Глава 2 РАЗВИТИЕ НАУЧНОЙ МЫСЛИ И ОБРАЗОВАНИЯ

Общественная мысль периода Токугава

После окончательной победы Токугава Иэясу над своими противниками обстановке стабилизации политической и экономической жизни страны, перед новым режимом встала задача создания идеологической базы, способной упрочить, а если возможно, то и увековечить социально-политическую систему токугавского сёгуната.

Прежде всего бакуфу посчитало нужным установить эффективный контроль над сферой религиозной и общественной мысли. Уже в 1613 г. при правительстве была учреждена должность чиновника по делам буддийских и синтоистских храмов (дзися бугё?). Все буддийские школы должны были представить документы, подтверждающие их право на владение принадлежавшими им храмами и землями. Вслед за тем все население страны было прикреплено к тому или иному храму по месту жительства. Храмы выдавали своим прихожанам свидетельства (тэраукэ) в том, что они не являются христианами или членами какой-либо запрещенной секты. Эти свидетельства требовалось предъявлять при перемене места жительства, устройстве на работу, вступлении в брак и в других случаях.

В рассматриваемый период наибольшим числом последователей располагали амидаистские секты Дзё?до и Дзё?до синсю?, а также школы Дзэн и Нитирэн. Однако конфессиональная принадлежность прихожан при их прикреплении к определенным храмам не принималась во внимание. Правительственные распоряжения, практически превратившие буддийское духовенство в часть бюрократического аппарата сёгуната, сильно ослабили его влияние на интеллектуальную и духовную жизнь народа. К тому же для токугавского режима, ставившего перед собой конкретные политические цели, религиозно-философская система буддизма, центральной идеей которой было спасение всех людей от «колеса жизни» путем достижения состояния полного небытия, вряд ли могла представляться приемлемой в качестве основной идеологической доктрины.

Синтоизм, не обладавший законченной теологической концепцией и разработанной системой морально-этических ценностей, не избежал значительного влияния других распространенных в Японии религиозно-философских учений. Среди них были и даосизм, и конфуцианство, способствовавшее укоренению культа предков в общем комплексе синтоистских верований, но наибольшее влияние на синто? оказал буддизм. Принятая в буддизме концепция реинкарнации позволила включить синтоистских богов в буддийский пантеон. В своя очередь ряд чужеземных богов стал почитаться в качестве синтоистских божеств. Распространилась практика использования синтоистами буддийских культовых сооружений, не говоря уж о тех случаях, когда буддийский священник одновременно осуществлял функции синтоистского священнослужителя.

Принятие чжусианства в качестве официальной идеологии

В XVII в. синто-буддийский комплекс, известный под названием рё?бу синто?, или симбуцу конко? достиг своей завершенной формы. Но принятие синтоизма в качестве официальной идеологии токугавского сёгуната было невозможным из-за центрального места, которое занимал в нем культ императора как представителя прямой линии потомков богини Аматэрасу, которым она поручила управление страной. Поэтому с приходом к власти династии Токугава резко возрос интерес к конфуцианству как возможной идеологической опоре режима. В качестве официальной государственной доктрины было избрано неоконфуцианское учение Чжу Си, которое, в отличие от буддизма, не рассматривало земной мир как юдоль страдания, а, напротив, утверждало, что мир создан в соответствии с изначально совершенным моральным принципом (ри). Несчастия же, постигающие людей, объяснялись «неправильным» пониманием порядка вещей во вселенной. Считалось, что люди, особенно правители, ответственные за благоденствие подданных, должны стремиться постичь этот порядок, изучая путь, указанный чжусианством (сюсигаку).

Новое толкование в чжусианстве получил принцип «человечности», или «гуманизма» — одно из основных положений учения Конфуция. Согласно чжусианству, все люди имеют две природы: первую — идеальную (сэй) и вторую — реальную, телесную (кисицу-но сэй). В соответствии со своей первой природой все люди равны, но по своей второй природе они никогда не могут быть равны не только перед небом, но и по отношению друг к другу. Эта вторая природа определяет фактическое положение человека в обществе, делая незыблемым принцип «великого долга и деления по именам» (дайги мэйбун), т. е. утверждает неизменность существующего социального порядка и сословной стратификации общества. Нетрудно предположить, что именно эти положения, а не чисто метафизические аспекты чжусианской доктрины, способствовали тому, что эта неоконфуцианская школа была избрана правящими кругами в качестве идеологического обоснования сложившейся государственной структуры.

Основы чжусианской школы в Японии были заложены Хаяси Радзан, который на протяжении 50 лет служил четырем сёгунам. Ему принадлежит более сотни трудов по различным вопросам истории, философии и права. Одним из наиболее известных его сочинений является «Очерк о проблемах конфуцианской этики» («Дзюмон симон року»). К концу XVII в. семья Хаяси получила статус официальных конфуцианских советников сёгуната и наследственную должность глав конфуцианской академии в Эдо.

Идейная борьба вокруг чжусианской доктрины

Получившее статус ортодоксального учения чжусианство, тем не менее, не было в Японии единственной конфуцианской школой вплоть до 1790 г., когда эдиктом правительства изучение всех других направлений конфуцианства было официально запрещено. Но это было уже время явного заката эпохи Токугава.

На первом же этапе неортодоксальные мыслители имели возможность в той или иной форме выражать свои взгляды. Одним из первых ученых, усомнившихся в непререкаемости чжусианской ортодоксии, был Накаэ То?дзю, придерживавшийся учения Ван Янмина (О?ё?мэйгаку), другого толкователя классического конфуцианского канона, придававшего первостепенное значение интуитивному познанию «пути неба», а не формальному соблюдению предписанных норм поведения. Основанная Накаэ у себя на родине, в провинции О?ми, школа То?дзю сёин пользовалась популярностью и воспитала поколение его последователей.

Другая группа ученых выступала против всех направлений неоконфуцианства как искажающих смысл учения Конфуция и считала необходимым возвращение к его первоосновам. Это направление получило название школы древнего учения (когаку ха). Выдающимся ее представителем был Ямага Соко?, блестящий ученый, знаток не только конфуцианства, которое он изучал под руководством Хаяси Радзан, но и буддизма, синтоизма и японской поэзии.

Критикуя неоконфуцианскую доктрину как несоответствующую условиям Японии XVII в., Ямага доказывал, что его современникам гораздо нужнее практическая этика повседневной жизни, которой учил Конфуций, чем метафизические рассуждения Чжу Си. Ямага был одним из первых мыслителей, обратившихся к проблеме существования самураев в условиях наступившего длительного мира, когда значительная часть сословия, не востребованная административным аппаратом сёгуната или отдельных княжеств, оказалась лишенной каких-либо определенных общественных функций.

Ямага проанализировал роль самураев как части правящей элиты и сформулировал основные задачи, стоявшие перед этим сословием на новом этапе. Ямага считал, что самураи не должны более ограничиваться исключительно ролью воинов, и им необходимо заниматься науками и развивать свои не только физические, но и интеллектуальные способности. Первостепенное значение Ямага придавал воспитанию в самураях особого характера, высокого чувства долга и сословной чести (гири), своего рода морального императива, которым они должны руководствоваться в любых обстоятельствах.

Ямага был связан со знаменитыми 47 ро?нин, отомстившими за смерть своего даймё?. Считается, что именно его взгляды легли в основу кодекса бусидо?. В последние годы своей деятельности Ямага разрабатывал тему превосходства Японии над другими странами, что сделало его предтечей позднейших националистических теорий японизма.

Другим крупнейшим представителем школы древнего учения был Огю? Сорай, выдающийся филолог и философ, политик и экономист. Изучая каноническое конфуцианское шестикнижие, Огю? Сорай составил к нему свой собственный комментарий. Сравнивая затем свои выводы с толкованием Чжу Си, он пришел к заключению, что многие положения неоконфуцианской доктрины объясняются просто ошибочным толкованием древних текстов. Центральное место в концепции Огю? Сорай занимала категория дао, под которой он подразумевал как морально-этические, так и социально-политические нормы, регулирующие жизнь человеческого общества.

Изменения внутриполитической ситуации в стране, связанные с ростом богатства и влияния городской буржуазии и ослаблением экономических позиций самураев, привлекали внимание к проблемам права и государственных институтов также и некоторых сторонников ортодоксального направления.

Одним из них был Араи Хакусэки, занимавший пост советника двух сёгунов и в качестве такового имевший возможность оказывать непосредственное влияние на политический курс правительства. По его рекомендации был ограничен вывоз из страны золота и серебра по каналам внешней торговли. Он также содействовал также сокращению числа торговых судов, имевших право захода в Нагасаки, и строгому ограничению ежегодного объема внешнеторгового оборота.

Араи Хакусэки оставил после себя многочисленные работы по археологии, истории, филологии и социологии. Его научные труды отличает определенный рационализм и стремление опираться на факты. В своих работах по истории Японии он, не ограничиваясь пересказом мифов «Кодзики» и «Нихонги», привлекал также корейские и китайские источники, что методологически приближало их к работам нового времени.

Школа национальной науки

Несмотря на консервативный характер и определенную ограниченность конфуцианского учения, его распространение в токугавской Японии способствовало известному оживлению интеллектуальной жизни в стране. Пристальное внимание к изучению истории Китая, к эпохе формирования системы ценностных ориентации конфуцианства, характерное для представителей всех направлений конфуцианской науки, пробудило в японском обществе интерес к своему прошлому, к истокам собственной цивилизации. Группа ученых, посвятившая себя изучению этих проблем и сыгравшая важную роль в дальнейшей истории Японии, получила название школы национальной науки (кокугаку).

Представители этого направления обратились к исследованию древних японских литературных и исторических источников в поисках основ подлинно японского духа, не затронутого чужеземным влиянием. Камо-но Мабути, один из крупнейших ученых школы национальной науки, считал, что привнесение в страну китайской цивилизации исказило истинные черты духовности японского народа. Хэйанскую культуру он рассматривал как не имевшую национальных корней и целиком искусственную. В целом, Камо-но Мабути провозгласил необходимость вернуться к первоначальному естественному духу японской древности.

Главным трудом его жизни была расшифровка и составление комментария к ставшему в его время уже непонятным текст «Манъё?сю?», поэтической антологии VIII в., в которой он нашел сохранившимся в неприкосновенности искомый им дух японской древности. Основой школы национальной науки была филология, и достижения Камо-но Мабути в этой области сохраняют свое значение по сей день.

Еще более сложный труд предпринял его младший современник Камо-но Мабути — Мотоори Норинага, — посвятивший свою жизнь исследованию «Кодзики», самого древнего памятника японской письменности. «Кодзики» был написан китайскими иероглифами, использованными в одних случаях фонетически для передачи звучания японских слов, а в других случаях — идеографически. Кроме того, в нем имелись отдельные вкрапления на китайском языке, особым образом приспособленном к японской специфике. Все это делало расшифровку этого памятника настолько трудной, что она считалась практически невозможной. Осуществленный Мотоори перевод на современный ему японский язык, анализ и комментарий к «Кодзики», занявший у него около 35 лет, по праву признается одним из выдающихся достижений лингвистической и исторической науки Японии.

В оценке хэйанской культуры Мотоори Норинага не был столь категоричен, как Камо-но Мабути. Изучение «Гэндзи моногатари», «Син кокинсю?» и других памятников этой эпохи убедило его в том, что в них проявилась присущая японскому народу способность эстетического восприятия окружающего, нашедшая отражение в одном из основных принципов японской эстетики в так называемом моно-но аварэ — печальном очаровании вещей.

Однако, вполне понятное чувство любви к своей национальной культуре привело многих представителей школы кокугаку к отрицанию достижений других народов в этой области. Камо-но Мабути не признавал достоинств китайской цивилизации и отрицал ее вклад в развитие японской культуры. Чрезмерное преклонение перед национальным культурным наследием лишило Мотоори Норинага возможности объективно оценивать его значение. Это, в частности, привело к тому, что, начав изучение «Кодзики» как исторического памятника, он пришел к тому, что в конце концов стал рассматривать его как своего рода Священное Писание и предпринял попытку возродить на его основе культ изначальных синтоистских богов.

Следующее поколение представителей школы национальной науки стало интересоваться не столько филологией и историей, сколько политикой и возрождением синтоизма. Влиятельным деятелем неосинтоистского направления был Хирата Ацутанэ. Его работы сыграли значительную роль в выработке идеологической и политической платформы сторонников восстановления императорской власти, а его крайние японоцентристские взгляды в дальнейшем нашли многих приверженцев среди позднейших ультранационалистов.

Школа Мито

Другим направлением, уделявшим большое внимание разработке идеологии синтоизма и освещению истории Японии под этим углом зрения, являла школа Мито (Мито гакуха). Ее основателем был князь Мито — Токугава Мицукуни, принадлежавший к одной из боковых ветвей сёгунского дома. По его распоряжению в 1658 г. была начата работа по составлению многотомной «Истории Великой Японии» («Дайнихон си»). Этот обширный труд, написанный в духе классической китайской хроники без какой-либо критической оценки сообщаемых сведений, по существу, представлял собой историю императорского дома, начиная с легендарной даты основания империи в 660 г. до н. э.

Трудно предположить, что «История Великой Японии» была задумана как выражение оппозиционных взглядов по отношению к сёгунскому дому Токугава. Однако сам метод изложения материала, сводивший историю страны к истории священного императорского дома, божественное происхождение и предназначение которого постоянно подчеркивались, сделал этот труд чрезвычайно популярным в рядах противников сёгунской власти. Поэтому историческая школа Мито, целью которой первоначально, по-видимому, было установление гармонического единства двух ветвей власти, сыграла не последнюю роль в идеологической подготовке реставрации Мэйдзи.

«Голландоведение»

Наконец, еще одним направлением в интеллектуальной жизни токугавского общества, сначала не слишком заметным, но с течением времени начавшим приобретать все большее значение, было так называемое голландоведение (рангаку). Политика «закрытия» страны не могла полностью изгладить память о почти целом столетии общения с европейцами. О «южных варварах» напоминало существование торговой голландской фактории на о-ве Дэдзима, регулярные посольства голландцев оттуда в Эдо ко двору сёгуна и ежегодное прибытие голландского корабля.

Конечно, сфера общения японцев с европейцами была ограничена чрезвычайно узкими рамками. Помимо трудностей, вытекавших из официальных запретов властей на подобное общение, огромным препятствием служил языковой барьер. Тем не мене отдельные сведения о достижениях Запада просачивались в страну по различным каналам. Одной из областей, вызывавших у японцев особый интерес была медицина. Возможно, этому способствовало постоянное присутствие среди персонала фактории докторов, способных дать квалифицированные пояснения по этой отрасли европейской науки. Один из докторов — Э.Кемпфер, живший на о-ве Дэдзима в конце XVII в. и дважды посетивший Эдо с представителями фактории, — по возвращении на родину написал «Историю Японии», ставшую на долгое время источником наиболее достоверных сведений в Европе об этой стране.

Начало сколько-нибудь серьезного японского «голландоведения» следует отнести примерно к середине XVIII в., когда сёгун Ёсимунэ разрешил ввоз в Японию голландских и китайских книг по различным отраслям западной науки, при условии, что они никоим образом не будут касаться вопросов христианской религии. Стала очевидной необходимость изучения голландского языка, и по приказу Ёсимунэ была начата работа по составлению голландско-японского словаря. В 1758 г. после многолетних усилий был составлен весьма неполный словарь под названием «Краткое описание голландской письменности» («Оранда модзи рякки»). Но и после этого основным источником сведений о Западе служили, по-видимому, книги на китайском языке, многие из которых являлись переводами с европейских языков, выполненными христианскими миссионерами в XVII–XVIII вв.

С 1811 г., когда в Эдо было основано специальное бюро по переводу иностранных книг, «голландоведение» получило возможность развиваться на более солидной научной основе. Большинство голландоведов (рангакуся) интересовалось научными дисциплинами, имевшими практическое применение: медициной, астрономией, навигацией, техникой, военными науками, несколько поздней — ботаникой, зоологией и физикой.

Ознакомлению японцев с европейской наукой во многом содействовали такие служащие голландской фактории, как медик и естествоиспытатель К.Тунберг и натуралист Ф.Зибольд. При их помощи первые голландоведы — Сугита Гэмпаку, Маэно Рё?таку и их ученик О?цуки Гэнтаку — составили «Учебник для начинающих изучать голландскую науку» («Рангаку кайтэй»).

Одним из наиболее известных ученых, стремившихся освоить достижения западной науки, был Хонда Тосиаки, изучавший математику, астрономию, географию, навигацию и военное дело. Хонда любил сравнивать Японию как островное государство с Англией и считал, что его родина должна проводить аналогичную внешнюю политику. Он был сторонником расширения внешней торговли и даже высказывался в пользу отказа от курса «закрытия» страны. Однако направленный против всякого инакомыслия правительственный указ 1790 г. сделал открытое выражение подобных взглядов затруднительным и небезопасным.

Религиозное реформаторство и атеизм

Несмотря на постоянно принимаемые сёгунским правительством меры контроля над интеллектуальной жизнью страны, приостановить полностью движение общественной мысли было невозможно. В работах японских мыслителей этого периода легко обнаружить некоторые черты, которые можно определить как элементы формирования мировоззрения нового времени. Постепенно исчезала трансцендентная направленность религиозно-философской мысли, появлялся критический взгляд на установившуюся систему ценностей, возникал интерес к отдельной личности, до того полностью интегрированной в социальную группу.

Андо? Сё?эки, известный конфуцианский ученый, порицал священнослужителей и монахов за то, что они, присвоив себе исключительное право толкования путей неба, торгуют истиной, чтобы жить не работая. В своем сборнике эссе «Истинные принципы природы» («Сидзэн синъэйдо?») он дал развернутую критику феодального общества и нарисовал картину утопического крестьянского государства, где царят законы всеобщего равенства.

В тот же период ряд буддийских ученых приступил к серьезному критическому анализу канонических текстов. Дзиун Сондзя начал с этой целью изучение санскрита, в то время, как прежде богословы довольствовались китайскими текстами, и мысль о необходимости их уточнения не приходила им в голову.

Наиболее последовательную критику догматической теологии можно найти у одного из самых оригинальных японских мыслителей Томинага Накамото. Хотя его и нельзя назвать атеистом в полном смысле этого слова, он довольно близко подошел к этому по свои взглядам. Томинага проанализировал все 3 распространенные в Японии религиозно-философских системы и показал эволюцию их догматики в ходе исторического развития. В своих трудах «Об ошибках» («Сэцухэй») и «Записки старика» («Окина-но фуми») Томинага стремился раскрыть внутреннюю логику развития каждой из этих трех идеологических систем, принимая при этом во внимание язык, на котором излагались эти учения на различных этапах истории, а также национальный, социальный и культурный фон, на котором возникло и эволюционировало каждое из них. Он был единственным из буддийских богословов своего времени, который проанализировал противоречия, встречающиеся в различных сутрах, и объяснил их значение в социально-историческом аспекте. Это был уже научный подход к истории религии. Его критика буддизма была охотно использована представителями школы национальной науки, полностью проигнорировавшими при этом то обстоятельство, что Томинага религиозную доктрину синто? вообще не рассматривал как самостоятельную. В целом, Томинага пришел к выводу, что ни одна из религий не может претендовать на обладание абсолютной истиной.

Еще более радикальные взгляды высказывал последователь Томинага Накамото — Ямагата Банто?, — вообще отрицавший существование богов и любых сверхъестественных явлений. Он не верил также в возможность загробной жизни, считая, что душа неотделима от тела человека и, следовательно, исчезает с его смертью. Тем более странным ему казалось приписывание души горам, камням, деревьям и т. д., как это имеет место в синто?. В целом, по мнению Ямагата, для объяснения поведения человека и его жизни не следовало искать причин в чем-либо другом, кроме земной жизни.

Появление новых религиозных и философских учений

Движение религиозного реформаторства привело в тот период к возникновению ряда новых религий (сингаку, куродзумикё?, тэнрикё? и др.), для которых было характерно стремление к рационалистическому толкованию религиозных догм, упрощение обрядности и отрицание религиозного формализма. Основатель учения сингаку («религии чистого сердца») Исида Байган проповедовал следование естественным законам и не придавал значения строгому исполнению установленного ритуала. Его учение, обращенное к 4-му, низшему в токугавском обществе, сословию, объективно носило демократический характер. Соответственно, Исида не принял на себя роли харизматического проповедника и всячески подчеркивал отсутствие непроходимой пропасти между священнослужителями и мирянами.

В работах некоторых ученых того времени наметился отход от метафизического метода мышления. Оригинальную диалектическую теорию можно обнаружить в трудах Миура Байэн, который считал главной задачей ученого осмысление целого, состоящего, как он полагал, из антитез (хан). Такими антитезами были для него, в частности, инь и ян, которые, находясь в противостоянии, тем не менее, должны восприниматься как единое целое, как синтез, обозначенный им термином «ханкан гоицу», т. е., выражаясь современным языком, единством противоположностей.

Тогда же была выдвинута совершенно новая идея равенства сословий. Исида Байган писал, что разные сословия служат государству на различных поприщах, но выполнение каждым из сословий своих обязанностей в равной степени необходимо для общества. Выступая против взгляда на купцов как на низшее, непроизводительное сословие, он приравнивал торговую прибыль купца к рисовому пайку самурая. Мысль о равенстве призваний, будь то призвание воина, земледельца или купца, высказывал и Судзуки Сё?сан. Примерно те же идеи можно найти и в работах Ниномия Сонтоку, получивших широкое распространение перед реставрацией Мэйдзи.

* * *

В целом, религиозная реформаторская деятельность с ее четко выраженными антиклерикальными и частично даже атеистическими тенденциями, гуманистическая направленность общественной мысли, отстаивавшей достоинство людей низшего сословия, идею равенства всех членов общества, критика существующей социальной системы — все это были черты, характеризовавшие мировоззрение людей нового времени. Правда, на японской почве это новое мировоззрение не получило такого развития и не захватило таких широких слоев населения, как в свое время в Европе. Тем не менее, оно не может быть проигнорировано. Без учета развития общественной мысли в этом направлении было бы трудно понять тот стремительный скачок, который совершила Япония после революционных событий Мэйдзи исин.

Состояние образования

Япония периода Токугава располагала разветвленной системой школьного образования. Простонародье посещало общинные прихрамовые школы (тэракоя), где обучали чтению, письму начальным правилам арифметики. Преподавался также курс этики, имевший целью воспитать в учащихся будущих законопослушных подданных.

Сеть тэракоя охватывала практически всю страну. Считается, что к началу XIX в. их число достигало примерно 11 тыс. Эти школы иногда посещали и дети самураев низких рангов. Но в целом сословие самураев имело свои отдельные, существовавшие в каждом княжестве клановые школы (ханко), куда простонародье не допускалось.

Клановые школы были различными по уровню. Некоторые были рассчитаны на детей младшего возраста, получивших начальную подготовку в домашних условиях. Курс обучения в школах, куда принимали детей старше 11 лет, включал в себя военные и гражданские науки. Под последними подразумевалось изучение китайского языка, классического конфуцианского канона, истории и литературы Китая и Японии, а также права. В число военных предметов входили фехтование на мечах, стрельба из лука, верховая езда и пр., а в конце данного периода — и отдельные западные военные дисциплины, в частности, баллистика.

Помимо общинных тэракоя и клановых ханко существовали еще и частные школы высшего уровня (дзюку), в которых учащиеся, уже имевшие общую подготовку, занимались более углубленным изучением какой-либо определенной области наук. Школы дзюку обычно создавались крупными учеными, имена которых были способны привлечь значительное число учеников. Число этих школ постоянно колебалось, поскольку часто бывало, что после смерти лидера его школа переставала существовать. Так произошло, например, со школой Мотоори Норинага в Мацудзака. Другим школам удавалось избежать подобной участи. Так, школа Ко?гидо?, основанная известным кангакуся (приверженцем китайской науки) Ито? Дзинсай, продолжала оставаться крупным учебным центром и после его смерти. Школы дзюку представляли собой интересное явление в социальном плане. В них собирались люди из разных концов страны; более того, там обучались люди разных сословий — и самураи, и горожане. Это обстоятельство способствовало формированию городской интеллигенции, свободной от региональных и сословных связей. Не менее важно то, что дзюку охватывали самые различные отрасли знания того времени и уделяли исключительное внимание западным наукам.

Широкое развитие системы школьного образования создало в Японии значительную прослойку грамотного населения, что впоследствии имело огромное значение для успешного осуществления процесса модернизации страны после реставрации Мэйдзи.

Развитие книгопечатания

Важную роль в культурном процессе сыграл быстрый прогресс в области книгоиздательского дела. Печатание ксилографическим способом было известно в Японии еще в VIII в. Однако вплоть до XVII в. книгопечатание практически целиком находилось в руках монастырей и, соответственно, ограничивалось изданием буддийской литературы и, отчасти, китайской и японской классики. Круг читателей этой литературы состоял, главным образом, из буддийского духовенства и представителей аристократии. Рост городского населения и его выход на ведущие роли в культурной жизни страны потребовал издания другой литературы — и по тематике, и по объему. Ощущалась явная потребность в расширении полиграфической базы.

В XVI в. португальские миссионеры познакомили японцев с наборной кассой, привезенной ими для издания христианской литературы. Однако вскоре на христиан начались гонения, и португальский способ печатания был забыт. Практическое применение наборных касс началось только после 1592 г., когда во время похода Тоётоми Хидэёси в Корею в одном из помещений королевского дворца был обнаружены медные литеры и приспособления, необходимые для их использования. Привезенные из Кореи книги, представлявшие собой образцы высокого полиграфического искусства, побудили японцев быстро освоить новый способ печатания. Им стали печататься книги, издававшиеся по повелениям императоров и бакуфу.

Постепенно стало распространяться и частное книгопечатание. Среди первых издателей оказались врачи, откликнувшиеся таким образом на потребность общества в медицинской литературе. Появились и чисто коммерческие типографии, создававшиеся профессионалами. Монополия монастырей и высшей знати в издательском деле была ликвидирована.

Вокруг некоторых возникших в то время коммерческих издательств сложилось нечто вроде кружков писателей. В Киото центром такого кружка стало издательство Хатимондзия, специализировавшееся на выпуске книг в жанре укиё дзо?си. Не менее известным было также основанное знаменитым художником, гравером и каллиграфом Хонами Коэцу и Суминокура Соан издательство в Сага, выпускавшее прекрасно оформленные книги, так называемые сагабон. Спрос на подобного рода издания был так велик, что в больших городах возникли даже коммерческие библиотеки, где можно было за определенную плату брать книги на дом.

Некоторое время казалось, что в Японии окончательно утвердился метод печатания с использованием наборных касс, но во второй половине периода Токугава произошел постепенный возврат к ксилографическому способу. Причиной этого было широкое распространение пользовавшихся любовью читателей иллюстрированных изданий — эхон. В подобных книгах гравюра, занимавшая основную часть страницы, имела не меньшее, а подчас даже большее значение, чем помещавшиеся сбоку или сверху не сколько строк текста. К тому же считалось, что текст, набранный отдельными знаками, а не каллиграфической вязью, разрушал целостное эстетическое восприятие страницы.

Кроме того, технический регресс был, возможно, связан с распространением идей школы национальной науки, ратовавшей за искоренение всего чужеземного и возврат к собственным исконным традициям. Правда, при этом как-то упускалось из виду, что ксилография в свое время также была заимствована из Китая. Так или иначе, но окончательный переход на печатание с использованием наборных касс произошел в Японии только после реставрации Мэйдзи.

Любопытной особенностью книгопечатного дела того времени была тесная связь между литературным жанром произведения и полиграфическим оформлением книги. Дешевые сборники рассказов выпускались в красной обложке, они так и назывались «красные книги» (акахон). Пьесы для театров Кабуки и Дзё?рури в зависимости от степени серьезности печатались в черной или голубой обложке (курохон и аохон). В желтой обложке издавалась юмористическая литература. Такое оформление книг помогало читателям свободно ориентироваться в выпускаемой продукции.

Прообраз периодических изданий

В начале XVII в. в крупных городах Японии стали появляться небольшие газетные листки — каварабан, печатавшиеся с глиняных табличек, которые были дешевле деревянных досок. Самый старый из сохранившихся газетных листков такого рода относится к 1615 г. и содержит сообщение о победе Токугава Иэясу над Тоётоми Хидэёри. Обычно же, главное место в газетках занимали скандальные городские новости, подробности жизни обитательниц веселых кварталов и пр. Однако подобная тематика вскоре была запрещена правительством.

В 1722 г. было принято «Постановление об изданиях», просуществовавшее до 1869 г., когда во многом на его базе был издан мэйдзийский закон о печати. На основе «Постановления» вся издававшаяся литература подлежала цензуре. Особо запрещался выпуск книг, содержавших интимные подробности из жизни Токугава Иэясу и других членов сёгунского дома. Запрещалось издание порнографической литературы, причем под это определение подпадали повести Ихара Сайкаку и пьесы Тикамацу Мондзаэмон о самоубийствах влюбленных. Запрещался также выпуск любой неортодоксальной литературы по вопросам конфуцианства, буддизма и синтоизма. Но, несмотря на подобные драконовские меры, властям не удалось полностью достичь поставленных целей. Издательское дело в Японии продолжало развиваться и сыграло важную роль в распространении образования и выработке новых ценностных ориентации в народной среде.