4. От Сан-Ремо до Севра (май — август 1920 года)

Условия мирного договора с Турцией, выработанные в Лондоне и Сан-Ремо, были чрезвычайно суровыми к самой отсталой из побежденных стран. В этом договоре европейский империализм, то есть стремление великих держав к территориальной и экономической экспансии, предстал в самом циничном и откровенном виде. Как в Англии, так и во Франции любому непредвзятому наблюдателю было видно, что добиться исполнения такого договора можно было только силой — события в Анатолии ни для кого не были тайной. Поэтому уже весной 1920 года в обеих странах оформилось противостояние между сторонниками и противниками договора. Одни готовы были применить силу для его осуществления, другие же считали, что выгоднее всего будет отказаться от этого договора и выработать более приемлемый документ.

Перспективы реализации договора: взгляды из Лондона и Парижа

В Великобритании главными противниками договора стали те, кому непосредственно пришлось бы навязывать его условия туркам, — военные. Еще 1 апреля, когда в Лондоне были выработаны только базовые условия договора, британский Генеральный штаб направил в Форин Оффис специальный меморандум. По мнению британских генералов, жесткие условия мира сделают военное столкновение между союзниками и турецкими националистами неизбежным. «Тот факт, что мы не можем рекомендовать крупномасштабных военных акций при тех союзных силах, которые в настоящее время находятся на Ближнем Востоке…. подтверждает наше мнение о том, что… еще не слишком поздно пересмотреть условия, которое предлагается навязать Турции, если только Правительство Его Величества не готово к проведению новой мобилизации. Сейчас нет никаких резервов, и наши военные ресурсы уже настолько напряжены, что это ставит под угрозу даже выполнение наших нынешних задач». Греческая армия не сможет бороться с турками без помощи союзников, но еще хуже было положение Армении. «Генеральный штаб не видит, как армянское государство, если оно будет включать какую-либо часть бывших турецких вилайетов, может быть создано без добровольного согласия Турции, которое вряд ли может быть получено, если следовать нынешним предложениям». Генштаб рекомендовал сохранение турецкого «сюзеренитета» в Смирне, во Фракии и в Армении[614]. Однако Ллойд Джордж игнорировал подобные предостережения, истолковывая их в узкопартийном смысле. В июне 1920 года он говорил лорду Ридделу: «Конечно, военные против греков. Они всегда такими были. Военные являются убежденными тори, а поддержка турок — это торийская политика. Они ненавидят греков. Вот почему Генри Вильсон, который является самым закоренелым тори, настолько против того, что мы сделали»[615]. Однако «закоренелые тори» из Генштаба были не единственными противниками договора. Э. Монтегю, добившийся сохранения за Турцией Константинополя, теперь от имени «мусульманского мнения» выражал. недовольство передачей грекам Смирны и Восточной Фракии: «Плоды победы достанутся Греции, но обвинения и жгучая ненависть падут на Великобританию»[616].

Возникновению кемалистского правительства в Анкаре в Лондоне не придали сколько-нибудь серьезного значения. Телеграмма М. Кемаль-паши, направленная Керзону, осталась без последствий. Но деятельность кемалистов все более раздражала англичан. Когда они начали переговоры с торговой делегацией Советской России во главе с Л.Б. Красиным (объясняя недовольным французам, что эти переговоры еще не являются юридическим признанием большевиков), одним из условий советско-английского сотрудничества они выдвинули отказ от поддержки кемалистов[617].

Гораздо более сильную критику текст договора вызывал во Франции. Об остроте ситуации красноречиво свидетельствует короткая записка британского посланника в Париже Дж. Грема Керзону от 15 июня: «В ходе сегодняшнего разговора генеральный секретарь Министерства иностранных дел[618] выразил сильное сомнение в том, что турецкое правительство подпишет мирный договор. И он практически уверен, что французская палата не ратифицирует его в нынешнем виде»[619]. Трудности ведения войны против Кемаля внушили французам несколько большее чувство реальности, чем их английским партнерам. И если Бертело в Сан-Ремо еще мог надеяться на чудесное «исчезновение» кемализма после подписания договора, то французская пресса писала, что «настоящим вопросом является не подписание договора с новым правительством в Константинополе, а то, как заставить его исполнять договор в тех частях Фракии и Анатолии, где это правительство не имеет эффективного контроля»[620].

В мае французы сделали последнюю попытку возродить хотя бы внешние воспоминания о «католическом протекторате» в Палестине, потребовав от Ватикана сохранения «литургических почестей» за французскими консулами в Иерусалиме. Ватиканские кардиналы предусмотрительно поинтересовались мнением британского правительства и получили ответ, что отказ французов от «протектората» должен рассматриваться как окончательный и сохранение даже его внешних проявлений недопустимо. Такой же неудачей закончилась попытка французов предложить Ватикану свои услуги как посредника, представляющего католические интересы в Палестине. В ответе Керзона, переданном в Ватикан, говорилось, что о французском присутствии в Палестине теперь будут напоминать только многочисленные религиозные здания (sanctuaries), принадлежащие Франции, а также религиозные и благотворительные учреждения, которые «хоть и не принадлежат Французской Республике, но являются французскими по национальному характеру»[621].

Силовые меры

Конференция в Сан-Ремо окончательно развязала руки Франции в отношении Сирии. Прошедшие месяцы показали, что существование «шерифского» правительства в Дамаске абсолютно несовместимо с французским мандатом. Однако, пока военные действия в Киликии отвлекали на север французские силы, нельзя было и думать о серьезной акции против Фейсала. С другой стороны, отправка подкреплений на север крайне затруднялась тем, что правительство эмира контролировало единственную железную дорогу. Выйти из этого замкнутого круга можно было, лишь сделав окончательный выбор между Сирией и Киликией, и этот выбор был сделан в пользу Сирии, поскольку подготовленное только что Трехстороннее соглашение все равно оставляло Киликию в сфере французского экономического влияния. Пока шла конференция в Сан-Ремо, Мильеран пытался развеять любые сомнения англичан в способности Франции удержать Киликию[622]. Но уже с начала мая французы тайно начали искать контакты с кемалистами на предмет возможного соглашения. Мильеран снова советовал генералу Гуро дать понять Кемалю, что Франция не будет возражать против сохранения турецкого суверенитета в этой провинции[623]. С этой целью Гуро в середине мая направил в Анкару своего заместителя Р. де Кэ, который, правда, не имел полномочий обсуждать условия мирного договора, а лишь должен был убедить Кемаля, что Турции нет смысла воевать из-за территории, которая останется за ней и без войны[624].

Между тем объявление о передаче мандата на Сирию Франции вызвало бурю негодования в Дамаске. По указанию арабского правительства началась мобилизация. Фейсал отверг новое приглашение на конференцию, на сей раз потребовав гарантий единства Сирии и Палестины[625]. Свой формальный протест против решения о мандатах со ссылкой на попранные «принципы самоопределения» Фейсал выразил в ноте от имени хиджазской делегации в Париже, которую он все еще «по совместительству» возглавлял. Между тем, поскольку нападения «шерифских» отрядов на французские войска не прекращались, а также ввиду тяжелого положения на северном фронте первоочередной задачей для французов в Сирии стало установление контроля над железной дорогой, которая находилась в «зоне ответственности» Фейсала. Однако планы Мильерана шли гораздо дальше. Железная дорога соединяла четыре важнейших города Сирии (Дамаск, Хаму, Хомс, Алеппо), к востоку от которых вплоть до Евфрата была лишь пустыня с редкими оазисами. Иными словами, контроль над дорогой означал контроль над всей Сирией. Мильеран дал поручение Камбону уведомить британский МИД о намерении французов занять дорогу, а заодно потребовать, чтобы все контакты между англичанами и эмиром впредь осуществлялись только через посредство французского Верховного комиссара. Кроме того, указывалось на аномальность ситуации, при которой Фейсал был одновременно правителем Сирии и представителем Хиджаза[626]. Англичане оставили за собой право прямых контактов с Фейсалом до решения пограничных вопросов, но согласились с французским проектом ответа хиджазской делегации (то есть фактически Фейсалу), в котором решения, принятые в Сан-Ремо, оправдывались ссылкой на статью 22 Устава Лиги Наций. Керзон лишь попросил Мильерана отложить продвижение французских войск к железной дороге, чтобы послать Фейсалу последнее приглашение на конференцию, отказ от которого означал бы окончательный разрыв отношений[627]. Французы согласились на такую небольшую уступку и одновременно стали готовить подкрепления для армии Гуро[628]. Таким образом, по отношению к Фейсалу Антанта теперь выступала единым фронтом, французы получили от Лондона долгожданный карт-бланш. Эмиру еще несколько раз посылали приглашение прибыть в Париж для обсуждения ситуации, но он всякий раз находил поводы для отказа. Наконец в начале июня британский кабинет решил прекратить выплату субсидий всему хашимитскому семейству[629]. Единственным влиятельным защитником «арабского дела» оставался фельдмаршал Алленби, который предупреждал свое правительство о возможности грандиозного арабского восстания в случае французского наступления в Сирии[630].

К этому моменту судьба дамасского правительства была уже решена в Париже. Проще было избавиться от него, чем тратить время на дипломатическое давление. Свой план Мильеран изложил в длинном меморандуме, суть которого сводилась к следующему. Главная причина всех французских неудач на Востоке — распыление сил. Французы должны защищать 400-километровый фронт в Киликии против турок и еще один 400-километровый фронт против «шерифских банд» в Сирии. Поэтому следовало оставить некоторые пункты на севере и сосредоточится там на обороне небольшого, но стратегически важного района по линии Мерсина — Килис. Затем следовало одним ударом захватить «линию четырех городов» в Сирии, ликвидировать правительство Фейсала и заняться обустройством страны по своему усмотрению. Впоследствии можно было подумать о повторной оккупации оставленных пунктов на севере. Окончательная развязка стала лишь вопросом времени[631].

Осуществлению этого плана весьма способствовали хорошие новости из Анкары. 28 мая де Кэ подписал перемирие с кемалистами сроком на 20 дней, которое предусматривало эвакуацию французских войск из районов Урфы и Айнтаба. Как признавал сам Кемаль, его сторонники восприняли это как большой успех, так как впервые представитель великой державы вел с ними непосредственные переговоры, минуя Константинополь[632]. Это перемирие вызвало определенное недовольство в Лондоне. Французы оправдывались тем, что перемирие не означает юридического признания кемалистского правительства. Правда, сам Мильеран считал договоренность с кемалистами частью более широкой политической стратегии: «Части наших теперешних трудностей можно было бы избежать, если бы Мустафа Кефаль был своевременно информирован о доброжелательной политике французского правительства по отношению к Турции и о его намерении сохранить османский суверенитет в Киликии»[633].

Однако Мильеран ни на минуту не подвергал сомнению положения мирного договора с Турцией, словно его исполнение националистами было автоматически гарантировано. Такое благодушие было совершенно неоправданно. По выражению Дефранса, теперь «все турки стали националистами». Никто иной, как Р. де Кэ, в беседе с Дефрансом (который с ним полностью согласился) выразил убеждение, что любые переговоры с националистами «не могут иметь шанса на успех, если в договор не будут внесены существенные изменения». Правда, оказавшись в Париже, он был вынужден признать, что «общая политика более важна, чем местная»[634], но сути дела это не меняло. И во Франции, и в Великобритании люди, лучше всего знакомые с ситуацией на месте, видели неосуществимость договора еще до его подписания, но в столицах их не слышали. Когда срок перемирия стал подходить к концу, Мильеран распорядился направить в Анкару некоего майора Лабонна для переговоров о его продлении. В секретной депеше по этому поводу особо указывалось, что майор «ни в чем не должен затрагивать текста договора» и вообще должен понимать, что его главная задача — выиграть время для подготовки атаки на Сирию[635]. Этот маневр не удался, поскольку и цели, и средства французской политики в Турции оставались абсолютно несовместимы с задачами кемалистского движения. В оккупированной французами Адане (главный город Киликии) как раз в это время был арестован турецкий губернатор. В это же время французский десант был высажен в черноморском порту Зонгулдак — центре гераклейского угольного бассейна. Кемалисты объявили о прекращении переговоров.

Если французы готовы были прибегнуть к открытому военному насилию, чтобы избавиться от Фейсала, то для англичан главным врагом оставался Кемаль. Некоторое время они надеялись расправиться с ним силами турок, верных султану. Генерал Мильн оказывал всяческое содействие Дамад Фериду в организации антинационалисгических сил. Французская печать с неодобрением относилась к таким действиям: «Политика генерала Мильна, насколько ее вообще можно понять, состоит в том, чтобы создать турецкое правительство, которое было бы достаточно сильным, чтобы подавить националистов, и в то же время достаточно послушным (docile), чтобы подписать договор, который был подготовлен в Лондоне и в Сан-Ремо»[636]. Но многочисленные восстания против националистов, прокатившиеся по Анатолии весной и летом 1920 года, были быстро подавлены силами Кемаля. Султанская армия, охранявшая Исмидский полуостров, отказалась сражаться против кемалистов. Это ставило под угрозу азиатский берег Босфора напротив Константинополя[637].

В Лондоне вскоре поняли, что справиться с Кемалем не смогут ни сами союзники, ни марионеточное правительство в Константинополе. Особое беспокойство возникло после того, как в середине июня британские войска в районе Исмида были вовлечены в прямое военное столкновение с турецкими националистами, и де Робек уже запрашивал в Лондоне подкрепления[638]. 21 июня Керзон через своих послов стал добиваться содействия французских и итальянских войск в обороне Исмидского полуострова и призывать союзников «не показывать слабость» перед лицом националистов. Де Робек в этом вопросе добился поддержки двух других верховных комиссаров. В то же время он получал сведения о постоянных контактах французских и итальянских офицеров с кемалистами[639]. Таким образом, если англичане не могли рассчитывать на поддержку союзников даже в обороне крохотного клочка земли в Азиатской Турции, любое их содействие в более широкомасштабных операциях было тем более сомнительным. Чтобы не вовлечь Великобританию в войну, необходимо было найти новое решение накануне подписания мира с Портой. Такое решение было принято на конференции в Хите 20 июня 1920 года и подтверждено на последовавшей за ней конференции в Булони. Свои «добрые услуги» опять предложил союзникам Э. Венизелос, и на сей раз у них не было выбора. Греческим войскам было разрешено начать наступление за «линию Мильна» для того, чтобы разгромить кемалистов. Мильеран, которому не удалось ценой небольших уступок договориться с Кемалем, сам заговорил об этом. Ллойд Джордж без колебаний согласился[640]. Это был один из редких примеров англо-французского единодушия в ближневосточных делах. Вскоре греческая армия перешла в наступление в Малой Азии, одновременно осуществив высадку в Родосто (Текирдаге) и оккупировав всю Восточную Фракию, кроме Константинополя и Галлиполи, занятых союзниками.

С этого момента цели греческого присутствия в Малой Азии радикально изменились. Если раньше греческая армия использовалась лишь для подтверждения территориальных претензий самой Греции, то теперь она превратилась в орудие Антанты (в первую очередь Великобритании) против турецких националистов. Так как поначалу греческое наступление было успешным, союзники несколько успокоились и стали ждать, когда правительство Дамад Ферида, поначалу пытавшееся тянуть время[641], подпишет мирный договор.

Тем временем генерал Гуро закончил военные приготовления, доведя численность французских войск в Сирии до 50 000 человек (2/3 из них составляли колониальные войска). Но еще в течение месяца ситуация оставалась неопределенной. Фейсал предупреждал Алленби об опасности сговора французов с турецкими националистами[642], а англичане опасались «взаимопонимания» между Фейсалом и Мустафой Кемалем[643]. Военные приготовления Гуро в британском военном ведомстве вызывали подозрения, что, изгнав Фейсала, французы начнут «создавать трудности» в англо-арабских отношениях, а арабы направят свою враждебность против сионистов в Палестине[644]. В то же время прекращение перемирия с турецкими националистами заставляло французов торопиться с решительными действиями в Сирии. Правда, как указывал Мильеран, некоторые гарантии от возобновления активных боевых действий давали успехи греческого наступления. Но он уже начал торопить Гуро, указав, что дамасское правительство необходимо было ликвидировать независимо от того, приедет ли Фейсал на конференцию[645]. Взаимосвязь различных проблем Ближнего Востока здесь проявилась как нельзя более четко. «Международные обстоятельства не позволили нам отказаться от предложенного г. Венизелосом использования греческих войск, чтобы дать Мустафе Кемалю урок, которого он заслуживает и который должен вынудить его быть более сговорчивым в отношениях с нами», — писал Мильеран в Бейрут[646]. Догадываясь о французских планах, Фейсал выразил готовность поехать в Париж для разрешения спорных вопросов, но на Кэ д’Орсэ его посланцам заявили, что эмир должен общаться теперь только с генералом Гуро[647].

Вскоре Гуро счел момент подходящим для окончательной развязки. 14 июля он предъявил правительству Фейсала ультиматум с требованием признать французский мандат, передать французам железную дорогу, допустить хождение в Сирии выпущенных французами бумажных денег, распустить арабские вооруженные отряды и наказать виновных в нападениях на французов[648]. Фейсалу эти условия показались неприемлемыми, и он в отчаянии слал в Лондон и в Каир одно послание за другим с просьбами вмешаться. Аналогичные письма слал из Мекки его отец король Хусейн. От англичан ответа не было. В последний момент, когда французская колонна уже двинулась на Дамаск, Фейсал принял все условия, но Гуро якобы не получил вовремя его ответа и отдал приказ о наступлении. 24 июля возле деревни Хан Майсалун под Дамаском произошло сражение между французскими войсками и арабскими силами (в основном плохо вооруженные добровольцы). К вечеру все было кончено. Несколько тысяч арабов погибли, остальные в беспорядке отступили. Французы потеряли чуть более 30 человек и на следующий день торжественно вступили в Дамаск. Фейсал бежал сначала в Дераа, потом в Хайфу. Французы сформировали в Дамаске новое, послушное себе правительство, и Сирия окончательно попала под французский мандат[649]. Мильеран, поздравляя Гуро с победой, писал, что «все следы режима, импровизированного Фейсалом без всякого на то права, должны исчезнуть, и никакой законной силы не может быть признано за постановлениями этого псевдо-правительства, все органы которого вы должны распустить»[650].

Реакция англичан была на удивление спокойной. Керзон лишь попросил Камбона, чтобы французы не заменяли Фейсала на сирийском троне каким-нибудь откровенным врагом Великобритании, на что тут же получил самые успокаивающие заверения[651]. Такая «корректность» англичан, видимо, объяснялась тем, что как раз в это время поднялось широкомасштабное восстание против британского господства в Месопотамии, которое англичанам приходилось подавлять силой. Керзон, очевидно, не хотел неприятных сравнений. Распределение мандатов не обошлось без кровопролития как для Великобритании, так и для Франции.

Получив контроль над Сирией, французы приступили к организации управления на свой манер. Страна была разделена на несколько автономных провинций с чисто декоративными местными органами власти, а единственная связь между ними заключалась в персоне французского верховного комиссара[652]. Спустя полтора месяца Гуро торжественно провозгласил в Бейруте создание независимого от Сирии государства Великий Ливан под французским мандатом в расширенных границах, которые можно видеть на карте и поныне. Сирийский вопрос был теперь исчерпан как международная проблема. Он стал внутренним делом Франции и в недалеком будущем причинил ей немало хлопот.

После окончания работы над текстом договора и англичанам, и французам было ясно, что его воплощение будет нелегким делом. Обе страны заранее приняли меры, чтобы обеспечить выполнение выгодных для себя условий договора военным путем. Французы после короткого броска на Дамаск избавились от Фейсала, а англичане послали греческие войска в глубь Анатолии. Союзники по Антанте нисколько не мешали друг другу в проведении этих акций, но их результаты были различны. Если французы смогли быстро установить контроль над всей Сирией, то греческое наступление не избавило англичан от кемалистов. Вместе с тем недовольство условиями договора и неудачи на киликийском фронте заставляли французов искать контактов с Анкарой, что выразилось в заключении 20-дневного перемирия и в частых визитах французских офицеров из Константинополя к кемалистам. И хотя летом 1920 года эти попытки не дали ощутимых результатов, они ставили под серьезный удар еще не подписанный договор.