Усиление императорской власти

С того момента, как в Риме императором был признан Веспасиан Флавий, началось правление династии Флавиев. Сто лет, которые прошли после победы Веспасиана над Вителлием, характеризуются периодом наивысшего развития римского рабовладельческого общества. Это был период укрепления империи и ее наибольшего территориального расширения. В эти годы рабовладельческий строй достиг своего предельного развития и к концу правления династии начал клониться к своему упадку.

В эти годы шла дальнейшая активная «романизация» провинций, развитие их экономики, что привело к еще большему возрастанию роли провинциалов в жизни империи. С каждым годом увеличивалось число провинциальных сенаторов, всадников и военных. К концу II века уроженцами провинций уже были более 40 % всех сенаторов. Кроме представителей западных провинций, в высшее сословие стала входить и знать восточных провинций. Постепенно число уроженцев Малой Азии, Сирии и даже Африки стало превышать число сенаторов из Испании и Нарбонской Галлии, а в начале III века они составляли и вовсе подавляющее большинство провинциальных сенаторов.

Все императоры, которые сменяли один одного на этом посту, хоть и отличались индивидуальными способностями, но в основном проводили одну и ту же политику, которая диктовалась самим ходом развития Римской империи: они поддерживали провинциальные города, провинциальную знать и изо всех сил старались предотвратить упадок самой Италии, который прогрессировал с каждым годом, стремились они и к укреплению боеспособности армии, пытаясь всячески оберегать те слои населения, которые поставляли солдат в легионы и вспомогательные части. Немалой заботой императоров были угрозы новых восстаний в провинциях, а также восстаний рабов.

Период правления старой римской знати пришел к концу. Теперь на высший пост в империи избирались люди совершенно иного рода. Первый император из династии Флавиев — Веспасиан, который управлял империей с 69 года по 79, — сам был сыном небогатого гражданина сабинского города Реате. У него была нелегкая карьера, ему постоянно вредили недоброжелатели из старой аристократии, а поэтому приходилось искать поддержки у вольноотпущенников Клавдия. С этой же проблемой сталкивались и его последователи — уроженцы небольших италийских городов — которые заменили в сенате старую римскую аристократию.

Для новой знати Веспасиан был незаменимым человеком. После того, как он стал императором, Веспасиан пополнил ряды всадников и сенаторов самыми богатым и знатными гражданами городов Италии и западных провинций. При нем все города Испании и многие города западных провинций получили права латинского гражданства. Отсюда он стал набирать основной состав своих легионариев. Когда в 73 году н. э. он принял звание цензора, Веспасиан пересмотрел состав римского сената. По словам Светония, «высшие сословия поредели от бесконечных казней и пришли в упадок… чтобы их очистить и пополнить он произвел пересмотр сената и всадничества, удалил негодных и пополнил списки самыми достойными из италиков и провинциалов». Около тысячи знатнейших провинциальных рабовладельцев, главным образом из Испании и Галлии, были переселены в Рим и пополнили собой поредевшие ряды римской аристократии.

Некоторым городам южной Галлии и восточной части Испании он дал права не только латинского, но и римского гражданства. Эта политика Веспасиана имела значительные последствия. Со времени его правления Римская империя стала не государством, во главе которого стояла римская и италийская знать, она стала империей большинства рабовладельцев Средиземноморского мира. Теперь выходцы из провинций заняли видное положение в военной и гражданской администрации империи, а государственный аппарат всячески охранял их имущественные права и привилегии. Таким образом Веспасиану удалось укрепить социальную базу империи. Теперь он мог безбоязненно повышать подати, которые взимались с провинциального населения.

Император Марк Ульпий Траян. Начало II в. н. э. Мрамор.

Он отменил все привилегии, которые дал Нерон населению Греции, а также включил в состав провинций Родос, Ликию, Византий, Самос и, бывшие до сих пор независимыми, царства Киликию и Коммагену. Все это способствовало преодолению финансового кризиса. И вообще, восточные провинции не пользовались при Веспасиане многими преимуществами и даже были лишены некоторых прежних привилегий.

Из-за этого на востоке не стихало глухое недовольство. Там появились несколько самозванцев, которые выдавали себя за Нерона и нашли многочисленных сторонников.

Присоединение Коммагенского царства вызвало острое недовольство со стороны Парфии, но Веспасиану удалось сохранить мир с парфянами.

Этот император был бережлив и скуп: от него тяжело было дожидаться раздач и подарков даже воинам. Но он, стремясь завоевать популярность в армии, организовал колонии ветеранов в Южной Галлии и наделил их землей.

В Риме он позволил брать под постройку новых домов выгоревшие земельные участки всем желающим. Именно при Веспасиане началось строительство огромного амфитеатра Колизея, в котором вмещались десятки тысяч зрителей, при нем был реставрирован Капитолий, который сгорел во время боя со сторонниками Вителлия.

В конце своего принципата (79 г. н. э.) Веспасиан все же сумел восстановить финансы империи, укрепить дисциплину в армии и сохранить мирные отношения с самым опасным восточным соседом — Парфией.

Но далеко не все население империи было довольно его политической деятельностью. Пришлось ему столкнуться и с оппозицией в сенате. По-видимому, главной причиной этого недовольства стало желание Веспасиана передать власть своему сыну Титу, а в случае его бездетности — второму сыну, Домициану.

Небольшая группа старой сенатской знати демонстративно выступила против Веспасиана, что заставило императора провести против нее новые репрессии.

Недовольство росло. Политика Веспасиана привела к появлению оппозиции среди некоторых групп греческих философов, особенно враждебно к нему были настроены философы-циники. В своих беседах они постоянно критически разбирали все его действия. В ответ на это в 71 году Веспасиан приказал изгнать из Рима всех философов и астрологов.

Недовольство в сенате решением Веспасиана ввести наследственность монархии не утихло. Сенаторы считали, что принцепс должен избираться сенатом. Кроме этого, большое недовольство вызывала возможность становления императором младшего сына Веспасиана — Домициан, который был особенно непопулярен в сенате. Но все же Веспасиану Флавию удалось одержать верх над сенатом и после того как он умер, в 79 г. н. э., его сын — Тит Флавий был провозглашен императором.

Правил он недолго, так как вскоре умер (81 г. н. э.) За время своего короткого правления Тит продолжал политику Веспасиана по отношению к провинциальному населению. В 80 году римским консулом, впервые за всю историю, стал уроженец Африки. Несмотря на недовольство сенаторов политикой Веспасиана, Титу удалось поддерживать с сенатом полное согласие. При нем, в 80 г. новой эры, было завершено строительство Колизея.

Во время его правления, в августе 79 г., произошла страшная катастрофа — извержение вулкана Везувий. Гора выбросила громадное количество дыма и пепла, облака которого достигли самого Рима. Вслед за этим потоки лавы и пепла накрыли много селений, вилл и несколько родов — Помпеи, Геркуланум, Стабии.

После того как Тит умер, власть в Империи перешла к его младшему брату — Домициану, который правил с 81 по 96 гг. нашей эры. Императором его провозгласили преторианцы. В отличие от своего старшего брата, Домициан, который во время своего правления опирался на воинов, тут же вступил в конфликт с сенатом, в котором, как мы уже знаем, его ненавидели.

Чтобы понять причины этой ненависти, обратимся к уже упоминавшейся выше книге «Жизнь двенадцати цезарей» Гая Светония Транквилла:

«Домициан родился в десятый день до ноябрьских календ, когда отец его был назначенным консулом и должен был в следующем месяце вступить в должность; дом, где он родился, на Гранатовой улице в шестом квартале столицы, был им потом обращен в храм рода Флавиев. Детство и раннюю молодость провел он, говорят, в нищете и пороке: в доме их не было ни одного серебряного сосуда…

Во время войны с Вителлием, он вместе с дядей своим Сабином и отрядом верных им войск укрывался на Капитолии; когда ворвались враги и загорелся храм, он тайно переночевал у привратника, а поутру в одежде служителя Исиды, среди жрецов различных суеверий, с одним лишь спутником, ускользнул на другой берег Тибра к матери какого-то своего товарища по учению и там он спрятался так хорошо, что преследователи, гнавшиеся по пятам, не могли его найти. Только после победы он вышел к людям и был провозглашен цезарем…

Первое время своего правления он каждый день запирался один на несколько часов и занимался тем, что ловил мух и протыкал их острым грифелем. Поэтому, когда кто-то спросил, нет ли кого с цезарем, Вибий Крисп метко ответил:

„Нет даже и мухи“…

Его управление государством некоторое время было неровным: достоинства и пороки смешивались в нем поровну, пока, наконец, сами достоинства не превратились в пороки — можно думать, что, вопреки его природе, жадным его сделала бедность, а жестоким — страх.

Зрелища он устраивал постоянно, роскошные и великолепные, и не только в амфитеатре, но и в цирке. Здесь, кроме обычных состязаний колесниц четверкой и парой, он представил два сражения, пешее и конное, а в амфитеатре еще и морское. Травли и гладиаторские бои показывал он даже ночью при факелах и участвовали в них не только мужчины, но и женщины…

Показывал он и морские сражения и сам на них смотрел, невзирая на сильный ливень: в них участвовали почти настоящие флотилии и для них был выкопан, и окружен постройками, новый пруд поблизости от Тибра.

Он отпраздновал и столетние игры, отсчитав срок не от последнего торжества, при Клавдии, а от прежнего, при Августе; на этом празднестве, в день цирковых состязаний, он устроил сто заездов и, чтобы это удалось, сократил каждый из семи кругов до пяти. Учредил он и пятилетние состязания в честь Юпитера Капитолийского; оно было тройное — музыкальное, конное и гимнастическое — и наград на нем было больше чем теперь: здесь состязались и в речах по-латыни, и по-гречески, здесь, кроме кифаредов, выступали и кифаристы, в одиночку и в хорах, а в беге участвовали даже девушки. Распоряжался на состязаниях он сам, в сандалиях и в пурпурной тоге на греческий лад, а на голове — золотой венец с изображением Юпитера, Юноны и Минервы; рядом сидели жрец Юпитера и жрецы Флавиев в таком же одеянии, но у них в венецах было еще изображение самого императора. Справлял он каждый год и Квинкватрии в честь Минервы в Альбанском поместье: для этого учредил коллегию жрецов, из которой по жребию выбирались распорядители и устраивали великолепные травли, театральные представления и состязания ораторов и поэтов.

Денежные раздачи для народа, по триста сестерциев каждому, он устраивал три раза…

Множество великолепных построек он восстановил после пожаров, в том числе и Капитолий, сгоревший во второй раз; но на всех надписях он поставил только свое имя, без всякого упоминания о прежних строителях. Новыми его постройками были храм Юпитера-Охранителя на Капитолии и форум, который носит теперь имя Нервы, а также храм рода Флавиев, стадион, одеон и пруд для морских битв — тот самый, из камней которого был потом отстроен Большой Цирк, когда обе стены его сгорели.

Походы предпринимал он, отчасти, по собственному желанию, отчасти, по необходимости: по собственному желанию — против хаттов, по необходимость — один поход против сарматов, которые уничтожили его легион с легатом, и два похода против дакийцев, которые в первый раз разбили консуляра Оппия Сабина, а во второй раз — начальника преторианцев Корнелия Фуска, предводителя в войне против них. После переменных сражений он справил двойной триумф над хаттами и дакийцами, а за победу над сарматами — только поднес лавровый венок Юпитеру Капитолийскому.

Междоусобная война, которую поднял против него Луций Антоний, наместник Верхней Германии, закончилась еще в его отсутствие, и удивительно счастливо: как раз во время сражения внезапно тронулся лед на Рейне и остановил подходившие к Антонию полчища варваров. Об этой победе он узнал по знамениям раньше, чем от гонцов: в самый день сражения огромный орел слетел в Риме на его статую и охватил ее крыльями с радостным клекотом; а весть о гибели Антония распространилась так быстро, что многие уверяли, будто сами видели как несли в Рим его голову.

В общественных местах он также завел много нового: отменил раздачу съестного, восстановил настоящие застольные угощения… Однажды по редкому изобилию вина при недороде хлеба, он заключил, что из-за усиленной заботы о виноградниках остаются заброшенными пашни и издал эдикт, чтобы в Италии виноградные посадки больше не расширялись, а в провинциях — даже были сокращены, по крайней мере, наполовину; впрочем на выполнении этого эдикта он не настаивал. Некоторые важнейшие должности он передал вольноотпущенникам и всадничеству. Запретил он соединять два легиона в одном лагере и принимать на хранение от каждого солдата больше тысячи сестерциев: дело в том, что Луций Антоний затеял переворот как раз на стоянке двух легионов и, по-видимому, главным образом надеялся, именно, на обилие солдатских сбережений, а жалование солдатам он увеличил на четверть, прибавив им по три золотых в год.

Суд он правил усердно и прилежно, часто даже вне очереди, на форуме с судейского места… судей, уличенных в подкупе, увольнял вместе со всеми советниками… Столичных магистратов и провинциальных наместников он держал в узде так крепко, что никогда они не были честнее и справедливее; а, между тем, после его смерти многие из них на наших глазах попали под суд за всевозможные преступления.

Приняв на себя попечение о нравах, он положил конец своеволию в театрах, где зрители без разбора занимали всаднические места: ходившие по рукам сочинения с порочащими нападками на именитых мужчин и женщин он уничтожил, а сочинителей наказал бесчестием; одного бывшего квестора за страсть к лицедейству и пляске он исключил из сената…

В начале правления всякое кровопролитие было ему ненавистно: еще до возвращения отца он хотел эдиктом запретить приношение в жертву быков, так как вспомнил стих Вергилия:

Как нечестивый народ стал быков заклать себе в пищу…

Не было в нем и никаких признаков алчности Или скупости как до его прихода к власти, так и некоторое время позже: напротив, многое показывало, и не раз, его бескорыстие и даже великодушие. Ко всем своим близким относился он с отменной щедростью, горячо просил их только об одном: не быть мелочными… Ложные доносы в пользу казны он пресек, сурово наказав клеветников, — передавали даже его слова: „Правитель, который не наказывает доносчиков, тем самым их поощряет“.

Однако такому милосердию и бескорыстию он оставался верен недолго, при этом жестокость обнаружил он раньше, чем алчность. Ученика пантомима Париса, еще безусого и тяжелобольного, он убил, потому что лицом и искусством тот напоминал учителя. Гермогена Тарсийского за некоторые намеки в его „Истории“ он тоже убил, а писцов, которые ее переписывали, велел распять…

Многих сенаторов, и среди них нескольких консуляров, он отправил на смерть: в том числе Цивику Цереала — когда тот управлял Азией, а Сальвидиена Орфита и Ацилия Глабриона — в изгнание. Эти были казнены по обвинению в подготовке мятежа, остальные же — под самыми пустяковыми предлогами… казнил и Флавия Сабина, своего двоюродного брата, за то, что в день консульских выборов глашатай по ошибке объявил его народу не будущим консулом, а будущим императором.

После междоусобной войны свирепость его усилилась еще более. Чтобы выпытывать у противников имена скрывающихся сообщников, он придумал новую пытку…

Свирепость его была не только безмерной, но к тому же изощренной и кровавой… Аррецина Клемента, бывшего консула, близкого своего друга и соглядатая, он казнил смертью, но перед этим был к нему милостив не меньше, если не больше, чем обычно, и в последний его день, прогуливаясь с ним вместе и глядя на доносчика, его погубившего, сказал: „Хочешь завтра мы послушаем этого негодного раба?“ А чтобы больнее оскорбить людское терпение, все свои самые суровые приговоры начинал он заявлением о своем милосердии, и чем мягче было начало, тем вернее был жестокий конец…

Истощив казну издержками на постройки, на зрелища, на повышенное жалованье солдатам, он попытался было умерить хотя бы военные расходы, сократив количество войска, но убедился, что этим только открывает себя нападениям варваров, а из денежных трудностей не выходит; и тогда, без раздумья, он бросился обогащаться любыми средствами…

Скромностью он не отличался с молодых лет, был самоуверен и груб на словах и в поступках…

… Достигнув власти, он беззастенчиво хвастался в сенате, что это он доставил власть отцу и брату, а они лишь вернули ее ему… С не меньшей гордыней он начал однажды правительственное письмо от имени прокураторов такими словами: „Государь наш и Бог повелевает…“ — и с этих пор повелось называть его и в письменных, и в устных обращениях только так. Статуи в свою честь он дозволял ставить на Палатине только золотые и серебряные и сам назначал их вес…

Снискав всем этим всеобщую ненависть и ужас, он погиб наконец от заговора ближайших друзей и вольноотпущенников, о котором знала и его жена. Год, день и даже час и род своей смерти давно уже не были для него тайной: еще в ранней молодости все это ему предсказали халдеи, и когда однажды за обедом он отказался от грибов, отец его даже посмеялся при всех, что сын забыл о своей судьбе и боится иного больше, чем меча. Поэтому жил он в вечном страхе и трепете и самые ничтожные подозрения повергали его в несказанное волнение…

С приближением грозящего срока он день ото дня становился все более мнительным. В портиках, где он обычно гулял, он отделал стены блестящим лунным камнем, чтобы видеть по отражению все, что делается у него за спиной…

Накануне гибели ему подали грибы, он велел оставить их на завтра, добавив: „Если мне суждено их съесть“; и, обернувшись к окружающим, пояснил, что на следующий день луна обагрится кровью в знаке Водолея и случится нечто такое, о чем будут говорить по всему миру… Потом он спросил который час; был пятый, которого он боялся, но ему нарочно сказали, что шестой. Обрадовавшись, что опасность миновала, он поспешил было в баню, но спальник Парфений остановил его, сообщив, что какой-то человек хочет спешно сказать ему что-то важное. Тогда, отпустивши всех, он вошел в спальню и там был убит…

Роста он был высокого, лицо скромное с ярким румянцем, глаза большие, но слегка близорукие. Во всем его теле были красота и достоинство, особенно в молодые годы, если не считать того, что пальцы на ногах были кривые; но впоследствии лысина, выпяченный живот и тощие ноги, исхудавшие от долгой болезни, обезобразили его…

Утомлять себя он не любил: недаром он избегал ходить по городу пешком, а в походах и поездках редко ехал на коне и чаще в носилках. С тяжелым оружием он вовсе не имел дело, зато стрельбу из лука очень любил…

Благородными искусствами он в начале правления пренебрегал. Правда, когда при пожаре погибли библиотеки, он не жалел денег на их восстановление: собирал списки книг отовсюду и посылал в Александрию людей для переписки и сверки…

К умерщвлению его народ остался равнодушным, но войско негодовало: солдаты пытались тотчас провозгласить его божественным и готовы были мстить за него, но у них не нашлось предводителей; отомстили они немного спустя, решительно потребовав на расправу виновников убийства. Сенаторы, напротив, были в таком ликовании, что наперебой сбежались в курию, безудержно поносили убитого самыми оскорбительными и злобными возгласами, велели втащить лестницы и сорвать у себя на глазах императорские щиты и изображения, чтобы разбить их оземь, и даже постановили стереть надписи с его именем и уничтожить всякую память о нем.

За несколько месяцев до его гибели, ворон на Капитолии выговорил: „Все будет хорошо!“ — и нашлись люди, которые истолковали это знамение так:

„Будет ужо хорошо!“ — прокаркал с Тарпейской вершины Ворон, — но мог он сказать: „Вам и сейчас хорошо“.

Говорят, и сам Домициан видел во сне будто на спине у него вырос золотой горб, и не сомневался, что это обещает государству после его смерти счастье и благополучие. Так оно вскоре и оказалось, благодаря умеренности и справедливости последующих правителей».

Со слов знаменитого римского историка мы можем живо представить себе императора Домициана как человека, но вернемся назад к годам его правления. Рассмотрим то, что осталось вне сферы внимания Светония — внешнюю политику.

В период правления Домициана римские войска сумели овладеть крайней юго-западной частью Германии, а также землями между верхним течением Рейна и Дуная, земли эти назывались десятинными полями и были заселены римскими колонистами и защищены с северо-востока укрепленной пограничной линией, которая называлась лимесом. Она состояла из глубокого рва, за которым шел высокий, укрепленный частоколом, земляной вал. Вдоль всего вала, на некотором расстоянии друг от друга, находились каменные башни. Они были вооружены метательными машинами и охранялись воинами. Назывались эти башни кастеллами. Позади вала шла мощеная дорога, которая позволяла римским войскам быстро передвигаться вдоль пограничной полосы. Построен в этом районе лимес был в 83 г. н. э.

Однако на этот раз провинции Балканского полуострова оказались под угрозой. На северном берегу Дуная жили племена даков. К концу I века н. э. процесс разложения родоплеменного строя дакийских племен привел к созданию объединения, во главе которого встал энергичный организатор и военный вождь Децебал.

Ему удалось объединиться с сарматами, которые жили в степях близ берегов Нижнего Дуная, а также с германским племенем маркоманов. Объединенными силами Децебал нанес пограничным римским войскам тяжелые поражения. Домициан, как уже упоминалось, лично возглавил поход против даков и их союзников. После ожесточенных боев, которые велись с переменным успехом, император вынужден был заключить с Децебалом мирный договор. Даки обязались не тревожить римские границы, но за это Домициан обязан был выплачивать им ежегодно большой денежный «подарок». Это случилось в 89 г. н. э. Договор вызвал возмущение в Риме против императора, особенно были оскорблены сенаторы.

Вновь стало неспокойно в Британии, где римляне вели тяжелую борьбу. Римскому полководцу Агриколу удалось покорить некоторые племена на территории современной Англии, он построил на севере укрепленную линию и на кораблях обошел северную оконечность Британии. Таким образом спокойствие на острове было восстановлено.

Но, в отличие от Британии, успешными действиями на восточной границе римляне не могли похвастаться. Если во время правления Веспасиана римским войскам удалась продвинуться в Центральном Закавказье до района Дарьялского ущелья и построить там пограничные укрепления, то попытки занять проходы к побережью Каспийского моря оказались неудачными. Римлянам все же удалось дойти до побережья Каспия в районе современного Апшеронского полуострова, но они тут же были отброшены назад и им пришлось ограничиться обороной восточных областей малой Азии. Эти военные неудачи сильно подорвали авторитет императора Домициана.

Осада даками Римской крепости. Рельеф колонны Траяна в Риме. Начало II в. н. э.

Уже в 89 году, за семь лет до его гибели, легат провинции Нижняя Германия Антоний Сатурнин был провозглашен своими легионами императором. Однако, как мы уже знаем, Домициану удалось подавить его выступление. Но в 96 году Домициан был убит заговорщиками.

После его смерти сенат тут же провозгласил императором одного из старейших сенаторов — Марка Кокция Нерву. Он принадлежал к представителям старой сенаторской знати. Со времени его избрания начинается правление династии Антонинов (по имени одного из ее представителей — Антонина Пия).

Нерва тут же прекратил преследования сенаторов и даже наказал доносчиков, которые пользовались покровительством Домициана. Он издал аграрный закон о распределении больших земельных площадей мелкими участками между беднейшими гражданами. Кроме этого, при нем был создан «алиментарный фонд» для поддержания и воспитания покинутых или осиротевших детей.

Провозглашение императором Марка Кокция Нервы вызвало взрыв недовольства не только преторианцев, но и массы легионеров, которые были расквартированы в пограничных провинциях. Это напугало и нового императора, и сенаторов, которые поддерживали его. По совету приближенных Нерва усыновил наместника Верхней Германии Марка Ульпия Траяна (96 г. н. э.), который был весьма популярен в римской армии.

Траян был уроженцем Испании, из римской колонии Италики. В течение двух лет (96–98 г.г.) Траян был соправителем Нервы. Таким образом, во время правления династии Антонинов осуществилась наиболее приемлемая для сената форма монархии: теперь власть передавалась не сыну или ближайшему родственнику императора, а лицу, которое он усыновлял с одобрения сената. Начиная с Нервы, каждый принцепс его династии, принимая власть, давал клятву не казнить и не лишать имущества сенатора без приговора сената, и не принимать доносов об оскорблении. Только при соблюдении императором этого условия сенат был обязан ему верностью. Знать Италии и провинций была этим вполне удовлетворена.