Тясьмин, далее на запад несколько южнее Звенигородка до водораздела Южного Буга, Тетерева и Случи». К концу же XIV столетия в результате дальнейшего территориального роста рубежи княжества на северо-востоке доходили уже до верховьев р. Тихая Сосна (правый приток Северского Донца). В то же время границы княжества на юге были неустойчивыми и во многом зависели от силы натиска ордынцев и сопротивления ему населения юго-западной Руси.

О том, как строились взаимоотношения Киевского княжества с центральной властью в Вильно, можно судить по великокняжеским уставным грамотам более поздних периодов. Путем тщательного анализа ученым удалось выделить из этих документов статьи, текст которых восходил еще к первым соглашениям киевского боярства с литовскими князьями времен Гедимина и Ольгерда. По мнению Шабульдо, к таким статьям относятся гарантии, данные правительством Литвы относительно территориальной целостности Киевской земли и монопольного права местного боярства «держать» в ней волости и занимать административные должности: «А волости Киевские Кияном держати, а иному никому. А городки Киевские в нашей воли: Кияном будем давати, кому ся будет годити». Древнейшими, полагает этот автор, являются и статьи, подтверждающие права киевской знати относительно земельной собственности и иммунитета от необоснованного преследования со стороны верховной власти: «В церковные люди, в князские и в панские и в боярский, и в земли и во вси приходы не вступатися, а без права нам людей не казнити, а ни губити, а именей не отнимати».

По мере развития городской жизни управление Киевом усложнялось. При князе в столице размещаются вооруженные формирования, а для надлежащей организации обороны по приказу Владимира Ольгердовича на высоком холме над ремесленным Подолом и Княжеской горой вырастает крепкий замок из дубовых бревен, который просуществовал с некоторыми перестройками до середины XVII в.

При Владимире Ольгердовиче, претендовавшем на роль суверенного государя, в Киеве начали чеканить собственную монету. До этого на украинских землях широкое хождение имели своеобразные «евро» средних веков — серебряные монеты чешского происхождения, так называемые пражские гроши (от латинского grossus и итальянского grosso — большой, толстый). Эти высокопробные, изящно сделанные монеты начали чеканиться с 1300 г. и быстро получили распространение в странах Восточной и Центральной Европы. Большие суммы исчислялись в тысячах коп грошей, при этом слово «копа» означало «шестьдесят», соответственно «копа грошей» — шестьдесят грошей. К примеру, компенсация, заплаченная королем Казимиром Великим Яну Люксембургскому за отказ от притязаний на польскую корону, составляла 20 тысяч коп грошей. В ходу в Киеве были и золотые монеты, в основном флорины венгерского происхождения, именуемые в источниках «червоные золотые угорские», а также польские и литовские мелкие серебряные монеты, полугроши и денарии.

Чеканившиеся с именем князя Владимира киевские денарии предназначались в основном для нужд городской торговли, но из-за высокого содержания в них серебра, эти монеты получили распространение по всему Поднепровью. Отличительной особенностью первого выпуска киевских монет конца 1370-х — начала 1380-х гг. было изображение на них тамги — символа верховной власти хана, указывавшего на сохранявшуюся в то время зависимость Киевского княжества от Золотой Орды.

Сам Владимир Ольгердович, по оценке В. Антоновича, «…не принимал участия в распрях, волновавших Гедиминовичей в других областях великого княжества, и, очевидно, предан был исключительно интересам своей земли. Из дошедших до нас известий видно, что он заботился весьма ревностно о судьбе православной церкви». Эта характеристика киевского историка вполне справедлива, а отмеченная им отстраненность князя от внутриполитических событий Литовского государства позволила Владимиру Ольгердовичу удержаться во главе Киевского удела на протяжении трех десятилетий и оставить о себе добрую память среди киевлян. Сведения о жизни и деятельности князя Владимира на этом не исчерпываются. По ходу дальнейшего повествования мы будем обращать на них внимание, а пока обратимся к событиям в оказавшейся под властью Польского и Венгерского королевств Червоной Руси.

* * *

Через два года после восшествия на польский престол в 1372 г. король Людовик назначил для Галичины отдельного управителя — своего племянника Владислава Опольского (в польской традиции — Опольчика), происходившего из силезских князей. В течение шести последующих лет Владислав с титулом «господарь Руской земли, вечный дедич и самодержец» правил Червоной Русью на правах последнего галицкого князя под верховной властью венгерского короля. В период своего правления Владислав Опольский проводил в Галичине активную колонизаторскую политику, основывал многочисленные города и села, привлекал в них польских и немецких колонистов. По оценке польского историка Вл. Грабеньского, князь «…управлял Русью в духе Казимира Великого: насаждал в ней католичество и поднимал благосостояние».

Действительно, в 1375 г. в Галиче наряду с православной митрополией было создано католическое архиепископство, с епископскими кафедрами во Владимире, Перемышле и Холме. Через два года Владислав Опольский передал этому архиепископству «город Рогатин, замки Олесько и Тустань с округами, десятину с Львова, десятину от прибылей с соли в Дрогобыче и Жидачове, дом в верхней части Львова». С именем Владислава Опольского связано прибытие в Польшу монахов-паулинов, обосновавшихся в монастыре на Ясной горе близ Ченстоховы, и начало в стране культа Ченстоховской Божьей Матери. Легенда приписывает князю Владиславу вывоз из Белза в монастырь на Ясной горе иконы Богородицы, якобы написанной евангелистом Лукой и подаренной византийским императором Льву Даниловичу Галицкому. Более вероятно, что образ был написан в первой четверти того же XIV в., но это не помешало иконе Ченстоховской Богородицы стать со временем одной из наиболее почитаемых польских святынь, «небесной Королевой Польши». Таким образом, величайшие святыни двух соседних стран — икона Владимирской Божьей матери в России и образ Ченстоховской Богородицы были без лишних церемоний вывезены с территории будущей Украины.

Подобные действия Владислава Опольского, безусловно, свидетельствуют о поддержке, оказанной им католичеству в галицких землях, что многими отечественными авторами ставится князю в вину. Однако Н. Яковенко обратила внимание на то обстоятельство, что в деятельности Опольского по введению католических структур на Руси наблюдается отголосок той же скрытой оппозиции папскому престолу, которая была характерна для политики Казимира Великого. После смерти короля Казимира Рим снова потребовал устранить «схизматиков» с владыческих кафедр и заменить их католиками. Но, как пишет Яковенко, «…тогдашние правители Руси Людвик Анжуйский и его наместник Владислав Опольский реализовали другую, более реалистичную модель, протежируя создание католических кафедр, параллельных православным». Поэтому, предоставляя в 1375 г. Галицкому католическому архиепископству ряд владений для его содержания, но не ликвидировав при этом православные церковные структуры и не устранив православных епископов, Владислав Опольский фактически санкционировал сосуществование в Червоной Руси двух христианских конфессий. Безусловно, это свидетельствовало о трезвом политическом расчете князя и понимании им реалий местной жизни.

Тем временем, у его покровителя Людовика Анжуйского дела в Польше складывались не лучшим образом. Король не имел наследников мужского пола, а потому вскоре после помазания на польский престол начал переговоры с местной знатью о признании наследственных прав за его дочерьми. Переговоры затянулись на несколько лет; паны, в особенности из Великой Польши, пользуясь слабостью позиции короля, выдвигали заведомо неприемлемые условия. Чтобы настоять на своем, Людовику даже пришлось запереть ворота в Кошицах, где проходил посвященный проблеме престолонаследия съезд. После долгого и ожесточенного торга, в ходе которого король пошел на невиданные прежде уступки, Людовику удалось добиться желаемого результата, и 13 сентября 1374 г. был подписан знаменитый Кошицкий привилей. Этим документом, в обмен на согласие польской знати на наследование трона по женской линии, король гарантировал территориальную целостность государства, обязался добыть для Польши утраченные ранее области и обещал раздавать саны, должности и уделы в воеводствах только полякам из местной шляхты. Одновременно Людовик освободил рыцарей от поземельного налога, а взамен ввел плату в размере двух грошей с одного лана крестьянской земли[8]. Определены были также бесплатное отбывание шляхтой военной службы в пределах страны и обязанность короля вознаграждать благородное сословие за потери, понесенные во время заграничных походов, выкупать попавших в плен рыцарей, выделять средства на лечение раненых и т. п. Этим же привилеем бенефиции шляхты были обращены в наследственные владения.

Помимо беспрецедентно широких уступок королевской власти, огромным отличием Кошицкого привилея от издававшихся ранее королями актов являлось то, что он стал первым документом, даровавшим права всей шляхте в целом как отдельному сословию. Полученные же в прежние времена привилегии всегда касались только отдельных лиц, родов, земель или уделов. Оценивая значение для Польского государства этого документа, Вл. Грабеньский отмечает, что «…договоры о наследовании престола, в которых шляхта с этого времени будет принимать постоянное участие, явятся главнейшими источниками ее свободы и значения в будущем. Освобождение от повинностей (тягла) польского права сделает казну пустой, а короля — зависимым от шляхты. В случае нужды в деньгах, король, не имея права взимать подати, будет вынужден просить у шляхты добровольной помощи… Ввиду обеднения казны, короли будут вынуждены пользоваться бесплатной военной службой шляхты, которая, скопляясь в лагере, получит возможность массового соглашения, составления политических программ и вместе с тем поддержки их угрозой отказа монарху в повиновении. С помощью рыцарской службы в форме так называемого «посполитого рушения» (всеобщее ополчение) шляхта приобрела возможность организоваться в такую силу, благодаря которой она, участвуя в «элекции» и вотировании податей, кроме того, расшатает королевскую власть, подавит магнатов и станет правящим классом. Своими последствиями кошицкая привилегия создаст в Польше правление шляхты».

Еще одним следствием Кошицкого привилея стало то, что для разрешения сбора новых податей шляхта стала собираться на местные съезды — «сеймики», которые вскоре стали своего рода органами власти на местах. Так, преследуя сугубо личную цель сохранения польского трона за своими наследницами, Людовик заложил основы резкого ограничения полномочий короля и перехода власти в Польше в руки шляхетского сословия. Добавим, что схожую привилегию по налогам получило в 1381 г. и польское духовенство, что тоже не способствовало наполнению королевской казны и укреплению монаршей власти.

Господствующее положение шляхетского сословия выражалось не только в том, что уплата им податей была сведена к чистой формальности. Напомним, что само слово «шляхта» (szlachta) происходило от немецкого geschlecht (род, семья) и обозначало всех представителей польского благородного сословия. Первоначально оно применялось наряду с термином «рыцарство», но позднее почти полностью вытеснило его из употребления. Произошло это не случайно, так как польское слово rycerz (от нем. ritter — конный воин) подчеркивало военное занятие представителей благородного сословия, тогда как «шляхтич» обозначал родовитость как таковую, которая вполне могла сочетаться с мирными делами. Взрослые шляхтичи обладали личной неприкосновенностью, вследствие чего, к примеру, король не мог ударить шляхтича, а суд, в случае совершения шляхтичем преступления, не мог определить ему позорящее наказание. Принадлежавшую шляхте собственность, в том числе и землю, нельзя было конфисковать. Правда, у многих шляхтичей земельных владений, пожалованных «за службу» королем либо магнатом, не было вообще, поскольку они имели полное право никому не служить.

Все это коренным образом отличало польскую шляхту от литовского дворянства и дало Грабеньскому повод утверждать, что в Великом княжестве Литовском основой общественного строя была несвобода. Великий князь был собственником государства и обладал неограниченной властью, а бояре получали от него землю на ленном праве, «под условием отправления военной службы и исполнения повинностей. Они не обладали правом распоряжаться недвижимой собственностью, не могли без позволения верховной власти жениться, выдавать замуж дочерей и т. п.» И уже самым разительным образом польская шляхетская вольница отличалась от положения московской знати, самые родовитые представители которой могли быть лишены имущества, опозорены и казнены по первой прихоти их государя. Не вспоминая о многих сотнях невинно казненных бояр и князей во времена Ивана Грозного, приведем только один пример из «практики» его значительно более гуманного деда: в 1491 г. по приказу Ивана III были жестоко выпороты кнутом князь Хомутов и архимандрит Чудовского монастыря. Какое уж тут уважение прав «благородного» сословия!

* * *

В 1376 г. возобновилась война между Великим княжеством Литовским и Польским королевством из-за Волыни. Но самый сильный удар по Литве вновь нанесли крестоносцы. В феврале 1377 г. Тевтонский орден, проведя особо тщательную подготовку, собрал под командой главного маршала 12 тысяч воинов. Намереваясь овладеть столицей Великого княжества, крестоносцы тремя отрядами переправились через Неман, прошли мимо Тракая и подступили к Вильно. Одновременно магистр Ливонии разорял северную Литву. На отражение этого двойного нападения военных сил у Литвы не хватило, а переговоры и застолья с военачальниками Ордена привели только к тому, что Ольгерд спас от разграбления лишь принадлежавшую ему лично часть Вильно. Городские замки рыцари взять не смогли, чему в немалой степени способствовало уничтожение их обозов воинами молодого князя Витовта. В марте месяце Кейстут отомстил крестоносцам, предприняв ответный поход в Куронию. Оборона Литвы не была сломлена, но зоной постоянных военных действий стала уже непосредственно центральная часть страны.

Эта война и переговоры с крестоносцами были последними политическими шагами в жизни великого Ольгерда. В мае 1377 г. в возрасте около 80 лет литовский государь скончался. Согласно «Посланию» Спиридона-Саввы, жена Ольгерда Ульяна видя, что муж умирает, призвала сыновей и печерского архимандрита Давида. Архимандрит окрестил Ольгерда под именем Александр, а затем князь был пострижен в монахи с именем Алексей. Тверские летописцы даже утверждали, что княгиня Ульяна похоронила мужа в православном соборе, основанном ею в Вильно. В действительности же новокрещеный Александр, а в монашестве Алексей, был похоронен в соответствии с литовскими обычаями по языческому обряду. Э. Гудавичюс пишет: «В Майшягале запылал погребальный костер, обративший в пепел тело монарха, достигшего наибольшего могущества из всех, когда-либо правивших на литовской земле». Присоединив за годы совместного с Кейстутом правления северские, черниговские, киевские и подольские земли, князь Ольгерд превратил Литовское государство в одну из самых крупных держав средневековой Европы. Его владения раскинулись с севера на юг от Балтийского до Черного моря, а с востока на запад от Угры, Оки и истоков Сейма до Западного Буга. Совмещая в себе достоинства великого полководца, талантливого государственного деятеля и блестящего дипломата, Ольгерд, по оценке Д. И. Иловайского, несомненно, обладал «теми качествами, которыми отличаются основатели и распространители какой-либо новой политической силы, нового государства». Именно он первым из правителей Центральной и Восточной Европы бросил вызов могуществу Золотой Орды, овладел принадлежавшими татарам огромными территориями Руси и освободил население этих земель от безжалостного ханского господства. При нем Гедиминовичи стали династией, правившей в значительной части Центральной и Восточной Европы, а сам Ольгерд положил начало многим знаменитым княжеским родам. Принято считать, что от него ведут свое начало князья Вишневецкие, Воронецкие, Порицкие, Слуцкие, Збаражские, Несвицкие, Полубенские, Трубецкие, Чорторыйские, Кобринские, Лукомские, Бельские и Киндеровичи.

Но к концу правления великого князя Ольгерда отчетливо проявились и крайне тревожные тенденции. Возможности привлечения дополнительных ресурсов за счет неограниченного расширения территории Великого княжества были полностью исчерпаны, а страна так и не решила две главные проблемы: война и крещение. Рядом с Литовской державой выросли два враждебных государства: Немецкий орден и Московское княжество, а Польское королевство, вдвое уступавшее Литовскому государству по размерам территории, обрело равную с ним военную мощь. Под ударами трех могучих противников накопленный ранее военный и экономический потенциал Великого княжества Литовского быстро истощался. С уходом из жизни князя Ольгерда заметно снизилась и удивительная способность Литвы эффективно защищать столь протяженные и открытые со всех сторон границы. Как образно отметил Гудавичюс: «Костер истории был безжалостен к этой мощи. Самому Ольгерду стали зримы пределы восточной экспансии — и крестовые рыцари в Вильнюсе». Наследникам Ольгерда на великокняжеском престоле предстояло найти пути выхода из ситуации, грозившей полным уничтожением литовской государственности в самом ближайшем будущем.

* * *

Но прежде, чем перейти к характеристике эпохи наследников Ольгерда, вспомним о необычности обрядов, сопровождавших кончину и похороны великого государя. Отмеченное сочетание христианского крещения с языческим сожжением на костре заставляет задуматься об отношении к православию литовской правящей династии и о том, могла ли православная вера стать официальной религией Великого княжества Литовского. Большинство белорусских, российских и украинских авторов в своих трудах неустанно подчеркивают, что великие литовские князья всемерно поддерживали православие, под воздействием которого языческая страна плавно входила в сферу воздействия византийской культуры. В публикациях об Ольгерде всегда можно встретить упоминание о том, что великого князя окружала православная семья и духовенство, а сам повелитель основывал и наделял поместьями православные церкви; что из двенадцати сыновей Ольгерда десять были крещены по православному обряду, при этом пятеро из них, а также две дочери великого князя, упоминаются в источниках с христианскими именами. Со ссылкой на Густынскую летопись и Хронику Быховца сообщается также, что при женитьбе князя Ольгерда в 1318 г. на княжне Марии Витебской, он «ея же ради крестился со всеми бояры и людьми», что, правда, вступает в противоречие с данными «Послания» Спиридона-Саввы о том, что Ольгерд был окрещен перед самой смертью.

При столь сильных позициях православия в семье литовского государя невольно складывается впечатление, что православная церковь была в шаге от того, чтобы одержать решительную победу и стать государственной религией Великого княжества. Однако этого не произошло. Более того, история свидетельствует, что ни один великий литовский князь не предпринимал никаких реальных шагов для того, чтобы сменить официальное язычество на исповедовавшееся большинством его подданных православие. И дело здесь было не в фанатичной преданности литовских правителей вере своих предков — примеры прагматичного отношения князя Гедимина и его потомков к смене религии мы уже приводили и будем приводить далее.

Вряд ли препятствовало бы своему превращению в государственную религию и православное духовенство Литовской державы. Конечно, православная церковь нередко становилась силой, активно препятствующей реализации литовских экспансионистских планов в отношении земель Руси, и явно предпочитала опеку московских князей «небрежному покровительству Гедиминовичей». Были у православного клира и определенные основания опасаться за свою безопасность. Известно, что вскоре после переворота 1343 г., приведшего Ольгерда к власти, он расправился с православными придворными. Еще через два года князь уступил давлению языческих жрецов и передал в их руки православных проповедников Иоанна и Антония. Оба проповедника были повешены язычниками на дубе, где обычно казнили преступников. Все это вызывало настороженность со стороны православного духовенства, но вместе с тем не подлежит сомнению, что в случае проявления светской властью желания окрестить всех язычников «по греческому обряду», все прежние обиды были бы забыты. В этой связи С. В. Думин справедливо отмечает: «Православная церковь видела в литовских князьях (сперва язычниках, затем католиках) своих идейных противников. Преодолеть ее нередко скрытое, но мощное сопротивление могло бы только официальное крещение Литвы в православие. При Ольгерде такой шанс еще сохранялся».

Действительно, шанс был, но великие литовские князья не спешили им воспользоваться. Для того чтобы понять, почему это произошло, обратим внимание на положение православия и его главной опоры — Византийской империи — в XIV в. и сопоставим его с условиями, в которых принимала крещение Русь. Как отмечает украинский историк О. Д. Бойко, предпринятое Владимиром Святым в конце IX столетия крещение Руси было явлением, безусловно, прогрессивным. Христианская вера, утверждая равенство перед Богом, закладывала принципиально новые основы всех общественных отношений. В сфере государственности православие стало надежной опорой централизованной державы, в которой христианское единобожие являлось идеологической основой личной власти киевского князя. В межгосударственных отношениях киевский повелитель стал полноценным субъектом международного права, чьи отношения с другими европейскими странами после принятия христианства строились на принципе равноправия. Границы Киевского государства считались неприкосновенными, на поле боя с христианскими противниками воинов-русинов брали в плен, а не в рабство, и т. д. Под влиянием христианства происходило и коренное изменение мировоззрения русинов, их обычаев и общественной морали. Новая вера оказывала содействие развитию письменности, литературы, архитектуры и искусства. В те времена распространение той или иной культуры находилось в тесной связи с вероисповеданием, и все перечисленные факторы, безусловно, могли оказать свое плодотворное влияние и на Литву.

Однако, по мнению Бойко, за столетия, истекшие с момента крещения Руси и до выхода на историческую арену Великого княжества Литовского, византийская модель христианства стала основой не только положительных, но и ряда отрицательных процессов. Потенциал великой византийской цивилизации заметно угасал. Все последние столетия империя не выходила из состояния перманентного кризиса, продуцируя вместо энергии и новаторства традиционализм и консерватизм. Добавим к этому, что в политическом и военном отношении Византия оставалась только бледной тенью могучей некогда империи, а ее повелители в борьбе за трон были вынуждены опираться на помощь турок или генуэзцев. К тому же, в 1369 г. император Иоанн V совершил путешествие в Рим, публично выразил свое повиновение папе и был обращен в католическую веру. Будущее империи и православия как религии, опиравшейся всегда на силу и влияние византийских императоров, оставалось совершенно не ясным. Думается, что этих причин вполне достаточно, чтобы понять нежелание литовских князей связать будущее своего народа с «греческой верой».

Более того, как отмечает украинский историк В. О. Василенко, «…ни один из литовских великих князей не только не осуществил попытки предоставить христианству восточного обряда статус официальной религии, но и сам не принял православия открыто. Возможно, и Ольгерд, и Ягайло (следующий великий литовский князь — А. Р.) частным образом исповедовали православную веру; однако делать это публично они не отваживались, так как это означало бы разрыв с традиционным литовским культом». Не подлежит сомнению, что для сохранения опоры в собственном народе, великий литовский князь должен был сохранять одну веру с этническими литовцами. Именно поэтому Ольгерд и Кейстут отклоняли все попытки склонить их к христианству и оставались язычниками. Своих старших детей Ольгерд крестил по православному обряду исключительно с целью утвердить их на княжение в землях Руси, а до этого все они носили языческие имена. Младшие же сыновья Ольгерда от Ульяны Тверской, как и дети Кейстута, при жизни отцов вообще не приняли христианства. Этими же причинами объясняется и крещение самого Ольгерда лишь накануне смерти, но и в данном случае правящая династия на публичное нарушение обычаев не решилась, и принявший христианство великий князь был погребен по языческому обряду. Поэтому слова Э. Гудавичюса о том, что в тот период «Великое княжество Литовское было государством языческого народа, управляемого государями-язычниками», представляются нам вполне справедливыми.

В то же время, со стороны верховной власти было бы неразумным полностью игнорировать чувства православных, составлявших подавляющее большинство подданных Великого княжества. Потому, начиная с правления князя Гедимина, повелось, что делами православной церкви занимались великие княгини, которые, как правило, сами принадлежали к этой конфессии. С особым вниманием к укреплению православия относилась вторая жена Ольгерда, Мария Витебская. Известно, что княгиня Мария построила в своем родном городе две церкви. Еще в 1573 г. при посещении Витебска Мацей Стрыйковский видел в старинной замковой церкви изображение князя Ольгерда и его жены. Княгине Марии предание приписывает и построение Пятницкой церкви в Вильно. Согласно тому же преданию, третья жена Ольгерда, Ульяна Тверская основала каменную церковь св. Николая в Вильно и способствовала сооружению Свято-Троицкой церкви.

Сам же великий Ольгерд, за исключением приведенных фактов преследования православных в начале своего правления, старался не выходить за рамки принципа веротерпимости. Одновременно князь жестко реагировал на проявления религиозной нетерпимости, даже если они исходили от этнических литовцев. Когда в 1368 г., воспользовавшись отсутствием Ольгерда, язычники распяли на крестах семерых монахов Францисканского ордена и пустили их вниз по реке, князь по возвращению из похода казнил за это злодеяние не менее пятисот человек из числа своих языческих соплеменников. И только сын Ольгерда, великий литовский князь Ягайло, решившись на официальный отказ от языческой веры предков, откажется заодно с ней и от принципа веротерпимости, которого придерживались его предшественники на троне.