Глава XII. Литва и Московия: начало противостояния

Успешно завершив присоединение будущих украинских территорий, князь Ольгерд сосредоточил свою внешнеполитическую активность на северо-восточных землях Руси. В немалой степени это было обусловлено возобновившимся в середине 1360-х гг. противоборством Москвы и Твери. В обоих княжествах появились молодые, амбициозные правители, и спор за лидерство в регионе вспыхнул с новой силой. В Москве, после смерти в 1339 г. Ивана Красного, был провозглашен князем его девятилетний сын Дмитрий, получивший впоследствии прозвание Донской. Появление на троне малолетнего князя могло привести к междоусобице, однако освободившийся из литовского плена митрополит Алексий в 1360 г. вернулся в Москву, сплотил вокруг себя бояр и сохранил мир в княжестве. Через два года интригами и щедрыми взятками митрополит сумел получить для князя Дмитрия ярлык на великое владимиро-суздальское княжение, ранее переданный Мамаем суздальскому князю Дмитрию Константиновичу. Возмущенный суздальский князь организовал поход против Москвы, но потерпел поражение и был вынужден смириться. С этого времени летописцы, не колеблясь, выводят Киевского митрополита в качестве организатора московской политики и фактического правителя при малолетнем князе Дмитрии.

В 1366 г. московский Кремль был впервые обнесен мощными стенами, а местные бояре изгнали из ближних городов оппозиционно настроенных мелких князей и заменили их своими ставленниками. Рогожский летописец отмечал в этой связи: «Того же лета на Москве почали ставити город камен надеяси на свою на великую силу, князи руськыи начата приводити в свою волю, а который почал неповиноватися их воле, на тых почали посягати злобою». Эта два события ознаменовали решительный поворот Московского княжества к активной внешней политике, которая неизбежно вела к столкновению с Тверью и стоявшим за ней Великим княжеством Литовским.

К тому времени князь Михаил — сын казненного в Орде по наветам Москвы Александра — с помощью литовского войска сверг с тверского престола своего дядю, промосковски настроенного князя Василия Михайловича. В лице Михаила Литва приобрела надежного союзника, а Московское княжество — опасного врага, помнившего о причинах гибели его отца и брата. Желая изменить ситуацию в свою пользу, Москва предложила себя в качестве посредника для разрешения конфликта между тверскими князьями. Под этим предлогом князь Дмитрий передал Михаилу Тверскому охранную грамоту и пригласил его к себе. Но когда тверской князь прибыл в Москву, Дмитрий, переступив через крестное целование, приказал бросить Михаила и сопровождавших его бояр в темницу, где по выражению Рогожского летописца, их «држали выстоме».

В исторической литературе дискутируется степень участия в данном эпизоде митрополита Алексия. Учитывая последующую канонизацию Алексия, большинство дореволюционных историков обходило молчанием причастность архиерея к вероломству Москвы. К примеру, Е. Е. Голубинский дипломатично отмечал, что на вопрос об участии митрополита в этих событиях ответить невозможно. Однако сомнения в причастности фактического правителя Московского княжества к аресту Михаила и его свиты вряд ли уместны. Шестнадцатилетний князь Дмитрий просто не обладал достаточным авторитетом для того, чтобы тверские князья признали его посредником в разрешении их династического спора. Таким арбитром мог выступить только умудренный жизненным опытом и облеченный высшей духовной властью митрополит. Собственно, летописные источники и не сомневаются в личности непосредственного организатора устроенной тверскому князю ловушки, отмечая, что князь Михаил «пачеже на митрополита жаловашеся к немуже веру имел паче всех, яко по истинне святителю». Немаловажным в этой связи представляется и то обстоятельство, что митрополит Алексий отпустил в дальнейшем московскому князю и его боярам грех нарушения данной ими клятвы о безопасности тверичей. Видимо, следует согласиться с мнением Н. М. Карамзина, заметившего относительно описанных событий, что это был «обман недостойный Правителей мудрых».

Итак, главный противник Московского княжества оказался в руках его князя, но казнить Михаила москвичи не решились. От золотоордынского повелителя Мамая прибыл посол и пригрозил Москве набегом. Во избежание осложнений с татарами Михаил Тверской был отпущен, но у него отняли часть Семеновой вотчины, которую Москва передала своему союзнику — князю Еремею. Как сообщает Симеоновская летопись, сразу после освобождения Михаила князь Дмитрий пошел с войском на его земли. Тверской князь бежал в Литву, где обратился к Ольгерду, «прося помощи себе и оборони, дабы створил месть его вскоре почеже вабячи и зовучи его йти ратью к Москве». Но после поражения от польского короля на Волыни и ряда неудач в столкновениях с Орденом, великий литовский князь сам находился в затруднительном положении. О длительной войне с новым противником не могло быть и речи. В то же время отказ в помощи князю Михаилу, означавший безусловное поражение Твери, резко ослабил бы позиции Литвы на северо-востоке. Требовалась кратковременная, но эффективная демонстрация военной силы, способная восстановить положение Тверского княжества без длительных боевых действий. И Ольгерд, как никто иной умевший организовывать такие походы, решил не только оказать помощь своему шурину, но и лично возглавил поход против Москвы. Таким образом, необдуманное заточение тверского князя спровоцировало первую открытую войну Московии с Великим княжеством Литовским, получившей в истории название «первая литовщина».

Согласно Симеоновской летописи, организованный Ольгердом осенью 1368 г. литовско-тверской поход стал для Москвы полной неожиданностью. По словам летописца, князь Дмитрий не успел собрать для обороны достаточно войск, так как полагал, что «не поспела бо тогды, никоторая рать из далних мест прийти». Кроме того, московский правитель оказался и в политической изоляции. Князья Дмитрий Суздальский и Олег Рязанский, равно как и Золотая Орда в лице Мамая, были на стороне союза Твери с Литвой, а Святослав Смоленский, нарушив подписанный с Москвой договор, даже принял участие в походе Ольгерда. Поэтому на призыв князя Дмитрия о помощи в Москву пришли лишь ополчения Московской, Коломенской и Дмитровской волостей. Эти отряды были отправлены навстречу литовцам в качестве сторожевого полка, но стремительно двигавшиеся войска Ольгерда с ходу разбили их на р. Тростне. Предполагается, что в этой битве получил боевое крещение сын Кейстута, будущий великий правитель Литвы Витовт (Витавтас, в польской традиции — Витольд), которому было тогда около шестнадцати лет.

Узнав, что враг приближается к Москве, князь Дмитрий сжег городской посад и затворился в столь своевременно построенном Кремле. В летописях отмечено, что там же находились: «Брат его князь Володимир Андреевич, а с ними Алексий митрополит и прочий князи и бояре и вси христиане». Взять московскую крепость без осадной техники было невозможно, а потому Ольгерд, задумавший свою кампанию как стремительный кавалерийский рейд и не бравший с собой ни камнеметов, ни таранов, даже и не попытался ее штурмовать. Три дня его войска разоряли окрестности Москвы, а литовская знать пополняла свои богатства за счет подмосковных церквей и монастырей. Затем Ольгерд приказал возвращаться в Литву, и его войска двинулись по нетронутым войной областям. Они также были подвергнуты разграблению, что дало летописцам основание отметить: «Се же первое зло от Литвы створися окаянно и всегубительно».

Оценивая первый поход войск Великого княжества на Москву, Э. Гудавичюс пишет: «Ольгерду пришлось пройти почти 1000 километров, Дмитрий же оставался на месте, и у него все было под рукой, поэтому по степени напряжения их позиции несравнимы. При этом Ольгерд отвлекал силы оттуда, где они были всего нужнее. Русские союзники помогали Ольгерду под страхом проклятия, которым грозил митрополит Алексий». Кстати, упомянутые литовским историком угрозы митрополита о церковном проклятии не были пустым звуком. Михаил Тверской, Святослав Смоленский, а также иные князья Руси, вставшие на сторону литовско-тверского союза, или не желавшие выступить на стороне Москвы, действительно были отлучены Алексием от церкви. Принцип защиты интересов московского князя соблюдался митрополитом всея Руси неукоснительно.

Тем не менее, предпринятая Ольгерд ом демонстрация силы достигла своей цели. Князь Дмитрий не только оставил на время свои попытки вмешиваться в тверские дела, но и был вынужден пойти на серьезные уступки. Летопись свидетельствует: «Тое же зимы Москвичи отступилися опять Городка и всее чясти княжи Семеновы князю великому Михаилу Александровичи), а князя Еремея отпустили с ним в Тферь». Таким образом, Москва не только потеряла прежние территориальные завоевания в тверских землях, но и выдала своего союзника князю Михаилу. Первое столкновение Литвы и Москвы закончилось однозначной победой князя Ольгерда, после которой лидерство на северо-востоке Руси могло навсегда перейти к Гедиминовичам.

Казалось, что в союзе с Тверью Ольгерд сможет развить достигнутый успех, но положение Великого княжества Литовского, как и раньше, осложнялось необходимостью воевать «на два фронта». В апреле-мае 1369 г. Винрих фон Книпроде, разрушив отстроенный литовцами Новый Каунас, возвел на том же месте замок Готтесвердер. В августе-сентябре литовцы взяли Готтесвердер, усилили его собственным предзамковым укреплением и восстановили Новый Каунас, но в ноябре главный маршал Ордена Хенинг фон Шиндекопф разрушил обе эти крепости. Повторилась трагедия 1362 г.: прибывший со своими войсками князь Кейстут пытался оказать помощь осажденным, но спасти замки, или хотя бы утвердиться в окрестностях Каунаса, литовцам не удалось.

Участившиеся успехи крестоносцев в войне с Литвой в литературе принято объяснять чрезмерным увлечением Ольгерда экспансией на земли Руси, а кое-кто из историков даже упрекает великого литовского князя в нереалистичное проводимой им политики. В частности, В. Т. Пашуто пишет: «Как можно было отрывать силы для походов на Русь, когда немецкие рыцари… ежегодно… опустошали земли Понеманья и Подвинья, коренной Литвы и подвластной ей Белоруссии». Очевидно, эти упреки содержат значительную долю истины. Военного потенциала возглавляемой Кейстутом части Великого княжества явно не хватало для эффективного противодействия наступлению Ордена. И все же подобные оценки, на наш взгляд, не полностью учитывают основные цели политики Ольгерда. Защита литовских владений от экспансии Ордена оставалась важнейшей задачей князя, но именно эта война, требовавшая все новых ресурсов, и подталкивала повелителя Великого княжества к их постоянному поиску в других регионах. По этой же причине, вскоре после завершения первого похода на Москву и не оправившись еще от последних ударов крестоносцев, литовский государь снова бросил своих неутомимых витязей на юг, где открывалась возможность вернуть утраченные земли Волыни.

* * *

5 ноября 1370 г. 60-летний польский король Казимир III Великий скончался. Результаты его правления были впечатляющими. Приведем только один пример: за годы нахождения Казимира у власти по оценкам историков население Польской Короны увеличилось с 1,2 до почти 2 миллионов человек. Как мы знаем, король был бездетен, и после его кончины династия Пястов пресеклась. Хранившиеся в сокровищнице Краковского собора королевские клейноды древних польских повелителей — корона и скипетр Болеслава Смелого, а также копия копья святого Маврикия, подаренная императором Оттоном III Болеславу Храброму — должны были перейти к новому владельцу. Само имя Пястов не исчезнет бесследно из польской истории. В XVII–XVIII вв. так будут называть королей и претендентов на престол, являвшихся этническими поляками, однако прямыми потомками настоящих Пястов они не являлись.

В соответствии с достигнутыми заблаговременно договоренностями, наследником Казимира III являлся король Венгрии Людовик Анжуйский. Он и стал в том же 1370 г. польским монархом, объединив под своим скипетром поистине необъятные, по европейским меркам, владения. К подвластным Людовику ранее Венгрии, Боснии, Сербии, Восточной Болгарии, Молдове, Волощине и Словакии присоединились Польша и Червоная Русь. Обладая столь обширными территориями, править в Кракове король Людвик не пожелал, а потому, отбыв коронационные торжества и посетив Гнезно, он возвратился в Венгрию. Управление Польшей Людовик доверил своей матери королеве Елизавете (в польской традиции Эльжбете).

Сменой власти в Польском королевстве немедленно воспользовались литовцы. Любарт, Кейстут и Юрий Наримунтович осадили Владимир. Правивший этим княжеством Александр Кориатович находился тогда в Кракове, а польский староста сдал замок без боя. Литовские князья приказали срыть до основания воздвигнутые по приказанию Казимира каменные укрепления города. Александр Кориатович был вынужден вернуться в свои владения в Теребовле, а утраченный по договору 1366 г. Владимир вместе с иными волынскими землями вновь перешли под власть Любарта. Чтобы закрепить достигнутый успех, Ольгерд и Кейстут вместе со своими сыновьями Ягайло и Витовтом предприняли поход в глубь польской территории, а Любарт совершил опустошительные набеги на Люблинскую, Сандомирскую и Краковскую земли. О тех событиях автор «Хроники литовской и жемайтской» писал: «Кейстут, Ягайло и Витовт из Руси, Жмуди и Литвы собрали большое войско и ворвались в Польшу. Люборт также, и Федор, князи волынские из Луцка и Владимира, Юрий Наримунтович из Белза с Волынцами и с Русью через пущи пришли в Люблинскую землю… И так быстро воевали, что очень много шляхты по домам брали… И аж из-под Кракова с великими добычами вернулись».

Позиции Великого княжества на Волыни были восстановлены, но в это время вновь ухудшилось положение князя Михаила Тверского. Сначала Москве удалось добиться от Константинопольского патриарха поддержки действий митрополита Алексия, отлучившего от церкви Михаила Тверского и поддержавших его князей. В июне 1370 г. патриарх Филофей издал шесть грамот, в которых также отлучал этих князей от церкви. После получения указанных грамот, по свидетельству Рогожского летописца, «князь великий Михайло Александрович послал на Москву владыку любви крепити». Очевидно, тверской князь пытался подтвердить заключенный в 1368 г. мирный договор с Москвой, и его действия были обусловлены патриаршим проклятием.

Далее летопись отмечает, что «…владыку отпустили с Москвы, а ко князю великому Михаилу послав целование сложили». Историки справедливо комментируют такое продолжение летописного известия как разрыв отношений Москвы с Тверью и объявление новой войны. «Вместо дальнейшего мирного урегулирования конфликта, — пишет Б. В. Кричевский, — Москва пошла на открытую конфронтацию. Очевидно, ее не устраивали условия мирного договора, и она считала себя в силах одержать верх над литовско-тверским союзом». Через два года после окончания «первой литовщины» московское войско вновь вторглось в пределы Тверского княжества.

Узнав, что Москва разорвала мирный договор, князь Михаил отправился за помощью к Ольгерду. В его отсутствие московский воевода захватил и сжег города Зубцов и Микулин — центры родовой вотчины тверского князя. Надежды же князя Михаила на поддержку Вильно не оправдались, поскольку литовцы сами восстанавливали силы после очередного поражения, нанесенного им крестоносцами.

Еще в начале 1370 г. маршал Ливонии Андреас Штенберг разорил Упите, а комтур Кулдиги — землю Мядининкай. Стремясь сковать активность Ордена, Ольгерд и Кейстут при поддержке своего союзника Мамая собрали силы для ответного удара и в феврале того же года вторглись в Самбию. Литовские войска взяли замок Рудава, но вскоре их настигли крестоносцы под началом Винриха фон Книпроде. В сражении на льду замерзшего болота близ Рудавы великому магистру удалось разрезать позиции Ольгерда и Кейстута, и последний был вынужден отступить. Ольгерд со своими войсками успел закрепиться в лесу, но вскоре рыцари их оттуда выбили. Потеряв около тысячи человек, литовцы отступили, а, по описанию Иоанна Посильге, просто бежали с поля боя: «Кейстут бежал со своими, и князь Ольгерд с русью вынуждены были свои стопы обратить в бегство».

Поле боя осталось за крестоносцами, что дало им возможность объявить сражение при Рудаве своей победой. Правда, потери тевтонов в сражении тоже были весьма чувствительны: пали главный маршал Ордена Хенинг фон Шиндекопф, комтур Бранденбурга Конрад Гаттенштейн и вице-комтур Генрих Штокхейм, комтур Редена, а также 26 рыцарей-монахов и 3 рыцаря-крестоносца из Европы. Эти потери заставили тевтонов отказаться от преследования бежавших литовцев и на некоторое время ослабить свой натиск. Казалось бы, несмотря на поражение, тактическая цель нанесенного Ольгердом и Кейстутом удара была достигнута. Однако действие таких превентивных мер было недолгим. В том же году рыцари нанесли еще один удар, разорив при этом такие пространства, для опустошения которых ранее им требовался не один поход. К концу того тяжелого года, как мы уже знаем, литовцы сумели вернуть себе Волынь, но все это требовало крайнего напряжения сил, и Ольгерд с Кейстутом были вынуждены временно отказаться от борьбы с Москвой.

Видя, что союзники не в силах ему помочь, Михаил Тверской отправился из Литвы в Орду, где получил от Мамая ярлык не только на Тверское, но и на Владимиро-Суздальское княжение. Это был крупный дипломатический успех князя Михаила, но не подкрепленный военной силой, существенных результатов он не принес. Московский князь Дмитрий считал себя уже достаточно сильным для того, чтобы проигнорировать решение Мамая, и его наместник не позволил тверскому князю въехать во Владимир-на-Клязьме. Татарский посол Сыроходжай пригрозил Москве набегом. В ответ князь Дмитрий лично отправился в Золотую Орду с богатыми дарами. Этот рискованный шаг полностью себя оправдал: Мамай, крайне нуждавшийся в деньгах для борьбы за власть в Орде, пошел на примирение с московским князем.

Не сумев реализовать свои права великого владимиро-суздальского князя, Михаил вновь выехал в Литву. На сей раз, несмотря на сложность обстановки на границе с Орденом, князь Ольгерд согласился на новый поход. По мнению Б. В. Кричевского, «…здесь, определенно, сыграл роль изменившийся статус князя Михаила Александровича. Теперь Литва поддерживала не просто местного князя, а властителя всей Руси». Уважаемый автор тут несколько увлекся, отожествляя Владимиро-Суздальское и Тверское княжества со всей Русью, значительной частью которой Ольгерд владел сам. Думается, что для литовского государя более важным обстоятельством, чем изменившийся статус его союзника, явилось известие о начале похода московского князя против Брянского княжества. Это было уже прямой агрессией, открытым вызовом самому великому литовскому князю, и на него Ольгерд отреагировал немедленно. 25 ноября 1370 г. (во многих источниках 1371 г.) его войска выступили на Москву. Новые крупномасштабные военные действия между литовско-тверской коалицией и Московским княжеством летописи назвали «другой литовщиной».

Как и первый московский поход, эта кампания Великого княжества Литовского проходила в условиях непрекращающейся войны с крестоносцами. Ресурсы военной монархии продолжали приносить свои плоды, но для их достижения литовские князья и их воины по-прежнему не слезали с коней. Тяжелее всего приходилось князю Кейстуту: в середине 1370 г. он разорил окрестности Ортельсбурга, в начале ноября помогал Любарту на Волыни, а во второй половине месяца уже шел вместе с Ольгердом и полоцким князем Вингольтом-Андреем на Москву. Кроме литовских войск в походе снова принимал участие смоленский князь Святослав. Очевидно, союз с великим литовским князем, чьи владения со всех сторон окружали смоленские земли, был для Святослава важнее, чем проклятие митрополита и патриарха.

Узнав о выступлении объединенного войска противников, князь Дмитрий сразу же повернул назад. По обыкновению, литовское войско двигалось стремительно, его первый удар пришелся по Волоку Дамскому. Взять город сходу не удалось и, потеряв на осаду два дня, союзники двинулись дальше. 6 декабря войска Ольгерда достигли Москвы, но перехватить князя Дмитрия не успели. Из Симеоновской летописи известно: «Князь же великий Дмитрей Иванович затворися в граде, а Олексей митрополит тогды был в Нижнем Новегороде».

Восемь дней Ольгерд, Кейстут, Вингольт-Андрей и Святослав Смоленский простояли под стенами Кремля, предавая округу огню и разорению. Перевес сил был на их стороне, но предложений от Дмитрия о мире не поступало. Игнорировал московский князь и направленный ему вызов выйти со своим войском в открытое поле, предпочитая отсиживаться в безопасности за стенами Кремля. Как сообщают авторы изданной в 2000 г. «Всемирной истории»: «Неожиданно вмешалась природа. В декабре необычайно ранняя зима сменилась оттепелью — сошел снег, а вместе с ним исчез и санный путь». Литовцы, не имевшие возможности оставить надолго свои западные границы, неожиданно попали в ловушку бездорожья. Дополнительную тревогу вызывали сообщения о том, что князья Владимир Андреевич Серпуховской и Владимир Дмитриевич Пронский собирают войска на помощь Москве. В сложившейся обстановке князю Ольгерду ничего не оставалось, как заключить перемирие с осажденным в Кремле противником.

Э. Гудавичюс отмечает: «Были начаты переговоры с Дмитрием. Последнему была ясна цель Ольгерда: литовцы не собирались брать Москву, но стремились унизить и ослабить Московского великого князя. Это не могло не волновать Дмитрия, но и Ольгерда тревожило накопление свежих русских сил в Перемышле и Пронске (Рязанское княжество). Перемирие оказалось на руку обеим сторонам, и оно было заключено. Ольгерд вернулся, властно продиктовав условия соглашения, а много наобещавший, но оставшийся невредимым, Дмитрий мог и не выполнять своих клятв».

В следующем году между сторонами был подписан мирный договор. В отсутствие находившегося в Орде князя Дмитрия, со стороны Москвы мир скрепил своей печатью митрополит Алексий, чем лишний раз подтвердил, что он считал себя, прежде всего, представителем московского правительства, а не духовным пастырем всех верующих своей митрополии. Условия мира подтвердили достигнутые ранее договоренности: Московское, Тверское и Литовское княжества не должны были вмешиваться во внутренние дела друг друга, а купцам подписавших договор сторон предоставлялась свобода торговли на их землях. Как и первое соглашение с Москвой, результаты кампании 1370 г. закреплялись очередным брачным соглашением: дочь Ольгерда, крещенная под именем Елена, была выдана за двоюродного брата Дмитрия Московского — Владимира Андреевича Серпуховского.

Описывая события «другой литовшины» С. В. Думин отмечает, что Ольгерд «…если верить московским летописям, уходил “с многым опасанием, озираяся и бояся за собою погони”. Справедливости ради следует заметить, что литовско-белорусские летописи описывают поход на Москву в более мажорных тонах: они сохранили известие о том, что в знак своего торжества Ольгерд преломил копье о московскую стену». Упоминая о торжестве литовского князя, Думин имеет в виду крайне интересное, но столь же противоречивое сообщение литовско-белорусских летописей. Приведем его в красочном пересказе Н. М. Карамзина: «Димитрий, надменный успехами своего оружия, хотел отнять у Литвы Витебск, Полоцк и Киев; прислал Ольгерду кремень, огниву, саблю и велел объявить, что россияне намерены в Светлую неделю похристосоваться с ним в Вильне огнем и железом. Ольгерд немедленно выступил с войском в средине Великого Поста и вел с собою послов Димитровых до Можайска; там отпустил их и, дав им зажженный фитиль, сказал: “Отвезите его к вашему князю. Ему не нужно искать меня в Вильне: я буду в Москве с красным яйцом прежде, нежели этот фитиль угаснет. Истинный воин не любит откладывать: вздумал и сделал”.

Послы спешили уведомить Димитрия о предстоящей опасности, и нашли его в день Пасхи, идущего к заутрене: а восходящее солнце озарило на Поклонной горе стан литовский. Изумленный великий князь требовал мира: Ольгерд благоразумно согласился на оный, взяв с россиян много серебра и все их владения до реки Угры. Он вошел с боярами литовскими в Кремль, ударил копьем в стену на память Москве и вручил красное яйцо Димитрию».

Некоторые детали этого летописного сообщения, такие, как быстрота реакции великого Ольгерда, характерная для его военных операций стремительность передвижения войск, а также заключение сторонами перемирия без штурма литовцами Москвы, совпадают с известными науке обстоятельствами «другой литовщины». В то же время, неоднократно подчеркнутая летописцем связь описанных им событий с православной Пасхой, которая никак не могла отмечаться в декабре месяце, а также ряд иных неточностей, отмеченных тем же Карамзиным, не позволяют считать это известие абсолютно достоверным.

Тревога князя Ольгерда во время похода на Москву о положении на западных границах Литвы не была напрасной. Правда, теплая зима 1370–1371 гг. помешала великому магистру Винриху фон Книпроде совершить традиционный для начала года поход, но как только погода наладилась, рыцари тремя нападениями разорили большую часть территории этнической Литвы. Летом тевтоны опустошили Мядининкай, Видукле, Арегалу, Гайжуву и Паштуву и дважды достигали окрестностей Дарсунишкиса. На стыке лета и осени рыцари Ливонии разграбили всю землю Упите, затронули соседние области между реками Нявежис и Швянтойи. Литовцы отбили все нападения, но приграничный геноцид крестоносцев превратил в пустыню низовье Немана, юго-западную Жемайтию и земли в Занеманье. Военные действия на западном рубеже грозили переместиться уже в среднее течение Немана.

* * *

На рубеже 1370-х гг. получила новое развитие проблема разделения православия Руси на несколько самостоятельных митрополий. После смерти в 1362 г. митрополита Романа нового архиерея для православных епархий Литвы и Польши Константинополь не назначил, и они перешли под контроль митрополита Алексия. Однако за время пребывания Алексия во главе всех православных епископств обнаружились существенные отличия его пастырской деятельности от позиции прежнего Киевского митрополита Феогноста. Этнический грек Феогност, при всей его ориентации на московских правителей, неизменно выступал как представитель Византийской империи и проводил политику сохранения влияния Константинопольского патриархата на всех территориях бывшей Руси. А митрополит Алексий, в силу прочных связей с московским боярством, из среды которого он и вышел, на первое место ставил интересы московского княжеского дома. Как отмечает российский автор Б. В. Кричевский, «для него приоритетными стали не интересы константинопольского патриархата, с ориентацией на целостность Киевской митрополии, и даже не проблемы самой митрополии. Для Алексия, прежде всего, становилась значима та часть митрополии, которая территориально совпадала с великим княжеством Владимире-Суздальским». Задача сохранения митрополии Руси в ее прежних границах для Алексия была менее важна, чем всемерное укрепление Московского княжества.

Несомненно, такая приоритетность в деятельности митрополита Алексия была обусловлена не только его московскими корнями, но и тем, что он долгое время выступал в роли фактического правителя Московского княжества и совмещал высшую церковную и светскую власть. Проблемами же верующих из далеких литовских и польских епархий митрополит интересовался очень мало, чем вызвал негодование языческого повелителя Великого княжества Литовского. Как пишет Н. И. Костомаров, князь Ольгерд даже обращался к прежнему патриарху Каллисте с жалобами на то, что «…Алексий, посвятив себя исключительно Москве, не хочет вовсе знать ни Киева, ни всего литовского княжества. Патриарх требовал Алексия к себе на суд, но вместе с тем советовал ему, во избежание такого суда, помириться с Михаилом и с Ольгердом. «Мы — писал он Алексию, — рукоположили тебя митрополитом всей Руси, а не одной какой-нибудь ее части».

Упреки великого литовского князя и патриарха в адрес митрополита были вполне справедливы, поскольку Алексий в последний раз посещал Киев в 1358–1360 гг., а Литву — вообще в 1353 г. Однако реакция Алексия на все увещевания патриархии оставалась неизменной: Киевский митрополит твердо служил московским интересам и не хотел посещать ни Киев, ни другие литовские или польские владения. Очевидно, не последнюю роль в упорстве архиерея играли и недоверие, которое он испытывал к Ольгерду после того, как великий князь подверг Алексия заключению, преклонный возраст (митрополиту было далеко за семьдесят) и состояние его здоровья. Вместе с тем, действия Алексия во время «первой литовщины» со всей очевидностью показали, что архиерей не только намеренно ослаблял связи с иноземными епископствами, но и откровенно подчинял возглавляемую им церковную организацию интересам светской власти Москвы. Такая позиция митрополита всея Руси никак не могла устроить повелителей тех стран, на территории которых находились подвластные Алексию епархии. И совершенно не случайно, в начале 1370-х гг. король Польши Казимир III и великий литовский князь Ольгерд практически одновременно обратились с просьбами к патриарху о посвящении для их государств отдельных митрополитов.

Первым проявил инициативу Казимир Великий, показавший себя достаточно дальновидным политиком во взаимоотношениях со своими православными подданными. Как отмечает Н. Яковенко, в конце XIV в. проблема православной церкви в католических странах воспринималась папской курией очень просто. В Риме считали, что достаточно на занятые «схизматиками» епископские кафедры посадить католических иерархов, и это автоматически латинизирует православные земли. Казимир Великий, занимавший более реалистичную позицию, такого подхода папского окружения не разделял и решил не только не ликвидировать православные епархии, но и восстановить существовавшую ранее Галицкую митрополию. В ситуации с возобновлением деятельности этой митрополии, подчеркивает Яковенко, впервые можно заметить ту двойственность отношения к решению православной проблемы, которая будет отличать польскую политику в течение нескольких последующих столетий, а именно: расхождение позиции королевского двора и светской правящей элиты с мнением высшего католического духовенства и папского престола. В 1370 г. Казимир, заручившись согласием местных православных иерархов, обратился к Константинопольскому патриарху с просьбой воссоздать действовавшую некогда в Галиче митрополию.

В начале 1371 г. уже великий князь Ольгерд, направив жалобу к патриарху Филофею, проявил неудовлетворенность позицией и деятельностью митрополита Алексия. Излагая обстоятельства последних литовско-московских столкновений, Ольгерд в частности писал: «Прислал ты ко мне грамоту с моим Федором, что митрополит жалуется тебе на меня, говорит так: “царь Ольгерд напал на нас”. Не я начал нападать, они сперва начали нападать и крестного целования, что имели ко мне, не сложили и клятвенных грамот ко мне не отослали. Нападали на меня девять раз… И мы, — указывал далее литовский государь, — не стерпя всего того, напали на них сами, а если не исправятся ко мне, то и теперь не буду терпеть их».

В своем письме Ольгерд перечислял различные неблаговидные действия Алексия, в том числе участие митрополита в пленении Михаила Тверского. Возмущало великого литовского князя и то, что с перебежавших на сторону Москвы его бояр (Ивана Козельского, Ивана Вяземского, наместника Василия) митрополит снял крестное целование, данное боярами Ольгерду, но предавал проклятию тех, кто не хотел служить московскому князю. Говорилось в письме и об огромных расходах, произведенных Алексием, очевидно, в политических целях, и легших тяжким бременем на всю православную митрополию, в том числе и литовские епископства.

Но наибольшее негодование Ольгерда вызывал отказ Алексия посещать западные и южные епархии. «Мы, — писал великий князь, — зовем митрополита к себе, и он не идет к нам». В более позднем соборном определении патриарха Нила, в котором изложены обстоятельства конфликта между Ольгердом и митрополитом, дополнительно приведены слова литовского государя о том, что Алексий «давно уже оставил свою митрополию без епископского надзора: теперь же пусть или водворится в ней или даст согласие на избрание для нее, вместо себя, другого пастыря». В завершение Ольгерд настаивал, чтобы патриарх Филофей посвятил нового митрополита на «Киев, на Смоленск, на Тверь, на Малую Русь, на Новосиль, на Нижний Новгород», — то есть на само Великое княжество Литовское и на его сателлитов.

В ответ на обращение литовского князя патриарх направил письменные послания митрополиту Алексию, Михаилу Тверскому и Ольгерду, убеждая их прекратить ссоры и помириться. К Алексию патриарх дополнительно обратился с увещеванием, в котором советовал митрополиту исполнять свой долг надлежащим образом, но, как отмечают источники, тот «остался аспидом, затыкающим уши от гласа внушающих ему полезное и должное». Снять напряжение в отношениях между Вильно и Москвой обычным внушением не удалось, и патриархату пришлось изыскивать иные меры разрешения конфликта. Игнорировать настойчивые просьбы повелителей Польского королевства и Великого княжества Литовского было опасно. При неблагоприятном развитии событий Константинопольский патриархат мог потерять контроль над православными приходами сразу в двух государствах, что, в отличие от митрополита Алексия, не могло не беспокоить патриарха Филофея. В то же время, удовлетворить просьбы о создании отдельных митрополий одновременно и польского короля, и литовского повелителя, патриарх не желал. В Константинополе очень хорошо знали, что идентичность той или иной церковной области границам одного государства увеличивала опасность превращения такой церкви в автокефальную.

Искушенные в интригах византийцы и на сей раз смогли найти компромиссное решение: просьба Польши о воссоздании Галицкой митрополии была удовлетворена. В мае 1371 г., уже после смерти Казимира Великого, предложенный им владыка Антоний был посвящен Галицким митрополитом. В подчинение новому митрополиту помимо Галицкой епархии переходили перемышльское, холмское, владимирское, луцкое и туровское епископства, или шесть из семи епархий, составлявших ранее Литовскую митрополию. Таким образом, власть Галицкой митрополии распространялась частично и на православные приходы Великого княжества Литовского. Остальные литовские епархии, в том числе и киевская, по-прежнему относились к митрополии с центром в Москве, что препятствовало развитию в обеих церковных организациях автокефальных настроений. Кроме того, для улаживания конфликта между Литвой и Тверью, с одной стороны, и Москвой — с другой стороны, Филофей направил в эти страны в качестве своего доверенного лица иеромонаха Киприяна, происходившего из известного болгарского рода Цамблаков.

* * *

Пока патриархия предавалась размышлениям о выходе из вышеописанной ситуации, тверское дело оставалось нерешенным. Ни князя Михаила, ни Ольгерда это удовлетворить не могло, и весной 1372 г. для поддержки Твери были направлены литовские части под командованием Кейстута, его сына Витовта и полоцкого князя Вингольта- Андрея. Объединенное литовско-тверское войско опустошило окрестности Переяславля-Залесского и Кашина, взяв откуп с этих городов. Кашинский князь, являвшийся до этого союзником Москвы, принес присягу Михаилу. Затем тверской князь овладел городами Мологою, Угличем, Бежецким Верхом, Дмитрово, Кистмою и Торжком. Примириться с такими действиями своих противников московский князь не мог, и обе враждующие стороны стали готовиться к новой войне. Летом 1372 г. Ольгерд «с литвой, смольниками и брянцами» выступил в свой третий, последний, поход на Москву. Как и в предыдущие две кампании, поход литовских войск проходил на фоне угрожающего положения на неманском фронте, и отвлечение Ольгердом крупных сил на восток было чрезвычайно рискованным шагом.

На этот раз князь Дмитрий оказался более подготовленным к предстоящему столкновению. Его разведка смогла своевременно узнать о приближении литовской армии, и московский правитель во главе большого войска двинулся ей навстречу. Противники встретились на стыке Тарусского и Новосильского княжеств под городом Любутском, и в первых столкновениях неосмотрительно оторвавшийся от основных сил литовский авангард был разбит. Затем армии противников расположились по разным сторонам глубокого оврага, перейти который никто не решался, поскольку атакующая сторона неизбежно понесла бы большие потери. Силы У литовцев и москвичей были приблизительно равны, но князь Дмитрий имел существенное тактическое преимущество: преградив путь Ольгерду в глубину своей территории, он мог спокойно ожидать дальнейшего развития событий. Литовский же государь из-за тевтонской опасности долго медлить не мог, но и нападать первым из-за неизбежных потерь не хотел. Не решаясь вступить в бой, войска простояли друг против друга несколько дней, после чего князья начали переговоры.

По условиям достигнутого соглашения Михаил Тверской обязывался возвратить Москве все занятые города и отозвать из них своих наместников. В случае, если во время перемирия тверской князь возобновил бы войну, литовцы не должны были оказывать ему помощь, а все жалобы на Тверь надлежало разрешать ханским судом. Перемирие на таких условиях само по себе еще не означало конец союза Литвы и Твери: соглашения, как известно, легко нарушаются, если это выгодно подписавшим их сторонам. Но дальнейшие события показали, что Великое княжество Литовское поддерживать своего союзника более уже не могло, и заключенный под Любутском мир стал тактической и моральной победой Москвы. Этот мир не только завершил «третью литовщину», но, что было значительно более существенным, установил предел распространения влияния Литвы в северо-восточном регионе Руси.

Вскоре после этих событий, в конце 1372 г., в Великое княжество Литовское прибыл поверенный Константинопольского патриарха Киприян, который быстро сблизился с князем Ольгердом и с членами его великокняжеской рады. Как отмечает Э. Гудавичюс, рассмотрение тяжбы Киприяном затягивалось, что уже само по себе способствовало ослаблению воздействия Алексия на настроения в Великом княжестве. Следующие два года Москва, словно проверяя готовность Литовского княжества к продолжению открытого противостояния, тревожила Тверь мелкими вооруженными нападениями, но князь Ольгерд не реагировал. Очевидно, литовский повелитель, не располагая достаточными силами, считал необходимым сохранить свое влияние в Великом Новгороде и Пскове, часто использовавших союзы с Литвой для противодействия политике Москвы, а также в номинально зависимых от Вильно Верховских княжествах на Оке (Одоевское, Новосильское и др.). Бдительно следил литовский государь и за настроениями в Смоленском княжестве. Когда в 1374 г. один из смоленских князей присоединился к походу московского князя на Тверь, Ольгерд немедленно вступил в его земли, сильно их опустошил и увел в полон многих жителей. Все попытки москвичей противодействовать литовскому влиянию на Смоленск успеха не имели, и город оставался в полной зависимости от великого литовского князя.

* * *

Меж тем Киприян, заручившись поддержкой литовской стороны, прибыл в северо-восточную Русь. Из сообщений летописей известно, что он посетил Тверь, а затем вместе с митрополитом Алексием отправился в Переяславль-Залесский, где игумен подмосковного Троицкого монастыря Сергий Радонежский крестил сына великого князя Дмитрия — Юрия. Приезд Киприяна совпал с очередным обострением конфликта между Тверью и Москвой. Рассчитывая на помощь Литвы и мамаевой Орды, Михаил Тверской объявил войну Москве. В конце лета 1375 г. московские войска осадили Тверь. Пять недель князь Михаил храбро защищал свой город, на помощь к нему подошел литовский отряд, но «убоявшись численности врагов», повернул назад. Литва, с трудом отбивавшаяся от наседавших крестоносцев, защищать своего верного союзника более не могла.

Не получив помощи, тверской князь был вынужден сдаться. Овладев городом, москвичи угнали в плен множество тверичей, заменивших в московском княжестве жителей, плененных ранее литовцами. Как пишет В. Антонович, по условиям мира с Москвой Михаил Тверской, признав себя «младшим братом» московского правителя, обязался «сложити целование с Ольгердом» и другими литовскими князьями. Кроме того, Михаил не должен был претендовать на ярлык великого Владимиро-Суздальского княжества, не принимать его от хана и по отношению к Орде поддерживать действия князя московского. Таким образом, пишет Антонович, «влияние Литвы на решение участи Тверского княжества оказалось несостоятельным; энергичное сопротивление Михаила Александровича и помощь, оказанная ему Ольгердом, отодвинули, может быть, только на столетие падение самостоятельности Твери, но спасти ее не могли». В конечном итоге Ольгерд, а в его лице и все Гедиминовичи, были вынуждены смириться с гегемонией Москвы в объединительном процессе северо-восточных земель Руси.

Поход Дмитрия Московского на Тверь в 1375 г. вызвал гнев Константинопольского патриарха и его эмиссара Киприяна. Литовские князья умело воспользовались этим гневом для возобновления переговоров о создании независимой от Москвы Литовской митрополии. Ольгерд совместно с Кейстутом обратились с соответствующей просьбой к патриарху, подкрепив ее угрозой принять в своих владениях «епископа от латинской церкви». Необходимыми условиями для реализации своей угрозы литовцы располагали вполне, поскольку еще два года назад папа Римский официально обратился к ним с предложением принять католическое вероисповедание. Свою роль сыграл, видимо, и доклад, представленный патриарху его представителем. Соборное определение патриарха Нила сообщает, что Киприян «…по приезде в Царьград написал патриарху ябеду, наполненную множеством обвинительных пунктов». В такой ситуации у патриарха Филофея иного выхода не оставалось и в 1375 г. он посвятил Литовским митрополитом хорошо знакомого Гедиминовичам Киприяна. При этом было определено, что после смерти митрополита Киевского и всея Руси Алексия, Киприян наследует его место, а Литовская и Киевская митрополии вновь объединяются в одну церковную область. Не сумев противостоять требованиям литовцев, патриархия решила, по крайней мере, принять меры предосторожности от распространения автокефальных настроений среди православных Восточной Европы.

Став митрополитом, Киприян, очевидно надеясь на свержение Алексия, над которым тяготели обвинения в различных преступлениях, направился в Москву. Однако князь Дмитрий «не прия его». Литовский митрополит обосновался в Киеве, отняв тем самым у московских митрополитов «первое седалище архиерейское» и занялся управлением епархий, расположенных во владениях великого литовского князя. Позднее Киприян ставил себе в заслугу, что в 1376–1378 гг. он многие «мъста церковная, запустошена давными лъты» и оказавшиеся во владении князей и бояр, сумел «доискаться» и вернуть в управление церкви. Очевидно, усилия Киприяна по восстановлению церковных владений и доходов не были напрасными, так как согласно «Записи о денежных и медовых данях, взимаемых с Киевской митрополичьей отчины» на содержание его двора в Киеве давали натуральный и денежный оброки 8 софийских сел, 33 боярских села и «земли».