Глава XXV. Несостоявшаяся коронация

Огонь костра в Констанце, на котором был сожжен Ян Гус, вызвал в Чехии настоящий огненный смерч «гуситских» войн и церковной реформации. Не простили чехи гибель своего великого проповедника и императору Сигизмунду. После смерти в 1419 г. не имевшего наследников короля Вацлава IV последователи Гуса на Чеславском сейме официально отказали императору в чешской короне. Вместе с тем, у чешских реформаторов появилась идея предложить пражский трон польскому королю. В январе того же года гуситское посольство во главе с Гинеком из Вальдштейна было принято Владиславом-Ягайло и Витовтом, и Гедиминовичи получили предложение принять чешскую корону. Не сомневаясь в том, что подобный шаг противопоставит им всю католическую Европу, польский и литовский государи не решились открыто занять чешский трон, но и предложение чехов не отвергли. Владислав-Ягайло переадресовал его князю Витовту, и тот нашел выход из щепетильной ситуации. Чтобы не вступать в прямое противостояние с папством, князь решил послать вместо себя в Чехию наместника. Такое предложение устроило все стороны, и в августе 1421 г. чешский сейм в Кутной-Горе официально избрал Витовта королем Чехии. В связи с этими событиями Гудавичюс отмечает, что «избрание Витовта показало, что литовцев в Европе начали воспринимать как христианскую нацию, а ее элиту — как рыцарей».

Кандидатура «наместника Чешского королевства» определена была достаточно быстро. У чехов пользовался авторитетом сын Дмитрия-Корибута — Сигизмунд (Жигимонт) Корибутович, который и отбыл в Чехию во главе шеститысячного отряда «добровольцев» из Червоной Руси. Формально этот отряд не имел к Витовту никакого отношения, но как мы помним, еще со времен войн за Жемайтию литовский князь славился умением организовывать подобного рода комбинации. Среди отправившихся с Сигизмундом Корибутовичем удальцов был и 56-летний князь Федор Острожский. Его появление в составе столь деликатной миссии можно в равной мере расценивать и как подтверждение высокого авторитета Федора в глазах Виленского двора, и как стремление князя загладить участие сына Данилы в освобождении князя Свидригайло. Сам Дашко сделать этого уже не мог, поскольку примерно в то же время ушел из жизни при неизвестных обстоятельствах.

Как сообщает И.Литвин, после Пасхи 1422 г. Сигизмунд Корибутович и его отряд выехали в Моравию, а оттуда — в Чехию. В чешском городе Чеславе был созван сейм, и при большом скоплении народа Сигизмунд был объявлен наместником «желанного короля» Витовта. Наместник торжественно обещал защищать четыре Пражских артикула, содержащих основные положения гуситского учения, и 17 мая торжественно въехал в Прагу. Однако власть князя Сигизмунда признали далеко не все политические силы Чехии, и представители таких партий засели в замке Карлштейн в 30 километрах от столицы. Войска Сигизмунда Корибутовича осадили замок оппозиционеров, но в это время приверженцы радикального движения таборитов подняли мятеж в Праге. Близкий соратник наместника Вилем Костка сумел уладить конфликт путем переговоров; тем не менее, вернувшийся в Прагу Сигизмунд приказал рубить мятежникам головы. Это вызвало резкий протест Вилема Костки и его сподвижников, огромная толпа людей, собравшихся на рыночной площади, освободила нескольких заключенных. Обстановка накалялась, и только известие о начале нового крестового похода против Чехии охладило разгоревшиеся страсти.

События в Праге вызвали недовольство Витовта. К тому же курфюсты Германии потребовали от него отозвать Сигизмунда Корибутовича и его людей из Чехии. В свою очередь, папа Мартин V пригрозил Витовту отлучением от церкви, если он не исполнит требование немецкий князей. В такой ситуации чешская корона могла обойтись Витовту слишком дорого, и он отозвал своего наместника из Чехии. В марте 1423 г. Сигизмунд Корибутович вернулся в Литву, но его участие в чешских событиях на этом не закончилось. Проведя тайные переговоры с пражанами, Сигизмунд вернулся через год со своим отрядом в Чехию. После смерти чешского полководца Яна Жижки, Сигизмунд Корибутович смог консолидировать народ Чехии и разгромить очередное войско крестоносцев. На сей раз князь действовал на свой страх и риск, а Витовт и Ягайло решительно от него открещивались.

Пребывание Сигизмунда Корибутовича и его сподвижников на чешской земле затянулось до начала 1430-х гг. К сожалению, литература не содержит данных о том, как долго находился в составе отряда добровольцев интересующий нас князь Федор Острожский, и в чем, собственно, выразилось его участие в гуситских войнах. Большинство авторов просто констатируют факт пребывания князя Федора вместе с другими сподвижниками С. Корибутовича в Чехии. Только украинский историк Б. Черкас приводит краткое сообщение о том, что в 1426 г. в битве с крестоносцами под Ауссигом Федор Острожский командовал русинской кавалерией, участвовавшей в контратаке гуситов, решившей исход сражения в их пользу. В. Антонович дополняет эти скупые сведения еще одним любопытным обстоятельством. По его мнению, «пребыванию князя Федора Даниловича в Чехии военное искусство в Южной Руси обязано было весьма важным нововведением: князем этим усвоен был изобретенный чешскими таборитами новый военный строй, названный по их имени “табором”. Строй этот состоял в том, что войско двигалось во время похода как бы в подвижной крепости, составленной из нескольких рядов повозок: благодаря изобретению этого строя, предводитель таборитов, славный Ян Жижка, одержал много блистательных побед над немцами. Перенесенный в Южную Русь Федором Острожским “табор” был впоследствии усвоен козаками, которым он доставил не одну победу над турками, татарами и поляками». Способоствовал князь Федор и появлению на Руси пушек небольшого калибра, приспособленных гуситами для установки на возах, что значительно усиливало оборонительные возможности их «подвижной крепости».

Впрочем, в настоящее время далеко не все историки уверены, что в событиях в Чехии участвовал именно Федор Данилович. Украинский историк Н. Яковенко склонна полагать, что сподвижником Сигизмунда Корибутовича был не сам Федор Данилович, а его сын Федор Федорович. В книге «Украшська шляхта з кшця XIV до середини XVII ст.» Яковенко пишет, что младший Острожский, известный в Чехии под именем Фредерика, перенял там «обычаи чешские», вступил в брак, и на родину, очевидно, не возвращался. Под 1460 г. сохранилось упоминание о его сыне Вацлаве («Вацлав-Фредерик, князь с Острога»), который служил у одного из чешских магнатов. Очевидно, данная проблема еще ждет своего окончательного разрешения, но не подлежит сомнению то, что в борьбе чешского народа против папства принимал участие один из представителей рода князей Острожских. К этому добавим, что славный командир князя Острожского Сигизмунд Корибутович после завершения чешской эпопеи вернулся на родину, но дожидаться репрессий за свои самовольные действия со стороны властей Литвы и Польши не стал. На несколько лет он скрылся во владениях Ордена, где обучал крестоносцев гуситской тактике боевых действий.

* * *

После завершения Великой войны и установления нового порядка взаимоотношений между Польшей и Великим княжеством Литовским, внутреннее положение в подвластных Гедиминовичам государствах обрело долгожданную стабильность. Ситуацию не смогли ухудшить ни активное проникновение из Чехии идей церковной реформации, ни появление большого числа сторонников, а кое-где и участников, гуситского движения. Стремясь пресечь распространение враждебного католицизму вероучения, в 1424 г. власти Польского королевства издали эдикт о необходимости карать каждого еретика. Однако исполнить этот суровый закон на практике оказалось весьма затруднительно: он вступал в противоречие со шляхетскими вольностями, дополненными к тому же в 1422 г. привилеем, по которому король обязался не конфисковывать имения подданных без судебного решения. Шляхта, ощущавшая себя подлинным повелителем Польского государства, остро реагировала на любые нарушения ее прав со стороны королевской власти, поэтому нарисованная Я. Тазбиром картина гипотетического суда над шляхтичем-еретиком, выглядит вполне правдоподобной. Во-первых, пишет Тазбир, суд не достиг бы цели, так как состоял бы из шляхтичей-единомышленников, которые вряд ли, даже в угоду королю, стали бы осуждать свою родню. А во-вторых, «слуги, выводящие шляхтичей из имений и ведущие их в трибунал по обвинению в ереси — при виде этого из ножен были бы выхвачены сотни сабель даже самых верных шляхтичей-католиков». Столь же маловероятен был такой суд и в Великом княжестве Литовском, где местная шляхта, по выражению М. Е. Бычковой, «ревниво следила за равенством своих прав с польской шляхтой». Поэтому сторонники реформирования католической церкви, несмотря на задекларированное властями намерение их карать, чувствовали себя под охраной шляхетских вольностей достаточно уверенно.

Вместе с тем, религиозная ситуация в Великом княжестве Литовском к тому времени претерпела существенные изменения. Католичество продолжало укрепляться, увеличивая число своих приходов, в том числе в землях Руси. Расположенные на подконтрольной ему территории католические епископства Витовт хотел объединить в Литовскую митрополию, однако этому намерению великого князя не суждено было сбыться — папская курия традиционно поддерживала уже сложившиеся церковные структуры. Но даже не организованная в собственную митрополию католическая церковь, по мнению Гудавичюса, стала конфессиональной опорой литовских правителей перед лицом православного большинства населения. Принятие Литвой католичества изменило внутригосударственные религиозные отношения: отныне религиозная конфессия литовцев оказывала влияние на православие, а не наоборот, как это было во времена официального язычества. Католицизм, продолжает Гудавичюс, воспринимался и применялся Витовтом как политическое средство, возможности которого он оценивал по достоинству. Понимал он и присущие этой религии особенности мировоззрения, но только в практическом плане, как политик. Известно, что в предсмертной исповеди Витовт признался, что не верил в бессмертие души, что заставляет усомниться в том, был ли князь христианином в душе.

Еще одной отличительной чертой внутренней ситуации в обоих государствах было отсутствие у государей наследников по мужской линии, что грозило в будущем новыми политическими потрясениями. В конечном итоге в Польском королевстве проблема престолонаследия была благополучно разрешена. Напомним, что от второго брака с Анной, внучкой Казимира Великого, Владислав-Ягайло имел только дочь Ядвигу, а третий брак с Эльжбетой Грановской оказался бездетным. В 1422 г. на 69-м году жизни король женился в четвертый раз на семнадцатилетней княжне Софье Гольшанской — дочери умершего в том же году князя Андрея, которого сменил на посту «киевского князя и воеводы» его брат Михаил Гольшанский. Юная невеста, как и ее родня, исповедовала православие, и перед вступлением в брак с католиком Ягайло был совершен обряд ее повторного крещения. Женитьба короля на княжне Софье оказалась удачной: в октябре 1424 г. на свет появился наследник престола принц Владислав, вошедший в историю с прозванием Варненчик[13]. Родившийся через полтора года Казимир умер в младенческом возрасте, но в ноябре 1427 г. королева родила еще одного сына, также названного Казимиром и получившего прозвание Ягеллончик. Таким образом, в Европе появилась новая королевская династия — Ягеллоны.

В личной жизни великого литовского князя Витовта, как и у Владислава-Ягайло, тоже происходили перемены, но предпосылок для стабильного развития страны они не заложили. В июле 1418 г. умерла княгиня Анна, совместно с которой литовский государь прошел через многие невзгоды. Некоторое время спустя Витовт женился на Юлиане, дочери своего покойного сподвижника Ивана Гольшанского. К моменту венчания Юлиане было около сорока лет, Витовту — шестьдесят шесть, и если великий князь надеялся обрести наследника, то его желанию не суждено было сбыться: этот брак оказался бездетным. Кроме выданной за московского князя Софьи, других детей у Витовта не было, не определился князь и с официальным преемником, что побуждало влиятельные группировки литовской знати готовиться к схватке за власть после смерти своего грозного повелителя.

* * *

Между тем смерть забирала не только близких людей литовского правителя. В начале 1420 г. погиб эмир Эдигей. По сведениям Карамзина, незадолго до смерти Эдигей прислал в дар литовскому государю «…трех верблюдов, покрытых красным сукном, 27 коней и грамоту. “Князь знаменитый! — писал, обращаясь к Витовту, ордынский эмир, — В трудах и подвигах честолюбия застигла нас обоих унылая старость: посвятим миру остаток жизни. Кровь, пролитая нами в битвах взаимной ненависти, уже поглощена землею; слова бранные, коими мы друг друга огорчали, развеяны ветром; пламя войны очистило сердца наши от злобы; вода угасила пламя “. Они заключили мир». Если верить романтическому изложению Николая Михайловича, благородство в отношениях с достойным противником было не чуждо этому степному повелителю, но вот мир между ним и Витовтом вряд ли был возможен. В 1419 г. ставленник литовского князя Кадерберды начал против Эдигея довольно успешную борьбу. В ходе войны Кадерберды и Эдигей погибли, и власть в Золотой Орде получил близкий к Витовту хан Улуг-Мухаммед.

Укрепление позиций Витовта в Орде и восстановление единой православной митрополии активизировали отношения между виленским и московским дворами. После конфронтации в 1408 г. тесть и зять, по выражению Карамзина, «жили в непрерывном согласии» и под 1422 г. в летописях появляется примечательное сообщение: «Тое же зимы княгини великаа Софья с сыном Васильем ездила к отцу своему Витовту в Смоленск, а князь великы отпустив ее с Москвы, сам иде на Коломну, да и Фотей митрополит был у Витовта, а ехал наперед великые княгини». Как предполагает тот же Карамзин, Софья ездила к отцу не «только для свидания, но и для важных государственных переговоров». Несомненно, отмеченная летописью поездка митрополита Фотия тоже была обусловлена государственными интересами, а точнее, вопросами престолонаследия в Московском княжестве.

Великий князь Василий I не отличался хорошим здоровьем и, по словам классика, «хотел заблаговременно взять меры к утверждению сына на престоле великокняжеском». В 1423 г. московский повелитель «по благословению отца нашего Фотея» подписал третью по счету духовную грамоту, в которой «приказал» «сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту». Таким образом, отмечает А. Г. Кузьмин, московский князь собственноручно передавал Москву и северо-восточную Русь в распоряжение литовского государя. Посредниками между двумя правителями в этом важнейшем государственном деле и являлись княгиня София с митрополитом Фотием, заверившим духовную грамоту Василия I подписью на греческом языке (успел и захотел ли архиерей выучить язык своих прихожан — неизвестно).

Причины столь странной уступчивости московского правителя заключались в том, что по существовавшему порядку престолонаследия братья князя Василия имели больше прав на власть, чем его дети. О том же говорило и завещание Дмитрия Донского, согласно которому в случае смерти Василия власть должна была перейти к следующему по старшинству сыну, то есть князю Юрию Звенигородскому. Ко времени составления завещания отца, у Василия не было детей, и Дмитрий Донской заботился о преемственности власти в случае смерти старшего сына.

Известно, что первенец Василия и Софьи княжич Иван скончался в двадцатилетием возрасте, три других сына умерли во младенчестве, и к моменту составления завещания самим Василием I в живых оставался только один его сын — малолетний Василий.

Именно ему, в обход установленного порядка и воли отца, Василий Дмитриевич и завещал свой трон. Но, как пишет Карамзин, князь «знал честолюбие братьев, в особенности Юрия и Константина; предвидел, что они могут воспротивиться новому уставу наследства, подчинявшему дядей племяннику, и надеялся, что сильный и не менее гордый Витовт, признательный к лестной его доверенности, захочет оправдать ее ревностию к пользе юного внука».

Великий московский князь Василий I умер 22 февраля 1425 г. Сразу после его смерти митрополит Фотий по распоряжению княгини Софьи и бояр передал приглашение Юрию Звенигородскому прибыть в Москву и присягнуть на верность племяннику. Однако по пути в столицу князь Юрий с дороги свернул, и уехал в подмосковный Галич — как и предполагалось, передачу трона десятилетнему ребенку братья Василия I не признали. Поэтому принятые покойным московским правителем меры предосторожности оказались весьма кстати, и его тестю — великому литовскому князю Витовту — пришлось выступить в роли гаранта сохранения власти своего внука и дочери. В составленном в то время письме к ливонскому магистру Витовт так охарактеризовал сложившиеся между двумя государствами отношения: «Великая княгиня московская сама недавно были у нас и вместе со своим сыном, землями и людьми отдались под нашу защиту». Иными словами, Москва, по замечанию Н. И. Костомарова, «очутилась под рукой литовского великого князя».

Страсти в московской великокняжеской семье быстро накалялись, и для нормализации положения в соседнем государстве летом 1427 г. Витовт совершил демонстративный поход со своим войском по восточной окраине Великого княжества Литовского. На встречу виленскому повелителю выходили князья Рязани, Пронска, Воротынска, Одоева и других подконтрольных Москве княжеств, «били ему челом» и вручали богатые дары. От границы Московского княжества Витовт повернул свои войска на Киев, но предпринятого им демарша оказалось достаточно, чтобы устрашить противников юного Василия II. Кроме того, предпринятая Витовтом демонстрация военной мощи высоко подняла его авторитет среди всех северо-восточных князей, формально не подчинявшихся литовскому государю, но фактически уже находившихся под его влиянием. Именно этот период всемогущества Витовта мы и имели в виду, когда писали о том, что литовский повелитель, имея реальную возможность без помех «сесть на Москве», не предпринял никаких действий для реализации приписываемых ему планов овладеть московским престолом.

Справедливости ради следует также отметить, что роль опекуна малолетнего московского князя литовский повелитель исполнял далеко не бескорыстно. Он не упустил возможности «внушить уважение» таким самовольным городам, как Псков и Великий Новгород. В 1426 г. Витовт предпринял поход на Псков, и взяв пленников, потребовал с города выкуп в размере 3 тысяч рублей. В результате торга сошлись на одной тысяче, и как писал летописец, литовский князь «…поганый, немилостиво имеа сердце, сребро взя, а пленных на крепости посади». Позднее этих пленных псковичам пришлось выкупать за дополнительное «серебро». Через два года дошла очередь и до Великого Новгорода, с которого Витовт взял огромный выкуп в размере 11 тысяч рублей. В то же время, традиционно поддерживая хорошие отношения с Тверью, литовский повелитель подтвердил купцам этого города право свободной торговли в Киеве — «пошлины имати по-давному, а нового не примышляти».

* * *

Известно, что фактической столицей Великого княжества Литовского в описываемый период стал полюбившийся князю Витовту Луцк. К примеру, Псковская II летопись в 1422 г. отмечала, что псковские послы, не застав Витовта в «Литовской земли», поехали «за Киев в Луческ великый». Там-то, в одном из лучших и старейших городов Волыни и произошло событие, известное в европейской истории под названием «съезд королей». Участие великого литовского князя Витовта в борьбе гуситской Чехии с императором Священной Римской империи Сигизмундом и его заочная коронация на чешский престол способствовали появлению многообещающего политического проекта. Активное противодействие императора заставило Витовта отказаться от участия в чешских делах; взамен цесарь выдвинул план коронации великого князя на литовский трон. Трудно судить, когда и при каких обстоятельствах зародился этот план, но совершенно очевидно, что исключить из числа его авторов наиболее заинтересованное в нем лицо — самого князя Витовта, никак нельзя. Во всяком случае, по сообщению Э. Гудавичюса, уже в конце 1428 г. в письме германскому императору литовский правитель высказал мысль о собственной коронации. Расчет был точен: крайне заинтересованный в устранении неофициальной, но действенной поддержи Литвой гуситских еретиков (посмевших, к тому же, отказать императору в чешской короне!), Сигизмунд был именно той политической фигурой, которая реально могла помочь Витовту в задуманной им коронации.

Напомним, что в описываемые нами времена германские императоры были наиболее влиятельными светскими правителями Европы. Германская империя считалась наследницей империи Каролингов, которая, в свою очередь, рассматривалась современниками в качестве преемницы Западной Римской империи. Спустя столетие после фактического распада державы Каролингов империя вновь была восстановлена в 962 г. немецким королем Оттоном I. Помимо Немецкого королевства в ее состав входили территории Северной и Центральной Италии, Бургундское королевство (на территории нынешней Франции и западной части Швейцарии) и Чешское княжество, ставшее с XIII в. королевством. Главой империи являлся немецкий король, обладавший исключительными правами на получение императорской короны. В XII в. в документах имперской канцелярии появилась формула «Священная империя», а во второй половине XIII в. — «Священная Римская империя». В дальнейшем империя нередко называлась «Священной Римской империей германской нации».

В средневековой Европе германский император пользовался большим авторитетом. Опираясь на его поддержку, можно было получить королевскую корону в обход поляков, являвшихся первыми и самыми опасными противниками задуманной великим литовским князем коронации. Ожесточенное противодействие со стороны польского двора легко было предугадать, поскольку провозглашение Витовта королем повлекло бы за собой восстановление полного суверенитета Литовской державы. Да и долговременным планам Польши относительно Великого княжества Литовского тоже пришел бы конец. Литовский государь ничуть не сомневался, что его коронация вызовет дипломатическую бурю со стороны Польши, но одновременно он был уверен, что на войну польская знать решится лишь в самом крайнем случае. Поэтому, получив от императора согласие на коронацию, Витовт стал активно к ней готовиться. Вряд ли при этом 78-летний великий князь, не имевший наследников мужского пола, мог рассчитывать на основание собственной королевской династии, но введение в круг суверенных монархов Европы не могло не прельщать амбициозного литовского государя.

Официальное оглашение плана коронации было решено провести на очередном съезде монархов. Такие съезды, а точнее средневековые международные конгрессы, вошли в политическую практику Центральной и Восточной Европы после встречи Сигизмунда и короля Ягайло в Любовле в 1413 г. На третьем по счету съезде представители многих государств планировали обсудить широкий круг политических вопросов, в том числе и возможность совместного выступления против турок. Политическое влияние, которым обладало в то время Литовское государство, и подготовленный в тайне от участников конгресса вопрос о коронации Витовта, обусловили его проведение на территории Великого княжества. Естественно, для императора и многочисленных гостей с востока и запада следовало обеспечить кратчайший путь следования к месту проведения съезда, и не трудно догадаться, что наиболее удобным для встречи городом оказался любимый Витовтом Луцк. В первых числах января 1429 г. здесь и открылся представительный съезд, в работе которого приняли участие около 13 тысяч гостей из 13 стран. Помимо императора Сигизмунда, князя Витовта и короля Владислава-Ягайло, прибывших в сопровождении жен и пышного окружения, в конгрессе принимали участие магистры Тевтонского и Ливонского орденов, митрополит Руси Фотий, легат папы Римского Андрей, посланники Византии, Золотой Орды, силезских князей, Ганзы, Молдавии, Василия II Московского, тверского князя Бориса, Великого Новгорода, Пскова. Участников съезда было так много, что для их размещения были использованы панские усадьбы в прилегающих к городу селах. Встречали почетных гостей владыки трех христианских конфессий: латинской, греческой и армянской, а также раввин еврейской общины Луцка. Отметим также, что после визита Оттона III в Гнезно в 1000 г. это было второе посещение германским императором государства на востоке Европы.

В начале работы съезда были обсуждены вопросы о возможности раздела Молдавии между Польшей и Венгрией, о необходимости усиления борьбы с гуситским движением в Чехии и восстановлении единства христианской религии. При обсуждении условий возможной церковной унии император Сигизмунд заявил, что католикам не следует уклоняться об объединения с православной верой, так как православие в святости своих догматов не уступает римско-католическому обряду, а православные от католиков отличаются, в сущности, только бородами да женами священников. Эти слова императора были с одобрением восприняты присутствующими на съезде русинами, но в целом вопрос унии церквей не имел конкретных последствий.

Великий князь Витовт. Портрет из брестского августинского монастыря. Неизвестный автор, вторая половина XVII века

Освещая дальнейшие события, Э. Гудавичюс пишет, что во время одного из заседаний «прозвучало предложение короновать Витовта королем Литвы. Это возвестил сам Сигизмунд, а Витовт изображал приятное удивление. Ягайло живо поддержал этот замысел, что объяснимо его династическим положением: у Витовта не было сыновей, а у Ягайло возникала возможность сделать королем и второго своего сына. Предвидя нелегкий разговор с польским коронным советом, Витовт по-литовски (Сигизмунд Люксембург знал лишь западнославянские языки) предостерег Ягайло от излишне пылких эмоций. Он не ошибся: Гнезнинский архиепископ не высказался с достаточной ясностью, но другие члены коронного совета, особенно Збигнев Олесницкий, бурно запротестовали. Польская делегация покинула Луцк».

Так, отодвинув в сторону все иные проблемы, ради которых созывался столь представительный съезд, коронация Витовта стала главным вопросом конгресса. Но высказанное германским императором предложение, судя по болезненной реакции поляков, неизбежно вело к конфликту с Польским королевством, и съезд, не приняв никаких решений, закрыл свою работу. 29 января из Луцка отбыл император Сигизмунд. Сразу после отъезда участников конгресса вокруг предложения короновать литовского повелителя закипела дипломатическая борьба. Уже по пути в Венгрию император Сигизмунд получил письмо от Владислава-Ягайло, в котором упоминались права Польской Короны на Литву и договоры об унии, а предлагаемая коронация Витовта характеризовалась как незаконная и подрывающая отношения двух государств. Такая позиция короля противоречила мнению, высказанному им в Луцке, но решающее слово в польской внешней политике было за Коронной Радой, она это слово произнесла, и Владислав-Ягайло был вынужден смириться.

Однако остановить князя Витовта в реализации его намерений было непросто. Литовский государь отправил Ягайло послание, в котором подверг критике доводы польской стороны, а затем еще одно, содержащее, по словам Гудавичюса, «гневный вопрос, является ли Литва свободной страной, и доказывающее, что коронация не противоречит договорам Польши и Литвы… Тут же упоминалось и согласие Ягайло, отказ от которого расценивался как нарушение королевского слова». Напряжение в польско-литовских отношениях нарастало, чему в немалой степени поспособствовало заявление представителя Владислава-Ягайло на съезде немецких князей в Нюрнберге о том, что Витовт является всего лишь наместником польского короля в Литве.

Дальнейшие события словно позаимствованы из авантюрного романа, но завершились они, к сожалению, самым трагическим образом. Оказываемое польской стороной сопротивление только утвердило Витовта в его решении. Князь назначил свою коронацию на 15 августа 1430 г. и пригласил на торжество множество гостей. По указанию императора Сигизмунда, в Нюрнберге были изготовлены короны для Витовта и его супруги, а также вся необходимая документация. Правда, оставались некоторые сомнения относительно епископов, которые должны были провести обряд коронации, так как папа Мартин V идею возведения Литвы в ранг королевства не поддерживал.

В назначенный день в Вильно прибыли Владислав-Ягайло, тевтонский и ливонский магистры, митрополит Фотий, дочь Витовта Софья с пятнадцатилетним московским князем Василием, князь Борис Тверской, «бившие челом» князья рязанский и пронский, представитель цесаря, византийский, ордынский, волохский послы и т. д. Витовт щедро угощал гостей. Как свидетельствует летопись, «на день шло триста бочек меду, а яловиц триста, а баранов и вепров по триста». Однако коронация не состоялась: князь Витовт и император Сигизмунд не оценили должным образом решимость поляков не допустить появление в Литве самостоятельного короля. Короны для будущей монаршей четы должны были везти через Польшу, но на границе авангард императорской делегации был остановлен пограничной стражей и избит. Узнав о случившемся, остальные члены делегации пересекать польскую границу не стали и возвратились с коронами обратно. Освещая данный эпизод, многие историки дополнительно сообщают, что польская стража не только избила императорских послов, но и рассекла пополам сделанные лучшими мастерами Нюрнберга золотые короны. Так или иначе, короны в Литву доставлены не были, намеченные торжества пришлось отменить, и Витовт перенес коронацию на ближайший церковный праздник — 8 сентября (рождение Девы Марии).

Ко второму сроку иного способа доставки корон в Литву кроме как через Польшу не нашли и коронация вновь была отменена. «В поисках выхода, — пишет Гудавичюс, — миновал и третий срок — 29 сентября (день св. Михаила). Тем временем Мартин V направил Кульмскому епископу запрет на коронацию Витовта. Это значило, что Витовт не мог рассчитывать на услуги как своих, так и прусских епископов. Неумолимая Польша начала одерживать верх». Но и предпринимаемые литовским государем усилия тоже не пропадали даром. Витовт направил письмо Мартину V; ответ понтифика, хотя в нем прямо о коронации не говорилось, звучал благосклонно. Была достигнута и договоренность с Владиславом-Ягайло: великий князь гарантировал передачу литовского трона сыну польского короля после своей смерти. В ответ Ягайло обещал поддерживать Витовта. К тому времени и император Сигизмунд решился отправить короны под охраной вооруженного отряда через Пруссию, минуя Польское королевство.

В октябре 1430 г. Владислав-Ягайло в сопровождении членов Коронной Рады прибыл в Великое княжество Литовское. На встрече 10 октября король, невзирая на протесты Збигнева Олесницкого, твердо поддержал Витовта. Через несколько дней Владислав-Ягайло отослал своих советников домой, и дело явно стало клониться в пользу коронации. Однако именно в те дни Витовт внезапно занемог и даже упал с коня. Его отвезли в Тракай, но с постели великий князь уже не поднялся и 27 октября умер. Источники не содержат сведений, чем была вызвана смерть литовского повелителя и была ли она естественной. Большинство же историков склонны связывать неожиданную кончину Витовта с душевной травмой, полученной князем в результате неудачных попыток получить корону и титул короля.

Скоропостижная смерть Витовта оставила глубокий след в памяти современников. Написанная в 30-е годы XV в., то есть вскоре после его кончины, летописная «Похвала» «славному господарю великому князю Александру зовомому Витовту» отмечала, что «И был князь великии Витовт силный господар и славен по всим землям: и много царей и князей служыли у двору его». При этом летописец особо подчеркивал, что «быше ему держащи великое княжение Литовское и Руское, иные многие земли, сопрость реку вся Руская земля». Легенды о щедрости, храбрости князя передавались из поколения в поколение, и доныне Витовт Великий (как принято его называть в литовской традиции) является, пожалуй, одной из самых популярных фигур в истории восточно-европейских стран. Как отмечает Н. Яковенко: «В памяти жителей Великого княжества Литовского Витовт превратился в символ закона и справедливости — определенную точку отсчета «доброй старины», с которой началось упорядочение государства. На апелляции к его авторитету наталкиваемся еще и в XVI ст. — в часто употребляемой документами формуле: «Как было за князя Витовта».

Человек бесчисленных политических и военных талантов, князь Витовт по праву вызывает самые восторженные отклики ученых. Опуская излишне рационалистические характеристики современных нам историков, приведем лишь отзыв Н. М. Карамзина, как всегда отличающийся замечательной образностью и изяществом слога: «Сей князь, тогда славнейший из государей северной Европы, был для нашего Отечества ужаснее Гедимина и Ольгерда, своими завоеваниями стеснив пределы России на юге и западе; в теле малом вмещал душу великую; умел пользоваться случаем и временем, повелевать народом и князьями, награждать и наказывать; за столом, в дороге, на охоте занимался делами; обогащая казну войною и торговлею, собирая несметное множество серебра, золота, расточал оные щедро, но всегда с пользою для себя; человеколюбия не ведал; смеялся над правилами государственного нравоучения; ныне давал, завтра отнимал без вины; не искал любви, довольствуясь страхом; в пирах отличался трезвостию и подобно Ольгерду не пил ни вина, ни крепкого меда, но любил жен и нередко, оставляя рать в поле, обращал коня к дому, чтобы лететь в объятия юной супруги. С ним, по словам историка польского, воссияла и затмилась слава народа литовского, к счастию России, которая, без сомнения, погибла бы навеки, если бы Витовтовы преемники имели его ум и славолюбие».

К сказанному добавим, что период правления князя Витовта был последним периодом в истории Великого княжества Литовского, когда его границы продолжали расширяться. В этническом плане более 90 % населения Литовского государства по-прежнему составляли предки белорусов и украинцев, а соотношение славянских территорий и земель этнических литовцев в 1430 г. — год смерти Витовта — по подсчетам упоминавшегося уже нами О. Зайцева составляло 12:1.