Глава 2 НАРСКАЯ ЯПОНИЯ И ВНЕШНИЙ МИР

Специфика исторического пути Японии не может быть понята без учета ее отношений с внешним миром. При этом внешнее по отношению к японскому государству пространство следует подразделить по крайней мере на две основных зоны: заморские государства и неподвластные японскому императору племена, обнявшие на самом архипелаге.

Взаимоотношения с материковыми государствами

Все связи Японии с материком осуществлялись по морю. Потому возникает естественный вопрос: чем было море для японской культуры и цивилизации?

С одной стороны, море отъединяет одну культуру от другой, а с другой — предоставляет широкие возможности для коммуникации. Применительно к Японии исторический парадокс заключается в том, что морские коммуникации полноценно использовались только в одном направлении: с материка — в Японию.

Это тем более удивительно, что значительная часть населения Японии была образована выходцами с материка, которые сумели в свое время преодолеть водный барьер. Тем не менее, остается фактом неумение (а скорее — нежелание) японцев строить корабли, приспособленные для плавания в открытом море. Вплоть до начала массовых контактов с европейцами в XIX в. японцы не выучились (не хотели выучиться!) серьезному мореплаванию, а их «суда» представляли собой, как правило, долбленки, сделанные из одного бревна, размером которого и диктовался размер судна, предназначенного, по преимуществу, для плавания лишь в прибрежных водах.

Предпосылки перехода к самоизоляции

Очевидно, что до середины VII в. путешествие по морю не представляло особой проблемы: очень тесные связи военно-политического свойства с государствами Корейского п-ова, где Ямато имело свои интересы, обусловливали посылку туда многочисленных эмиссаров и крупных контингентов войск. Так, японский экспедиционный корпус 663 г. составлял 27 тыс. чел.

Однако в результате серии поражений японская армия была вынуждена вернуться на архипелаг, после чего Ямато отказалось от проведения активной внешней политики и сосредоточилось на обустройстве внутренней жизни. От моря стали ждать неприятностей: японские правители боялись вторжения со стороны Силла и танского Китая и строили крепости на юго-западе страны. Японское государство как бы начало отгораживаться от моря, воспринимая его как свою государственную границу. Пожалуй, именно в тогда был сделан окончательный выбор в пользу интенсивного пути хозяйствования, который сопровождался постепенным нарастанием интровертности японской культуры. И хотя расширение территории Ямато в северо-восточном направлении продолжалось вплоть до IX в., пролив, отделяющий Хонсю? от Хоккайдо?, фактически не был преодолен.

По-видимому, сложившийся в Японии хозяйственно-культурный комплекс способствовал угасанию заинтересованности во внешнем мире: цикл воспроизводства носил замкнутый и самодостаточный характер, и территория архипелага располагала всем необходимым для его поддержания. Главную роль здесь, по-видимому, сыграло почти полное отсутствие в Японии скотоводства и почти неизбежно сопутствовавшего ему комплекса территориальной экспансии, вызванного потребностью в пастбищах. Напротив, богатейшие, неисчерпаемые для того времени морские ресурсы и основанное на интенсивных методах хозяйствования заливное рисоводство располагали к тщательному освоению прежде всего ближнего пространства.

Объективные предпосылки изоляционизма дополнились и чисто историческими факторами. Нараставшая в VII–VIII вв. мирная экспансия иноземной культуры подтачивала идеологическую основу существования японского общества — культ предков, освященный синтоизмом. Может быть, наиболее зримое выражение этот процесс нашел в неудавшейся попытке смены правящей династии, предпринятой буддийским монахом До?кё?.

К тому же выходцы из Кореи и Китая попытались ревизовать синтоистский миф, составляя генеалогические списки, согласно которым иммигранты возводили свое происхождение к синтоистским божествам. Увидев в этом угрозу собственному положению, японская родоплеменная аристократия во главе с родом Фудзивара предприняла усилия, чтобы не допустить посторонних в свою «касту». В итоге, ее социальная политика оказалась ориентирована на предотвращение социальной мобильности, что теоретически могло полностью заблокировать дальнейшее развитие общества.

Однако этого не произошло, ибо образование, наука и техника фактически не вошли в формировавшуюся концепцию национальной культуры. Поэтому особых препятствий для заимствования континентальных достижений в этих областях в Японии не возникало.

Отношения с Китаем

Отказавшись от решения военно-политических задач на Корейском п-ове, японское государство не потеряло интереса к культурному взаимодействию с материком. Правда, если раньше наибольший интерес вызывали государства Корейского п-ова (в особенности Пэкче), то теперь взоры японцев обратились непосредственно к Китаю, который сделался основным источником культурной информации — как в области науки и техники, так и в сфере государственного строительства.

После распада Пэкче и Когурё беженцы из этих стран составили наибольшую часть иммигрантов с материка. Однако японское государство использовало их как носителей знаний не столько о Корее, сколько о Китае. Конечно, этому способствовало осознание неоспоримого факта военного превосходства Китая — так, государство Силла, объединившее Корейский п-ов, находилось в очень сильной зависимости от Танской империи (его правитель — ван — получал инвеституру при дворе китайского «сына Неба», а престолонаследник должен был находиться в Китае в качестве заложника).

Япония, находясь зависимости от Китая, как источника культурной информации, не приняла практики инвеституры (получения от танского императора печати, удостоверявшей легитимность японского правителя) и оставалась, таким образом, независимым государством. Танской империи пришлось смириться с этим, но отношение к Японии в Китае было намного более прохладным, чем к другим близлежащим странам. Известно, что во время новогодней церемонии 753 г., когда в Чанъани оказались посольства сразу четырех стран, японское посольство было поставлено на последнее место (Силла — на первое). Это вызвало сильное недовольство японского посла, заявившего:

«Несмотря на то, что Силла издавна приносит дань Японии, его поставили выше. Это не сообразуется с естественным порядком вещей».

В 600–614 гг., в правление Суйко, Ямато успело отправить 4 миссии к суйскому двору. Помимо решения чисто дипломатических проблем, целью посольств было углубленное знакомство японцев с буддизмом. Хроника «Суй-шу» сообщает относительно второго посольства 607 г.:

«Прознав о том, что бодхисаттва-сын Неба страны западного моря [т. е. китайский император — Ред.] покровительствует Закону Будды, [посольство Ямато] явилось ко Двору вместе с несколькими десятками послушников, чтобы они изучали Закон Будды».

Таким образом, одной из основных целей контактов с Китаем уже в то время было получение знаний.

Япония продолжала посылать посольства в Китай и в период династии Тан. В 630–894 гг. было назначено 19 посольств, однако в силу различных обстоятельств реально были осуществлены не все из них. Были отменены миссии 746 (10-я), 761 (13-я), 762 (14-я) и 894 гг. (19-я). Кроме того, 12-е посольство 759 г. предназначалось для встречи и сопровождения предыдущего (отмененного) 14-го посольства, целью которого были проводы танского посла; 5-е (665 г.) и 16-е посольства были отправлены с теми же чисто церемониальными целями.

Таким образом, всего в танский Китай было направлено 12 полноценных посольств. Обычно их возглавляли чиновники 4-го ранга (т. е. более высокого, чем послы в Силла и Бохай, имевшие 5-6-й ранги). Тем не менее, высшая японская аристократия в состав посольств не включалась, что свидетельствует об ограниченности ставившихся перед миссиями политических и дипломатических задач.

Время пребывание посольств в Китае было довольно продолжительным (обычно около 3–4 лет), поскольку в их задачу входило не только церемониальное посещение «сына Неба» и принесение дани, но и сбор различной информации, необходимой для государственного строительства в самой Японии. Первое в VIII в. посольство 702 г., отправленное после 33-летнего перерыва, вызванного кризисом на Корейском п-ове, задержалось в Китае на целых 7 лет, а буддийские монахи проводили в Китае от 10 до 20 лет.

Первые посольства к танскому двору в VII в. состояли из одного или двух кораблей (по 120–160 чел. на каждом). В VIII в. отправлялось уже обычно 4 корабля. Наиболее многочисленное посольство было послано в 838 г. — более 600 чел. Обычно в состав посольств входили собственно дипломаты, специалисты (врачи, астрологи, фармацевты, ремесленники), знатоки китайской письменной традиции и монахи, а также экипажи кораблей, составлявшие до 40 % общей численности миссии.

Не слишком большое число японцев, посещавших Китай по официальным каналам (в среднем 30–40 чел. за год), позволяет сделать заключение, что основным средством приобретения необходимых знаний и навыков были книги, на приобретение которых посольствам выделялись специальные средства, и которые после возвращения на родину изучались, переписывались и распространялись под прямым патронажем (и, одновременно, контролем) государственных структур.

Необходимо заметить, что укоренившееся мнение об открытости Танской империи верно лишь с определенными оговорками. без особого разрешения танские власти не позволяли иностранцам ни ввозить товары, ни вести свободную торговлю. Эти ограничения распространялись и на книги. Так что далеко не всегда японцы могли приобрести именно те книги, которые хотели. В случае же направления в Китай посольств для этого предоставлялись намного более благоприятные возможности.

Китайские книги воспринимались в Японии в качестве «продукта стратегического назначения». Они хранились в «библиотечном управлении» (тосёрё?) и без специального распоряжения императора не могли быть выданы даже принцам крови.

По интенсивности контактов с Китаем Япония заметно уступала Силла. Последнее обменивалось посольствами с Китаем до 3–4 раз в год, а Япония — приблизительно один раз в 20 лет. Многие силланцы делали успешную чиновничью карьеру в Китае, в то время среди японцев таким опытом обладал только Абэ-но Накамаро. Тем не менее, информированность японцев относительно всех аспектов китайской государственной жизни не уступала знаниям силланцев.

Почти полное отсутствие у Китая интереса к Японии создавало условия для избирательного отношения к получаемой информации. С 632 по 778 г. в Японию из Китая было направлено 8 миссий, причем 5 из них пришлись на 664–671 гг., что было связано с проблемами передела сфер влияния, возникшими после объединения Кореи. После того, как на Корейском п-ове установилась определенная стабильность, следующее посольство прибыло в Японию только через 90 лет — в 761 г. При этом следует иметь в виду, что большинство посольств было отправлено не от имени танского императора, а от военной администрации Китая в Корее. Только о миссиях 632 и 778 гг. достоверно известно, что они возглавлялись императорскими послами, да и то это были чиновники всего-навсего 7-го ранга, что, впрочем, соответствовало правилам назначения посольств к «варварам».

Дипломатические связи с Силла

Кроме посольств в танский Китай, значительную роль в приобщении японцев к дальневосточной цивилизации играли посольства государства Силла (всего в Японию их было отправлено 31). Непосредственно после того, как Силла объединило под своей властью Корейский п-ов, его отношения с Японией складывались благоприятно. При этом Япония рассматривала Силла в качестве вассального государства.

В начале обмена посольствами Силла, заинтересованное в поддержке Ямато в противостоянии с Китаем, присылало посольства ко двору Тэмму почти каждый год. Однако после возникновения государства Бохай у их северных границ силланские правители сочли за благо замириться с Танской империей, и их недовольство гегемонистскими претензиями Ямато стало возрастать. В правление Дзито? силланские посольства приезжали уже приблизительно раз в 2 года, а при Момму — раз в 3 года. В связи с известием о приеме японским двором бохайских послов в 727 г., Силла не отправляло свои миссии уже 5 лет (с 726 до 732 г.).

Во время посольства 732 г. силланский посол просил о сокращении количества посольств в Японию, но та потребовала регулярного принесения дани раз в 3 года. Вероятно, согласие на это не было получено, и после отъезда силланского посла Япония стала готовиться к войне.

Следующее силланское посольство все-таки прибыло в Японию ровно через 3 года — в 735 г. Но силланский посол неожиданно объявил, что целью его миссии было уведомление японцев о переименовании его страны, что было равносильно провозглашению суверенитета. После этого японо-силланские отношения оказались окончательно подорваны: японский двор не признал переименования и отправил посла обратно. Японское посольство в Силла, отправленное в следующем году, также было выслано. В связи с этим в высших придворных кругах Японии даже высказывалось мнение о необходимости направить в Силла карательный корпус.

Следующее посольство Силла в Японию датируется 752 г. Оно возглавлялось принцем и было чрезвычайно представительным (более 700 чел.). В послании правителя говорилось, что нынешний ван Силла глубоко сожалеет о действиях и словах прежнего. Однако обида на Силла была столь глубока, что, воспользовавшись внутренними беспорядками в Китае в конце 50-х годов VIII века, подорвавшими баланс сил на Дальнем Востоке, Япония вновь подготовила план покорения Силла. Предполагалось отправить экспедиционный корпус на 394 кораблях в составе 47 тыс. пехотинцев и 17360 матросов. Осуществлению этого плана помешало отстранение от власти главного его архитектора Фудзивара-но Накамаро.

После признания Силла Китаем силланско-японские официальные отношения стали постепенно сходить на нет и после 779 г. фактически прекратились.

Отношения с государством Бохай

Еще одной страной, с которой на протяжении VIII в. Япония поддерживала достаточно регулярные связи, было государство Бохай, возникшее в конце VII в. (прекратило свое существование после завоевания киданями в 926 г.). Бохайская царствующая династия была основана выходцем из Когурё Тэ Чоёном. Подавляющую часть населения составляли мохэ (общее название группы тунгусских племен). В состав Бохай входили Ляодун, северная часть Корейского п-ова и юг Приморья.

Поскольку территория Бохай занимала, в частности, большую часть Когурё и граничила с Силла и Тан, это государство имело постоянные конфликты с ними. Япония также рассматривала Бохай как свое вассальное государство. Первое бохайское посольство в Японию прибыло в 727 г. и было принято государем Сё?му. Всего же за все время существования этого государства в Японию было направлено 34 миссии (они особенно участились с начала IX века).

Поначалу Бохай пыталось превратить Японию в своего военно-дипломатического союзника, однако со второй половины VIII в. р контактах двух стран стали превалировать церемониальные и торгово-обменные цели. Бохайские посольства преподносили японскому двору меха, женьшень, мед, а японские — продукты ткачества и лаковые изделия.

Из Японии, начиная с 728 г., в Бохай было отправлено 13 миссий (т. е. приблизительно столько же, сколько и в Китай), последняя из которых датируется 811 г. Япония использовала бохайские посольства и свои посольства в Бохай для получения информации о событиях на Корейском п-ове и в Китае, а также для отработки маршрута в Китай через территорию этого государства (не было осуществлено) в связи с враждебными отношениями с Силла.

***

Бохай оставалось единственным государством, с которым Япония продолжала поддерживать посольские контакты вплоть до его крушения в 922 г. При этом следует отметить, что эти контакты были односторонними — посольства посылало только Бохайское государство. Последний официальный контакт с Силла датируется 779 г., с Танской империей — в 838 г. После смерти Сё?току, когда после череды императоров-потомков Тэмму воцарилась линия, ведущая свое происхождение от Тэнти, Япония умерила свои «имперские амбиции» на международной арене и все больше стала придерживаться «изоляционистского» курса, обусловленного как ее географическим положением и типом хозяйственной адаптации, так и конкретными историческими обстоятельствами, которые обусловили быстрое выпадение Японии из системы международных отношений на Дальнем Востоке.

Прежде всего, исчезло ощущение угрозы, исходящей с материка. И Танская империя, и Силла были озабочены прежде всего своими внутриполитическими проблемами. Показательно, что в 792 г., т. е. в самый разгар военных кампаний против эмиси, Япония резко сократила свою армию. Воинская повинность была отменена повсюду за исключением районов непосредственного контакта с эмиси (провинции Муцу, Дэва, о-в Садо) и региона Сайкайдо?.

Представление Японии о себе, как о местном гегемоне, также утратило свою актуальность. Когда в 918 г. было воссоздано государство Корё (Когурё), покорившее Силла в 935 г. и объединившее таким образом Корейский п-ов, то оно пожелало восстановить официальные контакты с Японией и даже обязалось приносить дань. Однако осознавшая свою самодостаточность Япония это предложение отвергла. Не обменивалась Япония посольствами и с наследницей Тан — Сунской империей. Это, однако, не означало прекращения морской торговли, которая перешла в руки прежде всего китайских и корейских (но не японских) купцов.

Роль личных контактов

Наиболее многочисленные личные контакты японцев с носителями континентальной культуры были связаны не с посольствами, а с мощным потоком переселенцев с Корейского п-ова, вызванным крушением государств Пэкче (663) и Когурё (668), когда Силла удалось объединить Корею. Как свидетельствуют генеалогические списки «Синсэн сёдзироку» (815), около ¹/₃ высшей элиты японского общества были недавними выходцами с Корейского п-ова.

Прибывшие из более высокоразвитых государств иммигранты, естественно, представляли собой незаменимые кадры для государственно-культурного строительства. Кроме того, японцы предпринимали активные усилия по привлечению специалистов, в услугах которых они были заинтересованы. Хорошим примером подобных усилий может послужить история переселения китайского монаха по имени Гандзин, которому в сопровождении японских посланцев удалось достичь Японии лишь после пяти попыток, предпринятых в 742–754 гг. (предыдущие были неудачны из-за нападений пиратов и неблагоприятных погодных условий).

Проявляя неоспоримый интерес к материковому опыту (в первую очередь — китайскому), заимствуя в очень значительной степени китайские образцы государственного строительства, японцы педали это прежде всего с помощью письменной информации и — поначалу — в значительной степени руками уже готовых кадров из Китая и Кореи.

***

Оценивая в целом характер связей Японии с внешним миром, следует отметить, что обмен между Японией и материком осуществлялся прежде всего в информационной, а не торговой сфере (товарный обмен ограничивался предметами роскоши). Японцев значительно больше интересовали идеи, know-how, а не готовые к употреблению продукты. При этом их интерес практически исчерпывался Китаем, Кореей и Бохай. Так, первая попытка непосредственно проникнуть на родину буддизма — в Индию — была предпринята лишь во второй половине IX в. сыном императора Хэйдзэй принцем Такаока, который умер в пути.

Ассимиляция народов Японского архипелага

«Внешний мир», о котором говорилось выше, лежал за морем. Но существовал и сухопутный внешний мир. Это были, во-первых, племена юга о-ва Кю?сю? (хаято) и, во-вторых племена эмиси на севере о-ва Хонсю?.

Хотя хаято и эмиси номинально и проживали на территории, находившейся под «цивилизующим» влиянием японского правителя, приносили ему дань и формально входили в состав податного населения, они (в противоречии с китайской геополитической моделью) считались «варварами». Хаято относились к «южным варварам», а эмиси — к «восточным» (обитатели той части северного Хонсю?, которая обращена к Тихому океану) и «северным» (побережье Японского моря). Поэтому по отношению к ним и были возможны меры силового воздействия (посылка войск). Особенно настойчиво эта силовая политика проводилась на севере Хонсю?.

Политика в отношении эмиси

Хотя имперские амбиции правящей элиты нарской Японии подталкивали ее к военной экспансии на северо-восток, с рациональной точки зрения эмиси не представляли для японцев какого-либо интереса. Они не обладали сколько-нибудь важной для японцев культурной информацией, ибо находились на значительно более низкой стадии общественного развития. Земли эмиси также были малопривлекательны для японцев, поскольку не представляли ценности с точки зрения развития на них рисоводства. Тем не менее, в VII–VIII вв. Япония, находившаяся под влиянием китайской геополитической модели, пыталась проводить на севере Хонсю? политику ассимиляции местных племен.

Покорение и интеграция эмиси протекали со значительными осложнениями: эмиси не восприняли рисоводство и весь связанный с ним культурный комплекс. Кроме того, эмиси были решительно настроены на защиту своей независимости и весьма неплохо экипированы в военном отношении. Они обладали конницей и даже собственным железоделательным производством.

Ассимиляторская политика Японии по отношению к эмиси сводилась к трем основным направлениям:

1) Масштабное насильственное переселение на север обитателей центральной Японии. Документированное количество таких переселенцев составляет: для первой половины VIII в. — более 1800 дворов, для второй половины — более 19 тыс. дворов. Переселенцы были освобождены от несения трудовой повинности (в связи с невозможностью или малой продуктивностью рисоводства ирригационные сооружения в областях обитания эмиси не возводились), но несли воинскую повинность, поскольку этот регион рассматривался как северная граница Ямато.

2) Дифференцированная политика по отношению к самим эмиси, а именно поощрение тех, кто признавал суверенитет государя Ямато и вооруженное подавление непокорных. «Политика пряника» включала в себя устройство пиров, раздачу подарков, пожалование рангов и государственных наград кунъи вождям. Кроме того, эмиси, признававшие верховенство двора Ямато, были освобождены от налогообложения, но привлекались для строительства крепостей и в качестве пограничных стражей. Вместо принятых в собственно Ямато налогов эмиси доставляли дань (морскую капусту, лошадей, шкуры) в Нара или же местным чиновникам. Эта дань имела скорее не экономическое, а символическое значения и служила выражением покорности.

3) Переселение части эмиси с севера в другие регионы Ямато (исключая внутренние провинции). Пожалуй, эта мера наиболее ясно указывала на планы власти по культурной и экономической ассимиляции эмиси.

Ассимиляция хаято

Политика Ямато по отношению к хаято на юге Кю?сю? характеризовалась в целом тем же комплексом мероприятий, но с одним существенным дополнением: интеграция хаято в общеяпонскую культуру (культуру Ямато) была более полной, что, вероятно, было связано в первую очередь с полноформатным развитием заливного рисоводства в этом регионе. Жестоко подавленные восстания хаято 713 и 720 гг. были фактически последними их выступлениями против японского господства, после чего отношения японцев с обитателями южного Кю?сю? перешли в политическую и экономическую плоскость.

Весьма показательно, что если племена хаято оказались окончательно покоренными уже в начале VIII в., то на севере Хонсю? только сёгунат Токугава (XVII-XIX вв.) окончательно «замирил» местное население. До этого на протяжении всего средневековья граница между Японией и не-Японией фактически проходила по реке Коромогава (совр. префектура Иватэ).

***

Восстания на севере Японии, связанные, как правило, с нежеланием участвовать в трудовых мобилизациях и строительных работах, периодически вспыхивали на протяжении всего VIII в., и японцы неоднократно снаряжали против эмиси военные экспедиции. По сообщению источников, наиболее многочисленный экспедиционный корпус насчитывал не много не мало 100 тыс. чел. (!) (что, впрочем, вряд ли следует понимать буквально).

Постепенно активная военная деятельность по покорению севера Хонсю? пошла на убыль, что отчетливо проявилось после отмены в 805 г. очередной экспедиции. Двор Ямато фактически оставил попытки насильственной интеграции севера, и объектом его «цивилизаторской» деятельности стали менее удаленные районы. Изменение политики в отношении эмиси вполне вписывалось в общую тенденцию культурной эволюции, характеризовавшуюся нарастанием интровертности. Более полное развитие эта тенденция получила в период Хэйан, характеризовавшийся в целом мирными процессами освоения внутреннего пространства и значительной потерей интереса к внешнему миру.

Ямато и Япония

Крепнущее государственное самосознание Ямато проявлялось во многих областях. Перед правителями Ямато стояла трудная задача: создание «цивилизованного» (по китайским и корейским меркам) государства, т. е. включение Ямато в сложившийся дальневосточный мир на равноправных (как минимум) основаниях при сохранении собственного «лица».

Весьма символичным с этой точки зрения было изменение титула правителя. Если ранее правитель Ямато именовался о?кими (японское чтение китайских иероглифов «великий ван», что предполагало вассальные отношения с Китаем), то в конце VII в. (вероятно, в правление Тэмму) стал последовательно употребляться китайский астрологический термин тянь хуан (яп. тэнно?), обозначавший небесного императора или же Полярную звезду. В Японии в соответствии с местными культурными традициями, актуализировавшими в первую очередь генеалогическую семантику, данный термин понимался прежде всего как «сын Неба».

Согласно даосским представлениям, тянь хуан-тэнно? пребывал в небесном «фиолетовом дворце» (фиолетовый — цвет, обозначавший наибольшую сакральность), откуда он управлял даосскими мудрецами (чжэньжэнь; яп. чтение махито). Понятие «мудрец» вошло в употребление во второй половине VII в. Так, посмертное японское имя императора Тэмму было Ама-но Нунахара Оки-но Махито, где «Оки» (кит. Инчжоу) — одна из священных даосских островов-гор, где обитали бессмертные. Первый по значимости ранг-кабанэ после реформы Тэмму также назывался «махито», а неотъемлемыми атрибутами верховного правителя считались зеркало и меч — важные предметы даосского ритуала. Таким образом, при формировании японской модели государственности даосским представлениям принадлежала очень значительная роль: двор Ямато представал как зеркальное отражение идеального даосского «небесного» миропорядка. Следует, однако, заметить, что заимствования из Китая были избирательными и не носили систематического характера.

Вместе с давно вошедшим в практику обозначением подведомственной государю территории как «Поднебесная» (что также считалось прерогативой китайского императора) терминологическая пара тэнно?-Поднебесная должна была указывать на одинаковый статус правителей Ямато и Китая.

Отчетливо отдавая себе отчет в том, что она создает государство, основанное на новых принципах, правящая элита решила также сменить его название. Если до VIII в. японцы называли свою страну Ямато, то в 702 г. мы впервые встречаемся с топонимом «Япония» («Нихон» или «Ниппон», что буквально означает («Присолнечная страна»). Именно так назвал свою страну Авата-но Махито, отправленный послом в танский Китай и произведший там большое впечатление своей образованностью («Махито любит читать канонические книги и исторические сочинения, пишет и толкует, манеры — превосходны»). Танская хроника также отмечала: «Япония — другое название Ямато. Эта страна находится там, где восходит солнце, и потому ей дали название Япония». При этом отмечалось, что топоним Ямато японцам «не нравится».

Меняя название государства, двор Ямато желал подчеркнуть, что отныне Китай имеет дело с обновленной страной, жизнь в которой устроена на «цивилизованный» манер (напомним, что непосредственно перед отправкой японского посольства был введен в действие законодательный свод «Тайхо? рицурё?»). Само новое название — «Присолнечная (т. е. лежащая на востоке) страна» — явно корреспондировало (как своим двухсоставным иероглифическим обозначением, так и принципом названия, исходящим из положения в пространстве) с самоназванием Китая — «Срединная страна» (яп. «Тю?гоку»), т. е. в акте переименования содержался «интернационализирующий» элемент.

Для китайских пространственных представлений наиболее характерна ориентация по оси север-юг, связанная с северным расположением обиталища обожествленной ипостаси первобытной единой субстанции, расположенной в виде звезды на северном небосклоне (кит. Тай и. яп. Тайицу), откуда и происходит управление Поднебесной. Сам же китайский император должен был повелевать Поднебесной, обратившись лицом к югу.

Что касается древней Японии, то в «Кодзики» и «Нихон сёки» наиболее часто указывалось направление на восток или на запад, т. е. основная горизонтальная ось мира проводилась именно по этой линии, причем восток считался «счастливым» направлением, а запад — «несчастливым» (именно на западе располагалась «страна мертвых» — «ёми-но куни»). В синтоистском ритуале противопоставление восток-запад также имеет первостепенное значение.

Ни в буддизме, ни в китайской религиозно-философской традиции восток не имел того значения, которое он приобрел в Японии. Китайская хроника «Суй-шу» сообщает, что китайский император пришел в страшное негодование, получив послание Суйко, в котором Ямато ассоциировало себя с востоком («Сын Неба страны, где восходит солнце, обращается с посланием к Сыну Неба страны, где солнце заходит»). Обычно в этом эпизоде видят только недовольство уравниванием статуса правителей Китая и Японии, но, возможно, гнев китайского императора был вызван и тем, что данная формулировка игнорировала «срединное» положение Китая в геополитической модели мира, характерной чертой которой было помещение собственной страны (которой в лице государя приписывалась роль носителя абсолютной благодати) в центре Поднебесной.

Кроме того, Япония попыталась «примерить» на себя китайскую геополитическую модель. Поэтому японские хронисты не слишком часто, но все-таки использовали термин «срединная страна» по отношению к Японии. Согласно китайской геополитической модели, «срединная страна», должна была быть окружена «варварскими» странами и народами. Среди них существовало несколько градаций. Сам Китай при этом именовался «великой страной Тан» и попадал в категорию «соседней страны», в то время как Силла и Бохай относились к «дальним соседям», обязанным приносить дань. И те, и другие не находились под благодетельным влиянием государя, но имели возможность «вернуться» к нему. Поэтому переселенцев в Японию именовали «кикадзин», т. е. «вернувшиеся к культурности».

Такая модель вела к возникновению определенных противоречий в японской внешней политике. Так, хотя Танская империя попадала в разряд стран, не подверженных «цивилизующему» влиянию тэнно?, Япония приносила ей дань. Поэтому акт переименования государства был призван прежде всего подчеркнуть самостоятельность страны и ее независимость от Китая, поскольку те страны, правители которых получали инвеституру при дворе китайского императора, не имели права ни на введение собственного законодательства (скажем, Силла такого законодательства не имело), ни на использование собственных девизов правления (в Японии регулярное применение девизов правления началось с 701 г. — «Тайхо?» — «Великое сокровище»), ни на несанкционированное изменение названия страны.

Танский двор был вынужден согласиться с переименованием, и, таким образом, Японии удалось закрепить достигнутый еще в VII в. особый статус в отношениях с Китаем — ее послы являлись ко двору китайского императора, но не каждый год, как то были обязаны делать государства Корейского п-ова. Правда, Япония, вероятно, обязалась приносить дань, но не ежегодно, как Силла, а на нерегулярной основе.

Таким образом, вместе с приобретением страной другого названия в начале VIII в. Японией был сделан важный шаг к государственной самоидентификации, что создавало в дальнейшем предпосылки и для самоидентификации этнической.

На практике оба названия — Ямато и Япония (Нихон) — длительное время сосуществовали, и двум иероглифам «ни» и «хон» зачастую приписывалось чтение «Ямато».

***

Японское государство второй половины VII–VIII вв. в современной историографии принято называть «государством, основанном на законах» («рицурё? кокка»). Для этого имеются серьезные основания. Провозгласив одной из своих основных целей создание высокоцентрализованного государства, японская правящая элита обратилась к китайскому опыту государственного строительства. Начало этого процесса, как уже говорилось, можно датировать приблизительно серединой VII в., когда были провозглашены указы, нацеленные на создание государственности, отвечающей китайским представлениям (надельное землепользование, строительство постоянной столицы, повсеместное создание сети почтовых дворов и т. д.). При этом основными «программными документами были законодательные своды («Тайхо? рицурё?», 701 г.; «Ёро? рицурё?», 757 г.), в соответствии с которыми должна была быть выстроена вся совокупность внутри- и внешнегосударственных отношений, и которые, с определенными модификациями, были смоделированы по китайскому образцу.

Выполнение заложенной в сводах программы политической централизации сопровождалось осуществлением крупномасштабных проектов, что потребовало колоссального напряжения сил, аккумулировавшихся с помощью внеэкономических средств принуждения (трудовая повинность). Синдром гигантомании, начало которого лежало в «курганном периоде», не был еще изжит. На этом пути поначалу были достигнуты впечатляющие успехи. Так, была воздвигнута столица Нара — колоссальный для того времени город. В Нара был выстроен громадный буддийский храмовый комплекс То?дайдзи. В каждой из провинций согласно специальному указу был возведен буддийский храм. Страна покрылась сетью дорог с расположенными на них почтовыми дворами. В школах чиновников осуществлялось планомерное и достаточно массовое обучение на основе классических китайских памятников философской, государственной, исторической, литературной мысли. Сама организация чиновничества представляла собой стройную иерархическую систему, скопированную с китайских образцов. Создавались исторические хроники и стихотворные антологии на китайском языке, призванные подчеркнуть высокую степень овладения японцами континентальной культурой. В столичном быту доминировала китайская одежда.

Главным инициатором всех этих проектов было государство и казалось, что центр достиг очень высокой степени управляемости страной. Однако весьма скоро выяснилось, что реальный уровень экономического, политического и культурного состояния общества не соответствовало ни тем образцам, которые описывались в законодательных сводах, ни конкретным планам по их проведению в жизнь. Поэтому «канонический автопортрет государства» (законодательные своды) довольно быстро стал дополняться чертами, отражавшими реальные особенности взаимоотношений н японском обществе.

Первый пересмотр законодательного свода относится уже к 706 г. Хроника «Сёку нихонги» сообщает, что «только один или два закона проводятся в жизнь; полное же осуществление невозможно», довольно наивно возлагая при этом вину на нерадивых чиновников.

Хорошо прослеживаемые по источникам изменения в законотворческой и текущей политике свидетельствуют о достаточно реалистичной оценке ситуации японскими правителями и об отказе от осуществления тех проектов, которые требовали чрезмерных усилий (строительство То?дайдзи оказалось одним из последних проявлений «синдрома гигантомании»). Вместе с тем, отказ от реализации некоторых планов, возможно, был вызван давлением местных культурно-социальных условий и обстоятельств. Так, можно считать доказанным, что состоявшие из двух основных частей (рицу — «уголовный кодекс» и рё? — «гражданский») законодательные своды, реально «работали» только во второй своей, «гражданской», части. Что касается уголовных законов рицу, то они так и не были введены в действие, и общество продолжало жить согласно нормам обычного права. Причина заключалась в изначальной утопичности рицу, т. е. их несоответствии местным японским реалиям.

Дрейф японского государства в сторону более адекватной местным условиям общественной модели проходил по следующим основным направлениям.

Земельные отношения. Основной экономической идеей законодательных сводов была система надельного землепользования с сохранением государственной собственности на землю. Однако с течением времени все большее количество земель переходило в частные руки с правом передачи по наследству: «жалованные» земли (давались за особые заслуги), земли синтоистских храмов и буддийский монастырей, целинные земли (с 743 г.). Начиная с 802 г. передел земель стал осуществляться раз в 12 лет (согласно сводам, время между переделами должно было составлять 6 лет). Все это вело к концентрации пахотной земли в частных руках и к подрыву экономической основы «государства рицурё?» — государственной собственности на землю. На смену ей приходила система частного поместного землевладения — сё?эн.

Отношения между центром и периферией. Территориальное деление страны включало в себя около 60 провинций и 600 уездов. В отличие от Китая, чиновники из центра присылались только на должности управителей провинций. Что касается уездов и сел, то на должности управителей и старост всегда назначались только представители местной знати. В дальнейшем, в период Хэйан, вместе с развитием поместного землевладения уезды фактически превратились в вотчины и утратили свое значение в качестве административных единиц. Таким образом, центр практически не был в состоянии осуществлять контрольные функции на местах. Поскольку основная тяжесть сбора первичных сведений о податном населении, налогообложении и т. д. лежала именно на уездах, исторические данные о состоянии государственности после периода Нара (вплоть до сёгуната Токугава) сильно уступают по своей точности, подробности и конкретности тем, которые относятся к VIII в.

Армия. Японским правителям пришлось распроститься с мечтами о сильной армии. В начале VIII в. одна «часть» (гундан) формировалась 3–4 уездами. В результате растущего осознания того, что реальная внешняя угроза отсутствует, рекрутская система была пересмотрена в сторону облегчения, а в 792 г. вообще была почти полностью ликвидирована. В то же самое время личные дружины поместных владельцев имели явную тенденцию к увеличению, что привело в дальнейшем к кровавым междоусобным столкновениям.

Статус правителя. Серьезные изменения произошли и в статусе самого государя («императора», «сына Неба»). Если для VIII в. характерна концепция «сильного» и деятельного правителя (другой вопрос, в какой мере эта концепция была реализована), то в период Хэйан окончательно сложилась политическая система доминирования рода Фудзивара, когда государь продолжал оставаться верховным синтоистским жрецом, но его властные полномочия проявляли постоянную тенденцию к сокращению. При этом подтвердила свою жизнеспособность более ранняя система управления, когда один из влиятельных родов являлся «поставщиком» жен для правителя. Сыновья от этих браков становились императорами, но их действия в значительной степени контролировались их дядьями по материнской линии (так называемый авункулат; в VI–VII вв. такую роль играл род Сога).

Геополитическое положение. После ряда поражений японской экспедиционной армии на Корейском п-ове в середине VII в. Япония постепенно стала отказываться от проведения активной внешней политики, ставившей своей целью вмешательство в дела стран континента. Однако в то время она еще сохраняла живой интерес к поддержанию внешних связей, обусловленный как потребностью в новой информации (приобретении различных знаний, умений, навыков), так и стремлением к «международному признанию».

Продолжался регулярный обмен посольствами с Китаем и Силла, который, однако, по мере нарастания самодостаточности и интровертности культуры был довольно быстро прекращен (в 838 и 779 годах соответственно), Единственным внешнеполитическим партнером Японии на время осталось государство Бохай.

Система образования и конкурсных экзаменов. Формально в Японии была воспринята китайская идея конкурсных экзаменов на занятие чиновничьих должностей. Однако на практике заложенные в ней возможности вертикальной социальной мобильности оказались выхолощенными. Для детей чиновника 6-го ранга и ниже было практически невозможно достичь 5-го ранга — минимального для занятия должности при дворе. Продвижение по служебной лестнице в гораздо большей степени определялось происхождением, чем служебными заслугами. Во многом именно по этой причине в период Хэйан государственные школы чиновников сменило домашнее образование. Таким образом, вся система чиновничьих рангов, целиком заимствованная из Китая, утеряла свой первоначальный смысл.

Дорожная инфраструктура. В VIII в. была создана сеть так называемых государственных дорог (кандо?), которая соединяла столицу со всеми основными регионами. По сравнению с будущими временами эффективность системы сообщений была очень высокой. Распад дорожной инфраструктуры явился одним из проявлений утери центром значительной части своих полномочий и ослабления его контроля над периферией.

Денежное обращение. Желание походить на Китай выразилось, в частности, в чеканке монеты, впервые выпущенной в обращение в 708 г. Следующий выпуск был осуществлен только в 760 году. До 958 г. зафиксировано еще 10 эмиссий. Несмотря на настойчивые меры государства по активизации денежного оборота (повышение в ранге тех, кто аккумулировал определенные денежные средства; выплата жалованья чиновникам деньгами), в стране продолжал господствовать натуральный обмен. В X в. чеканка собственной монеты в Японии полностью прекратилась.

Буддизм. Первая половина периода Нара прошла под знаком включения буддизма в систему официальной идеологии. Однако с течением времени стало понятно, что только синтоизм с его системой сакральных генеалогий, уходящих своими корнями в традиционную мифологию, способен обеспечить аристократии сохранение привилегированного положения, Поэтому государственная поддержка буддизма сделалась намного слабее, и параллельно произошла повторная актуализация всего синтоистского мифологическо-ритуального комплекса. В начале IX в. произошло окончательное оформление синтоистского пантеона, что способствовало созданию абсолютно закрытых для посторонних элементов властных структур.

Пространство. В начале VIII в. японское государство и культура стремились к расширению своих границ. Это нашло свое выражение и в попытках продвижения на север о-ва Хонсю?, и в сельскохозяйственном освоении новых земель.

С началом периода Хэйан планы по интеграции этого региона явно отошли на второй план, колонизация была приостановлена, а отношения с обитателями тех мест — племенами эмиси — в основном свелись к принесению теми символической дани. Исторические источники стали описывать по преимуществу пространство столицы и двора, литературные — ограничили свое видение тем пространством, которое физически доступно взгляду. Активное развитие получило моделирование природы, максимально приближенное к дому (садово-парковое искусство).

Время. «Государство рицурё?» начиналось с письменного оформления политически ангажированной концепции прошлого, имевшей своим формальным прототипом китайское летописание. Однако после того, как осознание непререкаемой легитимности правящего рода прочно вошло в качестве основного элемента в модель государственного устройства, потребность в ведении хроник отпала, и прошлое перестало быть объектом активной государственной политики.

Язык. Если VIII в. можно считать временем почти безраздельного господства китайского письменного языка, то впоследствии сфера его использования стала сокращаться. Весьма симптоматичным было появление в период Хэйан новых классов поэтических и прозаических текстов на японском языке, полностью игнорировавших «государственную» тематику в ее китайском понимании. Подобная японизация общего строя жизни видна и в других областях культуры — живописи, скульптуре, архитектуре, костюме и т. д.

***

Описанные выше тенденции показывают, что японское государство периода Нара (со всеми его атрибутами, включая летописание и законодательство) было в значительной степени продуктом волевой деятельности ограниченного круга социальных реформаторов, а не следствием естественной эволюции японского общества. В связи с этим «оболочка» этого государства и его «содержимое» отличались разительным образом. И на первый взгляд нарская Япония имела все внешние признаки высокоцентрализованного государства «современного» (т. е. китайского) типа, то реальные процессы адаптации и «переваривания» новых для японского общества идей, установлений и институтов привели совсем не к тем результатам, на которые рассчитывали творцы законодательных сводов в VIII в. Они стремились построить империю, напоминающую Китай по своей мощи, размаху и степени централизации. Однако их не слишком далекие потомки оказались в стране, где периферия вела жизнь, вполне независимую от центра, где власть императора была скорее номинальной, чем реальной, и где большинство начинаний VIII в. приобрело не вполне узнаваемый вид.