1. Предварительные переговоры: иллюзия согласия (октябрь — ноябрь 1922 года)

После того как смолкли пушки и была ликвидирована опасность прямого вооруженного конфликта между кемалистской Турцией и странами Антанты, решение турецкого вопроса было окончательно переведено в дипломатическую плоскость. На мирной конференции, которую решено было созвать в Лозанне, предстояло наконец найти решение тех проблем, которые вот уже четыре года препятствовали заключению мира с одной из побежденных стран. Приглашая в Лозанну турецкую делегацию, Керзон пробовал настоять на посылке единой делегации от Анкары и Константинополя[1045]. Очевидно, он надеялся «разбавить» турецкую делегацию представителями султанского правительства, еще влачившего жалкое существование, чтобы иметь больше возможностей для маневра. Но 1 ноября Великое национальное собрание Турции отделило халифат от султаната и упразднило султанат. Султан Мехмед VI был низложен. Новым халифом собрание избрало престолонаследника Абдулмедждида. Константинопольское правительство во главе с Тевфик-пашой ушло в отставку, а последний султан покинул Константинополь на борту английского корабля[1046]. Затем в Константинополь прибыл кемалистский губернатор Рефет-паша. Точного наименования государственному устройству Турции дано не было, но по сути оно приняло республиканский характер. Вскоре была сформирована турецкая делегация во главе с новым министром иностранных дел Исмет- пашой.

Британскую делегацию Керзон решил возглавить лично. Перед началом работы конференции главную свою задачу он видел в том, чтобы обеспечить «единый фронт» союзников перед лицом турецких требований[1047], иными словами — добиться фактического контроля над поведением Франции и Италии. Позиция Италии была некоторое время довольно неопределенной ввиду политического кризиса. После знаменитого «похода на Рим» 30 октября итальянское правительство возглавил Б. Муссолини. Внешнеполитические лозунги фашистов звучали очень радикально. Так, например, Муссолини публично упрекал предыдущие правительства в слепом подчинении требованиям Англии и Франции и призывал изгнать «паразитов» из Средиземноморья (имелись в виду государства, не имевшие выхода к этому морю, прежде всего Англия)[1048]. Но дальнейшие события показали, что реальные намерения Муссолини сильно расходятся с его публичными декларациями, а международные позиции Италии при фашистах столь же слабы, как и при парламентских правительствах. Уже 3 ноября английский посол в Риме Грэм получил заверение Муссолини о готовности к сотрудничеству с союзниками и что он в отличие от своих предшественников не будет стремиться к заключению сепаратных соглашений с Анкарой[1049]. Можно сказать, что турецкий вопрос был первой международной проблемой, к которой новое правительство Муссолини должно было выработать свое отношение. В обмен на участие Италии в «едином фронте» союзников в Лозанне Муссолини требовал безусловного сохранения за Италией Додеканезских островов, юридическое положение которых оставалось неясным со времени окончания итало-турецкой войны 1911–1912 годов. В 1920 году, одновременно с подписанием Севрского договора, Италия обязалось передать их Греции. Поскольку Севрский договор так и не вступил в силу, Италия считала себя свободной и от договора с Грецией[1050].

Для Керзона гораздо важнее была позиция Франции. Глава Форин Оффиса приступил к ее зондажу сразу после подписания перемирия в Мудании. Уже 12 октября 1922 года он поручил Гардингу выяснить отношение Пуанкаре к своим предложениям по составу участников конференции. По мнению Керзона, представители России, Украины, Грузии и Болгарии должны были принимать участие только в обсуждении вопроса о Проливах. Британскую империю, кроме собственно Великобритании, должны были представлять также доминионы и Индия[1051]. Пуанкаре принял предложения, касавшиеся советских республик и Болгарии[1052], но заявил, что, если в заседаниях будут участвовать представители британских доминионов и Индии, туда же должны быть допущены представители Марокко и Туниса. Керзон в личном письме Пуанкаре отверг это предложение[1053], но в дальнейшем и сам отказался от представительства Индии и доминионов. Серьезное беспокойство Керзона вызвали сведения, что французским представителем на конференции будет Франклен-Буйон. В этом случае не могло быть и речи о «едином фронте», так как туркофильская позиция Франклен-Буйона была общеизвестна. Но 22 октября телеграмма Гардинга успокоила его, что кандидатура бывшего посланника в Анкаре никогда серьезно не рассматривалась французским премьер-министром[1054]. К этому времени французское «туркофильство» уже подвергалось серьезным испытаниям. Так, по свидетельству итальянского посла в Париже Сфорца, «Пуанкаре очень обеспокоен неизбежной турецкой наглостью (inevitabile tracotanza turca), трудностью иметь дело с турками в Лозанне и необходимостью вмешаться, если продолжатся турецкие жестокости, недавно начатые в Анатолии против христиан, которые высылаются массами»[1055].

Отношения Великобритании с Францией в этот момент были сложными. Их недавнее обострение во время Чанакского кризиса не прошло бесследно, а в репарационном вопросе позиции двух держав с августа так и не сблизились. Пуанкаре по-прежнему требовал от Германии предоставления «продуктивных залогов» в обмен на отсрочку репарационных платежей. В случае несогласия он угрожал оккупацией Рура и уже начал переговоры по этому поводу с Италией и Бельгией[1056]. Между тем новое консервативное правительство Великобритании начало свою деятельность с примирительного жеста по отношению к Франции. 20 октября издатель газеты The Times В. Стид направил французскому послу Сент-Олеру письмо, которое, по словам автора, было полностью одобрено Бонар Лoy и Керзоном. По словам Стида, новое британское правительство «будет честно стремиться к реальному сотрудничеству с французским правительством, в особенности по вопросам Ближнего Востока и репараций. Его желание состоит в том, чтобы избавиться от взаимного недоверия и подозрительности, накопившихся со времени перемирия». Но никаких конкретных предложений в письме не было. За эти туманные обещания англичане, очевидно, хотели добиться вполне реальной поддержки со стороны Франции в ближневосточном вопросе. 7 ноября The Times писала: «В настоящее время первым долгом правительств Великобритании, Франции и Италии является сдерживание этой новой силы (кемалистов — А.Ф.) и поддержание условий, при которых мирная конференция будет возможна. Более не должно быть даже предположения о несогласии между союзными державами, никакого разрыва в союзном фронте, который мог бы быть использован кемалистским экстремизмом для того, чтобы разрушить мир. Ставки слишком высоки. Мы надеемся, угроза войны не возникнет, если только союзные правительства будут тверды в своем сопротивлении очевидно необоснованным требованиям. Нет места взаимному соперничеству и недоразумениям в момент, когда существует настоятельная необходимость поддержания морального авторитета западной цивилизации на Востоке и, следовательно, нахождения средств для того, чтобы направить новую Турцию по безопасному и мирному пути»[1057].

И туманные предложения о сотрудничестве в Европе и на Востоке, и публичные декларации о святости общесоюзного дела преследовали одну цель — добиться французского содействия на предстоящей конференции в Лозанне. Единый союзный фронт был необходим англичанам больше, чем когда бы то ни было, так как события в Турции, Италии и в самой Англии (где происходили всеобщие выборы) вносили новые коррективы в расстановку сил. Поэтому Керзон хотел явиться на конференцию во всеоружии, заручившись поддержкой союзников и малых держав.

Через послов в Париже и Риме глава Форин Оффиса запросил Пуанкаре и Муссолини о возможной отсрочке открытия конференции, первоначально намечавшегося на начало ноября. Он указывал на необходимость предварительного обмена мнениями между союзниками[1058]. Пуанкаре сначала ответил, что задержка с началом работы конференции крайне нежелательна[1059], но 8 ноября Гардинг передал ему, что предварительное согласование позиций необходимо ввиду непомерных требований Анкары[1060]. Пуанкаре с этим согласился и через несколько дней получил из Лондона меморандум со списком вопросов, по которым необходимо было найти общую позицию. Список включал практически все проблемы, подлежавшие обсуждению на конференции. Керзон разбил эти проблемы на две группы. В первую (группа «А») входили вопросы, по которым предлагал настаивать на самой жесткой позиции. Это касалось, например, территориальных проблем (во Фракии — граница 1915, а не 1913 года, то есть передача Греции области Димотики и Карагача, передача Греции спорных островов Эгейского моря, в том числе Имброса и Тенедоса, контролировавших вход в Проливы). Керзон также настаивал на демилитаризации и полной свободе Проливов, то есть открытии их для торговых военных судов всех стран и в мирное, и в военное время. Менее важные вопросы были включены в группу «В». Так, согласие союзников по финансовым и экономическим статьям будущего договора с Турцией он считал всего лишь «желательным»[1061].

Пуанкаре истолковал английские предложения о сотрудничестве в Европе и на Востоке довольно прямолинейно и, очевидно, рассчитывал использовать предстоящую встречу с Керзоном для откровенного торга. 11 ноября он писал Сент-Олеру: «Мы имеем очень искренние намерения оставаться в согласии с британским кабинетом относительно Ближнего Востока. Мы, конечно же, надеемся, что взамен оно более не будет противостоять единодушным устремлениям Франции в репарационном вопросе и постарается лучше понять наши интересы в Тунисских и Марокканских делах». Успех в переговорах с Бельгией и Италией воодушевил Пуанкаре, и далее он писал уже в ином тоне: «Теперь мы сможем разговаривать с Англией так же, как лорд Дерби[1062] разговаривал с нами: "или вы будете следовать за нами, или мы будем вынуждены распустить Антанту"». Разницу между подходами В. Стида и Пуанкаре заметить нетрудно. Стид лишь выражал надежду на сближение позиций двух держав в репарационном и Восточном вопросах, не уточняя, кто будет делать уступки, а Пуанкаре предлагал откровенный дипломатический торг. Керзон в беседе с Сент-Олером отверг такую сделку, назвав ее «итальянской дипломатией»[1063]. Очевидно, он рассчитывал добиться французской подцержки на Востоке без каких-либо конкретных обязательств в Европе. В то же время итальянский посол в Лондоне отметил, что Керзон «постоянно питает некоторую подозрительность относительно взглядов французского правительства и всегда боится, что за ними может скрываться сговор с турками»[1064].

Переговоры между Пуанкаре и Керзоном происходили в Париже 18 и 19 ноября 1922 года. Начались они не с рассмотрения меморандума Керзона, а с обсуждения военной ситуации в Константинополе. Фактически речь шла о необходимости удерживать контроль над Проливами в период работы конференции. Сразу же выяснилось, что сведения, которыми располагали на этот счет Керзон и Пуанкаре, оказались диаметрально противоположны. Согласно донесению французского генерала Шарпи, зачитанного Пуанкаре, дела в Константинополе шли самым лучшим образом и союзные генералы нашли общий язык с турецкой гражданской властью. Керзон ответил, что, по сведениям генерала Гарингтона, все обстояло иначе. Кемалисты под носом у союзников устанавливали полный контроль над городом и постепенно под видом жандармерии переправляли на европейский берег своих солдат. Ситуация казалась Керзону столь опасной, что необходимо было прислать подкрепления в зону Проливов. «Британские силы господствуют во всем районе. Из общего числа союзных войск в 16 000 человек Британия предоставила 11 000. Поэтому на данном этапе не Британия должна посылать подкрепления. Я бы хотел спросить своих коллег, смогут ли они увеличить число своих войск на этой территории?» Керзон также осведомился о возможных действиях своих союзников в случае возникновения опасности со стороны турок. Будут ли их войска сражаться или будут отступать? И если отступать, то в каком направлении? «Если быть кратким, должен ли единый фронт в Лозанне быть дополнен единым фронтом в Константинополе на протяжении всей конференции?» — прямо спросил Керзон.

Пуанкаре ответил, что «Франция не может посылать подкреплений как по материальным, так и по моральным соображениям. Положение Великобритании может быть иным, но французская палата депутатов раз и навсегда решила не посылать ни одного солдата». Если войска Антанты в Константинополе будут атакованы турками, то французы, безусловно, должны будут вместе со своими союзниками ответить силой на силу или отступить опять же вместе с ними. Но это произойдет только в случае турецкой атаки, а не в случае «опасности». Пуанкаре заявил, что он «не готов использовать угрозы или ультиматумы и опасается, что превентивные меры могут быть истолкованы как провокационные, особенно в том состоянии перевозбуждения (overexcitement — в английском протоколе), в котором в данный момент находятся турки». Керзону пришлось отступить и довольствоваться тем, что французы по крайней мере не собирались отзывать уже имеющиеся у них силы из Турции. Он лишь настаивал на том, чтобы союзные войска не покидали турецкую территорию до ратификации нового мирного договора с Турцией, против чего Пуанкаре, впрочем, и не возражал. Он лишь добавил, что если в случае чего для защиты Константинополя потребуется использовать пушки, то он «сомневается, будет ли это хорошим прецедентом для Востока». Керзон признал, что в случае массированной атаки турок союзники вынуждены будут уйти. Пуанкаре предположил, что, «если такая ситуация возникнет, это уже не будет только вопросом о Константинополе. Союзникам придется вступить в новую войну с Турцией, и необходимо будет защищать Сирию и Ирак. Франция отозвала большую часть войск из Сирии, и Британия, насколько я знаю, сделала то же самое в Ираке. Всегда существует возможность выступления России против Польши и Румынии. Если Польша окажет помощь Румынии, Германия нападет на нее, и союзники снова столкнутся со всеобщей европейской войной». Керзон предпочел проигнорировать это предостережение Пуанкаре и решил закончить дискуссию по военным вопросам в примирительном духе: «В любом случае генерал Гарингтон имеет разрешение отступить тем способом и в том направлении, в котором он сочтет нужным».

После этого решено было перейти непосредственно к условиям мира. По вопросу о Западной Фракии Пуанкаре согласился с Керзоном, что она должна отойти к Греции без всякого плебисцита[1065]. Пуанкаре, правда, предположил, что, возможно, нужно будет передать туркам Карагач — пригород Адрианополя на правом берегу Марицы. Керзон категорически возражал против этого. Также он был против передачи туркам Имброса и Тенедоса, на что Пуанкаре готов был пойти. В вопросе о Проливах разногласий не возникло, и Керзон согласился с предложенной Пуанкаре формулой, выработанной секретарем Кэ д’Орсэ Фромажо: Проливы должны быть открыты и в мирное, и в военное время для военных и коммерческих судов всех стран. Тоннаж военных кораблей подлежал ограничению. В случае, если Турция сама участвует в войне, эти правила сохраняли силу по отношению к нейтральным державам. Берега Проливов должны были быть демилитаризованы под наблюдением специальной комиссии Лиги Наций. По вопросу о капитуляциях, особенно важном для Франции по соображениям престижа, Пуанкаре предложил ловкий маневр — привлечь нейтральные государства, имевшие с Османской империей капитуляционные договоры (Испания, Голландия, Швеция, Норвегия). Пуанкаре включал в этот список также и Польшу, но Керзон возразил ему, что у Польши не было капитуляционных договоров с Турцией. По вопросу о меньшинствах Пуанкаре лишь констатировал, что вряд ли удастся добиться больших гарантий, чем те, которые существуют в отношении ряда европейских стран (например, Польши, Венгрии, Греции). Вопрос о финансовых условиях мира не затрагивался. После переговоров Керзон и Пуанкаре подписали коммюнике для прессы, где заявили о полном согласии по всем вопросам[1066], хотя для обоих было очевидно, что они выдают желаемое за действительное.

В связи с «невозможностью» для Муссолини покидать территорию Италии Пуанкаре и Керзон в одном поезде отправились в Швейцарию для встречи с ним. Встреча состоялась в Территете, в итальянских Альпах у самой границы. Уговорить Муссолини присоединиться к англо-французскому «фронту» оказалось довольно просто. Из восточных проблем Италию в этот момент более всего интересовало сохранение за собой Додеканезских островов, а также «проблема мандатов» и «равенства держав в Восточном Средиземноморье», то есть подтверждение в какой-либо форме условий Трехстороннего соглашения 1920 года. Оба эти вопроса во время встречи были отложены для дальнейших переговоров. По остальным вопросам Муссолини ничего не добавил к результатам двусторонних переговоров Пуанкаре и Керзона[1067]. После свидания в Территете Пуанкаре вернулся в Париж, а Керзон отправился в Лозанну, куда на несколько дней приехал и Муссолини. 21 ноября ему удалось договориться с Керзоном, что вопрос о Додеканезских островах «не может стать предметом обсуждения без участия Италии и вопреки ее пожеланиям». Керзон также согласился, что в вопросе о мандатах Италия формально имеет те же права, что и остальные союзники. Английскую поддержку в этих вопросах Муссолини представил как обязательное условие итальянского участия в «едином фронте». Керзона такие заверения, в общем, ни к чему не обязывали, но Муссолини счел их своей дипломатической победой[1068]. Муссолини оставался в Лозанне до 23 ноября и, таким образом, принял участие в первых заседаниях конференции.

Как видим, Керзону удалось накануне конференции создать нечто вроде «единого фронта» союзных держав. Но из самого хода переговоров явствует, насколько он был непрочен. Пуанкаре готов был на совместную дипломатическую игру с Керзоном в Лозанне, поскольку Франция сама была заинтересована во многих статьях будущего договора. Возможно, Пуанкаре все еще надеялся на английскую поддержку в репарационном вопросе, несмотря на отказ Керзона от прямой сделки. Но французский премьер-министр категорически отказывался подкреплять свою решимость французскими штыками. Если бы турки оказались несговорчивы, Франция не сделала бы ничего, чтобы заставить их прислушаться к мнению союзников. «Единый фронт в Лозанне» Керзон сумел обеспечить по крайней мере на первое время, «единый фронт в Константинополе» мог существовать лишь в форме совместной эвакуации из Турции. В этой ситуации Керзону нужно было вести себя по отношению к туркам крайне осторожно, чтобы не допустить возобновления конфликта, в котором Англия осталась бы в одиночестве.