4. Восточный вопрос и конференции в Вашингтоне, Каннах и Генуе (ноябрь 1921 — апрель 1922 года)

Вашингтонское эхо в Старом Свете

Дальнейшее развитие англо-французских противоречий вокруг турецкой проблемы будет сложно понять, если не учитывать их международного контекста, важнейшим элементом которого стала Вашингтонская конференция, открывшаяся 12 ноября 1921 года. Ее официальной целью было ограничение морских вооружений, а также согласование политики великих держав на Дальнем Востоке. Международное значение Вашингтонской конференции заключалось прежде всего в упорядочении системы международных отношений в Тихоокеанском регионе, и в этом смысле она была известным продолжением Версаля, но в то же время знаменовала собой возвращение США в мировую политику после неудачи деятельности Вильсона на этом поприще. Это не могло не повлиять на послевоенный баланс сил в мире, и в этом смысле Вашингтон представлял собой определенную ревизию только что созданного Версальского порядка[925]. На конференции быстро выявились многие противоречия между державами. Интересы США, Великобритании, Франции, Японии, Италии и некоторых других стран переплетались самым тесным образом, порождая множество линий противостояния и, как следствие, множество попыток найти общий язык между одними державами для противодействия другим.

Заметное место среди этих дипломатических интриг принадлежало англо-французским отношениям. Для Франции Вашингтонская конференция была моментом стратегического выбора. Будучи сильнейшей державой континента, она обладала и огромной колониальной империей, для охраны которой требовались значительные военно-морские силы. Во Франции существовала амбициозная программа морского строительства с особым вниманием к подводному флоту. Но ее выполнение при сохранении большой армии неминуемо вызвало бы протест других держав, прежде всего Англии. Выдержать их давление, не поступившись ничем, Франция не могла. Таким образом, ей предстояло выбрать между уже имевшимся положением самой сильной страны континента и попытками войти в число крупнейших морских держав. Эта ситуация нашла отражение во французской печати. До начала конференции французское «общественное мнение» рассчитывало сыграть роль посредника между США и Великобританией в случае жестких разногласий между ними. Но когда это не удалось, во французской печати стали появляться опасения возможной изоляции Франции, что толкало ее к максимальному сохранению и наращиванию своих вооружений (как морских, так и сухопутных) перед лицом германского реваншизма. Газета Le Temps прямо указывала, что согласие Франции на разоружение должно быть увязано с общим обязательством других стран прийти ей на помощь, если она столкнется с опасностями, для преодоления которых недостаточно будет сил, оставленных ей после разоружения[926].

Бриан свою главную задачу в Вашингтоне видел в том, чтобы избежать любого упоминания о сухопутных вооружениях, так как он прекрасно знал об английских опасениях по этому поводу. 21 ноября он красноречиво изложил французскую позицию. По его мнению, существовало «две Германии», одна из которых готова к искреннему примирению со странами Антанты и выполнению версальских условий, а другая постоянно жаждет реванша. Именно опасения этой «второй» Германии и заставляли Францию содержать большие армии. Возможная альтернатива такому положению вещей состояла в том, чтобы Великобритания и США отважились «сказать Франции: "Мы объединяем наши усилия, вот наша подпись"»[927]. Фактически Бриан соглашался рассмотреть вопрос о сокращении сухопутных вооружений в обмен на восстановление англо-американских гарантий военной безопасности Франции.

В Англии эта речь вызвала большое беспокойство. Там сначала обратили внимание лишь на нежелание Франции сокращать сухопутные вооружения. В этот момент Великобритании приходилось уступать американским требованиям равенства военно-морских сил. Это больно било по престижу недавней полновластной «владычицы морей», и возможное усиление Франции вызывало большие опасения в Лондоне. Согласно инструкциям кабинета и Комитета имперской обороны главе британской делегации Баль- ФУРУ, сложившаяся ситуация могла привести к тому, что «через несколько лет Великобритания будет отдана на милость Франции, если нынешние добрые отношения ухудшаться», а французские воинства на континенте могли послужить дурным примером для малых стран Европы: Польши, Чехословакии, Румынии и Югославии (то есть стран «санитарного кордона»)[928]. Но Бальфур счел, что главная задача состоит в ограничении французской морской программы, а пререкаться из-за сухопутных вооружений нет смысла[929].

Бриан покинул Вашингтон 25 ноября, а оставшиеся там французские представители вскоре должны были примириться с закрепленным в Договоре пяти держав приниженным положением Франции в морских вооружениях. Такова была цена за желание иметь сильную армию на суше. В Европе Бриана ждал неприятный сюрприз. Министр иностранных дел Германии Ратенау в конце ноября посетил Лондон и просил англичан предоставить Германии мораторий на уплату репараций в связи с ее тяжелым экономическим положением. Напомним, что это происходило спустя только 6 месяцев после согласия Германии на уплату общей суммы репараций в 132 млрд золотых марок. Определенного ответа Ратенау не получил, но Ллойд Джордж в целом благосклонно отнесся к его предложениям. Во Франции известия об этих переговорах вызвали тревогу.

Благосклонное отношение Лондона к германским просьбам объяснялось заинтересованностью Англии в определенном экономическом оздоровлении Германии, а вместе с ней и многих других стран континентальной Европы. Значительную экономическую выгоду могло принести и возобновление хозяйственных связей с Россией. Улучшение конъюнктуры на континенте дало бы Великобритании широкое поле деятельности для развития собственной экономики, что смогло бы ослабить проблему межсоюзнических долгов. Никаких послаблений в этом отношении от США в тот момент не удавалось добиться, не приходилось также и рассчитывать на американскую помощь в стабилизации европейской экономики. В этих обстоятельствах в правящих кругах Великобритании постепенно начинает созревать идея комплексного подхода к экономическим проблемам Европы с привлечением к их решению России и Германии. Но позиция Франции, в которой центральное место занимали проблемы безопасности, репараций и «царских» долгов, была серьезным препятствием для реализации этих идей. Другие политические разногласия (ситуация на Востоке, подводные лодки и т. п.) также не способствовали взаимопониманию между Лондоном и Парижем.

В разгар переговоров в Вашингтоне и одновременно с новым поворотом репарационной проблемы в настроениях английского руководства происходит перемена взглядов на тактику англо-французских отношений. Не уставая осуждать французский милитаризм, англичане постепенно приходят к мысли использовать «пряник» вместо «кнута», для того чтобы добиться желаемых уступок. 28 ноября Черчилль писал Ллойд Джорджу о недопустимости явного ухудшения отношений с Францией. Он считал желательным согласование британской и французской политики по отношению к Турции и достижение взаимопонимания между Великобританией, Францией и Германией по вопросам экономического возрождения Европы[930]. Но согласование позиций по турецкому вопросу затруднялось существованием Анкарского договора. Привязать Францию к поддержке греков было невозможно, требовалось хотя бы ослабить ее связь с кемалистской Турцией, которую англичане воспринимали как врага. Сделать это можно было только через привлечение Франции к совместному посредничеству между воюющими сторонами (разумеется, на английских условиях). За осуществление этой нелегкой задачи и принялся Керзон вскоре после возвращения Бриана из Вашингтона. Для этого он готов был использовать обеспокоенность Франции безопасностью своих западных границ, хотя и не был сторонником возрождения гарантийного пакта.

Новое «сердечное согласие»: английский и французский взгляд

Английские чиновники «на месте» хорошо видели бесперспективность антианкарской политики своего правительства. Г. Румбольд писал Керзону, что было бы неразумно оставлять связь с Анкарой только в руках французов и итальянцев или же использовать неофициальных агентов. Для связи с кемалистами он предлагал использовать Хамид-бея, одного из агентов Кемаля в Константинополе[931], или бывшего министра иностранных дел анкарского правительства Бекир Сами-бея[932]. Но Лондон, вместо того чтобы последовать примеру Франции, начал плести интриги, направленные на ее изоляцию. Итало-турецкие переговоры в Анкаре неожиданно зашли в тупик, так как Туоцци заявил, что не уполномочен заключать договоры, а может лишь направить в Рим турецкие предложения. Турецкий посланник в Риме сообщил в Анкару, что за таким поворотом событий, безусловно, стоит Великобритания, которая пытается изолировать Францию и оказать влияние на Италию[933]. Великобритания старалась не допустить дальнейших сепаратных действий своих партнеров по Антанте, так как вкупе с вашингтонскими событиями они угрожали изоляцией ей самой, и притом вовсе не «блестящей». Чтобы избежать этого, Лондону необходима была выработка общей с союзниками политической линии на Востоке. А поскольку Восток был не единственным узлом англо-французских противоречий, англичане предприняли попытку добиться уступок по всему фронту, использовав больное место Франции — ее страх перед германским реваншем.

22 ноября британское правительство обратилось к правительствам Италии и Франции с предложением созвать в начале следующего года еще одну конференцию по турецкому вопросу с участием представителей Анкары[934]. В связи с этим 1 декабря Керзон заявил французскому послу Сент-Олеру, что сначала союзники должны прийти к согласию об общей позиции на такой конференции. Это было возможно лишь в том случае, если Франция избавит своих союзников от возможных неприятных последствий соглашения в Анкаре. Он также разъяснил английскую позицию по морским вооружениям, сокращение которых для Англии было невозможным, пока Европа оставалась «военным лагерем»[935]. 5 декабря состоялся новый разговор Керзона с Сент-Олером. Керзон конкретизировал свою позицию, заговорив о возможности заключения англо-французского союзного договора. Сент-Олер говорил, что идея возрождения гарантийного договора 1919 года никогда не найдет поддержки у французского правительства, рассматривавшего этот пакт как «унизительный по форме и бесполезный, даже опасный по своей сути». Германия не станет в точности копировать свои действия 1914 года, прямо вторгаясь на территорию Франции или Бельгии. Вероятнее всего, она спровоцирует Францию к войне, напав на Польшу, с которой Францию связывали гарантийные обязательства. Такая «непрямая» агрессия также должна быть оговорена в договоре. Керзон ответил, что британское общественное мнение не готово к столь широким обязательствам, и повторил, что заключению подобного договора должно предшествовать разрешение всех спорных вопросов. Хотя французский посол говорил от собственного имени, есть сведения, что он действовал по прямому указанию Бриана[936].

В декабре Бриан сам отправился в Лондон. Перед этим он, идя навстречу пожеланиям Керзона, пообещал показать английскому послу Гардингу переписку Франклен-Буйона с Юсуф Keмаль-беем и «выбросить за борт» все, что не устраивало англичан[937]. 14 декабря Бриан обсуждал возможность англо-французского союза с Керзоном, но подробности этой беседы не отражены в доступных источниках. 19 декабря начались его переговоры с Ллойд Джорджем. Они были посвящены вопросам репараций, экономического положения Германии и всей Европы, а также отношениям стран Антанты и Советской России. Ллойд Джордж отстаивал необходимость их нормализации и был убежден в невозможности полного выполнения Германией репарационных обязательств. Он также предложил созвать общеевропейскую конференцию по экономическим проблемам с участием России и Германии. Бриан не давал прямых ответов на эти предложения, но относился к ним благосклонно.

Только 21 декабря, накануне отъезда из Лондона, французский премьер-министр выдвинул идею всеобъемлющего англо-французского соглашения. Две державы должны были «гарантировать интересы друг друга во всех частях света, тесно сотрудничать во всем и приходить на помощь друг другу, где бы ни подвергались опасности эти интересы». В этом случае возможно будет сокращение «военного бремени» Франции. Далее Бриан высказал неожиданную мысль, что, вероятно, «и другие страны присоединятся к этому соглашению, включая саму Германию». Он считал возможным достичь договоренности, схожей с тихоокеанским Договором четырех держав, недавно подписанным в Вашингтоне[938]. Такое соглашение не будет ни на кого накладывать слишком жестких военных обязательств, но даст странам возможность согласовывать свои действия в случае угрозы существующему status quo. Оно может включать три или четыре державы, но его ядром должен быть крепкий союз между Великобританией и Францией. Бриан предлагал создать вокруг англо-французской комбинации общую организацию по охране мира во всей Европе. По его словам, если остальные страны почувствуют, что две державы объединились для поддержания мира и порядка, новой военной угрозы не возникнет и Германия сочтет за лучшее присоединиться к ним. Ллойд Джордж возражал, что Великобритания не готова к чему-либо большему, чем гарантия помощи Франции на случай прямого германского вторжения. В планах Бриана он видел желание Франции привязать Великобританию к охране границ Польши и Чехословакии, на что она согласиться не могла. Напоследок он высказал пожелание о нормализации отношений с Россией, чтобы не допустить ее сближения с Германией, и заручился согласием Бриана на созыв европейской экономической конференции. Разговор был отложен до намечавшейся межсоюзнической конференции в Каннах, куда руководители Франции и Великобритании решили прибыть заранее[939].

Объяснение позиций двух ведущих европейских держав в этот период, на наш взгляд, заключается в следующем. В Вашингтоне они почувствовали сильное давление со стороны США, поэтому и Бриан, и Ллойд Джордж стали задумываться о путях самостоятельного оздоровления Европы. Планы Ллойд Джорджа носили, в первую очередь, экономический характер и предполагали восстановление условий для развития европейской торговли с участием Германии и России. Связанные с этим спорные вопросы предполагалось разрешить на специальной экономической конференции. Планы Бриана, напротив, были скорее политическими и предполагали формальное закрепление доминирующего положения Франции на континенте. Такая система требовала сдерживания реваншизма побежденных стран (Германии в первую очередь, но также Венгрии и, возможно, Болгарии). С этой целью создавалась французская система «восточных союзов» к известному участию в которой Бриан хотел привлечь и Великобританию. Форма, в которую облекались эти планы (многостороннее общеевропейское соглашение вокруг двустороннего англо-французского союза), была, по существу, первой из тех общеевропейских и пацифистских инициатив, которые будут связаны с именем Бриана в последующие годы. Но ситуация в Малой Азии была диаметрально противоположна. Здесь Францией двигал в основном экономический интерес, а Великобританией — военно-стратегический. Франция оказалась здесь фактическим союзником побежденной страны — Турции, в то время как Великобритания всячески пыталась сдержать ее «реваншизм». Но при всем этом как европейские, так и азиатские планы каждой из двух держав нуждались хотя бы в одобрении другой стороны. Поэтому для рубежа 1921–1922 годов характерны поиски путей сглаживания англо-французских противоречий при сохранении твердых позиций каждой из стран по фундаментальным вопросам.

Канны и «Каносса» Аристида Бриана

Несомненным признаком того, что Франция не собиралась пересматривать в угоду англичанам Анкарский договор, стало начало его практического осуществления. К концудекабря французские войска покинули Киликию, несмотря на протесты армянофилов всех стран. В Форин Оффис постоянно поступали сведения, что уходящая французская армия оставляла большое количество военных материалов кемалистам[940], а также перевозила к ним новые партии вооружений морем. Косвенным подтверждением могло служить то, что Франция (как и Италия) вопреки настояниям Англии упорно отказывалась разрешить Греции досмотр своих кораблей, идущих в порты, контролируемые турецкими националистами.

В этой ситуации перед британским руководством вновь встал вопрос об отношении к событиям в Анатолии. В «среднем звене» сотрудников Форин Оффиса четко обозначились две точки зрения на эту проблему. Г. Румбольд видел английские интересы в регионе в следующем: Турция не должна была быть центром панисламской пропаганды; Турция не должна иметь возможности легко атаковать Месопотамию; Проливы должны оставаться открытыми; свобода деловой активности британских подданных в Турции должна быть гарантирована[941]. Никакого упоминания о Греции в этой программе нет.

В то же время Р. Ванситтарт писал Керзону, что сохранение греческой армии на занимаемых ею позициях было бы выгодно для Англии, так как греки прикрывали расположение английских войск в зоне Проливов. Пребывание греков в Малой Азии могло также быть использовано как рычаг давления во время переговоров с кемалистами. В связи с этим Ванситтарт предлагал разрешить Греции разместить в Англии заем, но при этом попытаться не вызвать подозрений в нарушении нейтралитета[942]. Остававшиеся в Лондоне греческие министры действительно добивались английского займа. Очевидно, им удалось наладить контакт с некоторыми членами правительства. 21 декабря британский министр образования Г. Фишер на заседании кабинета указал на неудовлетворительное состояние греческой армии, которая «в интересах союзников должна продолжать свое существование, пока не завершатся переговоры с турками». По его предложению кабинет согласится на размещение греческого займа в лондонском Сити. 40 % полученных денег Греция должна была истратить в Англии[943]. На следующий день Д. Гунарис подписал с канцлером казначейства Р. Хорном соглашение о займе на сумму 15 миллионов ф. ст. Впоследствии, правда, оно не было реализовано[944].

Все это указывало на новое изменение роли Греции в политике Великобритании. Она была уже не орудием борьбы с кемалистами, а только лишним козырем Англии на предстоящих переговорах с ними.

О разногласиях и колебаниях в британском руководстве свидетельствует и история попыток установления контактов с Анкарой, возобновленных осенью 1921 года. Румбольд поддерживал постоянный контакт с кемалистским агентом в Стамбуле Хамид-беем, но использовал он этот канал в основном для получения информации о происходящем в Анатолии. Более серьезные усилия были предприняты генералом Гарингтоном. В начале декабря он послал нескольких офицеров во главе с полковником Генри в городе Треболи на черноморском побережье для встречи с представителями кемалистов и передачи им предложения о перемирии с греками[945], но никаких полномочий на ведение переговоров эта миссия не имела[946]. И военное министерство, и сам Гарингтон выступали за скорейшее соглашение с кемалистами для предотвращения прямого военного столкновения с ними, но Форин Оффис во главе с Керзоном надеялся извлечь максимальные политические выгоды из существующей ситуации до примирения с Анкарой, а премьер-министр вообще скептически оценивал саму возможность диалога со сторонниками Кемаля[947]. Итак, накануне Каннской конференции Ближний Восток оставался слабым местом британской внешней политики, что усугублялось отсутствием четкой политической линии в этом регионе.

Конференция в Каннах открылась в начале января 1922 года. Ллойд Джордж и Бриан встретились за два дня до ее официального открытия. Их первый разговор был фактическим продолжением лондонских переговоров. Речь сразу зашла о предполагаемом союзе или гарантийном договоре. Бриан снова предлагал формирование вокруг англо-французской Антанты новой организации по поддержанию мира ввиду неэффективности в этом вопросе Лиги Наций. Ллойд Джордж отвергал эту идею, ссылаясь на британское общественное мнение и позицию доминионов. Он понимал, что Бриан в завуалированной форме предлагает Англии защищать интересы Польши и Чехословакии, и заявлял, что максимум, на что может пойти Великобритания, — это простая гарантия территории Франции от вторжения Германии. Она может быть оформлена как «Антанта», но, как и в 1904 году, ей должно предшествовать урегулирование всех спорных вопросов. Затем Ллойд Джордж выдвинул четыре условия для достижения согласия: Франция должна найти общий с Англией подход по отношению к Турции, статусу Танжера[948], пересмотреть свою программу строительства подводных лодок и согласиться на созыв общеевропейской экономической конференции с участием Советской России. Аргументы Ллойд Джорджа были просты: Франция хочет репараций и гарантий безопасности, Англия хочет экономического восстановления Европы. Если Франция хочет добиться своих целей, она должна помочь Англии добиться своих. Свои условия Ллойд Джордж изложил в письменном меморандуме[949].

На следующий день Бриан снова согласился на созыв экономической конференции и выразил желание обсудить вопросы Турции и Танжера с лордом Керзоном[950]. О планах возможного союза Бриан говорил, что слишком четкая привязка гарантийного пакта к четырем английским условиям произведет неприятное впечатление на французское общественное мнение. Ллойд Джордж пошел ему навстречу, заявив, что принципиальное значение имеет лишь вопрос о подводных лодках. Договорились включить в будущий договор пункт о консультациях между адмиралтействами для приведения в соответствие морских программ[951]. Был подготовлен новый проект английского меморандума, где единственным условием для гарантий оставался вопрос о подводных лодках[952]. Но Бриан скорее всего не успел прочитать этот документ.

11 января он покинул Канны для консультаций со своим правительством, пообещав вернуться через день. По приезде в Париж он смог убедиться, насколько далеко зашло недовольство его политикой (прежде всего в Германском вопросе) в палате депутатов и в его собственном кабинете. 12 января он выступил перед палатой с защитой своей позиции. Ему практически удалось склонить палату в свою пользу, но в конце речи он объявил о своей отставке, мотивируя это тем, что он не может продолжать дипломатические переговоры, не имея надежных тылов в собственной столице. Из-за отставки французского правительства работа конференции была прекращена. Единственным решением, которое она успела принять, был созыв в ближайшем будущем общеевропейской экономической конференции в Генуе.

Несмотря на неудачу Каннской конференции, она сыграла большую роль в прояснении подхода сторон к ряду международных проблем. Объединение в рамках «четырех условий» Ллойд Джорджа самых разнородных вопросов, в том числе и Восточного, указывает на их несомненную взаимосвязь. Такая позиция Ллойд Джорджа была полностью поддержана, например, влиятельным журналом Economist. «Что бы ни произошло в Париже, Каннская конференция остается важным рубежом из-за ясного обещания Великобритании поддержать Францию своими морскими, военными и воздушными силами в случае германской агрессии. Это предложение должно положить конец англо-французским пререканиям вокруг деталей и вернуть нас к фундаментальным основам. Взаимопонимание между союзниками и Германией по экономическим и политическим вопросам необходимо, но для Великобритании единственная дорога в Берлин лежит через Париж. Однако соглашение между Англией и Францией с ограниченными целями вызывает у нас подозрение. «Сердечное согласие» 1904 года базировалось на договоренности по тем вопросам в Азии, Африке и Америке, по которым было возможно расхождение интересов между Великобританией и Францией. Схожее соглашение, которое будет охватывать не только европейские дела, но также турецкие и прочие проблемы Ближнего Востока, является в 1922 году необходимостью, без которой военный пакт будет пустой претензией и источником слабости для обеих сторон»[953]. Итак, в Каннах англичане выработали свой ответ на инициативу Бриана по созданию европейской системы безопасности на базе англо-французского союза. Английский план состоял в заключении с Францией двух соглашений: гарантийного пакта на самых ограниченных условиях, и «Антанты», схожей с соглашением 1904 года, которое обеспечило бы французское содействие в целом ряде важных вопросов.

Пуанкаре тянет время

Новым премьер-министром Франции стал главный противник Бриана Р. Пуанкаре. В вопросах внешней политики он занимал бескомпромиссную позицию, особенно когда дело касалось Германии иди иностранных кредиторов Франции. Он давно уже упрекал Бриана в том, что тот идет на слишком большие уступки англичанам в вопросе репараций и одновременно излишне их раздражает сотрудничеством с кемалистами, в частности Анкарским договором[954]. Но сам Пуанкаре, выдвигая гораздо более жесткие требования в Германском вопросе, на Востоке в основном следовал политике своего предшественника. Ллойд Джордж имел возможность встретиться с Пуанкаре на обратном пути из Канн. Говоря о возможном гарантийном пакте, Пуанкаре, как и Бриан, согласился на необходимость предварительного согласования позиций по спорным вопросам, но добавил, что ему потребуется время для того, чтобы как следует разобраться в проблемах Турции и Танжера. При этом он выдвинул совершенно новое условие: будущий англо-французский договор должен обязательно сопровождаться военной конвенцией. Для Ллойд Джорджа это было абсолютно неприемлемо[955].

Через несколько дней Керзон специально приехал в Париж, чтобы обсудить с Пуанкаре турецкие проблемы. Керзон предложил как можно быстрее собрать Верховный Совет Антанты, на что уже было получено согласие Бриана. Пуанкаре ответил, что державы сначала должны прийти к полному согласию путем обмена нотами. Керзон возразил, что «обмен нотами может длиться неделями, а ситуация очень серьезна… В марте или апреле погодные условия снова станут благоприятны для военных действий. Если они начнутся снова, шанс для мирного урегулирования, возможно, будет упущен и державы будут выглядеть чрезвычайно глупо (extremely foolish)». Пуанкаре, видимо, желая любой ценой оттянуть решение вопроса, сказал, что британские условия скорее всего не удовлетворят турок, что он готов к посредничеству между греками и турками, но требуется согласие палаты депутатов, которая не примет никакого принуждения по отношению к туркам, поскольку «нигде во Франции нет симпатии к Греции». Керзон заметил, что речь идет не о посредничестве, а о выработке союзниками нового мирного договора с Турцией. Независимо от взглядов французской публики или парламента решения должен принимать Верховный Совет. Пуанкаре еще раз упрекнул Англию в излишнем филэллинстве: «Дело было бы менее сложным, если бы мы действовали в интересах Великобритании, Франции и Италии, но… все, что делается для греков, будет плохо принято во Франции, где они уже рассматриваются не как союзники, а почти как враги». Видя такое упрямство, Керзон применил последний аргумент: «Французское правительство часто просило нас помочь ему в проведении в жизнь Версальского договора и само применяло меры принуждения. Несомненно, нет никакой разницы между случаями с Германией и с Турцией. Если вы составляете договор, вы должны быть готовы заставить его выполнять». Но Пуанкаре ответил, что Франция готова к санкциям против Турции за нарушение договора, но договора еще нет. Лишь когда Керзон заговорил о Танжере, Пуанкаре сменил тон. Он вдруг заявил, что Франция желает ликвидировать все вопросы, которые разделяют две страны, а британское правительство «может всегда рассчитывать, что он приложит все усилия, чтобы сотрудничать преданно и честно с Великобританией, и что он сожалеет о defaut de methode[956] и о беспорядочности (irregularity) Анкарского договора, что было «ошибкой, а не преднамеренной акцией»[957]. Согласно воспоминаниям Гардинга, который был переводчиком при этом разговоре, Пуанкаре в конце беседы сказал, что он вовсе не торопится подписывать гарантийный пакт, который может подождать, пока не будут разрешены марокканские и турецкие проблемы[958], но в опубликованном протоколе этих слов нет. При обсуждении этих переговоров в британском кабинете спустя два дня Керзон сказал, что Пуанкаре, похоже, специально затягивает вопрос, чтобы дать туркам время разгромить греков[959].

Итак, Пуанкаре оказался еще большим туркофилом, чем Бриан. В Анкарском договоре его не устраивала форма, а не суть. Его тактика заключалась в том, чтобы затянуть время и отсрочить выработку новых предложений по турецкому вопросу (новым поводом вскоре стал очередной правительственный кризис в Италии). Всего за год Франция и Англия поменялись местами. В начале 1921 года Англия (и в особенности Ллойд Джордж) при внешней готовности к переговорам заранее рассчитывала на их затяжку и провал, теперь же такую позицию заняла Франция. Причина в том, что если в 1921 году была надежда на победу греков, то теперь время работало на турок, которых французы неофициально подталкивали к началу наступления[960]. Очевидно, выгоды от вероятной турецкой победы Пуанкаре ценил выше, чем предлагавшийся англичанами гарантийный пакт. По крайней мере он не собирался жертвовать французской позицией в турецком вопросе ради заключения пакта, хотя Керзон считал, что пакт является вопросом выживания для французского кабинета (об этом он откровенно писал Гардингу)[961]. Это не означало, что Турция для Пуанкаре значила больше, чем Германия. Как уроженец Лотарингии он был яростным германофобом и даже заслужил прозвище «Пуанкаре-война». Он был не прочь использовать ситуацию на Востоке для решения европейских проблем, но только на выгодных для Франции условиях. Французская позиция была еще раз подробно изложена в официальной ноте Сент-Олера Керзону. Французский посол откровенно писал, что если британские предложения «принимают во внимание» позицию Греции, то французские должны учитывать требования турецкой стороны. Предложенный им план предполагал широкие уступки туркам по всем статьям договора, за исключением финансовых и экономических. В частности, французы резко возражали против выделения любых особых административных единиц для армян (в Киликии) и греков (в Смирне), что предусматривалось британскими проектами[962].

В Англии ход переговоров с Францией вызывал живейший интерес. 8 февраля в английском парламенте обсуждение традиционной речи короля превратилось в широкую дискуссию по вопросам внешней политики. На первом плане стоял предполагаемый англо-французский гарантийный пакт. В одних выступлениях (Г. Барнс) звучала мысль о возможности нового раскола Европы в случае заключения пакта и ненадежности Франции как партнера: «Наш опыт французской политики в прошлом и наш опыт, связанный с Анкарским договором и ближневосточной проблемой, не таков, чтобы заключать пакты с Францией или с любой другой страной»[963]. Другие парламентарии (например, генерал Таунсхенд, побывавший в турецком плену и известный как наиболее последовательный английский туркофил) говорили о необходимости тесного союза с Францией на Ближнем Востоке и в Европе[964]. Но во всех, даже противоположных по смыслу, выступлениях одинаково признавалась тесная связь Германского и Восточного вопросов. Выступавший от имени правительства О. Чемберлен лишь подчеркнул важность дружественных отношений с Францией «с договором или без него»[965].

Сохранявшиеся расхождения во взглядах двух правительств на турецкую проблему еще раз проявились во время поездки в Европу министра иностранных дел анкарского правительства Юсуф Кемаль-бея. Он отправился в это путешествие по личному приглашению Франклен-Буйона. По словам самого министра, цель поездки заключалась в «основательной разведке Запада, возможности нащупать пути заключения мира с Грецией, получения Константинополя и Проливов, выяснения позиций Франции, Италии и, главное, Англии»[966]. И в Лондоне, и в Париже Юсуф Кемаль-бей главным условием перемирия выставлял предварительную эвакуацию Анатолии греческими войсками, а единственно возможными условиями окончательного примирения называл Национальный обет[967]. После встреч с Франклен-Буйоном в Марселе и с Пуанкаре в Париже Юсуф Кемаль-бей утвердился во мнении, что Франция намерена поддерживать все устремления националистов. Он смог собственными глазами увидеть партию военного снаряжения, предназначенную для отправки туркам в Анатолию[968]. Однако Керзон не соглашался с турецкими предложениями и выдвигал свои условия: защита национальных меньшинств, нейтрализация Проливов, признание довоенных долгов[969].

Индийский аспект турецких проблем

Долгая затяжка решения Восточного вопроса вызывала в Великобритании сильное беспокойство. Керзон, пытавшийся проводить политику нейтралитета и арбитража, сталкивался с противодействием не только со стороны континентальных союзников, но и со стороны своих коллег. В Англии к этому времени уже четко оформились «протурецкая» и «прогреческая» группировки, каждая из которых имела основания для недовольства политикой Керзона. Ллойд Джордж сохранял свои филэллинские симпатии, хотя и несколько устранился от прямого вмешательства в восточные дела. «Протурецкая» группировка была в основном связана с Военным министерством и с англо-индийскими кругами. «Турецкая дилемма» приобрела особенно драматичный характер в связи с плачевным положением греческой армии и истощением собственных ресурсов Греции, которая отчаянно добивалась английского займа[970], а также в связи с обострением индийского вопроса.

Эта ситуация нашла отражение в прессе и публицистике. Журнал Economist в статье, сочувственной к грекам, писал, что в случае победы Кемаля, который получал помощь от Франции, «Греция, которая служила орудием против турецких националистов, будет принесена державами в жертву необходимости умиротворения их мусульманских подданных путем подпирания (bolstering up) дряхлой турецкой империи»[971]. В то же время имам крупнейшей лондонской мечети Хваджа Камаль Уд-Дин писал в своей злободневной брошюре: «Само распределение турецких территорий сделало очевидным религиозный характер, который придавался борьбе. Христианские меньшинства под турецкой властью стали только предлогом для раздела и внешней интервенции… Греко-турецкая война только подтвердила это мнение. В то время, как индийский мусульманин посылает помощь анкарскому правительству, он видит, как британское правительство облегчает оказание такой помощи его врагам — грекам»[972].

Пожалуй, никогда еще мусульманский фактор в британской политике не заявлял о себе столь явно, как в начале 1922 года. В Форин Оффис только в январе было направлено два меморандума Лондонской мусульманской лиги с протестами против прогреческой политики Великобритании[973]. В Индии антибританские волнения не прекращались с 1919 года. Британские власти по старой традиции стремились опереться на мусульман, которых считали лояльными, но в начале 1920-х годов возникла реальная возможность объединения индусских и мусульманских сил в борьбе против английского господства. Большую роль в этом играла деятельность Халифатского комитета, поддержанная Индийским национальным конгрессом. В августе-декабре 1921 года на Малабарском берегу в Индии произошло восстание мусульман Мопла под халифатскими лозунгами[974]. Зимой 1921–1922 года началась широкая кампания гражданского неповиновения (хатрал), ответом на которую стал арест М. Ганди. Перспектива присоединения 70 миллионов мусульман к этой кампании серьезно беспокоила английские власти. Между тем английская политика по отношению к Турции (длительная оккупация Константинополя и фактическая поддержка Греции) была сильнейшим раздражителем для мусульман, и «англо-индийцы» всеми силами старались обратить на это внимание правительства.

В начале марта Э. Монтегю опубликовал свою переписку с вице-королем Индии лордом Ридингом, в которой излагались требования индийских мусульман о передаче Турции Константинополя, Адрианополя и Смирны, отмене капитуляций, сохранении верховной власти халифа над «Святыми местами» в Аравии и свободы арабских стран Азии от немусульманского господства или контроля. Такое поведение Монтегю означало полный разрыв с политикой коалиционного правительства, и он покинул пост министра по делам Индии. По словам турецкого историка, это лишило националистов услуг очень важного союзника в Лондоне[975]. Правда, туркофильство Монтегю вовсе не означало его симпатий к кемалистам, которых он (наряду с египетскими и индийскими националистами, а также панисламистами) считал одним из звеньев гигантской политической кампании против Британской империи, руководимой из Советской России. Именно в таком свете ситуация на Ближнем Востоке изображалась в письме, направленном Министерством по делам Индии в Форин Оффис еще в декабре 1921 года[976]. Программа главы индийского ведомства заключалась во всемерной поддержке авторитета турецкого султана-халифа с целью фактического управления через него всем мусульманским миром. В статье журнала Economist по поводу действий Монтегю говорилось, что выполнение индо-мусульманских требований было бы неоправданным отступлением для Великобритании. «Турецкая империя была ведущим фактором большинства европейских войн прошлого века, и сейчас она грозит стать ведущим фактором в Индии на критическом этапе движения к самоуправлению… Последствия нынешнего кризиса, хотя и затруднят задачу лорда Керзона, смогут, мы надеемся, заставить правительство вернуться к фундаментальным основам и строить свою политику на четко обозначенных принципах, а не на оппортунизме»[977].

И снова конференции

После долгих задержек в Париже наконец открылась межсоюзническая конференция по Турции. Незадолго до этого тот же Economist поместил большую статью, посвященную анализу англо-французских взаимоотношений на Востоке. В ней содержался открытый упрек в адрес Франции за сепаратные действия, в особенности за Анкарский договор, и выражалось мнение, что, если на конференции созданный этим договором раскол между союзниками не будет ликвидирован, он перерастет рамки локального скандала и станет влиять на англо-французские отношения в целом. Вместе с тем автор статьи показал глубокое понимание французской позиции. По его мнению, Анкарский договор был «разрывом с единой англо-французской политической линией, которая устраивала британское правительство, но которая становилась все более затруднительной для Франции»[978].

В ходе четырех дней переговоров (22–26 марта) англо-французские противоречия проявились с новой силой. Позицию Пуанкаре в ходе обсуждения можно охарактеризовать как «политику авансов» по отношению к Турции. По словам Керзона, «подход господина Пуанкаре заключался в уступках туркам по всем пунктам»[979]. И действительно, Пуанкаре, например, настаивал, чтобы эвакуация греческих войск началась сразу после перемирия, еще до начала переговоров об окончательном мире. Керзон же считал целесообразным сохранять во время переговоров греческую армию в Анатолии, чтобы иметь дополнительный рычаг давления на Анкару. В итоге конференция выработала новые мирные предложения, включавшие защиту прав меньшинств при участии Лиги Наций, создание с ее помощью «армянского очага», установление демилитаризованной зоны в районе Проливов, европейскую границу по линии Родосто — Мидия, передачу Смирны Турции, а Адрианополя Греции при условии участия в управлении этими городами, соответственно, их греческого и турецкого населения, установление численности турецкой добровольной армии в 85 тыс. человек (по Севрскому договору — 50 тыс.), создание экономической системы, совместимой с турецким суверенитетом, для охраны интересов держав в Турции и обеспечения платежей по Оттоманскому долгу, учреждение комиссий для пересмотра режима капитуляций. Предлагалось созвать конференцию для выработки договора на основе этих предложений[980], которые были в основном творением Керзона. Все важнейшие уступки делались за счет Греции, а статьи Севрского договора, наиболее выгодные Великобритании, оставались практически неизменными. В частности, сохранялась возможность для фактического английского господства над Проливами. Пуанкаре в ходе переговоров предпочитал не спорить с Керзоном, так как понимал, что реальный исход событий решается вовсе не в Париже. Его отношение к итогам конференции хорошо видно из его комментария, сделанного сразу после ее закрытия. Он сказал, что решения конференции — не более чем «предложение о посредничестве, а ни в коем случае не ультиматум. Если Турция считает, что предложенная граница во Фракии не соответствует ее надеждам, мы не окажемся в тупике, и всегда можно будет снова начать переговоры на другой основе»[981]. Такое заявление было почти открытым подстрекательством турок к дальнейшему сопротивлению.

Мартовские предложения хотя и предполагали существенный пересмотр почти всех статей Севрского договора, но были недостаточны для кемалистов, так как во многом расходились с Национальным обетом. С.И. Аралов так передавал первую реакцию анкарского правительства: «Предложение это является ловким ходом Англии, желающей показать перед всем миром, и главным образом мусульманским миром и Индией, свои миролюбивые якобы намерения, и всей Антанты, и что если военные действия не прекратятся, то они не прекратятся по вине Ангорского правительства, и тем самым Ангорское правительство будет дискредитировано в глазах мусульманского мира, а также будет дискредитировано и в глазах анатолийских крестьян и всего населения, уставшего от многочисленных войн»[982]. В своем официальном ответе Анкара соглашалась лишь на перемирие при условии немедленного вывода греческих войск из Анатолии, после чего возможны были бы переговоры о мире. Антанта ответила отказом[983]. Греки тоже были разочарованы и считали, что от них требуют слишком больших уступок. Чтобы не вступать в конфликт с Антантой, греческое правительство заявило, что не будет отвечать на предложение о перемирии, пока турки его не примут[984].

Таким образом, новые парижские предложения не разрешили Восточного вопроса, который продолжал оставаться «зияющей дырой» в созданной Антантой системе мирных договоров. Не лучше обстояло дело и в Европе, экономическое восстановление которой было не менее необходимо Великобритании, чем «замирение» Турции на выгодных условиях. С 10 апреля по 19 мая в Генуе проходила экономическая конференция, задуманная Ллойд Джорджем еще осенью 1921 года. Главным вопросом на конференции были отношения с Россией, крупнейшим кредитором которой была Франция. Пуанкаре нуждался в поддержке Ллойд Джорджа и болезненно воспринимал всякий намек на двусторонние контакты англичан с советскими представителями[985] (очевидно, опасаясь, что Ллойд Джордж последует примеру Бриана и заключит с Россией сепаратный договор), хотя ничего подобного не входило в планы Ллойд Джорджа. Благодаря усилиям Англии турецкие проблемы на конференции не обсуждались. Советская делегация сначала требовала приглашения в Геную представителей Анкары, однако получила однозначный отказ[986]. Франция же сделала все возможное, чтобы вынести за рамки конференции Германский вопрос, который все же постоянно витал в воздухе. Рапалльский договор, заключенный 16 апреля, еще больше подлил масла в огонь, так как возможное русско-германское сближение давно было одним из худших опасений Лондона и Парижа. В разгар конференции Ллойд Джордж предложил ее участникам принять общую декларацию о ненападении друг на друга, надеясь таким образом помочь возрождению европейской торговли, но после этого сразу всплыли многочисленные территориальные проблемы, оставшиеся в наследство от Парижской мирной конференции 1919 года, и стало ясно, что эта инициатива обречена на неудачу[987]. В отношениях с Россией также никакого прогресса достигнуто не было.

Неудача Генуэзской конференции, которая должна была стать кульминационным моментом в превращении Версальской системы в «подлинный мир», отсутствие сдвигов в Восточном вопросе выглядели как серьезное поражение всей внешнеполитической линии Великобритании. К тому же вскоре после окончания конференции произошло новое обострение репарационной проблемы. Пуанкаре прямо заговорил о возможности односторонних силовых акций со стороны Франции. В «среднем звене» руководителей Форин Оффиса[988] снова стали возникать предложения заключить гарантийный пакт с Францией в обмен на сотрудничество Франции в других вопросах (Турция, репарации, подводные лодки), но Керзон с порога отметал все подобные идеи[989]. После долгих проволочек англо-французский договор так и не был подписан[990].

В течение семи месяцев — с ноября 1921 по май 1922 года — почти вся международная политика была так или иначе связана с тремя конференциями — в Вашингтоне, Каннах и Генуе. Ни одна из них не затрагивала Восточный вопрос напрямую, но он неизменно присутствовал во всех политических расчетах и комбинациях. Вашингтонская конференция в известной мере толкала Англию и Францию к сближению под общим давлением США, и обе страны строили планы «Европы для европейцев». Во французской интерпретации они выглядели как система общеевропейской безопасности, основанная на союзе двух великих держав, а в британской — как органическая система торговых связей с участием России и Германии. Оба плана обсуждались на конференции в Каннах. Реализация любого из них требовала сотрудничества двух держав. Для того чтобы подтолкнуть Францию к участию в британском плане, англичане пытались использовать обещание возобновления гарантийного пакта 1919 года. Но сближению двух стран препятствовали разногласия по двум принципиальным вопросам — репарационному и турецкому. Проблему репараций новый французский премьер-министр Пуанкаре готов был использовать для утверждения господствующей роли Франции на континенте, что не могло понравиться англичанам. Но наиболее явным было противостояние двух держав на Востоке, где при общем внешнем нейтралитете они негласно поддерживали разные воюющие стороны. Хотя политическая линия Керзона имела вид излюбленной английской тактики «третейского судьи», присутствие греческих войск в Малой Азии было его главным козырем. Парижские предложения, выработанные в марте под руководством Керзона, в случае их принятия и при успешном окончании Генуэзской конференции создали бы ситуацию, когда военно-политическое господство Великобритании в Bocточном Средиземноморье сочеталось бы с ее торговым могуществом на континенте. Но этим планам не суждено было сбыться вследствие провала Генуэзской конференции и отказа Анкары от парижских предложений. Немаловажную роль в этом сыграло скрытое и явное противодействие Франции, по-прежнему стремившейся к соединению военно-политического господства в Европе с экономическим доминированием в Турции.