5. «Патовая ситуация» (май — август 1922 года)

Когда Генуэзская конференция уже подходила к бесславному концу, становилось ясно, что парижские усилия союзников тоже не дали результата, и Анкара отказалась их признать. В Лондоне возникло мнение, что здесь не обошлось без попустительства Франции. Пуанкаре решительно выступал против любых «ультиматумов» по отношению к туркам, поскольку «это только даст экстремистам предлог для продолжения борьбы». Французское правительство с энтузиазмом согласилось на предложение Анкары организовать встречу представителей Антанты и Турции на военном корабле в Мраморном море недалеко от города Исмид (Измит)[991]. Принятие этого предложения означало бы вступление в переговоры с кемалистами до принятия ими парижских решений и отказ от тезиса об их неизменности как основы мирного урегулирования. Это было бы равносильно признанию неудачи посреднической миссии, а значит, и всей восточной политики Керзона. Идея такой конференции в корне противоречила роли «посредника», которую Керзон хотел возложить на Антанту. По его словам, на предполагаемой исмидской встрече «одна из заинтересованных сторон будет иметь конференцию, созванную только ради нее, у которой не может быть другого результата, кроме оттягивания той конференции, которая была предложена по общему согласию в Париже, и обреченную в любом случае на фиаско, которое будет не только унизительным, но и катастрофическим». Гардингу было поручено передать французскому правительству, что в случае отклонения парижских предложений Великобритания будет действовать самостоятельно и в первую очередь опубликует всю корреспонденцию по данному вопросу[992]. Румбольд высказал мнение, что на любых переговорах с кемалистами французы будут идти на постоянные уступки, что особенно опасно, так как неудача Генуэзской конференции еще более сблизила турецких националистов с большевиками. И все же принятие французских предложений было бы лучше, чем разрыв с союзником, после которого вся ответственность за конфликт с Кемалем падет на Англию[993]. Однако 7 июня Гардинг сообщил французскому правительству британскую точку зрения: парижские предложения должны быть полностью приняты или полностью отвергнуты. В последнем случае британское правительство оставляло за собой полную свободу действий[994]. Затея с исмидскими переговорами не удалась[995], но еще неоднократно выдвигались предложения о созыве прелиминарной конференции в Бейкосе, Константинополе, Венеции и т. п. Англичане даже вынуждены были вслед за французами отказаться от обязательного соблюдения парижских условий. Но все эти попытки не принесли результата.

Между тем Франция продолжала укреплять свои позиции в Турции. Не дожидаясь полного урегулирования Восточного вопроса, французские предприниматели спешили пожинать плоды Анкарского договора. Французская компания «Гроеланд» еще в марте начала переговоры с Анкарским правительством о концессии на постройку порта в Мерсине, который стал для Анатолии «широким и светлым окном на Запад» после ухода оттуда французских войск. Другая французская компания, «Уннен», начала зондировать почву в Анкаре на предмет концессии на разработку нефтяных источников в районах Терджана и Вана. По выражению С.И. Аралова, «французы шныряют по всем углам Анатолии, ведут пропаганду, завязывают связи, заигрывают». В то же время своей выгоды не упускали и итальянцы. Анатолийские порты обслуживались преимущественно пароходами компании «Ллойд- Триестино» Та же компания занималась распространением итальянских товаров во внутренних районах страны и заключила с Анкарским правительством соглашение о поставке грузовых автомобилей. Но все эти инициативы по размаху не шли ни в какое сравнение с грандиозными планами американцев. Представитель фирмы «Фаундейшн Компани» приехал в Анкару, чтобы вести переговоры о концессии на строительство железных дорог, портов, фабрик и эксплуатацию рудников. На эти цели компания ассигновала 100 млн. долларов. В планы американцев входило строительство железной дороги Самсун — Сивас — Эрзурум — Ван и далее на соединение с персидскими дорогами, а также с ветками через Анкару к Александретте и Мерсине. В компании участвовали капиталы треста «Стандарт Ойл». С.И. Аралов констатировал: «В Анатолии уже завязывается узел международных экономических отношений, и здесь возможна взаимная конкуренция иностранцев». Анкарское правительство благосклонно смотрело на все эти предложения, но выдвигало жесткие условия возможных концессий — 50-процентное турецкое участие и наем только турецкого административного персонала[996].

В политической сфере из западных держав наибольшим влиянием пользовалась Франция. В этом смысле наиболее примечательна была деятельность французского полковника Мужена, одного из ближайших сотрудников Франклен-Буйона. Он прибыл в Анкару в начале июня в качестве представителя Франции. Его миссия возбудила некоторые подозрения в Лондоне, но французы снова заверили союзников, что их контакты с кемалистами не принесут вреда общесоюзническому делу. В своем первом интервью турецкой прессе Мужен заявил, что Франция желает мира, который бы учитывал национальные устремления Турции. Кроу расценил эти слова как «поистине чудовищную (monstrous) речь, произнесенную союзником по отношению к нашему общему врагу»[997]. Но если слова Мужена и противоречили устремлениям Англии, главным соперником он считал другую страну. Сразу по прибытии в Анкару Мужен начал посылать в Париж телеграмму за телеграммой, в которых настаивал на необходимости самой дружественной политики по отношению к турецким националистам. Главным его аргументом было то, что в противном случае Анатолия окажется в объятиях большевистской России, так как в случае продолжения войны советская помощь будет жизненно необходима туркам. Одна из главных задач Мужена состояла в том, чтобы противопоставить свое влияние деятельности советского полпреда Аралова, снискавшего себе большую популярность в кемалистских политических кругах[998]. Аралов же старался «доказать различие между дружбой и помощью туркам со стороны Сов. России и капиталистической державой»[999]. Таким образом, начался новый виток франко-советского соперничества за влияние в Анкаре. Французский посланник, превышая свои полномочия, даже предлагал Кемалю заключение франко-турецкого военного союза и компромиссный мир с Англией, но Кемаль отверг эти предложения[1000]. Активность полковника Мужена совпала по времени с мощной антисоветской кампанией, начатой во Франции в связи с неуступчивостью России в вопросе о царских долгах.

Миссия Мужена еще раз показала Кемалю, насколько сильны протурецкие настроения во Франции. Надо сказать, что французы не ограничивались словами. К середине июля в Турцию из Франции через Мерсину и Александретту поступило 40 тыс. винтовок, 4 тыс. пулеметов, 120 автомобилей, 28 аэропланов. По словам Аралова, «Франция стала помогать туркам оружием, стала сближаться в противовес Англии»[1001]. В то же время греческая армия снабжалась английским оружием. Во всяком случае, трофеи, доставшиеся туркам в ходе начавшегося вскоре наступления, были «английского происхождения»[1002]. Из-за французских интриг Аралову несколько месяцев не удавалось добиться открытия советского консульства в Мерсине. Французы опасались распространения советского влияния в Сирии[1003].

Вскоре Кемаль смог убедиться и в том, что в стане его главного противника — Англии — тоже нет единства. В июле в Анатолию прибыл уже упоминавшийся генерал Таунсхенд. И хотя его поездка носила частный характер, кемалисты приняли его с воинскими почестями и устроили самый радушный прием[1004]. В Конье Таунсхенд беседовал с Кемалем, а затем посетил Анкару. Советскому представителю, несмотря на дружественные с ним отношения, Мустафа Кемаль предпочел не пересказывать содержание своих бесед с Таунсхендом[1005].

Летом 1922 года становилось ясно, что очередная попытка великих держав предложить компромиссные условия мира провалилась. Кемалисты последний раз испробовали дипломатические средства, когда в середине июля в Европу отправился министр внутренних дел анкарского правительства Али Фетхи, формально — для поправки здоровья, а на деле — с секретной миссией от самого Кемаля. В беседах с несколькими сотрудниками Форин Оффиса он изложил максимально возможные уступки со стороны националистов (при условии полного восстановления суверенитета Турции в Малой Азии и Восточной Фракии до реки Марица): демилитаризация Проливов и создание системы защиты меньшинств, аналогичной тем, которые предусматривались для стран Центральной Европы. В Лондоне Али Фетхи встретил весьма холодный прием (Керзон не поверил, что он имеет достаточно полномочий), а в Париже ему недвусмысленно указали, что главное препятствие для мира заключается в позиции Великобритании[1006].

Ситуация на фронте некоторое время казалась тупиковой. Греческая и турецкая армия противостояли друг другу в глубине Малой Азии, не ведя активных действий и, как многим казалось, без реальной надежды на скорую победу одной из сторон. Греция, не имея возможности возобновить атаку на суше, начала систематический обстрел турецких городов с моря. Союзники, контролировавшие Проливы, без препятствий пропускали через них греческие корабли. Кемалисты теперь всю надежду возлагали не на дипломатическое искусство, а на силу оружия. По их убеждению, только решительная победа над греками могла сдвинуть Восточный вопрос с мертвой точки и обеспечить выполнение требований Национального обета[1007]. В этом они оказались правы.

Помимо обстрелов турецких городов, Греция решила прибегнуть к крайней мере давления на Турцию. В конце июля греки стали концентрировать свои войска на подступах к Константинополю. Более того, значительные силы были переброшены во Фракию из Малой Азии, что с чисто военной точки зрения было полным нонсенсом (греки сами лишали свои войска поддержки с тыла)[1008]. Появились сведения, что они намерены оккупировать город. Гендерсон, временно исполнявший обязанности английского верховного комиссара, вынужден был успокоить своих коллег, что греки лишь распускают слухи, чтобы припугнуть кемалистов[1009]. Но 29 июля греческое правительство официально уведомило союзные державы о своем намерении оккупировать Константинополь, так как это якобы было единственной возможностью заставить турок согласиться на мир[1010]. Есть сведения, что к такому шагу греков неофициально подталкивал не кто иной, как Ллойд Джордж[1011]. Правда, в тот же день греческий МВД заверил английского посла Бентника, что греки и шагу не сделают без согласия союзников[1012], но шума эта история наделала много. Гарингтон уже готовился к обороне султанской столицы от греческих войск, а Румбольд запрашивал Лондон, следует ли интернировать греческие корабли, стоящие в Босфоре и Золотом Роге[1013]. 31 июля послы трех союзных держав в Афинах, получив соответствующие указания, уведомили греческое руководство, что Антанта будет всеми силами противостоять любому вторжению в «нейтральную зону»[1014]. Но греческое правительство, надеясь на поддержку Англии, пошло на еще одну авантюру. В оккупированной Смирне было провозглашено создание «автономной Ионии». Французский и итальянский представители направили греческому правительству формальные протесты, чуть позже к ним присоединился и их английский коллега.

Пожалуй, одним из самых ярких последствий этих греческих инициатив было выступление Ллойд Джорджа в парламенте 4 августа. После резко антигреческого выступления одного из депутатов (подпоручика Кентворти), призывавшего премьер-министра к смене политического курса в пользу Турции, Ллойд Джордж взял слово и произнес одну из своих красноречивых антитурецких речей, начав с «неблагодарности» Турции, вступившей в 1914 году в войну против Великобритании, которой она была обязана самим своим существованием. Затем он указал на неуступчивость турок, которым неоднократно предлагали компромиссные условия мира. О текущем моменте он сказал: «Между Турцией и Грецией идет война. Мы защищаем столицу одной страны от другой…. Если бы нас там не было, нет абсолютно никаких сомнений, что греки заняли бы эту столицу за несколько часов и это привело бы к решению вопроса. Есть только один способ, которым греки могут добиться решения, — наступая через почти непроходимую местность в глубь страны на сотни миль. Я не знаю ни одной армии, которая могла бы пройти так далеко, как прошли греки. Это было очень дорогое и очень опасное военное предприятие…. Существуют предположения, возможно, не лишенные основания, что кемалистские силы перевооружаются из Европы (намек на Францию — А.Ф.). Грекам при других условиях могло бы быть дано право на блокаду побережья Малой Азии»[1015]. Хотя речь была составлена в туманных выражениях и скорее подчеркивала роль Великобритании как посредника в конфликте, и в Афинах, и в Анкаре ее восприняли как призыв к Греции возобновить борьбу[1016]. Речь Ллойд Джорджа оказала большое влияние на решение Кемаля не откладывать далее генеральное наступление против греков[1017]. Антифранцузская направленность речи также была очевидна. Ллойд Джордж избегал публичных высказываний по турецкой проблеме со времен Сакарьи, фактически отдав Ближний Восток на откуп Керзону, но, когда «умеренная» политика последнего стала терпеть неудачу, премьер-министр счел возможным вновь высказать свою позицию, почти не изменившуюся с 1919 года.

Резкий тон Ллойд Джорджа по отношению к Франции станет более понятным, если учитывать общий контекст англо-французских отношений в тот момент. Пуанкаре пошел на новое обострение репарационного вопроса, что объяснялось продолжавшимися германскими просьбами о моратории, которые встречали сочувственное отношение англичан. На проходившей в Лондоне конференции в ответ на английское предложение об отсрочке репарационных платежей он потребовал от Германии «продуктивных залогов» — передачи союзникам (прежде всего Франции) во владение государственных шахт Рура и лесов Рейнской области, а также установления таможенных границ на Рейне, сборы от которых поступали бы в счет репараций. Ллойд Джордж выступил категорически против этого плана, который привел бы к установлению французского контроля над значительными секторами германской экономики, но в британском кабинете мнения разделились. На заседании кабинета 10 августа Керзон выступил против излишнего обострения отношений, поскольку, «если произойдет разрыв, Великобритания должна будет столкнуться с Францией жестко и открыто враждебно во всех частях света, в особенности на Ближнем Востоке». Перспектива оказаться один на один с кемалистами серьезно настораживала Керзона. Но Ллойд Джордж готов был даже к разрыву, лишь бы не допустить французской гегемонии в Европе[1018]. Лондонская конференция по репарациям закончилась безрезультатно. С нее берет свое начало цепь событий, которые непосредственно привели к франко-бельгийской оккупации Рура в 1923 году. В то же время английская политика на Востоке к августу 1922 года оказалась в полном тупике. То же можно сказать о французской политике в отношении Германии. Выход из этих тупиков возможен был только в результате резкого изменения международной обстановки по воле самих стран Антанты или вопреки ей.