Глава 1 ЯПОНИЯ ПЕРИОДА НАРА (710–794)

«Периодом Нара» называется время, когда столицей Японии был город Нара (710–784). Кроме того к нему обычно приплюсовывают еще 10 лет (784–794), в течение которых двор находился в Нагаока. Это вполне оправдано, поскольку тот отрезок времени по всем своим социально-экономическим и культурным параметрам был продолжением предшествующего периода.

В более широком плане период Нара можно рассматривать как время продолжения начатых в VII в. реформ, ставивших своей целью превращение Ямато в «цивилизованное» по дальневосточным меркам государство. Поэтому в Японии период, включающий в себя вторую половину VII в., когда начали проводиться в жизнь реформы Тайка, период Нара, а также начало периода Хэйан, принято называть «периодом государства, опирающегося на законы» («рицурё? кокка»). Действительно, именно тогда японцы планомерно пытались воплотить в жизнь политический идеал централизованного государства, все стороны функционирования которого должны были определяться однозначно заданными правилами, или законами. Интересно, что составленные в VIII в. законодательные своды формально продолжали действовать в Японии вплоть до периода Мэйдзи (вторая половина XIX в.), а все более новые законы рассматривались (во всяком случае теоретически) лишь как дополнение к ним.

Период Нара (и период «государства рицурё?» в целом) можно определить как время формирования высокоцентрализованного государства по китайскому (танскому) образцу (прямое корейское влияние в то время практически сошло на нет). Желание походить на Китай и быть равным ему проявлялось во всех областях государственной жизни: официальной идеологии, структуре чиновничества, административном делении, надельной системе землепользования, письменной культуре, архитектуре, масштабных строительных проектах и т. д. Однако местные политические и культурные традиции с самого начала вносили заметные коррективы во все мероприятия центральной власти. В результате сформировалось общество, разительно отличавшиеся от китайского. Реформаторы явно недооценили степень культурных, социальных и экономических отличий Японии от Китая, и в конце периода Нара уже стал хорошо заметен процесс упадка центральной власти, не сумевшей справиться с местничеством.

Письменные источники

Период Нара является первым в истории Японии, для которого существует довольно обширная и разносторонняя источниковедческая база: материалы официальной хроники «Сёку нихонги» дополняются данными законодательных сводов, описаний провинций Японии «Фудоки», эпиграфики, различными документами текущего делопроизводства, хрониками буддийских храмов, поэтическими антологиями.

Хроника «Сёку нихонги»

Поскольку мифологическое обоснование легитимности правящей династии было к тому времени более или менее закончено, на смену мифологическо-летописным сводам в период Нара пришли погодные хроники. Наиболее значительным примером такого рода была «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.). Она состояла из 40 свитков и охватывала период 697–791 гг. Хроника составлялась в три этапа. Окончательный вид ей придали Фудзивара Цугицуна и Сугано Мамити.

Общим свойством мифологическо-летописных сводов и хроник является то, что они были рассчитаны не на современников событий, а на их потомков. Именно в их сознании должна была сложиться модель прошлого, которую конструировали составители хроник. Однако хроники отличались от более ранних памятников существенными особенностями.

Если «Кодзики» и «Нихон сёки» оказали серьезное влияние на все жанры словесности (поэзию, прозу и историографию), то непосредственное влияние «Сёку нихонги» ограничивалось, по преимуществу, собственно исторической мыслью, которая окончательно выделилась в качестве самостоятельного жанра словесности. В «Сёку нихонги» уже не встречаются яркие («художественные») описания характеров и поступков — она целиком построена на сухом хронологическом изложении. Намного меньше в ней и прямых заимствований из китайских произведений.

В «Сёку нихонги» хронология (с точностью до дня) сделалась основным принципом построения текста. Если раньше отдельные сообщения тяготели к сюжетной законченности, и под одной датой редко сообщались разнохарактерные сведения, то теперь в отчете за день стала помещаться самая разнообразная информация. Событие в «Сёку нихонги» предстает не как законченная данность, а как процесс.

Таким образом, была окончательно осознана связь истории со временем, причем «плотность» наполнения хроники событиями значительно возросла. И это неудивительно, ибо, в отличие от более ранних памятников, записи «Сёку нихонги» велись одновременно с происходившими событиями, а не фиксировали давно прошедшее.

Совершенствовалась и «технология» летописания. Для составления «Нихон сёки» потребовалось 39 лет, а для «Сёку нихонги» — только 6. Первичные данные предоставлялись государственными учреждениями (т. е. чиновниками, за плечами которых было более или менее единообразное образование). Это минимизировало использование разнородных источников (что свойственно более ранней традиции) и вносило определенный вклад в формирование специфической чиновничьей культуры, контуры которой все более не совпадали с культурой народной.

Детализация описания сопровождалась сокращением пространства, охватываемого повествованием. Для того, чтобы попасть на страницы хроники, как правило, нужно было обладать рангом не ниже пятого (или же совершить что-нибудь действительно выходящее за рамки привычного).

Главными объектами описания хронистов по-прежнему остались правитель и его непосредственное окружение (в котором к концу периода на первый план выдвинулась северная ветвь рода Фудзивара). Последовательное применение получили девизы правления, в соответствии с которыми и осуществлялись датировки. У каждого отрезка времени мог быть только один «хозяин», и им считался сам государь. Если в его правление происходили какие-либо важные события, то именно он имел право на провозглашение нового девиза даже во время своего неоконченного правления. Такое понимание предполагало также, что после кончины императора новая эра правления могла начаться лишь с наступлением следующего после его смерти года.

При этом, если раньше императоры описывались в качестве активно действующих фигур, в связи с чем повествование охватывало обширную территорию, то теперь они (и их ближайшее окружение) изображались по преимуществу в сакральном центре — дворце, — где осуществляли свои властные функции путем провозглашения указов. Например, если в «Нихон сёки» описано, как правительница VII в. Саймэй сама вместе с наследным принцем отправилась в Киби и Иё, чтобы готовить военную экспедицию на Корейский п-ов (для восстановления режима Пэкче), то в 60-х годах VIII в. аналогичный поход против Силла готовился с помощью чиновничьего аппарата, и ни о каких личных «инспекциях» императора Дзюннин не могло идти и речи.

Важнейшее значение в жизнеописаниях императоров занимали генеалогические записи, которые предшествовали изложению событий, случившихся в их правление, нарушая тем самым хронологический порядок изложения. Столь подчеркнутая роль генеалогической информации представляет собой характерную особенность японских хроник и не была свойственна их китайским прототипам.

Вообще, следует отметить, что, заимствовав многие формальные особенности ведения хроник, японцы сознательно отвергли важнейшие особенности китайского исторического мышления. Если китайские хроники в конце каждого правления обычно давали более или менее сбалансированную оценку деятельности каждого императора, то японские ограничивались перечислением его достоинств или вообще отказывались от такой оценки. Причина заключалась в том, что в китайские хронисты основывались на концепции «мандата Неба», предполагавшей возможность смены неправедного правителя или династии — идее, отвергнутой на самых ранних этапах становления японской исторической и политической мысли. В Японии император (и вся династия) был выведен из сферы действия этических оценок, оставаясь сакральной фигурой.

Стимулы к составлению хроник в Китае и Японии также были различны. В Китае хроники составлялись при получении «мандата Неба» новой династией, Япония же смены династий не знала. Составление «Нихон сёки» имело своей целью доказать легитимность правящей династии, создать общегосударственную идеологию, а также было следствием желания выглядеть «цивилизованным» государством в глазах Китая и Кореи. Что касается «Сёку нихонги», то время ее создания отличалось относительной политической стабильностью. К тому времени уже сформировалась одна из доминант японского менталитета — установка на преемственность, в связи с чем основной идеологической задачей «Сёку нихонги» было формирование такого образа прошлого, который бы эту установку подтверждал. При этом достоверность сообщаемой «Сёку нихонги» исторической информации следует признать весьма высокой. В ней отсутствуют систематические искажения, и она нередко подтверждается археологическими данными.

Законодательные своды

Объектом описания как законодательных, так и исторических текстов является государство. Совпадает и субъект описания — в обоих случаях им также является само государство (т. е. эти тексты возникают не спонтанно, а по прямому государеву указу). Тем не менее, законодательные и исторические тексты разнятся в своих подходах и задачах. Если законодательные тексты можно уподобить «автопортрету» государства, то исторические — его «автобиографии». Законодательство можно назвать элементом, объединявшим различные культуры Дальнего Востока (японское законодательство строилось в соответствии с китайским, а в Корее этого времени танские законы применялись в неизмененном виде), а исторические сочинения, посвященные отечественной истории, в большей степени выражали специфику национального, становясь инструментом государственной самоидентификации.

В VIII в. деятельность государства и функционирование общества подчинялись двум законодательным сводам — сначала «Тайхо? рицурё?» (701 г.), потом — «Еро? рицурё?» (составлен в 718 г., введен в действие в 757 г.; «Тайхо?» и «Еро?» обозначают соответствующие годам обнародования сводов девизы правлений). Текст первого дошел до нас с существенными пробелами, сохранность второго — намного лучше. Как показывает текстологический анализ, их отличия друг от друга не особенно велики.

Каждый из сводов состоит из двух основных разделов — «рицу» и «рё?». «Рицу» (кит. «люй») представляет собой «уголовный кодекс», а «рё?» (кит. «лин») — установления относительно государственно-бюрократического устройства и системы землепользования («гражданский кодекс»). Такая структура повторяет строение китайских законодательств. Однако необходимо учитывать, что в Китае идеологический комплекс государственного управления обеспечивался двумя главными компонентами: законодательством сводами и «ли» (яп. «рэй») — распространенной на все общество системой конфуцианских ритуалов, составлявших нерасторжимое единство с законодательством. Более того, «ли» обладали более высоким культурным статусом. В Японии же ритуалы «ли» были частично инкорпорированы в тексты законодательных сводов и не имели самостоятельного значения.

Статьи уголовного права (рицу) почти полностью утеряны, а сохранившиеся однозначно свидетельствуют о том, что они были заимствованы из танского законодательства в почти неизменном виде. Что касается «гражданских» статей (рё?), то их сохранность намного выше. Это наводит на мысль о неравнозначной ценности рицу и рё? в нарской Японии. Если функционирование бюрократического аппарата действительно строилось в значительной степени в соответствии с китайскими образцами (хотя и с многочисленными изменениями), то применение китайского уголовного законодательства столкнулось со значительными трудностями, ибо вступило в конфронтацию с некодифицированными нормами обычного права. Видимо, уже тогда японцы отдавали предпочтение социальным формам контроля — надзор за исполнением правил социального поведения осуществлялся прежде всего самим обществом, а не развитой пенитенциарной системой. Реальное применение рицу также имело ряд особенностей, смягчавших предписанные законом наказания: показательно, что начиная с 810 г. вплоть до установления военного сёгунского режима двор заменял смертную казнь пожизненным заключением (отчасти это, возможно, объяснялось страхом перед местью духа покойного). Таким образом, законы рицу в нарской Японии были, скорее, неким эталоном, нежели реальным инструментом регулирования социальных отношений.

Что касается рё?, то и здесь видны попытки японских законников приспособить китайские установления к местным условиям. Ревизия танского «гражданского кодекса» проходила по следующим основным направлениям:

1) Законом не определялся порядок престолонаследия; оно осуществлялось на основании обычного (некодифицированного) права.

2) Определяющая роль синтоизма в структуре официальной идеологии была закреплена созданием самостоятельного органа — палаты небесных и земных божеств (дзингикан), которая не имела над собой вышестоящего органа.

3) В отличие от Китая, в японском законодательстве присутствовал специальный раздел, посвященный правилам поведения буддийских монахов («Со?нирё?» — «Законы, о монахах и монахинях»), что свидетельствует о большей роли буддизма в государственной жизни Японии (хотя в Китае имелись законы, регулировавшие деятельность буддийской церкви и даосских отшельников, они не входили в основное законодательство).

4) Возможности занятия высоких должностей лицами незнатного происхождения были в Японии намного ниже; конкурсные экзамены на занятие чиновничьей должности, идея которых была заимствована из Китая, не имели сколько-нибудь существенного значения (определяющим было происхождение кандидата).

5) Контроль за делами на местах (на уровне уездов) в Японии фактически находился в руках местной знати; в отличие от Китая, где управители провинций и уездов назначались из центра, в Японии центр назначал только управителей провинций.

6) В отличие от танского Китая, земельные наделы в Японии выделялись не только мужчинам, но и, женщинам (в Китае их получали только вдовы, в том числе наложницы). Японские женщины обладали также правом наследования. Вообще, в японском обществе положение женщины было выше, чем в китайском. Это подтверждается как значительным числом женщин на японском престоле в VIII в., так и часто практиковавшейся матрилокальностью (муж поселялся в доме жены). В аристократических и чиновничьих кругах рождение в семье девочки зачастую приветствовалось, поскольку создавало потенциальную возможность удачно выдать ее замуж и таким образом поднять собственный социальный престиж.

8) В отличие от единообразного (вне зависимости от места проживания) налогообложения в Китае ремесленными продуктами (каждый человек должен был платить налог тканями), в японском законодательстве для многих регионов были указаны специфические местные продукты (в основном — морского промысла), которые должны были доставляться непосредственно ко двору. При этом единицей налогообложения выступал не отдельный человек, а вся община.

В целом можно сказать, что модификация, которой подверглось в Японии танское законодательство, помимо того, что она отражала местные особенности, свидетельствовала о сохранении там элементов родовых отношений в устройстве общества и организации управления.

Для того, чтобы законодательные своды не вступали в острое противоречие с жизнью, их постоянно корректировали, не внося при этом исправлений в основной текст. Изменения производились в форме издания дополнений к законодательству (кяку) и руководств по его применению (сики), которые затем собирались в отдельные сборники. Кроме того, в IX в. появились систематизированные комментарии к законодательным сводам (вернее, только к «гражданскому кодексу» — «Рё?-но гигэ», 833 г., и «Рё?-но сю?гэ», 859–877 гг.).

***

Летопись «Сёку нихонги» и законодательные своды являются наиболее важными письменными источниками по истории и культуре VIII в. Однако, помимо них существует немало других свидетельств, которые привлекаются историками для уточнения, реконструкций и сопоставительного анализа.

Документы Сё?со?ин

Около 10 тыс документов на бумаге из хранилища Сё?со?ин в крупнейшем буддийском храме Нара — То?дайдзи — представляют собой плод деятельности высокоорганизованного административного аппарата. Управление по переписке сутр (сякё?сё) было организовано примерно в 736 г. при дворце Комё? (супруги императора Сё?му), но превратилось потом в одно из подразделений храма То?дайдзи. Вплоть до конца периода Нара в нем производилась не только копирование буддийских сутр, но и составление документов, имевших отношение к функционированию храмового комплекса в его взаимоотношениях с другими государственными учреждениями.

^{Сё?со?ин — сокровищница храмового комплекса То?дайдзи}

Поскольку многие из этих текстов написаны на обороте документов, уже использованных в других ведомствах (что свидетельствует как о ценности бумаги в то время, так и о политически неангажированном характере этого источника), то документы Сё?со?ин предоставляют дополнительную возможность для реконструкций в области исторической демографии (подворные списки), системы налогообложения, устройства бюрократической машины и т. д.

«Фудоки»

Основным объектом описания официальной хроники «Сёку нихонги» был император и его непосредственное окружение (двор). Однако для лучшего управления страной требовалась «инвентаризация» всего того, что находилось в ее пределах. Для решения этой задачи в 713 г. был провозглашен указ о составлении «Фудоки» («Описаний земель и обычаев»). Описание провинций Харима и Хитати было завершено в 715 г., Идзумо — в 733 г., Бунго и Бидзэн — еще позже. Данные по остальным провинциям до нас не дошли. Полностью сохранился только текст «Идзумо-фудоки».

В «Фудоки» характеризовались географические особенности провинций и входивших в них уездов, отмечалось наличие полезных ископаемых, животных, растений, пригодных для землепашества земель. В них широко представлены местные мифы и предания, дающие возможность судить о бытовании представлений и верований, отличных от тех, что были зарегистрированы придворной традицией («Кодзики», «Нихон сёки», «Сёку нихонги»). Данные «Фудоки» свидетельствуют о значительном культурном многообразии, свойственном древней Японии.

Моккан

Важным источником, проливающим свет на особенности историко-культурного развития Японии в VII–VIII вв., являются эпиграфические материалы. С этой точки зрения большое значение имело открытие в 1961 г. не слишком известного ранее типа текстов (до тех пор его корпус ограничивался приблизительно 350 образцами, находящихся в хранилище Сё?со?ин в Нара), зафиксированных на деревянных табличках (букв, «деревянных письменах» — моккан). Такая табличка представляет собой дощечку 10–25 см в длину и 2–3 см в ширину. Размеры дощечки зависели от длины сообщения (сообщений, переходящих с одной таблички на другую, не зафиксировано).

Данный тип эпиграфики был известен в Китае и Корее, древнем Китае подобные таблички изготавливали не из дерева, а из бамбука. В отличие от Японии, они имели стандартный размер в 30 или 45 см, и их было принято сшивать (т. е. они могли вмещать любой объем информации). В Корее количество находок моккан невелико, но считается, что этот вид эпиграфики был заимствован японцами именно оттуда.

К настоящему времени обнаружено приблизительно 200 тыс. табличек, причем количество мест находок составляет около 250. Только при раскопках усадьбы принца Нагая (влиятельного царедворца в правление Сё?му, 724–749) в Нара в 1988 г. их было найдено около 50 тыс. Самые ранние таблички датируются второй четвертью VII в. Наибольшее количество находок концентрируется в Фудзивара (служила резиденцией правителей Ямато в 694–710 Годах) и Нара, но они встречаются и на периферии государства.

Широкое использование моккан определялось такими свойствами дерева, как его относительная легкость и прочность (что делало возможным транспортировку табличек на большие расстояния), а также возможностью их повторного использования (прежняя запись соскабливалась и наносилась новая).

Большинство из найденных моккан так или иначе связаны с функционированием государственного аппарата (переписка между центральными ведомствами, между центром и местными органами власти — управлениями провинций, уездов, почтовыми дворами). Интересно, что моккан пересылались только по государственной административной вертикали — обмена информацией между чиновниками на уровне уездов или провинций не зафиксировано. По-видимому, государство не регулировало непосредственно вопросы управления на уровне уезда.

К настоящему времени известны несколько типов сообщений на моккан. В наиболее общем виде их можно подразделить на 3 типа: сообщения, учебные тексты, товарные бирки. Последние были наиболее массовой разновидностью моккан. Эти бирки, на которых указывался вид продукции, ее количество, отправитель и получатель, прикреплялись к грузу, который отправлялся в вышестоящие инстанции (либо владельцу поместья) в качестве налога. Кроме того, ими маркировали уже полученные налоговые поступления при их сортировке и направлении на склады.

Моккан, которые принято квалифицировать как «сообщения», включают в себя:

1) Распоряжения вышестоящих ведомств (основной массив — вызовы чиновников к месту службы государственными органами, т.e. «повестки»: например, распоряжение писцам прибыть в определенное место для копирования сутры). После того, как моккан доходил до адресата и написанное в нем распоряжение выполняюсь, эти моккан выбрасывали (оригинал сообщения мог изготавливаться на бумаге и храниться в архиве).

2) Донесения от нижестоящего ведомства (чиновника) вышестоящему (главным образом, о прибытии чиновника к месту службы или крестьянина — для несения трудовой повинности, а также о доставке груза).

3) Запросы одного ведомства другому о доставке какого-либо груза.

4) Послания, сопровождавшие отправку груза в ответ на запрос.

5) Послания, удостоверяющие получение груза.

6) Разрешения на провоз груза через ворота дворца Нара или через какой-либо другой пункт проверки (заставу).

7) Удостоверения о прохождении груза через ворота дворца Нара или же другой пункт проверки (заставу).

8) Выставлявшиеся на дорогах объявления о розыске вора или пропаже домашнего скота.

Таким образом, подавляющее большинство этого вида моккан также было связано с перемещением грузов или людей.

Кроме того, встречаются тексты, использовавшиеся в процессе обучения (выдержки из произведений китайских философов, «домашние задания» по иероглифике).

Моккан представляют собой особую ценность, поскольку они не предназначались для длительного публичного использования (наиболее типичные места их находок — древние помойки, водосточные канавы) и потому не подвергались целенаправленному редактированию, подчиненному определенным идеологическим задачам.

Массовые находки моккан заставили пересмотреть прежние оценки относительно степени зрелости японской культуры VII–VIII вв. Выяснилось, что она была в значительной мере письменной, а государственное управление уже в то время осуществлял относительно широкий слой грамотных чиновников. Это, в свою очередь, позволяет сделать вывод о том, что письменные памятники VIII в. возникли не на пустом месте, а представляли собой результат определенного развития письменной традиции.

***

Очевидно, что массовый обмен письменной информацией в делах управления мог быть обеспечен только при организации соответствующей системы обучения, И действительно, в Японии появились школы чиновников: столичная — в 670 г. (около 450 учеников), провинциальные — в 701 г. (с числом учеников от 24 до 60). Кроме того, существовали школы медицины и астрологии (общее число учеников — около 110). С учетом того, что какое-то количество буддийских монахов получало образование при монастырях, такая система образования была достаточна для нужд государственного аппарата и для приобщения японцев к достижениям континентальной цивилизации и культуры; последнее в значительной степени обеспечивалось (особенно, начиная с VIII в.) с помощью письменных каналов информации (ввоза книг, их переписывания и изучения).

Однако несмотря на довольно широкое распространение письменности и заимствованный из Китая пиетет перед грамотностью, идея о том, что мудрость и знания сами по себе могут послужить основанием для занятия высокого общественного положения, в Японии широкого распространения не получила. Японское общество оказалось намного более иерархичным, чем китайское, и система конкурсных экзаменов на занятие чиновничьей должности никогда не имела там серьезного значения, ибо главным всегда оставалось происхождение человека.

Государственное устройство

К VIII в. стратегический выбор модели управления по китайскому образцу был совершен. Была достигнута и относительная эффективность работы государственного аппарата, о чем свидетельствует успешное претворение в жизнь ряда грандиозных проектов (строительство Нара, храма То?дайдзи, сети дорог и т. д.).

Высшие государственные органы

Согласно законодательным сводам, во главе государства стоял император, который обладал верховными правами в области административного управления, назначения и продвижения чиновников, ведения внешних сношений и управления войском. Непосредственно императору подчинялись 3 высших государственных учреждения — большой государственный совет (дадзё?кан), совет по делам небесных и земных божеств (дзингикан) и палата цензоров (дандзё?тай), основной функцией которых было проведение в жизнь указов императоров.

Главным административным органом был дадзё?кан (не имел соответствия среди высших государственных учреждений в танском Китае). Он обладал огромными полномочиями, что серьезно ограничивало власть правящего рода.

Внутри дадзё?кан существовал высший совет по решению государственных задач (гисэйкан), куда входили только представители старых аристократических родов, обосновавшихся в пяти центральных провинциях столичного района Кинай (Ямато, Ямасиро, Сэццу, Кавати и Идзуми).

Назначение в дадзё?кан было фактической монополией 21 рода, происходивших из Кинай и известных еще с «дореформенного» времени. К их числу относились: Фудзивара (ветвь Накатоми), Тадзихи, Абэ, Ки, Исоноками (бывш. Мононобэ), О?томо, Косэ, Исикава (бывш. Сога), Татибана, Накатоми, Фунъя, Авата, Такамуко, Симоцукэно, О?но, Агатаинукаи, Оно, Хиками, Киби, Югэмикиё, Саэки.

Особое положение среди высших государственных учреждений было у дзигинкан. Фактически это было учреждение, выведенное из подчинения дадзё?кан. Формально во главе дзингикан стоял чиновник младшего 4-го ранга, а самом деле его возглавлял сам император, являвшийся первосвященником (именно в этом, видимо, кроется причина столь высокого положения дзингикан в системе высших государственных учреждений). Основными функциями дзингикан были: проведение храмовых (синтоистских) служб, религиозных празднеств и различных синтоистских (прежде всего общегосударственного масштаба) церемоний и т. д.

Еще одним высшим государственным учреждением являлась дандзё?тай (палата цензоров). Основной ее функцией было следить за соблюдением законодательных норм в столице и на местах. Палата цензоров осуществляла инспекционные проверки провинциальных и уездных управ и расследовала различные нарушения закона. Глава палаты цензоров имел право прямого доклада императору, минуя дадзё?кан (в реальности это право осуществлялось очень редко). Согласно закону, деятельность дандзё?тай не была подотчетна дадзё?кан, хотя фактически именно дадзё?кан санкционировал деятельность палаты цензоров и получал всю итоговую документацию.

Вооруженные силы

Несмотря на значительное число политических кризисов, связанных, в основном, с порядком наследования, положение в стране в целом оставалось довольно устойчивым. Косвенным свидетельством этого может служить как отсутствие крепостных стен в Нара, так и устройство японской армии. Если в Китае она подчинялась непосредственно центральным властям и концентрировалась в районе столицы, то в Японии основные воинские части были распределены по всей стране и находились в подчинении у управителей провинций.

Японская армия состояла из гундан и эфу (провинциальных и столичных частей). Каждый крестьянский двор направлял в гундан одного вооруженного пехотинца и обеспечивал его пропитанием. Часть рекрутов отправлялась на службу в столицу (срок службы составлял 1 год), часть — на Кю?сю? для охраны границы (на 3 года). Остальные рекруты оставались в местах проживания, где проводилась их воинская подготовка, принимавшая форму кратковременных сборов. В качестве офицеров назначались представители местной знати (в Китае все офицеры назначались из центра). Общее руководство гундан было возложено на управителей провинций, т. е. на провинциальном уровне гражданские и военные функции администрации не были разведены.

Что касается воинов, сосредоточенных в столице, то их общее число составляло 5290 чел. (2600 чел. состояли в охране различных ключевых объектов дворца и столицы, а остальные 2690 были телохранителями императора и его семьи). При этом в столичном войске многие должности были наследственными (например, охрана тех или иных ворот дворца). Такая военная организация сложилась еще во времена, предшествовавшие реформам Тайка.

В целом, японская армия периода Нара, создававшаяся прежде всего для борьбы с внешней опасностью, не прославила себя громкими победами. Единственным серьезным испытанием для нее стала борьба с эмиси (обобщенное название племен, обитавших на северо-востоке Хонсю?; в средневековье известны как эдзо, а в новое время — как айны), которая развивалась не особенно успешно. Во всяком случае, в начале IX в. продвижение японцев на север Хонсю? прекратилось (здесь, безусловно, сказалось и отсутствие экономической мотивации для расширения территории).

Развитие системы коммуникаций

Одной из основных задач «государства рицурё?» было обеспечение надежного контроля центральной власти над всей территорией страны. В первую очередь это относилось к распоряжениям двора — они должны были непременно и в разумные сроки доходить до периферии государства и приниматься там к исполнению.

Для осуществления надежной связи между центром и периферией были предприняты гигантские усилия по созданию сети дорог. В VIII в. в стране было сооружено 7 «государственных дорог» (кандо?), соединявших столицу Нара с основными регионами: То?кайдо? (проходила вдоль берега Тихого океана от столицы через провинцию Хитати до провинции Муцу, соединяясь с дорогой То?сандо?); То?сандо? (проходила по центру о-ва Хонсю? от столицы до провинций Муцу и Дэва); Хокурикудо? (проходила вдоль побережья Японского моря от столицы до провинции Этиго); Санъиндо? (проходила вдоль побережья Японского моря от столицы до провинции Нагато); Санъёдо? (проходила по побережью Хонсю?, обращенному в сторону Внутреннего Японского моря, от столицы до провинции Нагато); Нанкайдо? (проходила от столицы до Авадзи и затем по берегу о-ва Сикоку, обращенному в сторону Внутреннего Японского моря с ответвлениями во все 4 расположенные там провинции); Сайкайдо? (проходила по провинциям о-ва Кю?сю?).

Все дороги подразделялись на «большие», «средние» и «малые». Статус «большой» имела только Санъёдо? — поскольку через о-в Кю?сю? пролегал путь на материк, а также по военно-стратегическим соображениям (в VIII в. Япония постоянно опасалась вторжения из Силла и Китая и сама тоже еще окончательно не отказалась от планов по «умиротворению» Силла). Статус «средних дорог» был присвоен То?кайдо? и То?сандо? (ввиду военной экспансии Японии на север Хонсю? эти направления были признаны стратегически важными). Остальные дороги считались «малыми».

На государственных дорогах располагались управления провинций (около 60). От них были проложены дороги к управлениям уездов (около 600). На дорогах были устроены почтовые дворы, обеспечивавшие государевых гонцов ночлегом и лошадьми. В зависимости от статуса дороги на них содержалось от 5 до 20 лошадей. Как правило, почтовые дворы находились на расстоянии приблизительно 16 км друг от друга (их общее число составляло чуть более 400).

Аэрофотосъемки и археологические исследования недавнего времени показали, что дороги того времени были прямыми и широкими (дорога Нанива-Нара — 18 м, Фудзивара-Нара — 23 м, Нара-управления провинции-управления уездов — 6-13 м). Это свидетельствует о том, что они появились не стихийно, а в результате планомерной деятельности государства (частичное исключение составляли существовавшие издавна дороги внутри уездов, которые затем были спрямлены и соединены в единую сеть с вновь построенными).

Судя по всему, планомерное строительство дорожной сети было начато не из-за возникновения экономической потребности в ней, а именно для нужд государственного управления. Дороги использовались для доставки налогов, которые собирались в натуральной форме, для передачи на места распоряжений центральных властей и отчетов местных властей в столицу, для транспортировки людей и грузов при проведении общественных работ (строительства столицы, буддийских храмов, ирригационных сооружений), для перемещения войск. Землемерные работы, связанные с надельным землепользованием и проведением административных границ между провинциями, также имели точкой отсчета именно государственные дороги.

Созданная дорожно-транспортная система была весьма эффективной. В VIII в. расстояние между Нара и Кю?сю? покрывалось гонцами за 4–5 дней, а между столицей и северо-восточными районами Хонсю? — за 7–8 дней. Позднее, по мере эрозии государственных институтов в период Хэйан, в начале IX в. этот срок увеличился до 6-12 дней в первом случае и до 13 дней — во втором. Это произошло из-за сокращения числа почтовых дворов и ухудшения качества самих дорог.

***

При создании общегосударственной системы сообщения водные коммуникации были почти полностью проигнорированы (это касается как рек, так и моря). Хотя и существовали расположенные на реках лодочные станции, число их было крайне невелико. Таким образом, в этой сфере в Японии осуществлялась типичная стратегия чисто сухопутного земледельческого государства. Характерно, что и японская столица располагалась не на морском побережье, а в глубине материковой части страны.

Город Нара

В японской исторической литературе для обозначения столицы VIII в. используются два термина — Нара и Хэйдзё?. Первый фиксируется в поэтической антологии «Манъё?сю?» (вторая половина VIII в.) и происходит от названия равнины, на которой был расположен город (Нара, видимо, означает «плоский, ровный, мирный, спокойный»). Однако в официальных документах того времени более употребительным был топоним Хэйдзё?, который состоит из двух иероглифов: «плоский» и «замок, столица». Следует заметить, что сочетанием тех же самых иероглифов обозначалась и столица царства Северное Вэй в Китае.

Нара находилась в 18 км к северу от прежней столицы Фудзивара. Причины, по которым двор покинул свою прежнюю резиденцию, не вполне ясны. Наиболее распространенным объяснением является то, что новая столица лучше соответствовала традиционным китайским принципам расположения построек «среди ветров и потоков» (яп. ф?суй, кит. фэншуй), согласно которым, как достоверно известно, выбиралось месторасположение более поздних императорских резиденций (Нагаока и Хэйан). В самом деле, в полном соответствии с китайскими требованиями к востоку от Нара протекала река, на юге находился пруд, а за ним простираюсь равнина; на западе город окаймляла широкая дорога, на севере возвышались горы, переходившие в холмы, непосредственно окружавшие столицу с трех сторон.

Существует также предположение, что перенос столицы мог быть обусловлен ритуальными мотивами, связанными с жестоким голодом и эпидемиями, поразившими страну в годы правления Момму: в связи с этим правителю, якобы, требовалось сменить место своего обитания для избавления от скверны. Выдвигаются и вполне рациональные объяснения: например, выгодное расположение Нара в точке пересечения транспортных путей, или недостаточные размеры Фудзивара для размещения быстро разраставшегося государственного аппарата. Последнее объяснение представляется малоубедительным, так как издержки по переносу столицы заведомо превосходили любые трудозатраты по ее расширению. Так или иначе, Нара стал единственным «настоящим» городом своего времени (после переезда двора в новую столицу прежняя — Фудзивара — пришла в запустение, многие постройки в ней были разобраны и использованы при возведении Нара).

Градостроительные особенности

Весь период Нара отмечен сильным китайским влиянием. Оно проявлялось и в архитектурном облике города. С самого начала столица застраивалась по плану, который имел много общего со столицей танского Китая — городом Чанъань. Нара представляла собой прямоугольник размерами 4,8 на 4,3 км. Более походившая на огромную площадь главная магистраль города шириною в 67,5 м — Судзаку («Красный сокол», «Феникс») — разделяла Нара на правую и левую половины (западную и восточную). По обе ее стороны были выкопаны каналы шириной 7 м. С севера на юг город пересекали 9 улиц (бо), а с запада на восток — 10 (дзё?), образовывавших, таким образом, 72 квадратных квартала площадью 1800 сяку (553 кв. м) каждый. Несколько позже на северо-востоке были построены еще 12 кварталов («внешняя столица» — «гэкё?»), а на северо-западе — 3 «полуквартала».

Между Нара и Чанъанью имелись, однако, и существенные отличия. Дворец государя и административные постройки, организованные в Нара в единый архитектурный комплекс, занимали 4 квартала в северной части столицы, а в Чанъани дворец и министерства располагались обособленно. Не в пример китайской столице Нара не имела крепостных стен. Только дворцовый комплекс (точно так же, как и в Фудзивара) был обнесен довольно толстой, (210–270 см) глинобитной стеной высотою около 5 м.

Еще одним отличием от Чанъани был строительный материал: в Японии при возведении зданий камень и кирпич не использовались. Весь город, включая дворцовый комплекс и буддийские храмы (в 720 г. их насчитывалось 46), строился из дерева, что делало его весьма уязвимым для огня (но более безопасным в случае землетрясения). Учитывая сравнительную недолговечность дерева как строительного материала, можно смело утверждать, что ни одно из зданий того времени не дошло до нас в неизменном виде, а бронзовые статуи, бережно сохраняемые в многочисленных буддийских храмах Нара, гораздо старше тех построек, внутри которых они находятся.

^{Статуя Большого Будды (Дайбуцу). Храмовый комплекс То?дайдзи в Нара. VIII в.}

В Нара не было синтоистских святилищ. Это было связано с тем, что синтоистские божества обладали магической силой только в месте своего первоначального обитания. Вместе с тем, в столице располагалось множество буддийских храмов, крупнейшими из которых были Сайдайдзи, То?сё?дайдзи и Якусидзи (в западной части столицы) и Ко?фукудзи, Ганго?дзи и Дайандзи (в восточной части). Однако самым грандиозным храмовым комплексом (причем не только этого времени, но и во всей японской истории) был То?дайдзи, расположенный на самом северо-востоке столицы.

Строительство То?дайдзи осуществлялось как на средства двора, так и на пожертвования. В храмовой хронике То?дайдзи («То?дайдзи ёроку», начало XII в.) указывается, что на возведение храма были собраны пожертвования от 51590 чел., а на отливку статуи Будды — от 372075 чел. Строительство храма, занимавшего площадь около 90 га, действительно потребовало гигантских усилий. Достаточно сказать, что размеры «золотого павильона» («кондо?»), ныне самого большого в мире деревянного сооружения (сохранился в пропорции 2:3 по отношению к первоначальному строению), составляют: длина — 57 м, ширина — 50 м и высота — 49 м. На выплавку же 16-метровой статуи Будды пошло около 400 т меди. Работа по сооружению статуи началась в 747 г. и была окончательно завершена в 755 г.

Возведение в короткий срок грандиозного по тем временам города потребовало мобилизации огромных людских ресурсов. Если в V-VI вв. основным видом общественных работ было строительство курганов, то в начале VIII в. все силы страны были направлены на возведение столицы.

Перепад высот на территории Нара составлял в то время 14 м. В ходе строительства было срыто около 400 тыс. куб. м холмов и засыпано 800 тыс. куб. м низин. Расчеты показывают, что только для этого потребовалось около 1 млн. человеко-дней. Для возведения же дворцового комплекса, строительство которого заняло приблизительно 2 года, было необходимо использовать 3 тыс, работников ежедневно, а объем трудозатрат во время строительных работ в остальной части столицы оценивается как в 20 раз больший. Так же, как и в Фудзивара, при строительстве Нара был прорыт специальный канал длиной в 3 км и шириной в 10 м, который использовался для доставки строительных материалов, а в дальнейшем для доставки товаров на рынки.

Всего в городе имелось 2 рынка. Они находились под непосредственным контролем правительства, устанавливавшего фиксированные цены, и торговали на них как купцы, так и само государство. Поступали товары и от управлений провинциями и крупных буддийских храмов. Кроме продовольствия (риса, рыбы, овощей, соли, водорослей, молока и др.), на рынках можно было приобрести письменные принадлежности, буддийские сутры, одежду, посуду, украшения и т. д.

Кроме того, в Нара стекались подати со всей страны. Из табличек-моккан, найденных в усадьбе принца Нагая, нам известно что из дальней восточной провинции ему доставляли лиловый (цвет аристократии) краситель для его одеяний; морскую капусту — из уезда Сима провинции Сима; рис — из Кудара в Сэццу; сушеное мясо — из О?хара в Идзумо; одежду — с о-вов Оки, овощи — из соседней провинции Ямасиро. Документы показывают, что в усадьбу принца продукты и товары доставлялись по крайней мере из 19 провинций.

Население Нара

В столице и ее ближайших пригородах про-живало по разным оценкам от 100 до 200 тыс. чел.: 7-10 тыс. чиновников с семьями (35–40 тыс. чел.), ремесленники, дворовые люди, монахи, крестьяне. Помимо них, город наводняли приезжие из провинции — чиновники, а также крестьяне, прибывшие сюда для работы на стройках (для этого каждые 50 дворов были обязаны предоставить в порядке трудовой повинности двух мужчин, менявшихся каждые 3 года) и для охраны столицы (сроком на 1 год). Кроме того, в столице находилось немало людей без определенного рода занятий — в основном, бывшие крестьяне, бежавшие от налогового гнета в столицу, где время от времени осуществлялись широкомасштабные благотворительные мероприятия (в 773 г., например, пособия были выданы почти 20 тыс. чел.).

На территории собственно дворца проживал сам император, его старшая жена, довольно многочисленные младшие жены и женский «обслуживающий персонал», поставляемый семьями управителей уездов, а также влиятельными родами (удзи) из района Кинай. Кроме того, в столице находились члены императорской фамилии (братья и сестры императора и их дети), а также около 150 семей высшей аристократии (5-го ранга и выше). Количество чиновников 6-8-го рангов оценивается приблизительно в 600 чел., чиновников без ранга — в 6 тыс. Все они являлись на службу в свои ведомства, расположенные на территории дворцового комплекса, занимавшего площадь 120 га.

Земля для возведения жилых построек выделялась в зависимости от ранга и занимаемой должности. Владения высшей аристократии находились в непосредственной близости от дворца и занимали площадь в 4 тё? (1 тё? равнялся приблизительно 16 тыс. кв. м). Обладателям 4-5-го рангов предоставлялись участки размером в 1 тё?, 6-го ранга — ¹/₂ и т. д. Простые же горожане получали участок в ¹ /₁₆ или ¹ /₃₂ тё?. Причем, чем меньше были участки, тем на большем удалении от дворца они располагались.

Средняя семья низкорангового чиновника насчитывала примерно 10 чел. На участках, где они проживали, обычно стояли 2–3 строения с соломенной крышей и земляным полом. Правительство призывало горожан покрывать крыши своих домов черепицей, красить столбы киноварью, а стены — белить, однако это не имело видимых результатов. Даже в усадьбе принца Нагая подавляющее большинство строений черепицей крыто не было.

Особенности социальной структуры

В VIII в. все население Японии, составлявшее около 6 млн. чел., подразделялось на две главные категории: рё?мин («добрый люд») и сэммин («подлый люд»). К рё?мин относились: ки (чиновники 1-3-го рангов), цуки (чиновники 4-го и 5-го рангов), остальные чиновники (6-8-й ранги), бякутё? (свободные общинники), синабэ и дзакко (ремесленники, находившиеся в непосредственной зависимости от двора). В категорию сэммин входили кладбищенские сторожа, преступники и их семьи, превращенные в государственных рабов, частнозависимые и частные рабы.

Структура чиновничества

Чиновничество в Японии (как и в Китае) разделялось на столичное (найкан) и провинциальное (гайкан). Внутренняя структура столичного служилого сословия в Японии VIII в. оформлялась при помощи рангов. Ранговая шкала состояла из 30 градаций, сведенных в 9 ранговых категорий (ви, совр. и). Все 9 рангов дробились на старший и младший; ранги с 4-го по 9-й подразделялись еще на верхнюю и нижнюю ступени: например, 3-й старший ранг; 4-й старший ранг верхней ступени; 4-й младший ранг нижней ступени.

Для провинциального чиновничества существовала своя собственная система рангов (гэи) из 20 ступеней, сведенных в 5 ранговых категорий. Кроме того, была предусмотрена отдельная система градации для принцев. Для них имелись 4 класса (хон), принадлежность к которым непосредственно зависела от степени родства с императорским родом. Придворное же чиновничество подразделялось следующим образом:

Ки («благородные»). К этой категории относились высшие чиновники 1-3-го рангов. В основном это были представители самых могущественных кланов, а доступ в эту категорию переселенцам из Китая и государств Корейского п-ова был практически невозможен (единственным исключением в VIII в. был Кудара-но Коникиси Кэйфуку, дослужившийся до 3-го младшего ранга).

Чиновники 4-го ранга занимали промежуточное положение между ки и цуки. Они не имели привилегий чинов 3-го ранга и выше, но могли занимать высшие государственные должности и входить в состав гисэйкан, что было недоступно чинам 5-го ранга.

Цуки (чиновники 5-го ранга) занимали большую часть придворных должностей. 5-й ранг был минимальным для получения должности при дворе и был своеобразным «стартовым рангом» для успешной придворной карьеры чиновника.

Чиновники 6-8-го рангов составляли низшее звено служилого сословия. Именно эта категория чиновничества более всего соответствовала китайским представлениям о государственной бюрократии, так как значительная их часть добивалась своего положения за счет способностей и профессиональных знаний, а не по причине родства с могущественными кланами.

Обладатели 9-го (начального) ранга, по всей видимости, еще не считались полноправными чиновниками. Время пребывания в 9-м ранге расценивалось как своеобразный испытательный срок для лица, начинавшего служебное продвижение.

Привилегии чиновников

В соответствии с их рангами, чиновники получали экономические льготы и правовые преимущества. Они сводились к правам на получение определенного количества «ранговых полей» (идэн), дворов в кормление (дзикифу), рангового жалования (ироку), сезонного жалования (кироку), которое выдавалось дважды в год во 2-ю и 8-ю луну, и к праву иметь определенное количество личных слуг (сидзин).

_{Экономические льготы, дифференцированные по рангам}

^{(В скобках дан размер кормовых пожалований по указу 706 г.)}

_{Размер сезонного жалования (кироку)}

_{Размер рангового жалования (ироку)}

^{(В таблицах использованы следующие меры площади, длины и веса: 1 тё? — около 0,992 га; хики = 5 дзё? 2 сяку (около 19,7 м); дзюн = 2 кин (около 1,2 кг); тан 0,5 хики; ко — «двор»).}

Кроме экономических льгот, дифференцированных по рангам существовали и экономические привилегии на получение определенного количества полей (сикибундэн), дворов в кормление и количества слуг в зависимости от должности.

_{Должностные экономические привилегии}

^{(Должность тю?нагон была учреждена в 705 г., а санги — в 731 г.)}

Правовые привилегии, дифференцированные по рангам, заключались, во-первых, в праве на соискание должности соответствующего ранга в административном аппарате, во-вторых, в праве на постройку гробниц определенного размера, в-третьих, в праве на пользование привилегиями в случае совершения конкретным чиновником уголовного преступления и, наконец, в праве предоставления чиновникам (обычно 1-5-го рангов) рангов своим сыновьям и внукам.

Последняя разновидность рангов называлась «теневыми рангами» (онъи). Сущность системы «теневых рангов» заключалась в следующем. Чиновники 1-5-го рангов, в зависимости от высоты своего собственного ранга и заслуг перед государством, могли — отбрасывать тень своего положения» на своих сыновей и внуков и предоставлять им ранги без всякой аттестации и «проверки заслуг». Такая система способствовала аристократизации придворного чиновничества и заметно ограничивала проникновение в среду придворного чиновничества представителей провинциальных и неяпонских родов.

«Теневые ранги»

Наконец, еще одной специфической привилегией представителей аристократии столичного района, обладавших чиновными рангами, было владение родовыми буддийскими храмами (удзи-дэра).

Провинциальное чиновничество

Почти все представители столичной знати несколько раз в течение жизни командировались на несколько лет на должности управителей провинций, помощников управителей провинций, провинциальных инспекторов и т. д. Служба в провинции (известны случаи, когда назначенный в провинцию чиновник оставался в столице и был лишь номинальным главой провинциальной управы) давала столичной знати дополнительные возможности для обогащения за счет обработки пустовавших земель и отчуждения большей части прибавочного продукта крестьян.

К местной знати (т. е. знати тех местностей, которые находились за пределами столичного района) относились управители уездов и другие уездные чиновники и их родственники.

В отличие от управителей провинций, сроки службы которых были фиксированы законом (6 лет, хотя фактически срок мог составлять 2–3 года), управители уездов в большинстве случаев назначались пожизненно из числа потомков бывших куни-но мияцуко (представителей местной уездной знати, управлявших до реформ VII в. теми же территориями).

Хотя социальное положение уездных чиновников было значительно ниже, чем провинциальных, они тоже получали соответствующие их положению экономические льготы и различные привилегии. В отличие от провинциальных чиновников, их уездные коллеги не получали сезонное жалование (кироку), зато размер должностных наделов уездной администрации был больше, чем у провинциальной. Кроме того управители уездов и их помощники владели рабами, на которых также выдавался надел.

_{Должностные наделы местной администрации (в тё?)}

Как и столичное чиновничество, местная знать получала ряд правовых привилегий:

1) Право на уменьшение наказания за совершенное преступление (хотя и не столь значительное, как это было бы в аналогичном случае с чиновниками столичного района).

2) Право на обучение сыновей и других родственников управителей уездов в провинциальных школах (кокугаку), что давало впоследствии теоретическую возможность для поступления в столичную школу чиновников (дайгаку), а после ее окончания получить столичный чиновничий ранг.

3) Право родственников управителей уездов служить в дворцовой охране (первоначально эта служба была повинностью, но со временем, благодаря выгодности положения охранников, получавших сезонное жалование и ранги, она стала привилегией).

4) Право поставлять во дворец придворных дам (унэмэ), обязанностью которых было прислуживать императору во время обеда во дворце императрицы. Так как унэмэ обычно становились женами столичных аристократов, то это давало возможность управителям уездов и их помощникам породниться с наиболее знатными родами.

Положение уездных чиновников во многом зависело от управителей провинций. В их компетенцию входило:

— назначение управителей уездов и их помощников;

— проведение ежегодных инспекционных поездок с целью определения результатов деятельности уездной администрации и «исправления недочетов», которые возникли вследствие «нарушения законов»;

— оценка деятельности уездных чиновников в соответствии с результатами инспекционной поездки. Низкая оценка их деятельности могла повлечь за собой отстранение от службы, однако в большинстве случаев уездные чиновники имели хорошие отношения с провинциальными властями и сохраняли свое положение даже после отрицательной аттестации;

— рекомендация родственников уездных чиновников в провинциальные школы, их аттестация в конце учебного года по результатам экзаменов, рекомендация их в дворцовую охрану, а также отбор претенденток в унэмэ.

Согласно законодательному своду «Тайхо?рё?», существовало два способа назначения уездной администрации: назначение из центра на основании личных способностей и профессиональная пригодности и назначение из среды прежних куни-но мияцуко. Позднее именно эта, последняя, система получила наибольшее распространение, и назначение на должности управителей уездов стало носить наследственный характер (система фудай).

Правда, система фудай не могла полностью гарантировать сыну, что он унаследует пост своего отца. Очень часто в число претендентов на весьма выгодную должность управителя уезда включались и представители боковых ветвей, а также дальние родственники.

С 712 г. провинциальная администрация с санкции центральной власти стала активно вмешиваться в процесс назначения уездной администрации, получив право как назначения, так и смещения уездных чинов. В итоге начало складываться положение, когда связь провинция-уезд оказывалась гораздо прочнее, чем связь центр-уезд, что делало власть на местах плохо управляемой из центра.

По мере усиления внутренних противоречий в структуре управления, государство пыталось найти выход из сложившейся ситуации. В 749 г. был издан указ, согласно которому устанавливалась система наследственного назначения на должность управителя уезда потомков только одной или двух семей кланов-фудай. Однако этот указ не всегда выполнялся, и борьба разных семей внутри фудай за пост управителя уезда продолжалась.

***

Уже в конце VIII в. стало очевидно, что рекомендации китайской политической науки по созданию высокоцентрализованного государства были в Японии практически неосуществимы — слишком глубоко укоренились там традиционные формы управления. Государственное устройство Японии в VIII в. не стало полной копией китайского. Новое централизованное государство базировалось не на профессионально пригодном чиновничестве, а на родовой аристократии, сохранившей за собой большинство ключевых постов в центральном аппарате управления, и местной знати, состоявшей из потомков бывших глав общин, которые получали должности в местной администрации.

Положение крестьян

Самой многочисленной группой населения (около 90 %) было крестьянство). Согласно бытовавшим представлениям, оно считалось «основой государства»:

В «Народ — это основа государства. Если основа прочна, то вся страна пребывает в спокойствии. Что до основы жизни народа, то самое важное — это земледелие и шелководство» («Сёку нихонги»).

Кодекс «Тайхо?рё?» определял правовой и экономический статус крестьян. Однако, сопоставляя данные кодекса с материалами других источников (например, «Сёку нихонги»), можно увидеть, что некоторые относившиеся к крестьянам положения закона реально не действовали, и действительные условия жизни подавляющего большинства населения Японии были хуже тех, которые фиксировались в законодательных памятниках.

Согласно «Тайхо?рё?», крестьянину в среднем полагалось 2 тан земли, но в тех районах, где земли было мало, размеры наделов уменьшались. Положение закона о предоставлении земли как можно ближе к месту жительства и сплошным массивом тоже соблюдалось далеко не всегда (часто землю давали в соседнем уезде или провинции, причем раздробленными участками).

Выдача надела производилась не сразу по наступлении права на надел, а в надельный год (один раз в 6 лет). При этом формальности, предшествовавшие выдаче надела, растягивались на 2–3 года. Поэтому в лучшем случае крестьянин получал землю в 9-10-летнем возрасте, а в худшем — в 15-16-летнем.

Достаточно обременительными были налоговые обязанности крестьян. Существовало 3 вида налогов. Зерновой (со) взимался с единицы земельной площади и составлял около 3 % урожая. Другой вид натурального налога (тё?) взимался тканями и другими изделиями домашнего ремесла, а также морепродуктами, металлами, продуктами горнодобычи и т. д. в объеме, строго установленном сначала для каждого двора, а позднее — для взрослых мужчин. Заменительная натуроплата (ё?) взималась со взрослых мужчин, которые не отрабатывали трудовую повинность. Эти средства расходовались на строительные работы и оплату принудительных отработок на строительстве. Налог ё? уплачивался тканями, однако его размер (в отличие от размера зернового налога, который в течении VIII в. был изменен всего один раз — в 706 г.) постоянно менялся. Так, по данным «Тайхо?рё?», он составлял 2,6 дзё? холста, указом 706 г. его размер был установлен в 1,3 дзё?, а в 717 г. он увеличился до 1,4 дзё?. Кроме этого, налог ё? можно было уплачивать рисом, солью и другими продуктами.

Отработочная повинность (буяку) выполнялась в пользу правительства как в столице, так и в провинциях. Она применялась на строительстве ирригационных систем, дорог, столицы и т. п. И столицу крестьяне отправлялись пешком, под охраной солдат, имея с собой запас продуктов на дорогу. Отработка длилась до 70 дней в году, в течении которых выдавались продукты питания (на каждого работавшего в день приходилось 0,144 л неочищенного риса). В дождливые дни, когда работа не велась, а также в случае болезни, паек уменьшался вдвое. Крестьяне работали от зари захода солнца, без выходных дней; только в 2 летних месяца жаркое время дня предоставлялся 2-часовой перерыв.

Воинская повинность была связана с охраной границ и выполнением полицейских функций (настоящие полицейские управы появились только в 816 г.). По «Тайхо?рё?», на военную службу одновременно призывалась ¹/₄ всех взрослых крестьян, по «Ёро?рё?» — ¹/₃. Учения проводились в 10 смен по 10 дней, поэтому каждый воин был занят на них 36 дней в году. Кроме того, воинов могли использовать на строительных работах.

Одной из причин тяжелого положения крестьян были так называемые рисовые займы (суйко). Зерно выдавалось со складов при провинциальных управах под 50 % годовых, если это была государственная ссуда, или под 100 % — в случае частной ссуды. В 737 г. частная ссуда была официально упразднена. Основной причиной такого решения стал экономический кризис, наступивший вследствие эпидемии черной оспы в 735–737 гг. Условия жизни крестьян в то время были настолько тяжелыми, что правительство было вынуждено пойти на отмену частной рисовой ссуды, выдававшейся под грабительский процент.

Тяжесть положения крестьян приводила к нарастанию социального протеста среди основной массы населения страны. Основными формами такого протеста в VIII в. стало бегство.

Синабэ и дзакко

Незначительную долю населения (около 1 %) составляли две группы ремесленников: инабэ и дзакко (последних иногда называли томобэ).

Формально ремесленники относились к категории «доброго люда» (рё?мин), но фактически были полусвободными, стоявшими между категориями рё?мин и сэммин. Ремесло считалось менее достойным занятием, чем земледелие, и это понижало их социальный статус, который, впрочем, был, несомненно, выше, чем статус рабов (нухи). Так, ремесленникам дзакко разрешалось заключать браки с представителями категории рё?мин, а синабэ по своему статусу были приравнены к ко?мин (букв, «люди императора»).

_{Профессиональные занятия синабэ и дзакко}

Из таблицы видно, что синабэ в основном были заняты в сфере «мирных» ремесел, тогда как дзакко имели непосредственное отношение к «военному производству». Кроме того, синабэ и дзакко входили в персонал государственных учреждений в качестве мелких служащих. Поэтому некоторые японские исследователи относят синабэ и дзакко вместе с дворцовыми слугами-тонэри и мелкими чиновниками к низшему звену бюрократического аппарата VIII в.

Ремесленники обеих групп не были оторваны от сельского хозяйства. В соответствии с надельной системой синабэ и дзакко получали землю — главный источник своего существования. Как государственные служащие, они освобождались от налогов, податей и трудовой повинности, а в качестве государственной повинности они должны были участвовать в работах (в основном это было производство ремесленных изделий), предписанных соответствующим государственным хозяйственным управлением.

Синабэ были официально упразднены в 759 г., а ремесленники, входившие в эту социальную группу, обрели статус податного населения.

Сэммин

Эта социальная группа (от 3 до 10 % населения) включала в себя рабов различных категорий. Кодекс «Тайхо?рё?» предусматривал две основные категории рабов — государственных и частных, — причем каждая из них, в свою очередь, делилась на группы (всего их было 5):

Рё?ко — рабы, находившиеся в подчинении управления усыпальниц (сёрё?си) ведомства церемоний (сикибусё?). Их основной повинностью было сооружение императорских усыпальниц и уход за ними. Из всех пяти групп сэммин их социальный статус был самым высоким.

Канко — государственные слуги. По своему положению эта группа сэммин также была близка к рё?мин. Основные занятия — сельское хозяйство и различные работы по обслуживанию нужд императорского двора.

Каннухи (кунухи) — государственные рабы. Обслуживали чиновников различных управлений и широко использовались на сельскохозяйственных работах и в ремесленном производстве.

Кэнин — домашние рабы, принадлежавшие представителям центральной и местной аристократии, а также храмам.

Синухи — личные рабы, которые находились в полном подчинении своему хозяину. По социальному статусу синухи приравнивались к личному имуществу и скоту. Ими можно было торговать, а также разрешалось дарить их и передавать по наследству.

Эволюция надельной системы землепользования

В подражание тому, как это было сделано в Китае, вся земля в Японии была объявлена государственной собственностью. Правда, при использовании китайских (северовэйских, суйских и танских) законов о надельном землепользовании в них были внесены заметные изменения, учитывавшие японские социальные и экономические условия. В целом, отличия сводились к следующему:

— японские крестьяне получали наделы лишь во временное пользование, тогда как в Китае часть надела давалась в вечное владение;

— в Японии чиновники получали ранговые земли, что не предусматривалось танским кодексом;

— в Японии существовали привилегированные земли, даваемые за заслуги аристократам и чиновникам: право пользования ими было наследственным — от одного поколения до вечного пользования, — тогда как в Китае они все представляли собой вечную частную собственность;

— в Японии передел наделов происходил раз в 6 лет, а в Китае (по крайней мере закон предписывал это) — ежегодно.

— в Японии наравне со свободными одинаковые с ними наделы получали государственные дворы и государственные рабы, а также частные рабы всех категорий — в размере ¹/₃ от надела свободных, в то время как в Китае наделяли лишь казенных крестьян и монахов;

— в Японии свободным мужчинам предоставлялось по 2 тана (около 0,24 га) пахотной земли, а женщинам — ²/₃ этого количества (около 0,16 га), тогда как в Китае мужчина получал 1 цин (около 6,14 га) земли, а овдовевшие жены и наложницы — по 30 му (около 1,85 га). Надел в Китае исчислялся с учетом сословия, занятия, возраста (с 18 лет) и здоровья наделяемого, а в Японии — в зависимости от пола и возраста (с 6 лет).

Категории земель

Согласно кодексу «Тайхо?рё?», все земли делились на пахотные, огородные и усадебные, горы и леса. Пахотные земли представляли собой, главным образом, ранее разработанные заливные рисовые поля — бывшие общинные, царские и частные. Теперь все эти земли были включены в государственный фонд надельного землепользования.

Все поля государственного земельного фонда подразделялись па находившиеся в государственной собственности (ко?дэн) и закрепленные в частное пользование (сидэн). В частности, все земли, передававшиеся в пользование различным категориям населения, относились к частным, государственные же поля находились, например, в ведении управителей провинций и могли сдаваться в аренду, или, по мере необходимости, переходить в разряд личных.

_{Категории земель в Японии в VIII — начале IX вв.}

Административное деление

Введение надельной системы означало формальное отрицание старой родовой общины, как основной экономической единицы. Согласно кодексу «Тайхо?рё?», теперь такой единицей должен был стать крестьянский двор (ко).

В соответствии с потребностями надельной системы были проведены новые административные границы. 50 крестьянских дворов образовывали село (ри или сато), возглавляемое старостой. Село должно было стать как новой экономической, так и административно-территориальной единицей. В связи с этим функции старосты сводились к следующему: «поощрять» земледелие и шелководство; «побуждать» всех членов села к уплате налогов и выполнению повинностей; «предотвращать» нарушение законов; «наблюдать» за жителями дворов, входивших в состав данного села.

В результате целенаправленной государственной политики, крестьянские дворы, являвшиеся коллективами родственников, оказались в составе новых административных образований (село, уезд, провинция). Кроме них, в документах VIII в. упоминаются еще и регионы (до?), учрежденные, по всей видимости, по образцу китайских «дао» (в Китае их было первоначально 10). Японские до? включали в себя от 6 до 16 провинций. Всего в Японии их имелось 7: То?кай (16 провинций), То?сан (8 провинций), Хокурику (7 провинций), Санъё? (8 провинций), Санъин (8 провинций), Нанкай (6 провинций) и Сайкай (9 провинций).

Со временем самый нижний (ниже уезда) уровень местного управления подвергся изменениям. Еще кодекс «Тайхо?рё?» допускал, что крестьянские дворы могли быть различного размера (например, вследствие выделения из состава двора людей, которые создавали новый двор, из-за миграции и т. д.). Это приводило к образованию «малых дворов» (бо?ко) и «больших дворов» (го?ко) (2–3 «малых двора» составляли один «большой двор»).

Кроме того, имелось еще одно не упоминавшееся в законодательных сводах территориальное объединение — го? («крупное село»), объединяющее в своем составе 2–3 села. Так, согласно подворному реестру уезда Кацусика провинции Симофуса, «крупное село» О?сима (О?сима го?) состояло из 3 сел (ри), 50 «больших дворов» (го?ко), 130 «малых дворов» (бо?ко). Общее количество населения О?сима го? составляло 1191 чел.

Изменения на нижнем уровне административной структуры повлекли за собой и изменения в системе контроля над надельной землей. Если раньше (по кодексу «Тайхо?рё?») надельной землей распоряжался глава двора, то теперь ей стал распоряжаться глава «большого двора», распределявший затем наделы между «малыми дворами».

Таким образом, в результате сознательной государственной политики система местного управления все более уподоблялась той, которая существовала в Танском Китае.

_{Местное управление в VIII в. (Китай и Япония)}

Формы эксплуатации

Создание централизованного государства, естественно, требовало определенных расходов в различных областях. Главными из них были расходы на содержание императорского двора, войска (в том числе «полиции»), государственных храмов (буддийских и синтоистских), административного аппарата. Значительных средств требовали также отправка и прием посольств, сооружение и содержание сети «государственных дорог» (кандо?), почтовых и лодочных станций и т. д.

Разумеется, по мере строительства централизованного государства, подобные расходы постепенно увеличивались, что требовало дополнительных ассигнований и, как следствие, увеличения источников доходов.

Основными источниками государственных доходов в VIII в. были налоговые поступления от трех видов основных налогов (со-тё?-ё?), доходы по процентам от рисовых ссуд, арендная плата за сдачу в аренду государственных земель.

Порядок взимания земельного налога принципиально отличался от принятого в Китае, где налог исчислялся подушно, а не с выделенной каждому двору земельной площади. Размер этого налога в Японии был весьма невелик (около 3 % урожая), что косвенно свидетельствует о том, что значительная часть населения по-прежнему оставалась связана с непроизводящим типом хозяйства (рыболовство, охота и собирательство).

С предоставленных крестьянам усадебных участков, на которых они были обязаны разводить тутовые и лаковые деревья, взималась подать (тё?), которая первоначально исчислялась в соответствии с общим количеством податного населения в данном дворе, а в последствии бралась только с мужчин. Основным ее видом были продукты ткачества: шелк, шелковая пряжа, шелковая вата, полотно. В отличие от земельного налога, который почти полностью поступал в распоряжение местных властей, основная часть этого вида подати доставлялась в столицу (причем силами самих крестьян).

При разработке системы налогообложения учитывалось многообразие природно-хозяйственных условий в различных частях страны: подать разрешалось вносить солью, железом, продуктами морского промысла и собирательства. Эти же продукты разрешалось вносить вместо несения трудовой повинности.

Провинции северо-востока Японии вообще не подлежали налогообложению, т. е. входили в состав Японии чисто номинально (обитатели этих провинций в отношениях с центром ограничивались в лучшем случае данническими отношениями). Следует также отметить, что среди населения пяти центральных провинций (Кинай) далеко не все население облагалось налогом (в связи с предоставляемыми обитателям этого региона привилегиями). Так, по оценке японского историка Савада Гоити, в Первой половине VIII в. налоги платило только 23,5 % населения провинций Кинай, а во второй половине VIII в. — несколько более 22 %.

По-видимому, основной формой эксплуатации являлась трудовая повинность. Ее содержание определялось нуждами государства в строительстве дорог, административных учреждений (в столице и вне ее), буддийских храмов, а также потребностью всего общества в ремонте и строительстве оросительных сооружений.

Сроки трудовой повинности, точнее сказать их верхний предел, в Китае и Японии различались. Так, в Китае общий срок трудовой повинности не должен был превышать 50 дней в году, прием исключения не допускались; в Японии же различные ее виды обычно не должны были превышать 70 дней в году, однако, как показывает опыт строительства Нара, в случае необходимости государство проводило мобилизацию населения и на более длительный период.

Увеличение срока повинности практиковались и в других случаях. Максимальный срок службы в домах аристократов был установлен законом в 200 дней в году, однако не единичны случаи, когда в он достигал 300 и более дней.

Таким образом, целенаправленная деятельность по строительству централизованного государства в период Нара привела к тому, что в Японии значение трудовой повинности в ряду форм эксплуатации населения было значительно большим, чем в Китае. Только за счет широчайшего применения внеэкономического принуждения можно было обеспечить выполнение грандиозных, государственных проектов, таких как строительство столицы, буддийских храмов, разветвленной сети дорог. Поскольку все эти проекты не были связаны с непосредственными потребностями населения и не обеспечивались достаточным количеством прибавочного продукта, то с ослаблением административного давления и эпоху Хэйан поддерживать их оказалось невозможным.

Введение денежного обращения

То, что основной формой эксплуатации населения была трудовая повинность, косвенно подтверждается и в целом неудачным опытом введения денежного обращения в нарской Японии.

Первые серебряные и медные японские монеты достоинством в 1 мон были отчеканены в 708 г. Поскольку Япония в то время обладала одним-единственным месторождением серебра на о-ве Цусима, выпуск серебряных монет вскоре был прекращен, и основной денежной единицей стали медные монеты.

В 711 г. 1 мон был приравнен к 6 сё? риса (1 сё соответствовал в то время 0,72 л), 5 мон — к одной штуке полотна размером приблизительно 4 м на 70 см. Если учесть, что мобилизованным для несения трудовой повинности выдавали 2 сё риса в день (многим же, не занятым на тяжелых работах — по 1 сё), то можно сказать, что 0,5 мон приблизительно соответствовал ежедневному прожиточному минимуму того времени.

_{Стоимость 1 мон в продуктовом эквиваленте}

_{Стоимость 1 сё риса в деньгах}

Из таблиц видно, что реальная стоимость денег постепенно уменьшалась. Большую роль в этом сыграла и бесконтрольно осуществлявшаяся эмиссия. В 708–958 гг. было проведено 12 выпусков монет, при этом временами им устанавливалась цена в 10 раз выше старых при ухудшавшемся качестве (при эмиссии 958 г. только новые деньги были признаны «правильными», а старыми накоплениями пользоваться запретили, т. е. фактически была проведена денежная конфискация).

Политика государства по введению денежного обращения вылилась в целый ряд конкретных решений:

1) Начиная с 711 г. сезонное жалование (кироку) чиновникам, наряду с материей, мотыгами и рисом, частично выплачивалось деньгами.

2) В случае накопления определенных денежных сумм и предоставления их государству данному лицу давалось повышение в ранге. Правда, это положение касалось только лиц младшего 6-го ранга и ниже. Относительно же более высокопоставленных лиц (старшего 6-го ранга и выше) требовался специальный указ императора, разрешавший такое повышение.

3) Некоторые виды натурального налога (тё? и ё?) разрешалось заменять деньгами.

4) Разрешалась сдача внаем за деньги земельных участков.

5) Допускалась выплата денежного довольствия работникам, которые были заняты на строительстве объектов государственного значения— буддийских храмов, административных зданий, дорог и т. д.

6) Начиная с 713 г. местным властям предписывалось разрешать богатым крестьянам торговлю рисом на дорогах.

7) Были установлены «твердые цены» на основные продукты, что должно было стимулировать денежный оборот, а главное, поставить торговлю под жесткий государственный контроль. С этой же целью допускалось предоставление рангов торговцам.

Однако все меры по стимулированию денежного обращения в целом окончились безрезультатно. Основная часть населения архипелага осталась вне сферы распространения товарно-денежных отношений — господствующим был натуральный продуктообмен.

Исходя из основных мероприятий в рамках осуществления денежной политики, можно сделать вывод, что японское государство того времени было заинтересовано прежде всего в «вертикальной» циркуляции денег: оно осуществляло ими выплаты чиновникам или работникам, а потом получало их обратно в виде налогов и вновь использовало их в тех же целях. Иными словами, идея, что деньги могут применяться в отношениях между независимыми производителями (агентами рынка), в то время еще не получила распространения. Это, разумеется, было не случайно, ибо само государство являлось основным заказчиком работ и услуг, за которые оно же и расплачивалось.

Распространение частного землевладения

Стремясь увеличить доходы от налоговых поступлений и арендной платы государство начало поощрять обработку новых, ранее не разрабатывавшихся или заброшенных земель.

В 715 г. появился указ о поощрении подъема нови, а в 722 г. было принято решение поднять 1 млн. тё? пустошей с целью «поощрения земледелия и увеличения сбора урожая».

Разработка новых земель требовала больших затрат труда и немалых средств, что было под силу лишь состоятельным лицам и храмам. Поэтому для активизации процесса государство в 723 г. в законодательном порядке объявило поднятую новь владением лица, ее разработавшего. В самом указе говорилось, что лица, которые «создадут новую ирригационную систему», получат такие земли во «владение в течение трех поколений» (сам освоитель, его сын и внук); те же, кто обработал новые земли, «используя старую ирригационную систему», получат их во «владение в течение всей своей жизни».

Знать прекрасно понимала, что освоение целинных земель открывало дорогу к оформлению частного владения (сперва на протяжении 1–3 поколений, а потом и наследственного), и потому изыскивала любые возможности для участия в нем. Для этого использовали безземельных или беглых (чаще всего, от непосильного бремени отработок) крестьян, а разработанные поля сдавали затем в аренду. Отдельная же крестьянская семья была не в состоянии поднимать целину без содействия общины, а последняя, в свою очередь, не располагала возможностью оказать такую помощь.

Чтобы еще больше стимулировать подъем пустошей, в 743 г. вышел указ, упразднявший закон «три поколения — одна жизнь» и вводивший принцип «вечного частного владения освоенной целиной». Важное значение имело то, что разрешение на освоение земли стали выдавать не правительственные учреждения, а управители провинций. Это ускорило формирование частного землевладения, поскольку позволило столичной знати и крупным храмам создавать земельные владения в провинции.

Кроме того, указ устанавливал пределы допустимых владений для простого народа и знати (в чем видится явная попытка ограничить захват целинных земель знатью).

В итоге реализация земельного законодательства способствовала углублению пропасти между знатью и крестьянами. На практике японская знать в VIII в., опираясь на гарантии закона (либо обходя его), существенно укрепила свою экономическую базу и в полной мере смогла использовать возможности увеличения своей земельной собственности.

_{Разрешенный размер частных земельных владений (по указу 743 г.)}

Понимая опасность для надельной системы, которую таил в себе рост частной собственности на землю, государство пыталось если не упразднить практику создания частных наследственных владений (это, по-видимому, было уже невозможно), то хотя бы ее ограничить. В 765 г. был издан указ, в котором знати запрещаюсь использовать в своих частных владениях принудительный крестьянский труд, так как это отвлекало крестьян от обработки собственных наделов и, следовательно, затрудняло уплату ими налогов, что приводило к сокращению государственных доходов.

Однако, несмотря на все попытки ограничения частных владений, процесс их образования, а также создания на их основе вотчин (сё?эн), было уже невозможно остановить. Так, запрет на использование крестьянского труда в частных владениях был отменен уже в 772 г., а последующие указы (784, 797 и 801 гг.), изданные с целью пресечь захват неосвоенных земель и превращение их в частную собственность, не дали заметных результатов.

Формирование государственной идеологии

Формирование японской государственности сопровождалось процессом создания официальной идеологии. Основными источниками, питавшими идеологические построения японского государства в период Нара, были традиционная японская религия синто? (синтоизм) и импортированные с континента буддизм, конфуцианство и связанные с последним китайские общественно-политические концепции. В результате японская официальная идеология представляла собой сложный конгломерат идей и представлений как местного, так и иноземного происхождения.

Синтоизм

В период Нара в основном была достигнута стабилизация японской политической системы. Несмотря на многочисленные придворные интриги, эффективность работы государственного и репрессивного аппаратов в VIII в. не вызывает сомнений.

Процесс упрочения позиций правящего рода в его ритуально-магической функции привел к повышению статуса его прародительницы — богини солнца Аматэрасу («светящая с неба» или «освещающая небо»), в связи с чем вся солярная семантика приобрела особое значение. Достаточно сказать, что престолонаследник именовался «сыном солнца, сияющего высоко» (такатэрасу хи-но мико), а сам акт восшествия на престол описывался как «наследование небесному солнцу» (амацу хицуги).

^{Храм Исэ}

К тому времени место синтоизма в системе государственной идеологии было кодифицировано. В законодательных сводах и в мифологическо-летописных памятниках «Кодзики» и «Нихон сёки» был зафиксирован список общегосударственных синтоистских ритуалов и правила их проведения. Аматэрасу прочно заняла место главного божества синтоистского пантеона, существенно повысился и статус ее святилища в Исэ.

В частности, была выработана система, при которой в качестве жрицы (сайгу) в Исэ назначалась незамужняя принцесса из правящего рода, и раз в 20 лет проводилась перестройка самого храма (благодаря этому архитектура этого сооружения дошла до нас в практически неизменном виде). Окончательно были кодифицированы и ритуалы, связанные с восхождением государя на престол. Следует, однако, иметь в виду, что роль императора как первосвященника государственного синтоизма во многом определялась силой неписаных обычаев, ибо в японском законодательстве отсутствовало систематизированное изложение статуса императора, его прав и обязанностей.

Буддизм

Если до Тэмму правители Японии обращались к буддизму лишь спорадически, то начиная с его правления можно говорить о постоянно возрастающей роли буддизма в жизни двора. Учащаются сообщения о пожаловании буддийским храмам земельных наделов и крестьянских дворов, при дворе неоднократно проводятся буддийские церемонии. Тэмму даже издал указ, согласно которому «во всех домах всех провинций» надлежало иметь буддийский алтарь и сутры. Буддийский ритуал кремации постепенно стал вытеснять синтоистский обычай предания земле, Государыня Дзито? (690–697) была первой из японских монархов, чье тело было кремировано.

Государственное покровительство буддизму продолжилось и в период Нара. В Фудзивара имелось 4 «государственных храма» (квалифицировались как «большие») — Дайандзи, Якусидзи, Хо?ко?дзи (ранее был известен как Асука-дэра или же Ганго?дзи) и Кавара-дэра (Гуфукудзи). Первые три из них были перенесены в новую столицу Нара, а место Кавара-дэра занял также перенесенный из прежней столицы родовой буддийский храм (удзидэра) рода Фудзивара — Ко?фукудзи, который занимал огромную территорию и которому, как и трем другим, была пожалована тысяча крестьянских дворов. Кроме того, несколько других влиятельных родов также решили переехать в Нара вместе со своими храмами. Точно известно, что среди них были род Ки (храм Кинодэра или Рэндзё?дзи) и Кадзураки (храм Кадзураки-дэра). Были и кланы, которые строили свои родовые буддийские храмы в Нара впервые в своей истории (например, Сугавара и Саэки). О количестве буддийских храмов в Нара всего через 10 лет после переезда туда двора можно судить по тому, что за день до смерти Фудзивара-но Фухито (720 г.) был издан указ, предписывавший провести службу в 48 столичных храмах во избавление его от недуга.

В официальном летописании VIII в. подчеркивалась функция буддизма как охранителя государства. В «Сёку нихонги» приводится более двух десятков государевых указов, превозносивших магические свойства буддийской молитвы, которая способна устранить угрозы государю в случае заговоров и мятежей. Принятие монашества отрекшимися от престола (Сё?му) и даже действующими государями (Ко?кэн) и погребальный ритуал трупосожжения уже ни кого не вызывали удивления.

Правители VIII в. уделяли повышенное внимание строительству буддийских храмов не только в столице, но и в провинции. Особенно активно занимался этим Сё?му, который называл себя «рабом Трех Сокровищ» (т. е. Будды, дхармы и общины; часто под последним термином понимается буддийское вероучение). Именно в его правление началось строительство «провинциальных храмов» (кокубундзи) в каждой из приблизительно 60 провинций. Молитвы в этих храмах были призваны обеспечить безопасность государства. Идея создания такой религиозной структуры была подсказана китайским опытом — в каждой провинции там имелся буддийский «государственный храм».

Особой популярностью среди правящей элиты и духовенства, вовлеченного в орбиту государственной жизни, пользовались сутры, обещающие процветание и благоденствие тем странам, в которых монарх почитает Будду. Таким образом, мифологическое (синтоистское) обоснование легитимности правящей династии подкреплялось буддийской доктриной. «Тремя сутрами, оберегающими страну» считались «Сутра золотого блеска», (яп. «Конко?мё?кё?»), «Сутра праведных правителей» («Нинно?кё?») и «Сутра лотоса» («Хоккэкё?»).

Наряду с поощрением буддизма государство стремилось установить над ним тотальный контроль. Всеми делами буддийской общины в масштабе страны ведал ее глава со?дзу, или дайсо?дзу (некто вроде «патриарха») — монах, назначавшийся двором и ответственный перед ним.

Согласно одному из разделов законодательных сводов, посвященному монахам («Со?нирё?»), им запрещалось проповедовать вне пределов храмов, они должны были проходить церемонию посвящения только в храмах, утвержденных для этой цели властями, и т. д. Наказания, предусмотренные за эти нарушения, были внесены в сам текст «Со?нирё?», т. е. этот раздел законодательства обладал полной законченностью, сочетая в себе функции «гражданского» и «уголовного» кодексов — рё? и рицу.

Для духовенства была также введена специальная 13-ступенчатая шкала рангов. Таким образом, государство делало все, чтобы превратить его в некоторое подобие чиновничьего аппарата и не допустить превращения в социальную группу с самостоятельными интересами — в какой бы области они не проявлялись.

Кульминацией усилий Сё?му и его наследников по приданию буддизму статуса государственной религии стало строительство гигантского храма То?дайдзи («Великий храм Востока»). Со второй половины VIII в. То?дайдзи стал не только центром религиозной жизни, но и местом проведения важнейших государственных церемоний, не имевших непосредственного отношения к религии. Так, именно там неоднократно проходила церемония присвоения рангов чиновникам.

Обращаясь к буддизму, как к защитнику государя и государства, японские правители окружали себя монахами, которые приобретали на них все большее влияние. Не случайно поэтому, что сделанная в VIII в, (и последняя в японской истории) попытка свержения правящего рода была предпринята именно монахом — До?кё?. Правда, после падения последнего буддийские монахи в определенной степени утеряли свои позиции при дворе. Наметилась даже повторная «синтоистская волна», сопровождавшаяся серьезным переосмыслением всего комплекса официальной идеологии. Однако политические перипетии уже не могли оказать на развитие японского буддизма решающего влияния.

Относительно VIII в. (в особенности его конца) можно говорить о начале складывания самостоятельной буддийской традиции, в некоторой степени независимой от функционирования государственного аппарата. Крупные храмы, получившие в собственность землю, теперь уже могли вести самостоятельное существование. В этих храмах (например, То?дайдзи, Дайтокудзи, Ганго?дзи) начали вести храмовые хроники, т. е. буддизм как бы приобрел самостоятельную, отдельную от государства (хотя, конечно, связанную с ним) историю. В нерасчлененном на религиозные течения буддизме VII в. стали складываться зачатки будущих религиозных школ, которыми быль столь богат средневековый японский буддизм.

В доктринальном отношении японский буддизм VIII в. еще очень сильно зависел от Китая. Большинство знаменитых японских монахов того времени либо родились в Китае, либо обучались там. Так, прошли в Китае курс обучения До?дзи, который после 17 лет (701–718), проведенных в Китае, основал в Нара крупнейший храм Дайандзи и занимал должность рисси, т. е. ответственного за соблюдение монахами заповедей, и Гэмбо?, проведший в Китае 20 лет (716–736). Последний привез в Японию 5 тыс. свитков сутр и шастр, занимал должность патриарха (со?дзу), вылечил тяжелобольную мать императора Сё?му и сыграл ключевую роль в строительстве провинциальных храмов кокубундзи. Среди китайских монахов наибольшей известностью пользовался Гандзин, прибывший в Японию в 754 г. на посольском корабле вместе с японскими монахами, возвращавшимися из Китая. Его целью было передать японцам «ортодоксальные» правила посвящения в монашеский сан. Ему удалось неоднократно провести этот ритуал в крупнейших храмах (в том числе именно он постриг в монахи императоров Сё?му, Ко?мё? и Ко?кэн), что, кстати, вызвало негодование местного монашества, недовольного его вмешательством в уже сложившуюся практику.

На рубеже периодов Нара и Хэйан появились и первые литературные памятники, объектом описания которых были буддийские ценности и святые.

Первым из них был сборник буддийских преданий, легенд и житий «Нихон рё?ики» (полное название «Нихонкоку гэмпо? дзэнъаку рё?ики» — «Записи о чудесах дивных воздаяния прижизненного за добрые и злые дела, случившиеся в стране Японии»), составленный монахом храма Якусидзи по имени Кё?кай. Истории «Нихон рё?ики» были призваны убедить в истинности и всеобщности кармического воздаяния, возбудить универсальную и активную сострадательность. Этот сборник приобрел довольно широкую читательскую аудиторию, использовался в качестве материала для подготовки проповедей и внес большой вклад в формировании того типа личности, который мы можем назвать «буддийским».

Конфуцианство

Конфуцианство представляет собой мощный идеологический комплекс, в котором высшей ценностью предстает государство как таковое. Основой государства в конфуцианском понимании являются семейные отношения — обязанности / права иерархического порядка, которые исполняют и которыми наделены члены семьи. При этом упорядоченность внутрисемейных отношений мыслится как гарантия стабильности внутригосударственного порядка. Составной частью государственного конфуцианства является религиозный культ самого Конфуция и отправление ритуалов в его честь. Тем не менее, идеология конфуцианства является продуктом весьма развитого рационалистического сознания.

В нарской Японии усвоение конфуцианских ценностей шло через школы чиновников. Стандартными текстами, которыми пользовались в них, были «Луньюй» и «Сяоцзы» — записи последователей Конфуция о нем самом и его учениках. Кроме того, в школьном обучении широко использовался сборник образцов классической китайской прозы и поэзии «Вэньсюань» Сяо Туна (составлен при южной династии Лян), материалы которого использовались в экзаменационных работах, и, конечно, «Сэндзимон» («Сочинение в тысячу иероглифов») — мнемонический текст из тысячи ни разу не повторяющихся знаков, использовавшийся в процессе обучения во всех странах с иероглифической письменностью.

Что касается богатейшей китайской философской традиции (даже канонической — скажем, «Пятикнижия»), то она явно не пользовалась особым успехом. Поскольку в деле обеспечения текстами роль государства, закупавшего книги во время посольств в Китай, была очень значительна, можно предположить, что в определенной мере это было следствием целенаправленного отбора источников письменной информации.

В целом же, японское общество и государство мало походили на китайские, а картина мира, выработанная ими, отличалась большим своеобразием. Это не могло не накладывать глубокого отпечатка на степень овладения конфуцианскими текстами и характер их интерпретации.

Китайская общественно-политическая мысль

Несмотря на потенциальную возможность комплексного усвоения японцами китайской картины мира, этого не произошло. В японской мысли того времени практически не представлены такие основополагающие китайские концепции как дуализм небо-земля или дао. В социологических построениях отсутствовал акцент на наказаниях, характерный для Китая (неравнозначность рицу и рё? в японском законодательстве), целиком была проигнорирована идея «мандата Неба», а связанные с системой конкурсных экзаменов на чиновничью должность возможности вертикальной мобильности были практически полностью заблокированы кровнородственной структурой японского общества.

К основным отличиям, определившим особенности японской государственности в сопоставлении с китайской, можно отнести меньшую территорию и население, островное положение, относительную безопасность от внешних угроз (нашествия кочевников всегда оставались для Китая одной из основных проблем), родо-племенной характер японского общества, особенности традиционной японской картины мира, основанной на синтоизме.

Поскольку сам Китай не прилагал серьезных усилий для вовлечения Японии в орбиту своего идеологического (да и политического) влияния, проникновение китайского миропонимания происходило либо случайным образом, либо за счет осознанного отбора из богатейшего китайского опыта государственного строительства того, что более всего вписывалось в привычные представления и социальные структуры.

Избирательный характер японских идейных заимствований проявился, в частности, в том, как была воспринята нарским двором система ритуала «ли» — существеннейший для Китая компонент политического, идеологического и культурного устройства.

Пронизывавшая все общественное устройство система «ли» включала в себя 5 основных элементов: 1) «цзили» (яп. «китирэй», букв, «ритуалы счастья») — ритуалы и церемонии, связанные с поклонением предкам; 2) «сюнли» (яп. «кё?рэй», букв, «ритуалы несчастья») — похороны; 3) «цзяли» (яп. «карэй», букв, «обряды радости») — ритуалы совершеннолетия и бракосочетания, т. е. обряды жизненного цикла; 4) «биньли» (яп. «хинрэй», букв, «гостевые ритуалы») — дипломатические отношения; 5) «цзюньли» (яп. «гунрэй») — военные и связанные с войной церемонии, а также практические руководства (вооружение, подготовка войска, маневры).

Считалось, что отправление вышеуказанных ритуалов и церемоний способно обеспечить гармоничное состояние как самого государства, так и всех его элементов. Законы при этом играли подчиненную роль средства для поддержания ритуала (а значит и общества в целом) в должном и дееспособном состоянии.

Получается, что именно «ли» (а отнюдь не законодательство) было основным элементом китайской государственной идеологии, дававшим теоретические обоснования природы государства, целей его существования, легитимности правителя. И если императору было дано право фактического пересмотра законодательства в форме указов, то в отношении «ли» он был обязан точно так же. как и все его подданные, следовать правилам отправления домашнего и государственного ритуала, которые в своей письменной форме существовали отдельно от законодательных сводов и не вносились в их текст. Китайский император обладал не только огромными правами, но и обязанностями. Считаясь «сыном Неба», он был обязан поклоняться Небу в силу своих родственных связей с ним, предстательствуя перед ним от имени всего населения Поднебесной — единой семьи. Если же он по каким-то причинам не справлялся со своими обязанностями, то он (или же вся династия в целом) терял «мандат Неба» и подлежал устранению — идея, которая в Японии принята никогда не была.

Что касается общего соотношения «законов» и «ритуала» в Японии, то там отсутствовали независимые и обладавшие самостоятельным значением установления относительно «ли», а отдельные положения, попадавшие в Китае в сферу компетенции «ли», в Японии были включены в тексты самих законодательных сводов. Таким образом, правила ритуалов «ли» считались в Японии лишь одной из частей законодательства.

Хотя первое упоминание о ритуале (в китайском понимании этого термина) как основе государственности встречается еще в начале VII в. в «Уложении» Сё?току-тайси (что, видимо, было прямым следствием приглашения знатоков «Пятикнижия» из Пэкче в правления Кэйтай и Дзёмэй), и японский придворный церемониал содержал многие легко узнаваемые внешние детали китайского придворного обихода (одежда, китайские названия построек дворцового комплекса и т. п.), вряд ли можно утверждать, что китайский ритуал был воспринят как системообразующее начало.

Из всех пяти разделов «ли» японцев, судя по всему, раньше всего заинтересовали похоронные ритуалы, т. е. именно та часть обрядовой практики, которая уже была значимым элементом деятельности раннеяпонского государства (строительство курганов). Но, несмотря на определенное влияние китайского погребального ритуала, нашедшего, в частности, свое выражение в регламентировавшем похоронные процедуры указе 646 г., в исторической перспективе утвердилась все-таки буддийская обрядовая практика трупосожжения.

Чрезвычайно показательны различия между Японией и Китаем в подходах и к определению такого фундаментального вопроса, как статус правителя. Скажем, законы (рё?) в Китае регламентировали одежду правителя и точно определяли местонахождение китайского императора при проведении придворных церемоний. Ничего этого в Японии не наблюдалось. Фигура японского императора вообще была фактически выведена за пределы любых письменных законодательных установлений. Не был определен даже. такой важнейший для функционирования государства вопрос, как порядок престолонаследия (он был законодательно установлен только в XIX в.).

Разумеется, жизнь японского тэнно? была строго регламентирована. Однако эти регламентации существовали в устной форме: все, что относилось к статусу сакрального правителя, определению его ритуальных и церемониальных действий, не подпадало под компетенцию письменной культуры и существовало в форме обычного права.

В письменной же форме, т. е. в мифологическо-летописных сводах «Кодзики» и «Нихон сёки», обосновывалась сакральность всей династии, несменяемость ее (но не отдельного правителя). Таким образом, точно так же, как ритуалы «ли» были выведены в Китае за пределы законодательства, основной «программный документ» японского государственного устройства — синтоистский миф — обладал совершенно отдельным и особым статусом.

Прецедентный характер мифа определял многие особенности функционирования не только правящего дома, но и всех других влиятельных родов, японского государства и общества вообще. Яркий пример тому представляют собой генеалогические списки «Синсэн сёдзироку» («Вновь составленные родовые списки», 815 г.). при составлении которых основным первичным источником служил мифологический рассказ. Все влиятельные роды (числом 1182), обитавшие в Кинай, были классифицированы в зависимости от типа предка, к которому они возводили свое происхождение (потомки императоров, потомки небесных божеств, потомки детей и внуков небесных божеств, потомки земных божеств, потомки иммигрантов). Одной из главных целей «Синсэн сёдзироку» было желание ограничить влияние в придворной жизни потомков иммигрантов, служилой знати вообще и периферийной аристократии. В исторической перспективе это привело к полной замкнутости правящего класса (родоплеменной аристократии).

Таким образом, заимствование китайских общественных установлений было в значительной степени формальным, не носило системообразующего характера и не подрывало основ традиционного социального порядка.

Политическая история периода Нара

Борьба вокруг престолонаследия

В самом верхнем эшелоне власти в VIII веке происходили постоянные попытки передела властных полномочий. Борьба шла не столько непосредственно за материальные ресурсы (главными из которых в то время были земли с приданными крестьянами и налоговые поступления), сколько за место в политической иерархии, которое обеспечивало к ним доступ. Из-за отсутствия определенного законом порядка престолонаследия (что, разумеется, не было простой случайностью) попытки утвердить свое влияние обычно принимали форму борьбы за то, чтобы утвердить па престоле своего ставленника.

При реально существовавшей полигамии круг претендентов на трон был весьма широк. Согласно законодательству VIII в. в пего попадало несколько десятков человек с формально одинаковыми правами, что создавало неограниченные возможности для возникновения конфликтных ситуаций. К тому же после оттеснения Сога с политической арены и ликвидации их монополии на «поставку» невест для правящего дома на эту роль стали претендовать сразу несколько родов. Наконец, реформы Тэмму, направленные на укрепление центральной власти, временно разбалансировали привычные социальные механизмы, что проявилось и в борьбе за японский трон. Может быть, наиболее курьезным примером было занятие трона Гэммэй после смерти ее сына Момму, что было вопиющим нарушением любых прецедентов престолонаследия.

В указе (сэммё?), провозглашенном при вступлении Гэммэй на трон, в частности, говорилось:

«Изрек государь [Момму], сын наш: „Тело наше нынче устало, и желаем мы отдых получить, и болезнь побороть. На посту же нашем, унаследованном от солнца небесного, должно владыке пребывать и править. Посему мы его уступаем"».

Для того, чтобы решение Гэммэй о принятии титула императрицы не выглядело беспочвенным, она ссылалась на волю императора Тэнти:

«И вот законы те, что установлены и назначены государем, сыном Ямато, о коем молвят с трепетом, правившим Поднебесной из дворца Афуми-но О?цу [Тэнти], — законы, что вместе с Солнцем-Луной далеко длятся, законы вечные, неизменные, кои принять и исполнять надлежит, все мы приняли и с трепетом службу несли» (пер. Л.М.Ермаковой).

Судя по всему, Тэнти, к которому апеллировала Гэммэй (и о ноле которого нам на самом деле ничего не известно), провозгласил (или якобы провозгласил) такой порядок престолонаследия, при котором сам государь (или же императорский дом в целом) выбирал себе преемника без участия каких-либо других лиц. В дальнейшем это установление Тэнти неоднократно упоминалось при вступлении новых правителей на престол. Интересно, что очень часто выбор падал на женщин — по-видимому, в качестве компромиссного решения в условиях относительного баланса сил внутри правящего рода.

Одновременно в качестве меры защиты от внутридинастических коллизий был выработан механизм отречения от престола в пользу предварительно назначенного преемника. Так, Дзито? отреклась в пользу Момму, внука Тэмму; Гэммэй — в пользу Гэнсё?, своей незамужней дочери (такая передача властных полномочий не имела прецедента); Гэнсё? — в пользу Сё?му (сына Момму); Сё?му — в пользу своей дочери Ко?кэн; Ко?кэн — в пользу Дзюннин.

Возвышение рода Фудзивара

В начале VIII в. начала складываться система политического доминирования рода Фудзивара, который постепенно стал в решающей степени определять динамику придворной политической жизни. Представители этого рода почти постоянно играли ведущую роль и в практических делах управления, и при составлении важнейших документов «программного» свойства (законодательные своды, хроника «Сёку нихонги»).

Социальные механизмы контроля Фудзивара над государственным аппаратом и действиями императора не вполне понятны. Похоже, однако, что в своей основе они были теми же, что и при Сога во второй половине VI — первой половине VII вв.: этот род стал новым «поставщиком» невест для правящего дома, т. е. привел в действие традиционную систему родства, при которой дядя по материнской линии обладал значительным влиянием на своего внука.

Сам род Фудзивара был далеко не един: внутри него самого также существовали группировки, каждая из которых отстаивала свои интересы.

Фамилия Фудзивара была пожалована Накатоми-но Каматари в 669 г. императором Тэнти, вместе с которым (в то время — принц Нака-но О?э) он осуществил ранее переворот, направленный на устранение рода Сога из политической жизни.

Сын Каматари — Фухито, правый министр, участвовал в составлении обоих законодательных сводов и выдал замуж за императоров Момму и Сё?му двух своих дочерей. Четверо сыновей Фухито также заняли высокие должности при дворе (все они обладали рангами выше четвертого), разрушив, таким образом, сложившийся там баланс сил. Сыновья Фухито основали четыре основных «дома» рода Фудзивара: «южный», «северный», «церемониальный» («сикикэ») и «столичный», что в дальнейшем стало основой для внутриродовой конкуренции.

Поначалу потомки Фухито действовали согласно: они обвинили в подготовке заговора принца Нагая (сына Момму и дочери Фухито), занимавшего пост левого министра, и вынудили его и всю его семью совершить самоубийство (в 729 г.), избавившись таким образом от его детей в качестве конкурентов в борьбе за престол. Но в 737 г. все четверо братьев (все они были членами высшего государственного совета — дадзё?кан) умерли во время эпидемии оспы, и тогда ведущее положение при дворе занял представитель другого рода — Татибана-но Мороэ (при нем членом дадзё?кан был только один представитель рода Фудзивара).

В результате придворных интриг, предпринятых Татибана-но Мороэ, Киби-но Макиби и монахом Гэмбо?, внук Фухито по имени Хироцугу в 738 г. был отправлен служить на Кю?сю?, где в 740 г. поднял мятеж. Через 2 месяца Хироцугу был разбит мобилизованной со всех провинций 17-тысячной армией, попал в плен и был казнен. После этого возглавлявшийся им один из домов Фудзивара («сикикэ») пришел в упадок, и на некоторое время позиции рода Фудзивара при дворе ослабли.

Затем на первый план выдвинулся «южный дом» («нанкэ»). Его представитель, Фудзивара-но Накамаро, внук Фухито, приобрел определенное влияние в последние годы правления Сё?му, но особенно усилился в правление Ко?кэн (которую фактически контролировала ее мать и его тетка Ко?мё?, бывшая супругой Сё?му) и при Дзюннин (был его зятем). После раскрытия направленного непосредственно против него заговора 757 г., возглавляемого Татибана-но Нарамаро (сыном Мороэ и дочери Фудзивара-но Фухито) и его ближайшими сподвижниками принцем Фунадо и О?томо-но Комаро, Накамаро фактически стал диктатором, чеканил собственную монету, собирал налоги от собственного имени, занял обычно остававшийся вакантным пост главного министра (дайдзё? дайдзин). В соответствии с китайской традицией табуирования прижизненных имен императоров он даже принял имя Эми-но Осикацу, присвоив себе, таким образом, привилегии монарха. Однако затем он вошел в конфликт с монахом До?кё?.

История До?кё?

Будучи выходцем из захудалого провинциального рода Югэ, До?кё? прошел путь от простого монаха до всемогущего властителя страны. Выдвижение До?кё? было тем более удивительным, что социальная структура японского общества VIII в. жестко детерминировала судьбу человека. При присвоении придворных рангов и распределении государственных должностей принадлежность к тому или иному роду играла определяющую роль.

До?кё? оказался исключением. Свою роль в этом сыграли как его личные качества (согласно утверждениям современных графологов, До?кё? обладал «сильным и самоуверенным характером»), так и то, что он избрал для себя путь монаха. Буддийское духовенство представляло собой, пожалуй, единственную социальную группу, дававшую в Японии того времени простор для вертикальной социальной мобильности.

До?кё? появился в штате придворных монахов в начале 50-х годов, когда престол занимал император Дзюннин — ставленник Фудзивара-но Накамаро. Монахи того времени не только обучались китайской грамоте, что было необходимо для чтения священных буддийских текстов, переведенных в Китае с санскрита, но и владели многими другими полезными навыками, в частности врачеванием. За До?кё? утвердилась слава умелого целителя. Видимо, поэтому его направили в 761 г. к занемогшей экс-императрице Ко?кэн.

Ныне уже трудно судить, чем именно До?кё? завоевал расположение императрицы. Может быть, она выбрала его своим духовным пастырем? Или, как утверждает сборник буддийских легенд «Нихон рё?ики», «До?кё? из рода Югэ делил с императрицей одну подушку и управлял Поднебесной»?

Так или иначе, после встречи с До?кё? намерения Ко?кэн резко изменились. «Сёку нихонги» лапидарно отмечает, что «между экс-императрицей-Ко?кэн и императором Дзюннин обнаружились разногласия, после чего Ко?кэн удалилась в храм Хокодзи». Спустя какое-то время она публично объявила, что принимает монашество, оставляя малые дела управления Дзюннин, а крупными отныне станет заниматься сама. Политическая борьба, продолжавшаяся в течение двух лет, окончилась сражением, победу в котором одержали войска Ко?кэн. Накамаро был убит, а Дзюннин — сослан и вскоре скончался при таинственных обстоятельствах.

После этого Ко?кэн вторично взошла на трон (на сей раз под именем Сё?току). Императрица-монахиня пожелала иметь министра-монаха и даровала До?кё? не предусмотренный никакими законами титулы дайдзё? дайдзин-дзэндзи («великий министр-монах») и хоо («повелитель дхармы»).

В правление Сё?току-До?кё? было проведено множество мероприятий, направленных на дальнейшее распространение буддизма в стране. Назовем лишь одно из них, наиболее впечатляющее по своему размаху. Для ритуального очищения от скверны, вызванной мятежом Фудзивара Накамаро, был вырезан 1 млн. (!) деревянных моделей пагод.

А в 766 г. произошло чудо: в храме Сумидэра были обнаружены мощи Будды. Сё?току признала это за знак одобрения деятельности До?кё? и пожаловала ему новый титул — «император Закона Будды».

Однако тщеславие До?кё? все еще не было удовлетворено — он посчитал, что должен стать настоящим императором. Для этого им была использована глубоко укоренившаяся вера в предсказания.

В 769 г. в столице Нара стало известно, что синтоистский бог Хатиман из храма Уса на Кю?сю? пожелал, чтобы До?кё? стал императором, обещая стране в этом случае мир и спокойствие. Единственный раз за все правление Сё?току чары До?кё? оказались бессильны, ибо императрице было явлено «встречное» видение: она должна отправить некоего Вакэ-но Киёмаро на Кю?сю?, чтобы он узнал истинную волю бога. Киёмаро вернулся от оракула с таким ответом:

«Со времени начала нашего государства и до дней наших определено, кому быть государем, а кому — подданным. И не случалось еще, чтобы подданный стал государем. Трон солнца небесного должен наследоваться императорским домом. Неправедный же да будет изгнан».

За такой ответ До?кё? сослал Киёмаро, однако уже не возобновлял своих претензий на престол.

Влияние До?кё? на императрицу было столь прочным, что и после случившегося он сохранил свои позиции. Однако после смерти Ко?кэн, последовавшей в 770 г., новый император Ко?нин изгнал До?кё? из столицы в храм Симоцукэ, где он и скончался 2 года спустя. Возмущение, вызванное До?кё?, было столь велико, что Ко?нин счел за благо изменить прежний девиз правления, не дожидаясь конца года, что считалось совершенно недопустимым с точки зрения «нормальной» императорской этики.

Действия До?кё? навлекли гонения не только на него самого и его партию — при дворе вообще усилились антибуддийские (а имеете с ними и антииностранные) настроения. Прекратилась государственная помощь буддийским храмам, был ужесточен контроль над пострижением в монахи. Так потерпела крах попытка построения буддийской теократии. Правящая элита Японии осознала, что наилучшим гарантом ее наследственных привилегий был синтоизм с его развитым культом предков, из которого логически проистекало подчеркнуто уважительное отношение к истории и традиции вообще.

Что касается рода Фудзивара, то даже смерть Накамаро уже не могла остановить их все возрастающее влияние.

Правление Камму

Последние годы периода Нара и начало Хэйан падают на правление Камму (781–806), старшего сына императора Ко?нин и Такано-но Ниигаса, происходившей из корейского иммигрантского рода потомков королевской семьи Пэкче. Вероятно, если бы не поддержка его тестя Фудзивара-но Момокава и удачно сложившиеся обстоятельства, Камму вряд ли стал бы наследным принцем и императором.

Камму был деятельным правителем, осуществившим целый ряд преобразований, направленных на укрепление императорской власти. В отличие от предшествующих государей ему удалось достичь определенной независимости в проводимой им политике. Посты главного и левого министров он оставил вакантными и пытался по возможности самостоятельно решать стоящие перед страной (двором) проблемы.

Деятельность Камму затронула все сферы государственной жизни и была посвящена корректировке системы «государства рицурё?» в надежде остановить ее эрозию.

Во-первых, он провел реформу провинциальной администрации. Была введена должность кагэюси — специальных провинциальных инспекторов, которые должны были наладить сбор и обеспечить сохранность натурального налога и его доставку в столицу. Это было непростой задачей, поскольку в то время связи между центром и провинциями были уже заметно ослаблены.

Во-вторых, срок перераспределения земельных наделов был увеличен до 12 лет. Согласно закону «Тайхо?рё?», это следовало делать каждые 6 лет, но в реальной жизни осуществлять это было сложно. Кроме того, Камму реформировал военную организацию, введя систему кондэй, упразднившую рекрутский набор. Теперь армия стала формироваться избирательно из сыновей знатных домов (такой порядок службы в армии просуществовал до 1873 г.) При введении новой системы в 792 г. каждая провинция могла представить не более 60 кондэй; таким образом, вся армия государства составляла, видимо, около 3 тыс. чел.

В сфере религии Камму предпринял меры для отделения буддийской церкви от государственной политики, поддерживал формирование новых буддийских направлений в противовес «нанто рокусю?» («шести буддийским школам Нара»), покровительствовал религиозным деятелям Сайтё? и К?кай.

Среди дел Камму наиболее известны перенос столицы (сначала в Нагаока, потом — в Хэйан) и походы против эмиси. Перенос столицы из Нара был, вероятно, вызван осознанием общего кризиса всего государства, обострившегося в последние годы. Это и развал надельной системы землепользования, и беспрерывные придворные интриги, и чрезмерное вмешательство буддийских монастырей и монахов в светские дела. Кроме того, все японские правители в эпоху Нара были прямыми потомками Тэмму и Дзито?. Камму же был по отцовской линии потомком Тэнти, сын которого потерпел поражении во время «смуты года дзинсин» (672 г.). Поэтому, возможно, здесь сработала китайская политико-историческая логика, согласно которой новая династия (хотя в строгом смысле слова говорить о «новой» династии было бы неправомерным) непременно перебиралась в новую столицу.

Перенос дворца в Нагаока (к северо-западу от Нара) был осуществлен в 784 г., однако из-за убийства в следующем году Фудзивара-но Танэцугу и неожиданной смерти сосланного из-за причастности к этому заговору принца Савара полномасштабные строительные работы были приостановлены. В 794 г. двор был перенесен в провинцию Ямасиро, где и началось строительство новой столицы — Хэйанкё? («столица мира и спокойствия»). Одной из центральных фигур, осуществлявших этот проект, был Вакэ-но Киёмаро, сыгравший выдающуюся роль в устранении монаха До?кё? из придворно-политической жизни. Хэйан (позднее переименованный в Киото) оставался официальной резиденцией японских императоров вплоть до 1868 г., когда двор переехал в Токио. Таким образом, период «кочевого двора» был окончательно завершен: новое строительство для разбухавших государственных структур требовало слишком много времени и средств.

Что касается серии походов против эмиси, то здесь Камму продолжил деятельность своего отца по расширению границ государства на северо-восток. В 789, 794 и 801 гг. он осуществил 3 военных похода. Поначалу его ждал полный провал. Известно, что в сражениях с военачальником эмиси Атэруи в 789 г. было потеряно более тысячи человек. Однако в 801 г. правительственным войскам все-таки удалось продвинуться довольно далеко вглубь провинции Муцу. Саканоуэ-но Тамурамаро, который возглавлял эту экспедицию, довел свое войско до реки Китаками и установил там новые пограничные посты. За это Камму пожаловал ему титул — сэйи тайсё?гун — «главный военачальник по усмирению варваров». Но это был последний успех как для Камму, так и для следующих правителей, на долгое время оставивших идею покорения северных племен.

***

В отличие от столицы Фудзивара, территория которой после переезда двора в Нара была практически сразу занята рисовыми полями, в Нара этот процесс занял несколько больше времени. Уже после перемещения в Нагаока (784 г.) в 792 г. для охраны «старого дворца» в Нара были посланы стражники. В 809 г., в правление Сага, там была построена резиденция для бывшего императора Хэйдзэй. А в 810 г. был даже издан указ о возвращении столицы в Нара, который, правда, не был претворен в жизнь. И только после смерти Хэйдзэй в 824 г. Нара окончательно потеряла всякое государственное значение, и в IX-X вв. почти вся ее территория превратилась в обрабатываемые поля.