В. Соловьев Страшный долг Абхазская легенда

В абхазском ауле, расположенном среди самой живописной горной местности, жила красивая девушка по имени Рити. Ее страстно любил и настоятельно за нее сватался старшина аула Гих-Урсан. Он был молод, красив, отличался храбростью и нравился Рити; но особенной любви она к нему не чувствовала.

Она была чересчур молода, только что вышла из детства; ей жилось хорошо и весело, она была довольна своей судьбой и о свадьбе не хотела еще думать — даже почему-то боялась этой мысли. Поэтому на предложение Гих-Урсана она отвечала ни да, ни нет, хотя нисколько не избегала его общества.

У Рити был брат почти одних лет с нею, немного постарше, которого она очень любила. Мальчик этот до сих пор еще ни разу не принимал участие ни в одном набеге своих односельчан и горел нетерпением хорошенько побиться с соседями-цебельдинцами, исконными врагами абхазцев.

Он получил от Гих-Урсана обещание, что в следующий набег непременно возьмут и его.

И вот жители аула стали готовиться к набегу. Перед самым выступлением Гих-Урсан повторил свое предложение Рити.

— Вот я теперь иду в набег, — сказал он ей, — как знать, вернусь ли. Но обещай ты мне, что если вернусь подобру-поздорову, то согласишься быть моей женой. Твое обещание придаст мне удачу и счастье. Не будь же такой холодной, милая Рити, пожалей меня…

Говоря это, он, сильный и гордый старшина, казался таким жалким, его голос звучал так нежно, что Рити наконец тронула его любовь, и у нее у самой горячей забилось сердце.

Она ласково взглянула на него.

— Хорошо, я согласна, Гих-Урсан, — сказала она, — только с одним уговором: ты берешь в набег моего брата, я очень боюсь за него… Так вот все и чудится, что не свидеться с ним больше… Обещай же мне, что станешь охранять его, что вернешь его невредимым. Если же ему судьба быть убитым, то принеси мне хоть его голову, чтобы я могла увидеть ее в последний раз и похоронить в родном ауле.

— Клянусь тебе, Рити, исполнить твое желание! — ответил Гих-Урсан, — Ты сняла теперь большую тяжесть с моего сердца, и пусть хоть все цебельдинцы против меня выступят — я не боюсь их, я буду думать о тебе, о счастии, которое меня ожидает — и останусь победителем.

Выступили абхазцы из аула; но как они ни были осторожны, а цебельдинцы все же вовремя узнали об их приближении, не дали застать себя врасплох, встретили врагов с оружием в руках. Произошла жаркая схватка, во время которой та и другая сторона выказали много отваги. Горцы дрались, как звери. Ряды абхазцев и цебельдинцев убывали с каждой минутой. Все место побоища было усеяно убитыми и тяжелоранеными.

Гих-Урсан, ни на шаг не отступая, дрался впереди всех абхазцев, в то же время стараясь защитить собою брата Рити, которого не отпускал от себя. Но вот и Гих-Урсан, сильно раненный в плечо, упал на груду трупов.

Не будучи в состоянии, от изнеможения и раны, шевельнуть ни одним членом, он, как в тумане, видел, что один из врагов напал на брата Рити. Храбрый юноша отчаянно защищался, но все же был убит наповал. Убивший его цебельдинец быстро отрезал ему шашкой голову, спрятал в свой мешок и скрылся за выступом скалы.

Гих-Урсан испустил слабый стон и потерял сознание.

Когда он очнулся — ни своих, ни врагов уже не было, все было тихо; он лежал среди трупов. Первое, на чем остановился взгляд его, — было обезглавленное тело брата Рити.

Гих-Урсан вспомнил все — тоска и ужас сдавили грудь… «Что я теперь буду делать!? — шептал он — Как вернусь в аул, как покажусь на глаза Рити!? Я поклялся вернуть ей брата живым или хоть принести его голову… И не могу исполнить теперь этой клятвы… Стыд и позор на мне! Рити отвернется от меня с презрением, весь аул будет издеваться надо мною, дети станут показывать на меня пальцами и дразнить меня… Я — клятвопреступник!.. Рити!.. О, как я люблю ее!»

Он вспомнил все свои мечты, которые преследовали его даже в пылу битвы… «Одно мне только теперь и остается, — стонал он, — покончить с собою!» И рука его инстинктивно потянулась к кинжалу, висевшему у него за поясом. Он уже вынимал кинжал из ножен; миг — и он нанес бы себе смертельную рану, но вдруг чей-то голос прошептал над ним:

— Стой! Оставь кинжал! Зачем понапрасну убивать себя?

Гих-Урсан в изумлении поднял голову и увидел, что над ним стоит высокий, стройный молодой цебельдинец с бледным лицом, с горящими как уголь глазами и страшной улыбкой.

Невольная дрожь пробежала по членам Гих-Урсана, а молодой цебельдинец продолжал:

— Несчастный, жалкий человек! Неужели думаешь ты, что нет уже на свете такой силы, которая бы вернула тебе твое счастье!?

— Нет такой силы! — отчаянно крикнул Гих-Урсан и снова схватился за кинжал.

— А горный дух? — сказал с каким-то нечеловеческим смехом незнакомец. — Тебе стоит только призвать его — и он вмиг поможет тебе.

Выпало оружие из руки Гих-Урсана.

— Горный дух, — повторил он, и, вспомнив слова песни, которой призывали горного духа, он слабым голосом, впадая в забытье и оцепенение, запел эту песню.

Вдруг ужасный хохот огласил долину и соседние горы. Незнакомец распахнул свою бурку — и Гих-Урсан увидел под нею мертвую голову брата Рити.

— Вот она! Бери ее! — крикнул страшный цебельдинец.

Окровавленная голова упала на колени Гих-Урсана.

— Я исполнил твое желание… Я дал тебе то, что теперь для тебя всего дороже, но помни, что с этой минуты ты у меня в долгу. Десять лет я не стану напоминать тебе о твоем долге, но ровно через десять лет возьму у тебя то, что будет для тебя тогда дороже всего на свете! — и с этими словами страшный цебельдинец исчез.

Гих-Урсан перевязал свою рану, спрятал окровавленную голову брата Рити в мешок, который для подобной цели имел при себе всякий горец, отправляющийся драться с врагами, и хоть с большим трудом, но все же добрался в родной аул.

Его встретило с радостью все население аула, так как немногие вернувшиеся из набега воины рассказали, что он вместе с братом Рити был убит в схватке. Но Гих-Урсан обращал мало внимания на этот прием — он поспешил в саклю Рити, где бедная девушка убивалась и плакала по своему любимому брату.

Увидев обезображенную голову юноши, она предалась еще большему отчаянию, и Гих-Урсану стоило немалого труда ее успокоить и заставить примириться с мыслью о тяжелой утрате.

Однако время и искусство Гих-Урсана взяли свое. Через несколько дней Рити перестала плакать и убиваться, а еще через несколько дней начала с видимым удовольствием вслушиваться в страстные признания Гих-Урсана.

— Ты исполнил свою клятву, — говорила она, — и я должна сдержать свое обещание.

— Нет, Рити, — отвечал ей Гих-Урсан, — я не хочу тебя неволить. Если ты идешь за меня только для того, чтобы сдержать обещание, — я тебя от него освобождаю. Что мне проку в том, что ты будешь моею женою, если я стану сомневаться в любви твоей?

— Разве ты не видишь теперь, что я люблю тебя? — с тихой нежной улыбкой перебила его Рити. — Теперь я совсем одинока, нет моего милого брата, теперь ты у меня один остался, так как же мне не любить тебя!

Гих-Урсан чувствовал себя очень счастливым; но его смущала мысль о том, что он скрывает от своей милой те обстоятельства, при которых он получил возможность выполнить данную ей клятву. Только все же он не решился ей признаться.

Скоро был назначен день их свадьбы. Весь аул принимал участие в этом торжественном событии. Гих-Урсан со своей молодой и красивой женой зажил на славу и, окруженный ее любовью и всеобщим уважением, совсем даже позабыл о своей встрече с ужасным цебельдинцем и о сроке, который тот назначил ему для уплаты долга.

Прошло десять лет. Гих-Урсан по-прежнему жил счастливо и любовно со своей Рити, только для полного счастья им все же кое-чего недоставало. Не было у них детей, и они оба горячо желали иметь ребенка.

— Ах, если бы у нас родился сынок! — часто говаривал Гих-Урсан, глубоко вздыхая.

И вот наконец на десятом году супружества Рити стала надеяться, что желание его будет исполнено. Но она, по абхазскому обычаю, тщательно скрывала от него это обстоятельство.

Раз ночью Гих-Урсан крепко спал. Рити почувствовала, что решительная минута настала. Она тихонько встала с постели, зажгла огонь, сняла со стены винтовку мужа и выстрелила в дверь сакли.

Гих-Урсан проснулся от выстрела, увидев жену с дымящейся винтовкой в руках, и понял, что означает этот принятый обычаем выстрел. Он вскочил с радостным криком и, даже позабыв надеть шашку, кинулся за опытной старухой, которая должна была оказать помощь Рити.

Приведя старуху, он остался у входа в саклю и ждал с замиранием сердца. Минуты казались ему бесконечными.

Но вот дверь приоткрылась, и показалась старуха.

— Отвага или красота? — задал он, едва владея собою, неизбежный в подобном случае вопрос.

— Отвага! — торжественно ответила старуха.

Это значило, что у него родился сын.

Гих-Урсан, как сумасшедший, кинулся в саклю.

Жена простирала к нему объятья, а рядом с нею барахтал крошечными ножками и ручонками и задорно пищал здоровенький мальчик. Гих-Урсан чувствовал, что теперь он — счастливейший человек во всем свете.

Скоро Гих-Урсан и Рити, по абхазскому обычаю, выбрали одного почтенного и зажиточного жителя соседнего аула в аталыки своему сыну.

Назначен был день передачи ребенка воспитателю. Обряд должен был совершиться с обычною в таких случаях торжественностью и церемонией.

Накануне дня передачи Гих-Урсан заснул счастливый и довольный в своей сакле. Сон его был крепок, но вдруг кто-то разбудил его. Он проснулся, и каков же был его ужас, когда при слабом мерцании начинающего утра он увидел перед собою знакомую фигуру горного духа, принимавшего вид цебельдинского воина!

— Десять лет прошло, Гих-Урсан, — шепнул горный дух, сверкнув глазами, — завтра я получу от тебя долг мой!

Гих-Урсан от невольного ужаса впал в забытье. А когда очнулся, уже было совсем светло, и он, вспомнив случившееся с ним, не мог даже решить, было ли это наяву или во сне.

Он постарался отогнать от себя тяжелые мысли, постарался заглушить в себе тоскливое предчувствие, которое щемило его сердце.

Скоро явился аталык, собрались соседи. Рити с большим горем, которое, однако же, она тщательно скрывала, повинуясь обычаям предков, простилась со своим ребенком.

Но вот в это самое мгновение на ярко-голубом небе обрисовалась черная точка. Точка эта росла, росла, приближалась, и уже ясно все могли различить гигантского орла, который кружил в воздухе. Орел быстро опустился над аталыком, взмахом крыла сшиб его с ног, схватил огромными когтями плачущего ребенка и, прежде чем собравшиеся успели прийти в себя, исчез с ним в вышине. Ужас напал на всех. Рити в отчаянии ломала руки и обливалась слезами. Но один только Гих-Урсан понимал, что это значит. Он как безумный выбежал из аула в горы. Он решил во что бы то ни стало добыть своего сына, отнять его у горного духа.

Он скитался по горам несколько дней. Он взбирался все выше и выше на такие крутизны, по которым еще не ступала нога человека. Долго его поиски были тщетны. Но вот он стал иногда явственно слышать где-то недалеко плач своего ребенка и дикий хохот горного духа.

Он останавливался, затаив дыхание, замирая от сердечной муки, чутко прислушиваясь. Тогда плач и хохот смолкали.

Все было тихо кругом, только где-то внизу раздался выстрел охотника, только где-то сверху, над скалой, слышался взмах орлиных крыльев.

Но один раз детский плач и страшный хохот раздались так близко от Гих-Урсана, что он чуть не свалился с кручи в бурно бежавшую по дну пропасти реку. Он поднял глаза и увидел над собою, на самом краю выступа острой скалы, своего сына. Малютка перестал плакать. Озаренный ярким солнцем, он играл рассыпанными вокруг него цветами, а горный дух, склонившись над ним, напевал ему нежную колыбельную песню. Ветерок сдувал лепестки роз, которые кружились в воздухе и долетали до самого Гих-Урсана. Ветерок развевал пряди волос горного духа, обрамляющих его бледное лицо с невыносимо горящими глазами.

Гих-Урсан не мог вынести этого зрелища. Он испустил отчаянный стон и изо всех сил пополз на вершину скалы, цепляясь за старые коренья. Но в эту минуту снова раздался дикий хохот. Гих-Урсан скатился вниз и остался недвижим, сон сковал его.

На следующий день повторилось то же самое. Горный дух давал несчастному отцу любоваться ребенком издали. Но каждый раз, когда Гих-Урсан старался приблизиться, он впадал в дремоту и засыпал заколдованным сном.

Наконец Гих-Урсан убедился, что не может сладить с колдовством, что своими силами не добудет ребенка. Тогда он вспомнил о знаменитом джигите Шираре, который славился своей силой, бесстрашием и твердостью. Вспомнилось Гих-Урсану, что у него еще есть шашка с крестообразным эфесом, взятая им от плененного гяура, который рассказал ему, что, по воле аллаха, шайтан как увидит этот крест — тотчас же начинает терзаться, будто бы его огнем палят.

Нашел Гих-Урсан джигита Ширара, рассказал ему о своем горе и просил у него помощи. Ширар согласился вступить в поединок с горным духом. Отправились они в горы и скоро услышали плач ребенка и сладкую колыбельную песню духа.

— Прощай, — сказал Ширар Гих-Урсану. — Оставайся здесь и жди меня. Дай мне твою шашку, увижу — правду ли сказал пленный гяур про то, что шайтан креста боится.

Сказал это Ширар и, подобно легкой серне, помчался вверх, перепрыгивая с утеса на утес, через пропасти. Он был уже близок к самой вершине скалы. Не раз чувствовал он, как слабость на него нападает, как сон начинает клонить его. Но он понимал, что то козни горного духа. Он думал о своей шашке, думал об отчаянии Гих-Урсана и отгонял от себя и слабость и сон. Он закутывал голову башлыком, чтобы не слышать манящих, чарующих звуков колыбельной песни, и поднимался все выше и выше. Вот, вот сейчас он достигнет вершины скалы, с которой раздается песня и плач ребенка!..

Но что это? Пред ним, в двух шагах от него, вдруг очутилась молодая абхазка, легкая и грациозная, как видение, прекрасная, как первая из жен Магометова рая, будто сотканная из легких предрассветных облаков и горного воздуха. Одежда ее была так прозрачна, что через нее просвечивали роскошные формы. И Ширар мог бы сосчитать каждую розовую жилку на персях этой волшебной красавицы.

Не устоял джигит и жадным взором впился в дивное видение и оставался неподвижен, готовый уже внезапно поддаться очарованию, но внезапно пришедшая мысль о шашке гяура снова заставила его очнуться. Образ красавицы испарился в воздухе. Ширар кинулся вверх и в несколько отчаянных прыжков оказался на вершине скалы перед горным духом. Тот сверкнул глазами, схватил ребенка и, выпрямившись в свой нечеловеческий рост, поднял малютку над бездной, будто собираясь его туда кинуть.

Ширар невольно остановился. Тогда горный дух снова положил ребенка на цветы. Одно только мгновенье продолжалась нерешительность Ширара. Внизу, далеко под скалою, до его слуха вопль Гих-Урсана, и этот вопль придал ему решительности. Он отломил крестообразную рукоять от шашки, с проклятьями бросился на духа и изо всех сил бросил в него этой рукояткой. Дрогнула вся скала и пошатнулась. Горный дух застонал и низринулся в пропасть.

Ширар схватил ребенка и, крепко держа его, спустился со скалы к счастливому, не верящему своим глазам Гих-Урсану.

Абхазцы рассказывают, что и до сих пор из этой пропасти, в которую упал дух и которая называется «пропасть больного демона», слышатся вопли и стоны…

Нива, 1883, № 4, с. 82–86.